Текст книги "На службе Отечеству"

Автор книги: Александр Алтунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 50 страниц)

Наскоро умывшись с дороги, прошел к командиру полка. Ординарец Валентина Евстафьевича встретил словами:

– С приездом, товарищ майор. Командир вас ждет. Приказал, как придете, немедленно его поднять.

Укрывшись полушубком, Павлюк лежал на походной кровати.

– Я не сплю, проходи, Саша.

Он поднялся, накинул на плечи полушубок, подошел к столу.

– Отдохнуть бы тебе нужно, но так уж сложилась ситуация, что предоставить тебе этого не могу. Нужно ехать к комдиву за получением задачи. Температура, будь она неладна, трясет меня.

Павлюк показал на карте расположение командного пункта дивизии, посоветовал, как лучше туда добраться. Зашел разговор о наличных силах полка.

– Валентин Евстафьевич, Бухарин не возвратился? – поинтересовался я.

– Нет, еще под Глогау находится. Крепко там наши увязли. Никак не выбьют фрицев из крепости. А батальон нужен нам. Просто необходим. По всей вероятности, двинем на Губен. Это, сказывают, орешек крепкий. Фрицы пригороды и город заранее подготовили к обороне.

"Вот тебе и пару дней! – вспомнил я телефонный разговор с комдивом перед обходом города. – Второй десяток пошел".

Забегая вперед, скажу: батальон хорошо проявил себя при выполнении задачи. В приказе Верховного Главнокомандующего в числе командиров отличившихся частей при освобождении города была названа фамилия Николая Яковлевича. Я искренне порадовался этому сообщению.

В сопровождении ординарца и автоматчиков собрался на КП дивизии.

– Захвати-ка с собой газеты, – посоветовал Модин. – На досуге прочитай "Правду" от 13 февраля. Хотя номер и пятидневной давности, но в нем материал о Крымской конференции.

– Хорошо, Николай Сергеевич, с него и начну.

До КП дивизии добрался благополучно. Доложил полковнику Кантария о прибытии. Иван Григорьевич поздоровался, спросил о самочувствии командира полка, распорядился:

– Пока подъедут другие командиры частей – свободны. Находитесь тут неподалеку.

Отошел под кроны деревьев, где были привязаны наши кони, развернул газету. В сообщении с Крымской конференции глав правительств Великобритании, США и СССР шла речь о взятии Берлина, об условиях безоговорочной капитуляции нацистской Германии, распределении зон оккупации, затрагивались другие вопросы послевоенного устройства, в частности границы с Польшей.

Увлекшись газетой, не обратил внимания на появившиеся над лесом фашистские самолеты. Даже когда по ним ударили спаренные зенитные пулеметы, продолжал читать. И лишь свист бомб оторвал меня от газеты, заставил по привычке юркнуть в отрытую кем-то щель. Предчувствуя опасность, тревожно заржали лошади. Дрогнула, заходила земля. Грохот взрыва заглушил голоса коноводов. Заверещали осколки. Ударная волна пронеслась по сучьям, ломая лапы сосен.

Вскочив на ноги, бросил взгляд на место взрывов. Дымились свежие воронки. Одна из бомб легла рядом с тем местом, где только что разговаривал с комдивом. Какое-то подсознательное тревожное чувство кольнуло в сердце. Кинулся туда. Ветви кустарника хлестали по голенищам сапог, рвали полы шинели, стегали по рукам и лицу.

Вот и командный пункт: полузасыпанные траншеи, ходы сообщения, рваная воронка от авиабомбы крупного калибра. Прямо передо мной появилась человеческая фигура в располосованной на спине шинели, сквозь которую текла кровь. Пошатнувшись, боец сделал шаг в сторону и ничком ткнулся в снег. Рядом заворочался и застонал второй солдат. "Где же комдив? – мелькнула мысль. – Вот здесь я с ним разговаривал".

Одним прыжком вскочил в щель. В углу лицом кверху лежал полковник Кантария. Негромко постанывал.

– Товарищ полковник, что с вами? Ранены? Комдив открыл глаза. Боль исказила его лицо.

Не долго думая, подхватил Ивана Григорьевича под мышки и осторожно понес к выходу.

