Текст книги "Пять ликов богини (СИ)"

Автор книги: Александр Свирин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

Какая стройная и убедительная вышла ложь, а ведь я сочинил сие на ходу.

– Принято. Данные проверены, подтверждение ведения дела есть. Пожалуйста, подождите, мой коллега проводит вас в допросную. Подозреваемого скоро приведут к вам.

Я благодарственно киваю и жду робота, который должен проводить меня. Вскоре он появляется, приглашает следовать за ним и идёт куда-то по коридору вглубь участка. Людей тут практически нет, лишь двое каких-то бедолаг с синяками и ссадинами на лице сидят на диванчике и ждут своей участи. Похоже, подрались прямо на улице, и полицейские задержали их. Отделаются на первое время строгим выговором и съёмом пары единиц соцрейта, ничего страшного.

Коридорчик несколько раз заворачивает, и в конце концов приводит к стальной двери, за которой спряталась комната с односторонним зеркалом. Плохо, наш разговор не останется без ненужных свидетелей. Впрочем, помимо зеркала, замечаю две камеры, смотрящие из-под углов на потолке – наблюдение здесь на высшем уровне, а потому беседу придётся вести осторожно, тщательно всё продумывая.

Робот уходит, оставляя меня в допросной одного. Посреди комнаты стоит массивный стальной стол с деревянной столешницей, а на двух противоположных сторонах от него – пара стульев, на один из которых я и сажусь. Пока ожидаю, продумываю в голове примерный план разговора. Нужно придумать, как выудить из Ясеня нужную мне информацию. Наше с ним знакомство, если судить по нейрограммам Психа, прошло не слишком приятно, а посему он, скорее всего, настроен ко мне изначально негативно. Требуется сперва изменить его отношение, и уже потом задавать интересующие меня вопросы.

Спустя несколько минут, дверь открывается, и роботы вталкивают в комнату слегка напуганного Ясеня Красина. Несмотря на его очень высокий рост, гердянки всё равно оказываются выше и грознее. Дверь за ним закрывается, а я встаю, больше из вежливости.

– Прошу, присаживайся, – говорю я как можно мягче.

– Да пошёл ты, – сразу огрызается Ясень. – Чё тебе ещё от меня надо?

– Не волнуйся, присядь. Понимаю-с, Псих Колоток не оставил у тебя приятного впечатления, но смею тебя заверить, я вовсе не он. Меня зовут Порфирий, я другая личность Менке Рамаяна, и тебя вижу впервые.

Ясень косится на меня с подозрительным прищуром, но всё же медленно подходит, отодвигает второй стул и садится так, словно боится, что на него положили острую кнопку или что-то мерзкое. Удовлетворившись и такому, я тоже сажусь обратно.

– Псих Колоток – хулиган, драчун и сквернослов, – продолжаю я свою речь. – Он знаком с такими понятиями, как «вежливость» и «манеры», но предпочитает не обременять себя ими. Я же, напротив, склонен ко всем людям относиться благосклонно, покуда они не убедят меня в том, что того не достойны.

– Да ты почти как мой папашка разговариваешь. – Ясень усмехается, хороший знак.

– Верно-с! Твой отец, насколько я могу судить из записей разговоров, был человеком весьма вежливым. Я искренне соболезную твоей утрате, и поверь мне, даже Псих не хотел такого исхода.

– И с хера ли мне тебе верить?

– Давай я немного расскажу о себе-с. Я тот, кого в прежние времена называли сыщиком. И неспроста. Я помог роботам раскрыть дюжину сложных и запутанных дел по всему миру, за что получил в общей сложности двести девяносто восемь тысяч единиц соцрейта. И сейчас я хочу разобраться, почему погиб твой отец. Не могу говорить о деталях, но поверь, виновные обязательно понесут заслуженное наказание.

Я откидываюсь на стуле, чтобы немного разрядить обстановку и показать Ясеню, что мне комфортно и свободно в общении с ним.

– Расскажи, как ты зарабатываешь соцрейт? – спрашиваю я.

– Ты чё, я звезда вирфильмов.

– Правда? Кажется, я тебя не видел-с.

