355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Алтунин » На службе Отечеству » Текст книги (страница 25)
На службе Отечеству
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 22:52

Текст книги "На службе Отечеству"


Автор книги: Александр Алтунин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 50 страниц)

Командир полка молча передал список сухопарому старшему лейтенанту. Тот начал зачитывать фамилия и, услышав ответное "я", внимательно смотрит на откликнувшегося. Наконец список проверен, а блондинка еще не отзывалась.

– Разве здесь присутствуют, посторонние? – спросил командир полка.

– Виноват, товарищ майор! – Голос начальника хлебопекарни дрогнул. – В Дубовке попросилась с нами эвакуированная из Гомеля жена капитана Красной Армии. Я не успел доложить вам, чтобы оформить приказом...

– Я же запретил вам принимать на работу! – вспыхнул Янин.

– Виноват, товарищ майор, думал помочь жене командира...

Осмотрев личные вещи, сухопарый старший лейтенант спросил:

– Это все личные вещи?

– Все, все, – подтверждают работники пекарни.

Старший лейтенант смотрит на командира дежурной роты, по сигналу которого два бойца выносят фанерный ящик и небольшой обшарпанный чемоданчик, обитый черным дерматином.

– А это чьи?

– Ой, батюшки, мой! – кричит плотная молодка, показывая на фанерный ящик. – Хотела посылочку матери послать, да не успела.

– Что в ящике?

– Сахарку, соли и мыльца – всего понемногу, – не задумываясь, отвечает женщина.

По знаку старшего лейтенанта боец отрывает штыком крышку ящика и вытаскивает из него перечисленные женщиной предметы, разложенные в белые наволочки.

– А кому принадлежит этот чемоданчик?

Вопрос старшего лейтенанта остается без ответа. Молчание затягивается. Женщины переглядываются. Блондинка безразлично смотрит на старшего лейтенанта.

– Виктория Петровна! – раздается вдруг голос начальника пекарни, в котором слышится удивление. – Ведь это же ваш чемоданчик! Вы сказали, что в нем все имущество, которое успели захватить из Гомеля...

– Вы ошибаетесь, товарищ лейтенант, – невозмутимо отвечает блондинка, – у меня никогда не было такого потрепанного чемодана, место которому на свалке.

Начальник пекарни растерялся. Командир дежурной роты передает чемоданчик старшему лейтенанту и помогает открыть его. Все с удивлением рассматривают вмонтированную в чемоданчик аппаратуру, поверх которой лежат наушники.

– Рация! – не выдержал кто-то из командиров.

– Что же это, товарищи? – Начальник пекарни с трясущимися губами медленно идет к раскрытому чемоданчику и с ужасом разглядывает его. – Как же это, братцы?..

Старший лейтенант быстро подходит к белокурой женщине и молча показывает, куда идти. Устремив перед собой неподвижный, невидящий взгляд, она нетвердо шагает впереди старшего лейтенанта.

Отобрав у начальника пекарни револьвер, Янин приказывает взять его под стражу. Увидев сияющего Трушина, командир полка поманил его к себе:

– Молодчина, товарищ младший лейтенант! От лица службы объявляю вам благодарность!

– Служу Советскому Союзу!

Больше фашистские самолеты не тревожили полк. Вскоре он благополучно разместился в лагерях. Сразу же возобновилась учеба. Бойцы занимаются с какой-то яростной одержимостью. С каждым днем растет их огневое мастерство.

Наш комбат регулярно проводит соревнования командиров в стрельбе из личного оружия. И когда кто-нибудь неудачно выполнит упражнение, Темнов насмешливо укоряет:

– Да разве можно такого командира на фронт посылать?

День, как правило, начинается с политинформации, которую проводит политрук Захаров. Все жадно интересуются событиями на фронте, особенно в Сталинграде, где фашистам удалось прорваться к Волге, отрезать 62-ю армию от основных сил фронта и завязать бои на ближайших подступах к городу. Захаров умело иллюстрирует рассказ волнующими примерами героизма советских воинов, а однажды закончил политинформацию стихами:

Есть на Волге утес, Он бронею оброс, Что из нашей отваги куется, В мире нет никого, Кто не знал бы его, Он у нас Сталинградом зовется. Там снаряды гремят, Там пожары дымят, Волга-матушка вся потемнела, Но стоит Сталинград, И герои стоят За великое, правое дело.