– Больно грудь, жжет, – шептал Кантария.

– Врача! – раздался чей-то голос. – Врача!

К нам с разных сторон бежали люди.

– Убит? Ранен?

– Плащ-палатку! – закричал кто-то. – Плащ-палатку сюда! Я опустил комдива на разостланную плащ-палатку. Расстегнул полушубок, за ним китель. Не раздумывая, рванул свитер, обнажая грудь. Из раны текла кровь. Расстегнул полевую сумку, нащупал индивидуальный пакет. Но тут подбежали медики.

Во время перевязки полковник Кантария скончался.

Иван Григорьевич был храбрым солдатом. Его жизнь связана с армией. В двадцатых годах добровольно вступил в ряды Красной Армии. Принимал участие в подавлении контрреволюционных мятежей в Закавказье. После гражданской продолжал служить в армии, учился, набирался опыта. С первых месяцев Великой Отечественной участвовал в руководстве боевыми операциями на Крымском полуострове. Оборонял Большой Кавказский хребет. Во главе 253-й стрелковой дивизии освобождал Львовщину.

Смерть вырвала Ивана Григорьевича из рядов бойцов, но он остался в памяти народной. Имя Кантария носит одна из улиц Львова, музей городской школы. На могиле отважного сына грузинского народа во Львове на Холме Славы установлена плита.

Мы поклялись отомстить немецко-фашистским захватчикам за его смерть. Вечером этого же дня полки овладели развилкой железных дорог на пути к реке Нейсе.

Некоторое время спустя в дивизию возвратился генерал Даниловский. Федор Семенович уходил от нас на повышение. В должности командира корпуса часто к нам приезжал. Ко времени гибели Кантария в корпус прибыл его прежний командир генерал Донское и приказал Даниловскому снова возглавить осиротевшую дивизию. Мы были искренне рады этому. Федор Семенович пользовался у нас большим уважением. Это был широко образованный человек и в общем и в военном отношении. Окончил Ленинградскую пехотную школу, командовал бронепоездом, частями. За его плечами были Военная академия имени Фрунзе, опыт практической работы в войсках.

Высокая теоретическая подготовка, разносторонний командирский опыт, практика ведения боевых действий сделали его знающим командиром высокого ранга.

Выдержанный, энергичный, волевой он обладал умением сплотить коллектив, который его окружал, которым он командовал. Строгий, но справедливый, он в полную меру спрашивал за малейшее упущение. Не терпел расхлябанности, чванства и зазнайства. Умел постоять за подчиненного, не боялся взять его вину на себя, если видел, что офицер или солдат допустил оплошность по нечаянности или незнанию.

Был корректен, прост в обращении с людьми. К нему шли за советом, помощью офицеры, сержанты, солдаты.

Не жалел времени на сколачивание штаба, подготовку офицеров. Мне не раз доводилось видеть, как кропотливо готовился комдив к проведению того или иного занятия и требовал этого же от окружающих.

Перед наступлением обязательно бывал на месте атаки, уточнял с командирами, разведчиками, наблюдателями систему огня противника, его инженерные заграждения, интересовался поведением врага. Возвращался на НП уставший, но довольный. На предостережения начальника политотдела, мол, так не долго поплатиться жизнью, обыкновенно разводил руками, говорил:

– Так-то оно так, но я ведь командир. Поведу людей в бой. За каждого из них в ответе. И тут уж лучше один раз посмотреть самому, чем семь раз услышать от других. Ну а насчет гибели – я старый солдат, как могу, остерегаюсь. На рожон не лезу.

Даниловский был бесстрашным человеком, но не склонным к показной храбрости. Если обстановка диктовала, появлялся там, где это было нужно. Своей выдержкой и энергичными мерами вселял уверенность в других, влиял тем самым на ход боя. За все это Федора Семеновича мы не только глубоко уважали, но и искренне любили.

Но вернемся к тем дням. Несколько суток вели бои за пригороды Губена. По ожесточенности, упорству они походили один на другой. Около суток полк штурмовал небольшой городок Гроссенер. Особенно много беспокойства нам причиняли батареи 105-мм орудий. Фашисты заранее подготовили для них несколько позиций. Крутости траншей, блиндажи одели в бетон. Борьбу с ними вели полковая артиллерия и снайперы.