– Да у меня целая серия! Семнадцать фильмов! «Взрывоопасный в Москве», «Взрывоопасный в Бангкоке», «Взрывоопасный в Мехико», «Взрывоопасный в Тегеране». Это же крутецкие боевики! Мой друг-режиссёр их делает. Хочет слабать по фильму в каждой столице мира.

– И кто же твой друг-режиссёр?

Ясень грустно опускает взгляд.

– Паша Машина.

– Это тот, который с зелёными волосами и татуировками?

– Ага, он самый. Мы типа творческий дуэт. Режиссёр и актёр. Ну я там ещё всякие советы даю, типа как лучше перестрелки сделать или ещё чего.

– Что ж, звучит вполне мирно. Сомневаюсь, что такой человек вступил бы к унагистам. Они обычно не любят светиться.

– Да я те говорю, не унагисты мы! Клуб реконструкторов! Сука, вот же угораздило…

– Я тебе верю-с. Осталось убедить в этом гердянок. Тем не менее, у меня есть подозрение, что один из вас всё-таки был реальным унагистом. Возможно, именно он подбил твоего отца на всю эту безумную авантюру. Некий азиат, высокий, в длинном чёрном плаще, круглых тёмных очках…

– Да-да, я понял, о ком ты. Это Чих. Ну, Чих Пых Мых. Он кореец вроде. Или китаец. Хрен разберёшь, короче. Не знаю, где батя его нашёл и как познакомился, но он с нами недавно.

Я достаю из кармана бумажный блокнот, вырываю одну страничку и протягиваю Ясеню вместе с ручкой.

– Можешь записать имена всех знакомых твоего отца, о которых мало что знаешь? В том числе и этого Чиха.

Ясень что-то пишет на бумажке, а я нарочито смотрю в сторону, ожидая. Периодически он прерывается, о чём-то задумывается на несколько секунд, после чего вновь возвращается к списку. Я краем глаза поглядываю туда – не так уж много имён. Впрочем, я попросил его сделать это для отвлечения внимания, главный мой подозреваемый – этот Чих Пых Мых. Господи, ну и имя.

– Кстати, скажи, что же за слова про Златоград пытался сказать твой отец? Я поискал запись новостей, но в том ролике гердянки всё переделали и вставили другую фразу. Хотелось бы услышать оригинал, уверен, что ты его помнишь.

Ясень смотрит на меня недоумённо, открывает рот и тут же закрывает, хитро улыбаясь.

– Э-э-э, не. Я не такой тупой. Я видел, что роботы сделали с отцом, когда он попытался сказать эту хрень. Не-а, я буду молчать. Ничего не знаю. Ни слова не скажу.

Я нарочито небрежно пожимаю плечами, словно мне безразличен его отказ.

– Не хочешь – не говори, дело твоё-с. Ты только не забудь всех записать.

Взглядом указываю ему на бумажку. Лицо Ясеня озаряется светом понимания, и он с энтузиазмом принимается писать. Кажется, он меня понял. Чудесно-с.

Когда Ясень заканчивает, то протягивает бумажку мне. Я беру её и сразу спрашиваю:

– Там все?

– Все, кого вспомнил.

Я киваю, встаю со стула и протягиваю ему руку.

– Спасибо за помощь. Я буду ходатайствовать о том, чтобы вас освободили. Я правда верю в твою невиновность.

Ясень пожимает мою руку крепко и уверенно. Не понимаю, за что Псих так его невзлюбил – весьма интересный молодой человек.

Входит робот и уводит Ясеня обратно в камеру. Я выхожу из допросной следом, возвращаюсь обратно по коридору в приёмную и подхожу к гердянке в дежурной части.

– Я поговорил с Ясенем Красиным. И могу заверить со всей ответственностью – он невиновен. Посему, прошу отпустить его-с.

– К сожалению, мы не можем отпустить подозреваемого, пока идёт следствие. Степень его участия в утреннем происшествии пока не установлена. Ваши слова будут приняты к сведению. Ожидайте решения.

– Я вас понял. Всего хорошего-с.

– И вам.

Я выхожу из участка и вызываю таксетку. Пока жду её, достаю из кармана бумажку с каракулями Ясеня и читаю, что он мне написал. После короткого списка имён идёт та самая фраза.