* * *

Во второй половине сентября стало известно, что фашистские дивизии ворвались в Сталинград, что идут ожесточенные уличные бои. Участились налеты фашистской авиации и на расположение запасных частей. Это вынудило командование перебросить запасные части в более спокойный район.

30 сентября объявлен приказ о передислокации. Вечером следующего дня батальон погрузился в железнодорожный состав. Распоряжался погрузкой новый комбат – старший лейтенант Орлов, сменивший тяжело заболевшего лейтенанта Темнова. Новый комбат не похож на спокойного, уравновешенного Темнова. Он стремителен и резок в обращении с подчиненными. Замечая непорядки, громко возмущается, расцвечивая речь "крепкими" словечками.

11 октября наш эшелон проскочил Бугуруслан и остановился на небольшой станции. После сухих солнечных дней под Астраханью здешняя промозглая осенняя сырость показалась нам особенно неприятной. Построившись в колонну, двигаемся по размокшей дороге к новому местожительству. Беспрестанно моросит мелкий холодный дождь. Шинель, словно губка, впитывает в себя сырость, хлопчатобумажная пилотка лежит на голове размокшим блином. Оживленно, с надеждой обсушиться вступаем в земляной город, вдоль улиц которого ровными рядами выстроились длинные просторные землянки, оборудованные двухъярусными нарами. Квартирьеры во главе с полюбившимся мне старым артиллеристом Никитой Флегонтовичем Якушиным быстро разводят подразделения. Начинаем осваивать отведенные пулеметной роте землянки.

Ночью, когда все улеглись спать, сел за письма. Не терпелось узнать, все ли в порядке дома, жив ли отец. Написал также в Главное санитарное управление Красной Армии. Убедительно просил сообщить о судьбе медицинской сестры Марины Дмитриевой и новый адрес госпиталя, если он успел эвакуироваться со станции Лихой.

В лагере дни настолько заполнены напряженными занятиями, походами и различными хозяйственными хлопотами, что у командиров и бойцов оставались свободными лишь часы, отведенные для сна. Наши труды не пропали даром: за короткое время полк подготовил и отправил на фронт несколько маршевых подразделений.

Выход в свет Боевого устава пехоты явился началом широкого внедрения новых тактических принципов в практику боевой подготовки. Самым активным пропагандистом устава стал политрук Захаров. Он так преуспел, что уже со знанием дела давал советы командирам взводов по совершенствованию методики обучения. А однажды вечером вдруг заявил:

– Знаешь, Александр, хочу просить об одном одолжении: поддержи мое ходатайство о переводе меня на командную должность, пусть для начала даже командиром пулеметного взвода. – Заметив удивленный взгляд, добавил: Хочется самому командовать подразделением в бою.

– Ну, Иван Дмитриевич, удивили! – воскликнул я, разводя руками.

– Почему же? Сейчас среди командиров среднего звена огромная убыль. А я уже кое-чему научился...

– Политработники, Иван Дмитриевич, столь же необходимы, как и командиры.

– Не думал, Александр, что ты такой консерватор! – рассердился Захаров.

А через три дня он прибежал на стрельбище и, разыскав меня, сообщил:

– Я был прав, Александр Терентьевич, обвиняя тебя в консерватизме!

– В чем же мой консерватизм? – удивился я.

– А в том, что не хотел поддержать ходатайство о переводе меня на командную должность.

Рассказав об упразднении института комиссаров и политруков, о решении укрепить командные кадры за счет наиболее подготовленных в военном отношении политических работников, Захаров торжествующе спросил:

– Теперь поддержишь мою кандидатуру?

– Не поддержу.

– Почему? – В голосе Захарова послышалась обида.

– Не хочу расставаться!