Трудная обстановка сложилась на восточной окраине Гроссенера. Фашисты несколько раз контратаковали стык батальонов, который прикрывали пулеметчики лейтенанта Титова. Гитлеровцам удалось отсечь несколько расчетов во главе с командиром роты. Окруженные пулеметчики вели бой до последнего патрона.

В этом бою смертью храбрых пал лейтенант Титов. Ивана Федоровича я знал по боям у Оздютич, Лесных Халуп, Доротки. Это был не знающий страха офицер-коммунист. На дороткинском плацдарме, оставшись один у станкового пулемета, больше двух часов подряд сдерживал натиск гитлеровцев. За этот бой был удостоен ордена Красного Знамени. В октябре сорок четвертого принял пулеметную роту. За короткое время нашего отдыха сумел сколотить коллектив. Не раз отличился в ходе Висло-Одерской операции. И вот не стало и его.

При поддержке авиации и танкистов 3-й танковой бригады Гроссенер был взят.

На следующий день полк овладел деревней Люксенберг, находящейся в десяти километрах от восточной окраины Губена. Бой за населенный пункт длился несколько часов. Фашисты отчаянно сопротивлялись. И лишь выход в тыл врага группы капитана Игоря Голубева решил исход схватки. Фашисты, боясь окружения, отошли в город. В этом бою адъютант старший батальона Голубев погиб.

Пленные как один показывали, что со дня на день к гитлеровцам должно подойти подкрепление. Действительно, вскоре в поле нашего зрения оказались подразделения саперного батальона, а затеи и части дивизии СС "Великая Германия", с которыми в дальнейшем нам пришлось вести борьбу.

* * *

Отбивая многочисленные контратаки врага, мы продолжали упорно продвигаться к Губену. 22 февраля 862-й Владимир-Волынский полк овладел Форштадтом. В этот же день наши батальоны вышли на городскую окраину Губена и ворвались на кладбище, где были встречены кинжальным огнем противника.

Ночь прошла в яростных схватках. Фашисты старались отбросить нас назад. Однако своей цели им достичь не удалось, а в отдельных местах даже пришлось отойти под натиском наших подразделений.

Выглянувшее солнце осветило. кварталы Губена. До них было рукой подать, но эти сотни метров нам предстояло пройти под ураганным огнем.

23 февраля мы прослушали приказ Верховного Главнокомандующего в связи с 27-й годовщиной Красной Армии, в котором подводились итоги зимнего наступления советских войск. Оборона противника была взломана от Балтики до Карпат. Наши армии продвинулись от границы Восточной Пруссии до нижнего течения Вислы, с плацдарма на Висле южнее Варшавы до нижнего течения Одера – на 570 км, с сандомирского плацдарма в глубь немецкой Силезии – на 480 км. Успехи вызывали у каждого из нас гордость. Как было не восхищаться тем, что войска фронта только в ходе Нижне-Силезской наступательной операции продвинулись более чем на 200 км и южнее Губена вышли к реке Нейсе! Планы противника закрепиться на рубеже реки Одер были сорваны.

Нас поздравили с праздником и пожелали успехов в окончательном разгроме немецко-фашистских захватчиков Военный совет армии, командиры корпуса, дивизии.

В руководстве дивизии за последнее время произошли изменения. На должность заместителя командира дивизии прибыл полковник Иван Павлович Белоусов. Произошли изменения и в полках. 828-м Владимир-Волынским теперь командовал майор Александр Прохорович Забазнов, а 862-м – майор Евгений Иванович Никулин. Вместо откомандированного на учебу Николая Афанасьевича Кулябина на должность заместителя командира нашего полка по политической части прибыл майор Арсений Петрович Жестянкин, с которым у меня установились теплые отношения.

В день праздника мы с ним решили отправиться на передний край. Фашисты непрерывно контратаковали, стремясь выбить полк с кладбища. Арсений Петрович, невысокого росточка, подвижный, при выходе из штаба спросил:

– Александр Терентьевич, в первый или во второй батальон пойдешь?