«Ты хоть понимаешь, в каком мире живёшь? Ты даже не знаешь, что происходит. Ты не знаешь, что в Златограде правит бог, для которого мы лишь звери в зоопарке, а роботы не наши рабы, а наши надсмотрщики».

По спине пробегает холодок, оставляя след из мурашек. Я рву бумажку на мелкие кусочки и выкидываю её в ближайшую мусорку. Подъезжает таксетка, я сажусь внутрь и еду в сторону дома.

«Бог, для которого мы лишь звери в зоопарке». Значит, миром управляет не человек, а искусственный интеллект, которому подвластны все гердянки. «Роботы не наши рабы, а наши надсмотрщики». Я думал, что живу в утопии, лучшем времени в истории. А оказалось, что это кошмар наяву, в котором людей низвели до домашних зверюшек. Теперь ясно, зачем на самом деле нужен купол – как я и думал, это клетка. Что же тогда поджидает в Златограде? Я закрываю глаза и дышу ровно, чтобы успокоиться. Нельзя показывать, что я хоть что-то понял, иначе меня уничтожат. Время меж тем почти шесть, а значит пора уступить место Лермушкину.

Я возвращаюсь домой, ложусь на диванчик и закрываю глаза. Да, Ада, я учёл твои пожелания. Жаль, что ты этого уже не оценишь.

Кори, смена личности: М.С. Лермушкин.

Нейрограмма. М.С. Лермушкин (07.03.2430)

Едва первая искра сознания вспыхивает в бесконечной темноте, я дёргаюсь в сторону, пытаясь увернуться от летящего в лицо лезвия. Мой рывок оказывается настолько сильным, что я падаю с дивана и больно бьюсь об пол. Не самое приятное Erwachen[1]. Паника обвила своими щупальцами разум и заставляет тревожно озираться по сторонам. Всё в порядке: я жив, и я дома.

Только сейчас стук сердца успокаивается, а дыхание выравнивается. Однако я понимаю, что мои последние воспоминания принадлежат не Менке, а Аде. Дурной знак. И всё же, между тем, как мне в лицо полетело мачете Гусака Петро, и тем, как я очнулся здесь, прошло много времени, а значит, какая-то личность этим телом управляла. Вероятно, Порфирий.

Я открываю список нейрограмм и убеждаюсь в правоте своей теории. Читаю последнюю запись Порфирия и складываю в голове весь пазл. А ещё понимаю, что на сегодня я последняя личность, и Менке не успел утром распределить между нами время. Наконец-то я смогу расцвести всей полнотой жизни, не боясь, что меня выключит в самый неподходящий миг. Как же долго я чувствовал ущемление от остальных, когда минут мне перепадало меньше, чем прочим, словно я нищий, вынужденный собирать крохи с барского стола. Хотя, может, так оно и есть, ведь меня Менке создал последним.

На часах ровно восемнадцать ноль-ноль. В семь начнётся музыкальный конкурс, а значит Порфирий оставил мне очень мало времени на подготовку. Разумеется, ведь его дела куда важнее моих. Позлюсь на остальных и погорюю по Аде потом, а пока надо собираться и лететь навстречу победе, которая вытопчет мне тропинку в Златоград.

Поход в ванную, мытьё головы, бритьё, закрашивание синяков, подбор одежды – я собираюсь столь стремительно, что это кажется сном. Надеваю тёмно-фиолетовую рубашку, чёрный тренч, чёрные штаны и тяжёлые чёрные ботинки. На всё про всё уходит двадцать пять минут – целая 永遠(eien)[2], хотя добираться до Главного Дома Культуры не так уж долго. Но хватит ли мне времени там, благо всё уже давно подготовлено, а от меня требуется лишь выйти на сцену и отыграть заранее заготовленный материал?

Я вызываю таксетку и лишь после вылетаю из квартиры, уже на ходу натягивая второй рукав плаща. Она подъезжает как раз в то мгновение, когда я на секунду останавливаюсь возле рельсовых путей. Здесь, в кабине, у меня есть шесть минут отдыха, пока она везёт меня через гигадом.