– Не будь эгоистом, Александр. – Легкая улыбка скользнула по его губам. – Ты же партийный человек. Это обязывает горячо откликаться на все решения партии.

– Ладно, откликнусь, – поспешил я его успокоить, – буду обеими руками голосовать за назначение вас ротным командиром вместо меня, если вы, конечно, поддержите мое ходатайство о направление на фронт.

– Нет, кроме шуток, – заволновался Захаров, – пусть меня направят на краткосрочные курсы...

Вечером в ротной канцелярии мы долго сидим над рапортами, потом вместе шагаем к комбату и сдаем ему свои "сочинения".

Захаров по-прежнему ежедневно проводит короткие политинформации. Бойцы идут на них с радостью. Под Сталинградом все заметнее усиливается отпор советских войск наступающим фашистским армиям. 20 ноября утренняя политинформация, начавшаяся сообщением о том, что советские войска под Сталинградом перешли в решительное контрнаступление, неожиданно переросла в стихийный митинг. Все присутствующие встретили сообщение громогласным "ура". Я еще не видел своих товарищей такими счастливыми. Они словно помолодели, сбросили усталость, глаза сверкают... Ведь так ждали этого часа! И все последующие дни у нас было поистине праздничное настроение. А 24 ноября состоялся общеполковой митинг по поводу завершения окружения 300-тысячной сталинградской группировки немцев. Такого еще не бывало, даже в битве под Москвой. Бойцы и командиры словно опьянели от радости: кричали и обнимались, провозглашали здравицы великой партии Ленива, Красной Армии, Верховному Главнокомандующему Советскими Вооруженными Силами.

...В один из морозных декабрьских дней в расположении учебного батальона появились майор Янин и незнакомый нам молодой суетливый подполковник с нашивками, свидетельствующими о двух тяжелых ранениях. Орлов, подбежавший к Янину, не успел и рта раскрыть, как тот указал на подполковника:

– Докладывайте товарищу подполковнику, теперь он ваш командир.

Когда Орлов доложил, подполковник громко спросил:

– На фронте были?

– Нет, товарищ подполковник.

– Как же вы обучаете своих подчиненных воевать, если сами пороху не нюхали?

– Согласно уставам и наставлениям Красной Армии! – с обидой в голосе ответил Орлов.

– Этого, комбат, теперь мало: уставы и наставления были написаны до войны, поэтому надо положениями уставов руководствоваться с учетом боевого опыта.

– Откомандируйте на фронт, наберусь и я опыта, не по своей воле здесь. – Выражение обиды не сходило с лица Орлова.

– При первой возможности откомандируем, – холодно заметил подполковник.

Новый командир долго ходил по расположению батальона и, критикуя Орлова за какое-нибудь упущение, приговаривал:

– Обленились вы все тут, в тылу, жирком обросли...

– Это точно, товарищ подполковник, – неожиданно рассмеялся Янин, жиру, как у Кащея Бессмертного. – Он иронически оглядел высохшего, как вобла, Орлова.

Подполковник недовольно посмотрел на своего предшественника, но промолчал. Когда новый командир ушел в другой батальон, Орлов тихо спросил одного из командиров:

– Как фамилия нового командира?

– Контран...

– Значит, Контра... – задумчиво, словно про себя, повторил Орлов.

Раздался смех. Орлов удивленно посмотрел на командиров и, догадавшись о причине их смеха, улыбнулся. С этого дня фамилию нового командира все называли без последней буквы.

Вскоре подполковник Контран приступил к претворению своего намерения обновить комсостав. Первым убыл начальник штаба капитан Смирнов. За ним последовал заместитель командира полка, тридцатилетний кадровый капитан, очень опытный методист, к которому командиры подразделений могли обратиться по вопросам обучения в любое время суток. Ежедневно то одного, то другого командира освобождали от должности. И однажды мы узнали, что наш комбат Орлов сдает дела. Прошу Орлова разрешить мне обратиться к командиру полка.

– О нем хочешь просить?

– О направлении на фронт, а вас прошу ходатайствовать.