– Конечно, во второй! Как-никак родной. В такой день будет обидно не пожать руки ветеранам. Мало их осталось – тех ребят, с которыми дрался на плацдарме.

– Что поделаешь, война, она не щадит. Каждый день уносит кого-либо из ставших близкими тебе людей.

– Тем дороже оставшиеся, Арсений Петрович.

– Понимаю тебя, иди во второй.

– Нет, вначале заглянем к полковым минометчикам.

На позиции батареи 120-мм минометов шла боевая работа. Номера расчетов, в одних гимнастерках (шинели и полушубки лежали рядом), от которых валил пар, орудовали у минометов.

– Фриц, получай подарок! – рубанул по воздуху зажатым в руке флажком командир среднего расчета.

Заряжающий дернул за шнур. Глухо хлопнул выстрел. Вслед за ним раздался второй, третий...

– Стой, записать установки! – последовала команда старшего офицера на огневой позиции.

Молоденький, из только что прибывших в полк с ускоренных курсов училища, офицер подбежал к нам, приложил руку к головному убору, не окрепшим еще баском начал докладывать.

– Не нужно, – остановил я его. – И так видим, чем занимается батарея. Старший лейтенант Пономарев на НП?

– Так точно! – с готовностью ответил офицер и показал на видневшуюся невдалеке полуразрушенную кирку.

– Жаль, – вырвалось у меня. – Хотелось бы повидаться.

Из офицеров батальона, высадившихся на дороткинский плацдарм в ночь на 30 июля, в полку остались теперь кроме меня лишь Пономарев и Бухарин. Но, чем меньше оставалось людей, вышедших с плацдарма на Висле, тем больше тянуло нас друг к другу. Так уж устроен человек. Скрепленная огнем дружба со временем становится крепче и ярче. А радость и горе, известно, хочется разделить с самыми близкими тебе людьми. Сегодня был необычный день. С утра я заскочил в медсанроту и сердечно поздравил Марину. В этот праздничный день хотелось повидаться с самыми близкими друзьями. Но Бухарин все еще был далеко, а Пономарева не застал на огневой позиции, пришлось ограничиться лишь коротким телефонным разговором.

Офицер собрал находящихся на огневой позиции бойцов. Мы поздравили их с праздником, зачитали полученные в адрес полка телеграммы, пожелали батарейцам новых боевых успехов. Арсений Петрович Жестянкин сообщил бойцам и командирам о последних событиях на фронтах Великой Отечественной войны.

Минометчики слушали внимательно. По огрубевшим от морозов и зимних ветров лицам нетрудно было догадаться, как радуются они добрым вестям и, конечно, тому, что война подходит к концу. Мнение товарищей выразил сержант Назар Крамской.

– Нужно быстрее кончать с фашистами. Сделать все от нас зависящее, чтобы разбить их и этой весной возвратиться домой. Нас ждут матери, жены, родные и близкие, работа. Вспомните разрушенные города, села, остовы заводов и фабрик, заброшенные поля. Сколько дел впереди! – Сержант окинул товарищей взглядом: – Я разумею так: человек рождается, чтобы украшать землю, а не уничтожать то, что создано до тебя. Иначе будешь проклят не только своим поколением, но и потомками. Смерть немецким захватчикам!

– Батарея, к бою! – прервал разговор голос телефониста. Расчеты бросились к минометам.

Немцы пошли в контратаку.

Всего в этот день полк отразил шесть контратак. Четвертую я встретил во 2-м батальоне. Капитан Ульянов, подпустив противника вплотную, фланговым пулеметным огнем положил вражескую пехоту на снег. Фашисты заметались и бросились назад. Создалась благоприятная ситуация – на плечах отходящих в панике немцев ворваться в крайний от кладбища дом.

Обернулся к комбату. Ульянов, видимо, тоже думал об этом.

– В атаку, поднимай людей – момент упустим.

Рядом со мной стоял связной со штабом полка старший сержант Гарбуз среднего роста, разбитной, лет восемнадцати паренек. Накануне Владимир был ранен, но в медсанбат идти отказался наотрез.

– Дай-ка, – протянул я руку к автомату.