Смотрю в окно, и где-то там вдалеке, на крыше самого высокого блока, группа отчаянных экстремалов занимается доумтачингом. Одного из ребят как раз заряжают в хушку, которая через несколько секунд выстреливает им вертикально вверх, подбрасывая на высоту почти в сотню метров. Он вытягивает руку, но я не вижу, удаётся ли ему коснуться купола. На короткое мгновение он зависает в воздухе, после чего гравитация тянет его обратно. И тогда он расправляет спрятанные в рюкзаке за спиной крылья, на которых плавно планирует куда-то в сторону. Да уж, развлечение не для слабонервных. Впрочем, современный мир лишён каких-либо забот или опасностей, а потому чтобы взбудоражить кровь приходится подчас идти на крайне сомнительные меры. Люди во все времена сидели на адреналиновой игле, и чем дальше, тем опаснее развлекались.

Таксетка останавливается, и я выхожу на улицу. Перед Главным Домом Культуры собралась целая толпа людей, ожидающих концерт. Я не вижу здесь ни одного суррогата – мысль, которая ласкает сердце, потому что на бой Психа присылали в основном их. Ясное дело, музыка – вещь, которую нужно воспринимать вживую, иначе какой смысл?

Многие стоят и курят, а самые молодые согреваются пивом или чем покрепче. Люди постарше держатся обособленно, в сторонке, словно каких-то десять-пятнадцать лет назад не вели себя так же. Уверен, большая часть уже внутри – либо перекусывает в буфете, либо расселась по местам в ожидании начала. Если здесь собралось не меньше сотни людей, то там их, скорее всего, тысячи. Зал и танцпол превратятся в муравейник.

Я продираюсь сквозь толпу ко входу, когда кто-то выкрикивает:

– Эй, это же Лермушкин!

Люди поблизости тут же начинают озираться в поисках, а я хочу уменьшиться до размеров микроба, стать незаметным, невидимым и неслышимым. Те, кто стоят совсем рядом, замечают меня, тянут руки, прижимаются потеснее, стараются схватить, ущипнуть, потрогать.

– Чувак, твои песни – просто тряс!

– Эй, дай жару!

– Чмокни меня, просто чмокни, пожалуйста!

– Хрен тебе на лицо, Лада круче!

People[3] загораживают меня со всех сторон, я чувствую себя в коридоре со сжимающимися стенами, которые вот-вот раздавят. Становится душно, я пытаюсь ослабить воротник рубашки, голова идёт кругом, а голоса и отдельные слова сливаются в бесконечную протяжную какофонию звуков. Мне хочется сказать им, чтобы они разошлись, отступили, дали дорогу, но рот просто отказывается открываться, а слова не хотят выходить наружу.

Кто-то очень крупный хватает меня за шиворот, разворачивает и тянет за собой, распихивая людей. Он рассекает толпу, проходя сквозь неё, как бронемашина через орду зомби. Я теряюсь, не могу ничего сделать, а потому отпускаю ситуацию и даю волю речному потоку жизни просто нести меня по течению, не зная, куда оно приведёт.

В итоге меня грубо забрасывают внутрь служебного входа и закрывают дверь. Я, наконец, оборачиваюсь, чтобы рассмотреть своего спасителя. Им оказывается очень высокий и широкоплечий молодой мужчина-азиат, носящий огромный, как палатка, чёрный плащ и тёмные маленькие круглые очки. Его длинные чёрные волосы забраны в хвост. И хоть конкретно я никогда не видел его вживую, по описанию других личностей сразу понимаю, что передо мной Чих Пых Мых. Унагист.

Я стараюсь смотреть на него как можно более грозно, но внутри всё дрожит от мысли, что придётся с ним драться. И почему при создании меня Менке полностью убрал способность к физической агрессии? Из-за этого любая мысль о бое выбивает из колеи, в отличие от того же Психа, которому наоборот в радость помахать кулаками.

– Спокойно, Лермушкин, – говорит Чих Пых Мых раскатистым басом на удивление почти без акцента. – Я не к тебе. Позови Психа Колотка.

Я нервно сглатываю. Время шесть сорок. Десять минут переход в одну сторону и десять минут в другую. А если сейчас отдам контроль Психу, обратно его уже не получу.

– Вы будете драться? – аккуратно интересуюсь я.

– Не исключено, – спокойно и уверенно отвечает Чих.

Его голос воплощает крепкую и жёсткую волю. Он говорит, не терпя возражений, стараясь задавить собеседника. Это грозный противник.