– Просись, просись, – великодушно разрешает Орлов, – а ходатайствовать, извини, не могу: я уже, считай, не комбат.

Мысль о предстоящей встрече с командиром полка не выходит из головы. Стараюсь приободрить себя, думаю: "Может, повезет. Раз он так легко расстается с более опытными командирами, то и мне посодействует..." Весь день не могу встретиться с подполковником Контраном. Застать его на месте просто невозможно. Лишь в двенадцатом часу ночи я смог предстать пред его грозные очи. Окинув меня недовольным взглядом, он спросил:

– Что случилось, лейтенант?

– Товарищ подполковник! Очень прошу ходатайствовать о направлении меня на фронт. Я старался заслужить это право...

– В боях участвовали?

– С января сорок второго года уже не участвую...

– А до января сорок второго?

– Так... немного командовал ротой.

– Командовал ротой... – Подполковник задумчиво разглаживает глубокие морщины на лбу. – Значит, видел, что такое современный бой, а большинство командиров в полку не видело... Так как же я тебя отпущу? Вот сначала я их отпущу на фронт, а потом уж и таких, как ты. А пока иди трудись и... не рыпайся, чтоб я тебя больше не видел. Иди...

Выслушав мое сообщение о результатах встречи с командиром полка, Захаров хихикнул:

– Ну и правильно! Неужели направлять на фронт командиров, уже побывавших в боях, если большая часть из нас еще не была там? Теперь наша очередь, дружище... Умный командир наш, хоть и Контра.

А два дня спустя я застал Захарова с вещевым мешком в руках. Вытряхнув из него содержимое, он разбирал свое скромное имущество.

– Куда это вы, Иван Дмитриевич, собрались?

– И мы, дружище, выходим в люди. Наш Контра так и заявил мне сегодня, когда я зашел получить ответ на мой рапорт с просьбой направить на фронт или на командные курсы. "Молодец, – говорит, – младший политрук, в люди выходишь! Все должны пройти через горнило войны". И так, знаешь, смачно произнес слово "горнило", так расчувствовался от моего героического решения, что подошел и крепко пожал мне руку. У меня такое впечатление, что, если бы ему дали волю, он весь наш полк завтра же в "горнило" двинул.

Наутро мы тепло проводили Захарова, который ехал на краткосрочные командные курсы, и Катученко. Он с маршевым батальоном уезжал на фронт. Катученко сияет, крепким пожатием отвечает на добрые напутствия и клятвенно заверяет:

– Будьте спокойны. Или грудь в крестах, или голова в кустах, но с фрицами мы посчитаемся за все.

На место лейтенанта Катученко прибыл младший лейтенант Ванин. Он заметно хромал. Рекомендуя его, командир батальона Сучилин, сменивший Орлова, с гордостью сообщил:

– На его личном счету четыре подбитых танка!

Оказалось, Ванин командовал взводом противотанковых ружей. Ему не раз приходилось вступать в единоборство с танками и выходить победителем. В конце августа юго-западнее Сталинграда взвод Ванина атаковали девять танков, пять из них бойцы подбили. Окончания неравной схватки Ванину не удалось увидеть: после боя его нашли в полузасыпанном окопе и доставили в медсанбат. В госпитале Ванина долго "сшивали": несколько операций он перенес, прежде чем встал на ноги.

"Пожалуй, нашей роте придется во время марш-бросков носить командира на руках", – думал я, глядя на младшего лейтенанта. А бойцы, узнав, какой боевой у них командир, готовы были действительно носить его на руках.

Уехавшего Захарова заменил младший политрук Яковлев, тихий, небольшого роста человек, с лица которого не сходила добрая улыбка. Он также только что выписался из госпиталя. Глядя на этого внешне неприметного человека, трудно было поверить, что он лично подбил противотанковыми гранатами два фашистских танка – об этом свидетельствовал орден Красного Знамени на узкой, костлявой груди.