Старший сержант с удивлением посмотрел на меня, однако отдал оружие со словами:

– А как же я, товарищ майор? Из чего буду вести огонь?

– Вот, держи на время боя. – Протянул ему пистолет.

В это время вверх взлетели ракеты. Роты поднялись в атаку. Разнеслось русское "ура".

Ротные цепи вскоре скрылись за деревьями, кладбищенскими оградами и памятниками. Батальон шаг за шагом теснил немцев.

С комбатом Ульяновым переместились поближе к ротам. В глубине старых аллей, десятилетиями хранивших тишину, мелькали человеческие фигуры, разносились выстрелы, взрывы гранат, крики. Схватки шли у могил, между деревьями, вокруг фамильных склепов.

Батальон шаг за шагом медленно продвигался вперед. То в одно, то в другое место приходилось перебрасывать штурмовые группы, маневрировать силами и огневыми средствами. Несмотря на все наши усилия, сломить сопротивление противника не удавалось. Лишь на следующий день, под вечер, рота старшего лейтенанта Германа Братченко приблизилась к противоположной от нас ограде кладбища. Бойцам осталось преодолеть каких-то метров сто пятьдесят.

К месту обозначившегося прорыва батальона Ульянова немцы стянули пехоту. Братченко донес о подготовке фашистов к контратаке. С группой автоматчиков пробились к нему. Враг накапливался у небольшой часовенки.

– До роты фрицев, товарищ майор, – доложил вывернувшийся из-за могильной плиты старший лейтенант.

Но я уже и сам видел противника. Немцы еще не развернулись.

"Выгодный момент для удара", – мелькнула мысль. Судьбу схватки чаще всего решает внезапность. Фрицы разговаривают, курят. Скорее интуитивно, нежели осознанно, поднял автомат над собой и во всю силу легких выдохнул:

– За Родину – вперед!

Призыв тут же подхватили бойцы Германа Братченко.

Мы рванулись навстречу противнику, да так стремительно, что фашисты на какое-то мгновение растерялись. От внезапно появившихся перед ними советских солдат, дружного "ура" и плотного огня гитлеровцы повернули вспять, что еще больше усилило наш порыв.

– Герман, не останавливаться! – на ходу крикнул я Братченко. – К ограде, а потом к домам.

Наш бросок удался. На плечах противника ворвались в находящийся рядом с кладбищем четырехэтажный жилой дом. Довольно быстро очистили от гитлеровцев подвал и первый этаж, зато с верхних этажей и с крыши выбивали их до поздней ночи. Здесь пришлось поработать и моему автомату. Правда, за личное участие в атаке после выслушал упрек майора Павлюка, но это дело уже частное.

Начались затяжные бои. Противник, продолжая удерживать центральную, западную и северную части кладбища, городские районы, непрерывно контратаковал части дивизии. В течение 24 февраля мы продвинулись лишь на 100-150 метров.

Противник, не считаясь ни с какими потерями, непрерывно подбрасывал подкрепления гарнизону. В последних числах февраля были взяты пленные из запасного батальона, прибывшего из Вены, а спустя несколько дней – из 275-й пехотной дивизии, переброшенной из-под Форста. Гитлеровцев можно было понять: с выходом к Нейсе и ее форсированием советским войскам открывался путь к сердцу рейха – Берлину. Вот почему враг так цеплялся за этот природный рубеж, используя для обороны возможности густонаселенного района на восточном берегу Нейсе. Но это была лишь попытка оттянуть агонию.

Командование дивизии, корпуса, армии делало все для того, чтобы быстрее овладеть Губеном. Перегруппировывая силы и огневые средства, оно в том или ином месте создавало перевес над противником, пытаясь пробить брешь в его обороне. Полку пришлось принимать район обороны соседей – 106-й стрелковой дивизии, переброшенной на новое направление. Нас усилили танками, самоходными орудиями, артиллерией, придали отдельный пулеметный батальон. Однако продвижение шло медленно. Правда, 27 февраля несколько штурмовых групп прорвалось к Нейсе. Но закрепиться не удалось, пришлось отойти под давлением перекрестного огня противника.