– Тогда как насчёт перенести эту встречу на попозже, скажем, после концерта? – Я и сам стараюсь говорить спокойно, но очень сложно не сорваться в трусливый визг при виде такого громилы. – У меня скоро выступление на музыкальном конкурсе, к которому я долго готовился. Не хотелось бы сейчас портить товарный вид, тем более что у меня и так всё лицо в синяках.

Чих задумчиво хмыкает, берёт себя за подбородок и говорит:

– Ладно. Но я буду следить за тобой из зала. Поближе.

– Разумеется.

Звучит ужасно, ведь такой здоровяк ярко выделится на фоне остальных, не раз зацепит мой взгляд и напомнит, что после концерта мне тут же придётся вновь отдать контроль Психу.

– И я сижу только на лучших местах. Так что выбьешь мне вип-ложу.

Я не сдерживаюсь и обречённо стону. Да, каждый участник имеет право на трёх посетителей в вип-ложе, где для них готовы столики с индивидуальным обслуживанием. Я приглашал Зевану, но не уверен, что она придёт. А если придёт, то ещё хуже – ей придётся сидеть рядом с этим 大个子(dà gèzi)[4]. Так что же, отказать ему?

Но даже сквозь очки из взгляда Чиха лучатся такие угроза и напор, что все возражения просто убегают прочь.

– Хорошо, я скажу, чтобы вас пустили.

Чих удовлетворённо кивает и выходит обратно на улицу. А я удручённо тащусь дальше по коридору с таким настроем, с каким обычно в конкурсах не побеждают. Прохожу в дверь, ведущую в гримёрки, а оттуда уныло плетусь в назначенную мне комнатку. Там в очередной раз смотрюсь в зеркало, чуть подправляю тональный крем в местах, где он стёрся, и глубоко вздыхаю. Меня, словно прочной рыболовной сетью, накрывает паника. А что, если я проиграю? Что, если плохо выступлю? Я могу стать сто пятьдесят шестым человеком за чуть менее, чем триста лет, который набрал миллион единиц соцрейта. Всего сто пятьдесят пять людей добились таких вершин, и большинство уже ближе к старости. А мне остался один маленький шаг. Шаг, который сделаю я – Лермушкин. Не Порфирий, не Псих Колоток. И теперь уже точно не Ада. Я.

В гримёрку заходит робот-помощник.

– Вы выходите пятым, господин Рамаян, – сообщает он. – До вашего выступления остаётся два часа и пять минут.

Получается, я зря сюда так спешил, раз мне определили явиться перед слушателями предпоследним.

– А кто пойдёт шестым?

– Госпожа Лада Солнцева.

Что ж, хорошо, что она, перед ней выступать совсем не зазорно. Может, даже удастся встретиться до выхода на сцену, ведь впереди ещё целых два часа. После короткого и напряжённого знакомства с Чих Пых Мыхом, её компания успокоит и утешит.

– А в какой она гримёрке? – спрашиваю у робота.

– Госпожа Лада Солнцева ещё не приехала. Её известили, что она выйдет последней, и она сообщила, что приедет ближе к началу своего выступления.

– Ты меня расстроил. Проваливай. Только сперва передай в администрацию, чтобы от моего имени в вип-ложу пустили ещё одного гостя. Некоего Чих Пых Мыха. Это такой очень высокий и крупный азиат в чёрном плаще и тёмных очках.

Робот издаёт несколько трещащих компьютерных сигналов, связываясь с кем-то на теклане.

– Готово, – сообщает он. – Я удаляюсь. Если понадоблюсь, я в помещении для компаньонов. Мой номер – тридцать девять. Приятного вечера.

Робот покидает гримёрку, а я откидываюсь на стуле и задумываюсь, как убить ближайшие два часа. В голову не приходит ничего лучше, чем пойти к сцене и посмотреть на выступления άλλους συμμετέχοντες(állous symmetéchontes)[5]. Честно говоря, эти ребята даже близко не тянут на звание достойных конкурентов. Но соперников, как и родителей, не выбирают, если только ты не спятивший гений, как Ден Унаги.