Какой удивительный прилив сил отмечался у всех бойцов и командиров накануне 1943 года! И шестнадцатичасовые занятия, и напряженные марш-броски в полном боевом снаряжении, и наступившие в Приуралье холода помогали вынести добрые вести с фронта. Приятно было сознавать, что и наш напряженный труд не пропал даром. В полк, да и в нашу роту, шли письма с фронта, в которых бойцы рассказывали о своих успехах. Ведь они доносили до нас дыхание реальной боевой жизни.

* * *

В январе 1943 года объявили приказ Наркома обороны о введении погон. Замполит полка Казаков на совещании командно-начальствующего состава коротко рассказал историю введения погон в русской армии.

– Погоны стали одним из символов воинской доблести русской армии, говорил он. – Воин, опозоривший свою честь, как правило, лишался погон. Мы, бойцы Красной Армии, являемся законными наследниками славы русских солдат. Поэтому мы берем из арсенала боевых традиций наших отцов и дедов все лучшее, что способствует поднятию воинского духа, укреплению дисциплины, высокого сознания, чести, долга. Введение погон еще раз подтверждает преемственность славных традиций и будет способствовать дальнейшему укреплению единоначалия, повышению ответственности командно-начальствующего состава. – Помолчав, замполит закончил выступление непривычным для нас обращением: – Товарищи офицеры! – Услышав глухой гул голосов, он поднял руку: – Да, товарищи офицеры нашей доблестной Красной Армии! С честью и гордостью носите погоны, свидетельствующие о принадлежности к самой прогрессивной, свободолюбивой народной армии!..

Зима принесла новые заботы. Выявилось, что многие солдаты не умеют ходить на лыжах. Пришлось создавать специальные группы, а для обучения выделить наиболее подготовленных лыжников.

В один из воскресных дней командир полка организовал лыжные соревнования на 20 километров. Неожиданно для себя я занял первое место. Сказалась закалка, полученная в юности. Средняя школа, в которой я учился, находилась в семи километрах от дома, и ежедневно при любой погоде я бегал на лыжах туда и обратно. В училище закрепил эти навыки.

Вскоре после полковых лыжных соревнований состоялись бригадные, на которых я занял второе место.

– Не болеете вы, Алтунин, за честь полка, – укоризненно сказал мне командир полка. – Почему не добились первого места?

– Сил не хватило, – объяснил я. – До того на середине дистанции ослаб, что в желудке голодные спазмы начались.

– Ладно, – махнул рукой подполковник, – прикажу на время подготовки к окружным соревнованиям выдавать вам в столовой усиленную порцию... Погрозив пальцем, добавил: – Но, смотри у меня, если не придешь первым...

К повседневным заботам прибавились лыжные тренировки. Они доводили меня до изнеможения. К полуночи с трудом добирался до нар и мгновенно засыпал. Усиленное питание помогло быстро окрепнуть. Поддерживали товарищи. Однажды утром командир второго взвода лейтенант Вакуров выложил передо мной кусок сала.

– Откуда такое богатство? – удивился я.

– Я же в женихах хожу, – лукаво подмигнул лейтенант. – Невеста моя, Даша, прислала вам. Когда вчера прибежал к ней, высунув язык от усталости, она меня пожалела. "Бедняжка, – говорит, – пятнадцать верст отмахал, как же обратно-то побежишь?" "Я, – отвечаю, – один раз в неделю такую дистанцию бегаю, да не на скорость, а мой командир – каждодневно". Вот она и сунула мне кусок сала, сказав, чтобы передал вам...

История любви Вакурова началась вскоре после нашего размещения в лагере. На торжественное собрание, посвященное 25-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, прибыли представители партийной и комсомольской организаций ближайшего колхоза. Секретарю комсомольской организации Даше Рюмкиной приглянулся кареглазый Вакуров. Поначалу Даша изредка наезжала к своему любимому на часок, а когда выпал снег, Вакуров воскресным вечером стал убегать на лыжах в деревню, а утром возвращался к началу занятий.

– И как ты выдерживаешь? – спросил я однажды.

– У любви есть крылья! – улыбаясь, ответил Вакуров.

В день отъезда на окружные соревнования ко мне подошел незнакомый худенький смуглый боец с угольно-черными глазами.