Особенно ожесточенная борьба развернулась за центральную часть города. По нескольку суток, захватив нижние этажи зданий, роты пытались выбить немцев из верхних. Враг дрался за каждую квартиру. Напряженность боев мне напоминала чем-то дороткинский плацдарм. И та, и другая сторона не хотели уступать и пяди земли.

К середине марта стала остро ощущаться нехватка в личном составе. Генерал-майор Федор Семенович Даниловский доносил командиру корпуса: "Дивизия понесла большие потери в живой силе, в особенности 889-й стрелковый полк, в строю которого осталось 120 человек на 2 км фронта. Резервов нет. Прошу Вашего распоряжения о сокращении линии фронта..."

Действительно, и ротах полка осталось по 15-20 человек, и это с учетом того, что они получили людей из тыловых подразделении. Мы продолжали вести уличные бои. Я неотлучно находился на переднем крае. Много пришлось увидеть, немало пережить. День и ночь слились воедино и измерялись не минутами и часами, а взятыми у врага подъездами, квартирами, этажами, отбитыми контратаками. В моей памяти остался такой эпизод. Где-то в двадцатых числах марта мы овладели несколькими домами. Под утро приводят ко мне пленного.

– Пан офицер, – говорит он на ломаном русском языке, – я не стрелял.

– Ты поляк? – спрашиваю у него.

– Да. – И показывает мне набитый обоймами подсумок. – Мы не хотим с вами воевать. Немцы нас заставляют.

– Раз не хотите, переходите на нашу сторону.

В ответ пленный согласно закивал. Мы отпустили паренька. Он привел еще троих солдат. Не от хорошей жизни, понял я, фашисты двинули на передовую поляков – выдыхаются. Обычно гитлеровцы использовали их на тыловых работах.

В один из дней звонок командира полка застал меня во 2-м батальоне. Заняв первый этаж огромного жилого здания, мы вторые сутки выкуривали противника из верхних этажей. Валентин Евстафьевич выслушал доклад, затем произнес:

– Слушай, для тебя тут есть хорошая новость...

И наш телефонный разговор перебил огонь противника. Фашисты пошли в контратаку. Так и не узнал, о чем хотел сказать Павлюк.

В последующие несколько суток было не до разговоров. Еле успевали отбивать натиск гитлеровцев. Я начал забывать о той новости, что хотел сообщить мне Валентин Евстафьевич, как он вновь позвонил и приказал срочно прибыть к нему. О причине вызова распространяться не стал, положил трубку.

* * *

Попрощавшись с товарищами, отправился в штаб полка. Пришлось изрядно поплутать по лабиринтам подвалов, прежде чем через пролом в стене попал на соседнюю улицу, где было безопасней. Правда, вверху повизгивали пули и рикошетом они могли зацепить, но все обошлось благополучно.

Валентин Евстафьевич встретил меня радушно:

– Наконец-то! Заставляешь за тебя волноваться. Звоню, комбат говорит убыл. Спрашиваю, не появлялся ли здесь, все отвечают, что не видели. Майор Павлюк окинул меня прищуренным взглядом и с подъемом в голосе продолжал: – Теперь о главном. Радуйся, Саша! Едешь учиться! И не куда-нибудь, а в Москву-матушку. Вот телеграмма. Зачислен на ускоренный курс академии Фрунзе.

Новость настолько была неожиданной, что я совершенно растерялся. Мысли роились и путались в голове. Не знал даже, радоваться или нет такому повороту судьбы, тем более что уже мысленно решил: закончу войну с полком, а там будет видно, где приложить силы. Видимо, мой огорошенный вид, недоумение удивили командира.

– Ты что, не веришь? Читай сам.

Павлюк протянул телеграмму. Я машинально ее начал читать. Командир полка не выдержал, спросил:

– Или, Саша, не рад?

– Да нет, с мыслями никак не соберусь. Как-то все неожиданно.

Подошли Модин, Жестянкин, инженер полка Отпущенников, другие офицеры, начали поздравлять. Каких только пожеланий не довелось мне услышать за несколько минут!

Сборы были коротки: срок, указанный в телеграмме, торопил. Побросав нехитрое холостяцкое имущество в чемодан, простился с товарищами по полку, заскочил к медикам. Марина оказалась на месте.