Я выхожу из гримёрки и иду по коридору в сторону сцены. Уже отсюда слышны крики людей в зале и громкая музыка, заполняющая пространство из огромных динамиков. Только-только вышел Гриша Весна (настоящая его фамилия вроде бы Ленивцев) – тот ещё бездарь, способный сочинить лишь монотонный бит и бессмысленный стишок максимум на две стопы в строке, да и рифмы у него такие, что откровенно хочется дать автору в морду.

Мой прогресс,

Качаю пресс.

Девки текут,

Сучки бегут.

Сдаётся мне, это не считалось музыкой даже двести лет назад. Тем не менее, зал реагирует, люди двигают телом в такт биту, а кто-то под этот примитивный минус даже пытается танцевать. Находятся и такие, кто во всё горло орёт эти тупые и бессмысленные строки. И я понимаю, почему людям это нравится – такие треки (песнями их язык не поворачивается назвать) прочно оседают в голове ввиду своего примитивизма, отчего мозг прокручивает их снова и снова, снова и снова, до тех пор, пока ты не свыкнешься с мыслью, что хочешь послушать это дерьмо ещё раз. И в результате, чтобы хоть как-то оправдаться, убеждаешь себя, что тебе это нравится. Как итог, артисты, подобные Грише, попадают в число шести счастливчиков, допущенных к этому конкурсу, в котором, замечу, участвуют лишь самые популярные музыканты города. Вот и думай после такого, что людям действительно нужно – поток бессмысленного заедалова, или всё-таки чувственное и живое искусство.

Следом за невероятно отвратительным, но при этом безгранично тепло принятым, выступлением Гриши Весны на сцену выходит Леонид Лавров. И я совершенно ничего про него не знаю. Этот парень появился из ниоткуда, начал вести блог, где в каждом видео рассказывал о том, как он знаменит, и как слава его утомляет. И вот парадокс – абсолютно никто не знал, чем он занимается. Но всё же он убедил многих, что это просто они о нём никогда не слышали, а на деле-то он ого-го какой известный. И сработало – теперь имя Лаврова у всех на слуху, хотя никто так до сих пор и не в курсе, кто он вообще такой. Получается, что он известен тем, что везде рассказывает о своей известности. Теперь вот он решил заняться музыкой, чтобы хоть как-то оправдать популярность. Я подозреваю, что он собирался сделать это с самого начала, а его дурацкий видеоблог – просто хитрый ход для набора аудитории. Что ж, трюк удался, а вот творчество, увы, не очень. Стихи у него совсем на каплю лучше, чем у Гриши, музыка тоже немного богаче, но в целом всё та же бесталанная чушь.

Я решаю не утомлять себя прослушиванием так называемых «competitors»[6], а пойти в буфет и перекусить чем-нибудь перед собственным выступлением. Заказываю местному автоповару острую свинину с овощами в кисло-сладком соусе с рисом и сажусь за ближайший свободный столик, ожидая приготовления заказа. Людей здесь сейчас очень мало, всего четырнадцать человек на примерно двести посадочных мест. Понятное дело, остальные наслаждаются выступлением, если конечно унылые потуги Лаврова можно назвать выступлением, и уж тем более ими наслаждаться.

На нейроком приходит сообщение. Кори, выведи его.

Пишет Зевана. «Извини, не смогу прийти, задержалась с подругой. У неё проблемы, надо помочь». Вполне ожидаемо, она всегда находит причины не приходить на мои концерты. Я крепко сжимаю кулаки и стискиваю зубы, а злость и обида скручиваются внутри в тугой узел. Хочется тут же послать Зевану куда подальше и больше никогда не видеть, не слышать, не общаться. Отчего я никак не могу заставить своё сердце разлюбить эту стерву? Почему вновь и вновь обращаю мысли к ней, воссоздаю в разуме светлый образ Зеваны Лесницкой, сияющий, словно золотое солнце? Почему мечтаю о том, как лежу с ней в обнимку на кровати, как целую и ласкаю? И эти мысли не отпускают, не дают покоя, терзают меня всякий раз, стоит хоть на секунду остановить свой бег по жизни и отдохнуть. Порой я думаю, что завалил себя таким количеством дел лишь ради того, чтобы сбежать от безумной одержимости Зеваной, но, похоже, это не помогает. Прошло пятнадцать лет, а я всё ещё влюблён в неё, как в первый день.