– Цыган Вася Жемчужин! – отрекомендовался он, лихо козырнув, и открыл в улыбке ровные белые зубы. – Разрешите обратиться, товарищ лейтенант?

– Обращайтесь, цыган Вася. Из какой роты?

– Из маршевого батальона, товарищ лейтенант. Мне сказали, что вы едете в Оренбург?

– Да, еду. А в чем дело?

– Пожалуйста, передайте письмо. – Вася протянул мне треугольник.

Я внимательно рассматриваю его, но адресата, кому вручить, не нахожу.

– Кому же передать письмо?

– Все равно, первому встреченному цыгану или цыганке. Скажите, что от Васи Жемчужина, они найдут, кому передать.

– Ладно, – соглашаюсь я, нерешительно вертя треугольник в руках, передам, если увижу...

– Обязательно увидите, – обрадовался Вася, – наши всегда на вокзале крутятся... – И, помолчав, добавил: – А то я скоро на фронт... попрощаться надо...

Выйдя на перрон Оренбургского вокзала, я неожиданно попал в окружение шустрых цыганят. Полураздетые, с посиневшими личиками, они пытались улыбаться. Старший из них, лихо хлопнув ладонями по ляжкам, крикнул:

– Товарищ командир! Дай десятку, спляшем на пузе и на голове!

Мне стало жалко замерзших ребятишек. Достав из кармана деньги и протянув их старшему цыганенку, сказал:

– Плясать не надо, ребята, идите лучше в здание вокзала, погрейтесь.

– Спасибо, товарищ командир! – Паренек лихо вскинул кулак с зажатыми в нем купюрами к истрепанной солдатской ушанке.

– Интересно, – невольно усмехнулся я, вспомнив его предложение, – как это вы ухитряетесь плясать "на пузе и на голове"?

– Очень просто, товарищ командир, – лукаво улыбнулся мальчишка и, подпрыгнув, с возгласом "эх, чавелы" несколько раз ударил ладонями по животу и по голове. – Вот и сплясал.

Я рассмеялся. Сделал несколько шагов к выходу в город и вдруг вспомнил о письме, что вручил мне цыган Вася.

– Ребята! А родители ваши где?

– Кта? – не понял старший.

– Родители, отец или мать...

– А зачем вам? – Ребята подозрительно уставились на меня черными глазищами.

– У нас в части служит Вася Жемчужин, он просил передать письмо...

– Давай письмо! – Старший мальчишка приблизился и решительно протянул руку. – Не бойся, передадим.

Отдал письмо и поспешил к месту сбора участников соревнований.

Весь следующий день был отдан знакомству с маршрутом. Узнав, что в соревнованиях участвуют мастера спорта, я приуныл: где уж тут рассчитывать на призовое место! Но, поразмыслив, успокоился: если надежды на победу нет, так и волноваться нечего.

Наступил день соревнований. Мороз хватает за нос, щиплет щеки. Даже мне, привычному к сибирской стуже, не стоится на месте. С удовольствием срываюсь со старта. Я никогда не участвовал в гонках на двадцать километров. Однако опыт, приобретенный в родной деревне, подсказал, что не следует брать с места в карьер: быстро выдохнешься, собьешь дыхание. Преодолеваю первые пять километров. На контрольном судейском посту встречают безразлично: ни советов, ни замечаний. Понимаю, что показал плохое время. Перед глазами возникает образ сердитого командира полка: "Смотри у меня, если не придешь первым". Первым! Хоть бы в первой десятке оказаться. Может, тогда не упрекнут за дополнительный харч. "Неужели сибиряки на лыжах будут в хвосте плестись?" Мысленно подбадриваю себя и постепенно ускоряю бег, обгоняю трех участников, ушедших раньше. На десятикилометровом посту встречают уже заинтересованными взглядами, один из контролеров приветливо машет рукой. Примерно на двенадцатом километре оставляю позади еще двух лыжников. Азарт гонки захватывает. Едва завидев бегущего впереди, набираю темп и разгоняюсь до тех пор, пока соперник не остается за спиной. На пятнадцатикилометровом контрольном посту встречают и провожают криками: "Хорошо идешь! Жми на всю железку!" Как это подстегивает! И усталость сразу ощущается меньше, и дыхание становится ровнее.