– Уезжаю, Маринушка!

– Как уезжаешь? Переводят? Куда? – Глаза девушки помрачнели.

– Еду учиться, Марина!

– Так это же хорошо! – Сдерживая нахлынувшие чувства, она закусила губу.

– Вот и я так думаю. Кончу учебу и – сюда, в нашу Брянскую Краснознаменную. Ждать будешь?

– Буду.

Я обнял девушку.

Командир полка выделил в мое распоряжение мотоцикл, напомнил о том, что следует заглянуть по пути в штаб дивизии.

– Полковник Абашев просил тебя обязательно повидать его перед отъездом.

Генерал-майора Даниловского на днях перевели от нас на должность командира корпуса. Обязанности командира дивизии снова исполнял Федор Федорович Абашев.

Штаб дивизии располагался в небольшой немецкой деревеньке. Меня встретил дежурный старший лейтенант Запарованный. Михаил Гаврилович несколько месяцев назад перешел из полка в оперативное отделение. Несколько раз мы встречались с ним в ходе подготовки к боям.

– Полковник Абашев у себя?

– Да. Уже о вас справлялся.

Федор Федорович крепко меня обнял. На вопрос о причине вызова улыбнулся:

– Хотелось повидать тебя, Саша, перед отъездом в академию, поблагодарить за службу.

Абашев пригласил начальника политотдела дивизии полковника Жеваго и уже в присутствии его продолжил разговор, придав ему оттенок официальности. Назвал меня ветераном, напомнил о том, что в дивизии я вырос и в звании, и в должности, удостоился высшего отличия Родины – стал Героем Советского Союза.

– Жаль расставаться, – искренне продолжал Федор Федорович. – Но жизнь есть жизнь. Армии нужны высокоподготовленные офицеры. Потому провожаем тебя, Александр Терентьевич, с радостью. Учись, набирайся знаний!

– И возвращайся после академии к нам, – дополнил его мысль полковник Жеваго. – Будем ждать.

Тепло и доброжелательно напутствовали меня начальники. От всего сердца поблагодарил их за помощь в становлении моем как командира, за доверие.

Из дивизии убыл в штаб армии. В отделе кадров нашей 3-й гвардейской разыскал бывшего сослуживца по полку, сибиряка капитана Ефима Иванова. Он помог мне дооформить документы, проводил до железнодорожного вокзала.

* * *

Поезд увозит меня на восток. Мерно стучат колеса вагона, хрипит гудок паровоза, протяжный, зовущий, нагоняет тоску и радость. Тоску – потому что я всем сердцем сроднился с беспокойной полковой семьей и суровой фронтовой жизнью. Мне стали близки люди, с которыми шагал огневыми дорогами войны. Поэтому расставание с боевыми товарищами отдается болью в сердце. Тревожную радость – потому что впереди новая, еще пока реально не осознанная жизнь, жизнь без крови и смертей.

После Польши за окном потянулись белорусские леса, замелькали израненные войной деревни, пристанционные поселки, города. Война сопровождала меня неотступно. Сквозь полог осевшего снега виднелись раны земли: траншеи, ходы сообщения, окопы, воронки, разрушенные доты и дзоты. Проплывали и оставались позади сожженные дома, искореженные вагоны, паровозы с зияющими на боках рваными ранами, разбитая боевая техника. Особенно много было разбросано танков, бронетранспортеров, самоходных установок, орудий на подступах к городам, крупным населенным пунктам, у железнодорожных мостов и мест переправ. Истерзанный лик земли бередил сердце, а исхудавшие, изможденные, в ватниках и довоенных обносках люди вызывали жалость. На остановках бежали к вагонам ребятишки. Мы отдавали им хлеб, консервы, сахар – все, что только оказывалось под рукой.

С надеждой смотрели на нас женщины, вынесшие на своих плечах тяжесть фронтовых лет. Они ждали перемен, крепкой мужской руки в разрушенных городах и обветшавших за войну деревнях.