Я глубоко вдыхаю и выдыхаю. Ничего страшного, совсем скоро я увижусь с Ладой – она единственная способна отвлечь меня от печальных дум. Неважно, кто из нас победит, после концерта приглашу её куда-нибудь.

Автоповар сообщает о том, что моё блюдо готово. Я забираю заказ, возвращаюсь за столик и стараюсь сосредоточиться на вкусе еды. Время течёт невыносимо медленно.

Поев, я возвращаюсь в гримёрку. Сюда долетают отголоски выступления следующих участников, группы «Сказ». Вот эти ребята уже неплохи, играют что-то вроде этнической музыки с добавлением современной электроники. В конкурс они пролезли еле-еле, буквально по нижней границе, потому что в массах такое не популярно, а жаль. У них там колёсная лира, флейта, домра, электрогитара, зейди-синтезатор, труба, барабаны – целый оркестр. Это настоящая музыка, живая и интересная. Я даже вновь возвращаюсь к сцене, чтобы послушать их. Тем более, что нынче мало кто выступает большими группами, всё-таки одиночество предполагает куда большую творческую свободу.

После «Сказа» выходит дуэт «Дима и Диана». В принципе, они тоже неплохи – поют здорово, песни простые, но запоминающиеся. Вполне обычная для наших дней поп-музыка.

Пока слушаю их, кто-то закрывает мои глаза тёплыми маленькими ладонями.

– Думаю, ты угадаешь.

– Тебя тяжко не признать.

Лада убирает παλάμες(palámes)[7] с моих глаз, и я оборачиваюсь к ней с улыбкой. Душа ощущается легче пылинки, да и день уже не так удручает. Её фиолетово-синие волосы пахнут ягодами, а взгляд голубых глаз сияет искренней радостью.

– Ты же выходишь следующим? – спрашивает она.

В ответ я только киваю.

– Тогда удачи.

Она слегка приподнимается на носочках и чмокает меня в щёку. К лицу сразу же приливает кровь.

– Я пока побегу в гримёрку, но твоё выступление обязательно посмотрю. Давай, увидимся после концерта.

Она убегает обратно по коридору спиной вперёд и машет мне, потом разворачивается и исчезает уже совсем. А у меня внутри теперь кипит энергия, сила, желание выложиться по полной. Настроение настолько улучшилось, что даже самые густые и чёрные тучи, закрывавшие солнце чистого разума, развеялись без следа.

Вот, наконец, Дима и Диана заканчивают своё выступление и покидают сцену. Я настраиваю нейроком на режим мониторинга звука, чтобы слышать свой голос во время пения. Роботы выкатывают на сцену зейди-синтезатор, но я ещё в довесок беру электрогитару – так, на всякий случай.

Выхожу на сцену сам, машу рукой радостно встречающим меня зрителям. Они кричат, аплодируют, отдают мне энергию, которую я верну им обратно в виде своих лучших песен. Взгляд скользит по вип-ложе, и я замечаю там Чих Пых Мыха. Настроение снова падает. И всё-таки я даю сигнал гердянкам начинать. Включается минус первой песни.

Я стартую по плану и сразу взрываю сцену мощнейшей «Стань как сталь», чтобы разогреть зал. Пою и играю на электрогитаре, а люди прыгают, двигаются, подпевают, вскидывают «козу». Ударное начало, которое нужно так же ударно продолжить.

Следующие три песни тоже принимают тепло. Порой бросаю взгляд на Чиха – он за всё время даже не шелохнулся, сидит, словно 記念碑(kinenhi)[8] с неменяющимся выражением каменного лица. Из-за этого на пятой песне даю петуха, не получается спеть чисто верхние ноты, но благо громкая и тяжёлая музыка хоть немного смазывают этот промах. Люди, кажется, ничего не заметили, а если заметили, то простили.

В завершение сет-листа я поставил новую экспериментальную песню, и хоть конкурс не самое подходящее место для экспериментов, другого шанса опробовать её вживую может не представиться. Называется она «После смерти».

Звучат первые минорные ноты. Медленный темп настраивает зал на мрачную атмосферу.

После смерти рухнут звёзды,

Сгорят поля и сдохнут козы.

Брахма взвоет, лопнут слёзы.

Титаны скопом стопчут грёзы.

После смерти...

После смерти...

После смерти тьма зовёт,

В небесный вечный свой чертог.