К финишу приближаюсь под всеобщий гул одобрения, который вызывает в душе радостное недоумение: "Неужели в победители выхожу?" Остались какие-нибудь пятьдесят метров – и вдруг соскакивает левая лыжа, я спотыкаюсь и растягиваюсь на лыжне. Вскакиваю и, не обращая внимания, пробегаю оставшийся отрезок на одной лыже. По многим протянутым для пожатия рукам догадываюсь, что результат неплохой, во всяком случае, в первой десятке буду. Когда же судейская коллегия подвела итоги, я был приятно ошеломлен: третье место! Не стыдно возвращаться в полк.

Моя скромная победа на соревновании не привлекла, однако, особого внимания. В полку ликовали по поводу грандиозных успехов Красной Армии, успешно наступавшей на огромном фронте. Совсем недавно фашистские войска превращали в руины Сталинград, рвались к перевалам Главного Кавказского хребта, а сейчас они отбиваются где-то уже под Харьковом! Быть там, в составе наступающих войск, стало сокровенным желанием большинства командиров. Поэтому проводы очередных маршевых рот проходили торжественно.

Станция забита провожающими. Отъезжающие с гордыми улыбками слушают добрые напутствия. Возле одного из вагонов собралась огромная толпа, слышны надрывные звуки гитар, задорные крики. Сюда со всех сторон стекаются любопытные. С трудом протиснувшись вперед, с удивлением вижу лихо отплясывающих цыган. Они кружатся вокруг смуглого бойца, в котором я сразу узнал цыгана Васю. Стоя в центре пляшущих, он в такт музыке хлопает ладонями по всем местам своего жилистого тела. Несмотря на то что Жемчужин был без шинели, щеки его пылали. Я догадался, о чем он написал своим родственникам и друзьям. Получив письмо, цыгане нагрянули на станцию.

Когда горнист подал сигнал "По вагонам", Вася подошел к бородатому цыгану. Тот положил ему на плечи руки, что-то сказал, затем крепко обнял и решительно оттолкнул от себя. Боец сразу же оказался в объятиях соплеменников. Женщины громко голосили, мужчины звонко хлопали бедного Васю по костлявой спине, а мальчишки и девчонки смотрели на него широко раскрытыми глазами и старались ухватить озябшими ручонками за широкие галифе. Наконец Жемчужин вырвался из объятий своих близких. Взобравшись в теплушку, он повернулся к провожающим и, взмахнув шапкой, закричал:

– Прощайте, романы! Я докажу фашистам, что у нас тоже есть родина!

Поезд медленно тронулся и, набирая скорость, скрылся за поворотом.

* * *

Подполковник Контран не успел полностью осуществить намерение обновить командный состав за счет фронтовиков. Едва он откомандировал своего заместителя по строевой части капитана Носкова, как неожиданно исчез и сам. Пронесся слух, что его спешно отозвали. Новый командир полка молодой стройный майор Королев стал частым гостем в подразделениях, ходил молча, внимательно ко всему присматривался. Вскоре он подписал приказ, где отмечались недостатки и ставились конкретные задачи по улучшению учебно-методической работы. Нашему комбату было указано на необходимость уделять больше внимания совершенствованию методического мастерства командиров подразделений. Лейтенант Сучилин, болезненно воспринявший критику в свой адрес, доложил командиру полка, что считает себя недостаточно подготовленным к проведению учебно-методической работы с командирами, и попросил откомандировать его в действующую армию. Королев не поддержал его просьбу, но пообещал подобрать ему опытного заместителя. И вдруг совершенно неожиданно на эту должность назначили меня, да еще присвоили очередное воинское звание "старший лейтенант". Начальник артиллерии полка Никита Флегонтович Якушин стал капитаном. По этому случаю в его землянке собрались товарищи. В числе приглашенных оказался и я.