Однако в облике земли хотя и редко, но проглядывалось и новое: срубы незавершенных пока построек, свежая кладка кирпича – первые признаки созидания. Новые ростки мирной жизни вызывали чувство гордости. Поистине неисчерпаемы силы народные! Позади чуть ли не четыре года самой разрушительной в истории человечества войны. Основная сила еще на фронтах. А здесь, в тылу, уже развертывается битва с последствиями военного лихолетья.

Мысли уводят к фронтовым дорогам и вновь возвращают к сегодняшнему. Мелькают за вагонным окном телеграфные столбы, проплывают поля, леса, реки. Просторы Родины! Больше вас не топчет вражеский сапог. Мы победили, хотя еще и гремят на советско-германском фронте выстрелы. Но это уже агония войны. Не сегодня завтра третий рейх падет. Причастность к разгрому врага наполняет сердце счастьем и навевает раздумья.

Что помогло нам победить чудовищное порождение империализма германский фашизм? Крепость духа русского народа, его неистощимые силы?! Да, на протяжении многовековой истории Государства Российского он не преклонял головы перед врагом. Доблесть русского воина давно и прочно известна всему миру.

Суровая природа России, на которую ссылались гитлеровские генералы после разгрома под Москвой и Сталинградом? Нет, ход войны показал: они были биты и зимой и летом, и днем и ночью.

Дело тут в другом.

Мы защищали Родину, нашу Советскую власть, рожденный Великим Октябрем общественный и государственный строй. Вошедший в нашу плоть и кровь, он близок и дорог каждому советскому человеку. Без него мы себя не мыслили.

Наш общественный и государственный строй, плановая система позволили в короткое время перевести хозяйство страны на военные рельсы. Мы потеряли в начале войны высокоразвитые промышленные районы, плодородные земли Украины, Северного Кавказа. Это был тяжелейший удар, и не всякая страна оправилась бы от него. Наши люди, наше народное хозяйство и в этих условиях оказались способными обеспечить армию техникой, оружием, обмундированием, а в последующем и переоснастить новейшими видами вооружения и техники.

С каждым месяцем войны повышалась наша огневая мощь. Фронтовики радовались появлению новых систем орудий, танков, самолетов и их количеству. В ходе боев мы не ощущали недостатка в боеприпасах. Не буду перечислять цифры и наименования выпущенных в военные годы оружия, боевой техники, военного снаряжения. Об этом хорошо сказано в военно-исторической литературе. Подчеркну лишь следующее: все, чем громили врага, не упало нам с неба. Оно было создано руками советского человека – труженика и бойца, отдавшего всего себя во имя Победы. И это понятно. За годы пятилеток наш общественный и государственный строй не только создал мощную индустрию, перевел сельское хозяйство на социалистический лад, но и воспитал нового человека – человека-Гражданина с большой буквы.

Мне вспоминается Захар Петрович Романов. Участник первой мировой войны, Георгиевский кавалер. Беспартийный. Добровольцем ушел в действующую армию. Добился отправки на передовую, хотя годы давно уже вышли. Воевал хорошо. За отличия в боях был награжден орденами Красной Звезды, Славы III степени. В нашем стрелковом полку воевали и другие солдаты и сержанты его возраста. А сколько было бойцов, накинувших себе год, а то и два, чтобы с оружием в руках бить фашистов!

А наш тыл?! Женщины, старики, дети взвалили на свои плечи работу ушедших на фронт мужей, братьев, сыновей, отцов.

Расчет фашистских заправил на то, что при первых же ударах рассыплется наше многонациональное государство, потерпел крах. Нависшая над Родиной смертельная опасность еще больше сплотила народы и народности Советского Союза. Ленинский добровольный союз наций выдержал все испытания войны. Русские и украинцы, белорусы и казахи, грузины и армяне, латыши и литовцы, чуваши и мордвины – все жители шестой части нашей планеты, именуемой Союзом Советских Социалистических Республик, считали борьбу с врагом своим общим делом, делали все для победы. Никогда не изгладятся из моей памяти слова парторга роты старшего лейтенанта Эммануила Чалаганидзе: "...родиться мы могли на земле России, Украины, Грузии, Узбекистана, Казахстана, но Родина у нас одна – Советский Союз. Помните об этом. И защищайте его до последней капли крови. Народ не забудет ваших ратных дел г,о имя Отчизны".