Кали ввысь поднимет рог,

И мне объявят новый срок.

Свет проснётся, солнца лик

Придёт на мой безумный крик.

Прежний я – слепой старик

Глаза откроет в тот же миг.

После смерти...

После смерти...

После смерти я пройду

Дорогой праведных в аду.

После смерти я найду

Крупицы истины в бреду.

После смерти я вернусь.

После смерти я вернусь.

После смерти я вернусь.

Я вернусь…

Я вернусь…

Люди качаются из стороны в сторону в такт песне, многие закрыли глаза, чтобы глубже проникнуться атмосферой. Да, она приятна уху, потому что над музыкой я постарался куда больше, чем над стихами. Экспериментальность текста заключается в том, что за чередой образов не скрывается ни-че-го. Это абсолютно бессмысленный набор слов. Метафоры ради метафор, и никакой глубины здесь нет.

И теперь вопрос: поймут ли это слушатели или всё-таки отыщут в строках какой-то смысл?

Я заканчиваю петь, и мне аплодируют так громко, как никогда ранее. Люди орут во всю глотку, просят «на бис», и я бы с радостью исполнил их желание, но, увы, я скован регламентом конкурса.

Когда я ухожу со сцены и спускаюсь в закулисье, Лада уже ждёт там. Она негромко хлопает своими маленькими ладошками.

– Молодец, хорошее выступление.

– Не знаю, могло быть и лучше. – Я и правда расстроен тем, что местами лажал из-за Чиха.

– Мне понравилось. Особенно последняя песня. Я её раньше не слышала. Это же просто улёт!

Я хитро улыбаюсь. Если уж сработало на Ладе, то и на остальных должно.

– Твоя очередь, – говорю я. – Удачи и хорошего выступления.

– Спасибо.

Она снова чмокает меня и идёт на сцену, где нетерпеливая толпа громко её встречает. Я остаюсь стоять на месте, чтобы тоже очароваться волшебством.

Лада начинает с уже известных мне вещей: «Вечный враг», «Синица вместо журавля», шуточная «Задолбали». Её песни в целом короче моих, а потому за тот же срок она успеет сыграть больше. Зал реагирует куда спокойнее и тише, что не удивительно – музыка Лады не такая быстрая, тяжёлая и взрывная, как моя. Она предназначена для того, чтобы наслаждаться мелодией и поэтикой, а не пускаться в безумные tanzen[9].

Последней она играет ту самую песню, которая так меня зацепила на репетиции. Она называется «Завещание». От этих строк на глаза вновь отчего-то наворачиваются слёзы, столь проникновенно Лада их поёт, словно о чём-то невероятно важном лично для неё. Да, такой финал намного лучше моего, но последнее слово всё-таки скажут слушатели.

После того, как Лада покидает сцену под гром аплодисментов, туда выходит робот-ведущий, который объявляет начало голосования. Каждый присутствующий должен составить свой топ-10 лучших песен, соответственно первому месту достанется десять баллов, а последнему – один. Тот исполнитель, кто в итоге наберёт больше всего баллов, и станет победителем. Именно поэтому я тщательно выбирал сегодняшний репертуар.

Едва Лада оказывается рядом, то сразу же радостно бросается в мои объятия.

– Замечательно выступила! – говорю искренне. – В конце я даже слезу пустил.

– Жаль я не видела.

Через несколько минут робот объявляет, что подсчёт голосов закончен и выводит на большом голографическом экране результаты. Я смотрю на них с остановившимся сердцем.

Итак, лучшей песней конкурса слушатели признали мою «После смерти», она набрала двенадцать тысяч триста сорок восемь баллов. На втором месте стоит «Вечный враг» Лады с десятью тысячами и восемью. На третьем её же «Горькая доля» – девять тысяч девятьсот шестьдесят четыре. Ищу в списке «Завещание» – она оказывается на девятом месте в топе лучших песен вечера. И набрала всего-навсего пять тысяч пятьсот шестьдесят три балла.

То есть вместо искренней и живой песни, действительно наполненной смыслом и подлинными чувствами, люди выбрали мой бессмысленный набор образов, состряпанный так, будто там есть бездонная глубина. Эксперимент можно назвать более, чем удачным, пусть его результаты и удручают.