Гуморин, объявив, что звание будет обмываться по старому офицерскому обычаю, положил две звездочки в жестяную кружку, налил туда немного водки и вручил виновнику торжества.

– Почти тридцать лет назад, – сказал он, – вот так же в кругу друзей я обмывал звание поручика. Позже я горько пожалел, что надел офицерские погоны, а сейчас радуюсь, что наш товарищ прикрепляет к своим офицерским погонам еще по звездочке. История повторяется. Давайте, Никита Флегонтович!

Якушин медленно цедит водку и высыпает обмытые звездочки на тарелку. Гуморин берет их и прикалывает к погонам новоиспеченного капитана, затем поднимает кружку:

– Предлагаю тост за здоровье и за дальнейшие успехи капитана Никиты Флегонтовича Якушина!

Когда все выпили, виновник торжества неожиданно напал на тамаду:

– Не-е-ет, приятель, история не повторяется! Я не согласен. Тридцать лет назад ты обмывал звание поручика царской армии, а сейчас мы обмываем звание капитана Красной Армии. Улавливаешь принципиальную разницу? Не улавливаешь... Дело не в названии. Суть в содержании. Кто мог стать офицером в царской армии? Только дети богатеев, главным образом помещиков...

– Постой, постой! – перебил Гуморин. – А Шапошников?

– Ну, Шапошников из семьи чиновников. К тому же первая мировая война заставила царское офицерство потесниться, чтобы дать возможность образованным людям из мещан и отдельным храбрейшим солдатам из рабочих и крестьян надеть форму прапорщика и вести на смерть своих же товарищей. Так что дело не в названии, а в содержании. Я горжусь, что стал капитаном Красной Армии!.. Поэтому предлагаю тост за нашу славную Красную Армию! За наших красных офицеров – детей трудового народа!

– За нашу победу над врагом, за то, чтобы дошли советские бойцы до Берлина! – добавляет Гуморин.

Никита Флегонтович жаловался мне, дергая за портупею:

– Вот и капитана дали, а на фронт не пускают, говорят: старик. А какой я старик?! Разве я похож на старика?! – Он вскочил с табуретки, взмахнул рукой, словно в ней зажата сабля...

* * *

А на следующий день мы провожали на фронт новый отряд. Для уезжающих состоялся концерт. На открытой площадке соорудили сцену, вкопали скамьи. Неожиданно в число "артистов" попал и я. А случилось это так.

Одним из организаторов концерта был младший политрук Яковлев, замполит бывшей моей пулеметной роты. Встретив меня за несколько дней до концерта, он заявил, что никак не может найти чтеца-декламатора, и, сунув вырванный из тетрадки лист с переписанным стихотворением, попросил выручить.

Стихотворение мне понравилось. Все дни перед концертом, шагая на занятия или с занятий, я повторял полюбившиеся строки:

Я не хочу, чтоб все, что было свято И предками для нас сохранено, Вдруг оказалось взорвано и смято И на кострах фашистских сожжено.

Концерт начался после обеда. Вначале выступил хор одного из батальонов, исполнивший песню Александрова "Вставай, страна огромная...". Затем баянист исполнил попурри на темы народных несен. Потом девушки пели частушки. Пели горячо, самозабвенно. Я настолько заслушался, что забыл о предстоящем выступлении и вздрогнул, услышав свою фамилию.

Робко поднимаюсь на сцену и леденею: забыл название стихотворения, которое должен объявить сам. Мучительно вспоминаю, пристально вглядываюсь в ряды сидящих, словно ожидаю подсказку. Пауза оказалась находкой. Зрители замерли. Внимание всех сосредоточилось на моей оцепеневшей фигуре.

В этой мертвой тишине отчетливо прозвучал мой голос:

– "Я не хочу". Стихотворение неизвестного поэта.

Читал я, как помню, громко, не очень выразительно, но последние строчки:

...Честь воина в боях не посрамлю! Бесстрашным буду! Беспощадным буду! Остановлю врага и разгромлю!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю