Текст книги "Москва. Путь к империи"

Автор книги: Александр Торопцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 57 страниц)

Храм Василия Блаженного

В «московском подгороднем» селе в 1469 году в семье крестьянина родился сын Василий. Отец отдал его к сапожнику в обучение. Василий, трудолюбивый и богобоязненный, понравился мастеру. За обучением да суетой в мастерской быстро побежало время. Однажды, как говорится в житии Василия Блаженного, к сапожнику явился молодой гордый заказчик и попросил сшить ему сапоги красивые и прочные: чтобы несколько лет им сносу не было и чтобы вид они не потеряли. Деньги обещал немалые, оставил большой задаток. С размахом был человек – сапожник таких любил. Он обещал выполнить заказ в срок и в этот момент заметил на лице ученика улыбку. Когда посетитель вышел, мастер сердито спросил ученика: «Почему ты так недоверчиво улыбался? Одним своим видом ты мог напугать заказчика».

Юноша Василий грустно пожал плечами и сказал, что он не хотел пугать странного посетителя, который заказывает сапоги на несколько лет, хотя жить ему осталось меньше суток. Хозяин занялся своим делом, но на следующий день молодой гордый человек действительно умер.

Неудивительно, что с таким даром предсказания один был путь Василию – в пророки. Он покинул мастерскую сапожника и стал юродивым. Без одежды, с тяжелыми веригами на плечах, босой в любое время года (его так и прозвали – «нагоходец»), он частенько появлялся на Фроловском мосту, за которым, над кремлевским рвом, стояла церковь Святой Троицы. Здесь собирались нищие, калеки, старики «и жалобными заунывными голосами испрашивали себе подаяние у прохожих и проезжих»[169]169
  Пыляев М. И. Старая Москва. М.: Московский рабочий, 1990. С. 276.


[Закрыть].

Юродивый Василий, «нагоходец», даже среди нищих был нищим. Всего плотского, телесного, мирского лишил он себя сам, чтобы очистить дух, возвыситься духом над плотью, чтобы чистым искренним словом и личным примером учить народ нравственной жизни. Прозвали его на Москве Блаженным.

Обладая даром ясновидца, он на базаре без жалости позорил лжецов и проходимцев. Однажды «нагоходец» подошел к калачнику и разбросал румяные, еще горячие калачи по пыльной земле. Собрался московский люд, и калачник во всеуслышание сознался, что подмешивал в муку мел и известь. Через некоторое время Василию Блаженному подарили богатую шубу. Она ему конечно же была не нужна. Он отдал бы ее беднякам или церкви. Но в тот день он появился на базаре в богатом одеянии. Местные воры, не решаясь на открытое богохульство, быстро разработали нехитрый план, подбежали к Василию, сказали, что умер их товарищ, и попросили у юродивого на погребение. «Нагоходец» к горю людей был неравнодушен. Он подошел к человеку, притворившемуся мертвым, сбросил с плеч своих богатую шубу, накрыл ею «мертвого», но обнаружил обман и твердо сказал: «Буди же ты отныне мертв за лукавство твое; ибо писано: лукавые да потребятся»[170]170
  Брокгауз и Ефрон. Энциклопедический словарь. Т. III. М.: БРЭ, 1993. С. 99.


[Закрыть]. Вор-обманщик умер, его дружкам, потрясенным случившимся, воровать расхотелось и плутовать тоже.

Василий Блаженный, совершая подвиг юродства, относился ко всякой фальши с нескрываемым презрением, именно поэтому он охотнее принимал подаяние от бедных, чем от богатых; именно поэтому тянулись к нему нищие и убогие, и он утешал их добрым словом. А когда слов не хватало, когда юродивый сердцем своим чувствовал беспомощность свою перед грозной бедой, тогда оставалась одна лишь надежда на Бога.

Летом 1547 года Василий Блаженный пришел в Вознесенский монастырь на Остроге (на современной Воздвиженке), встал перед церковью на камни и долго молился. Молча молился юродивый. Он не хотел, чтобы его разговор с Богом, его великая просьба к Богу была услышана людьми. Он слишком хорошо знал людей, за которых просил Всевышнего. Он не доверял им своей тайны, надеясь на собственные силы, на то, что его молитва будет услышана. Великий юродивый просил Бога пощадить людей, грешных и безгрешных, безвинных и виновных, добрых и злых – всех. В какой-то момент Василию показалось, что Всевышний услышал его, и слезы умиления и радости потекли по его щекам. Но вдруг умиление и радость исчезли. Остались слезы, надежда, всего лишь надежда. Люди, наблюдавшие за этой тихой сценой, не знали, о чем просил Всевышнего Василий Блаженный в то жаркое лето 1547 года.

А на следующий день в Вознесенском монастыре вспыхнул страшный пожар… Бог наверняка услышал молитву плачущего юродивого, оставил ему надежду. Но Бог непредсказуем в своих выводах и деяниях и не подотчетен людям и даже великому юродивому. Москва сгорела дотла.

* * *

Иван IV Васильевич хорошо знал Василия Блаженного и, как написано в житии святого, боялся его «яко провидца сердец и мыслей человеческих», чтил и уважал. После московского пожара 1547 года юродивый заболел. То ли не выдержала душа его стойкая страшных сцен пожара, то ли доброе, человеколюбивое сердце его не вынесло гибели многих тысяч людей, то ли Бога он не понял, ниспославшего на город грозную кару, то ли время пришло, и силы покинули старца, и не смог он больше сопротивляться жизненным напастям, заболел, и болезнь оказалась сильнее уставшего юродивого.

Царь с царицей неоднократно навещали его. Василий Блаженный был рад этому вниманию, но когда Иван IV с Анастасией уходили в Кремль по Спасскому мосту через Спасские ворота и больной старец оставался один, то на щеках его иссохших появились две-три слезинки, а в глазах – все та же великая надежда, которую видели люди в глазах Василия Блаженного, молящегося летом 1547 года за день до пожара.

2 августа 1551 года знаменитый московский юродивый умер. Царь с боярами несли его гроб, митрополит Макарий совершал обряд погребения. Похоронили Василия Блаженного на кладбище церкви Троицы на Рву.

На следующий год Иван IV Грозный осуществил успешный поход на Казань, взял город, присоединил Казанское ханство к Русскому государству.

После каждой важной победы русского войска в той войне в Москве рядом с церковью Святой Троицы на Рву возводилась деревянная церковь, посвященная тому святому, день которого совпадал с днем успешной боевой операции. То были первые столь крупные победы и приобретения созданного Москвой государства. Все участники строительства храмов вокруг церкви Святой Троицы понимали это, как понимали важность происходящих в стране перемен и многие москвичи. Победы в Казанском походе радовали; радость расковывала творческие возможности и замыслы зодчих, строителей. Они рубили деревянные небольшие церкви с таким душевным подъемом, что это не могло не отразиться на внешнем виде возводимых храмов. Семь промежуточных побед одержали русские воины, штурмуя Казань. Семь храмов возвели строители.

Иван IV, вернувшись из похода, увидел творения зодчих, подивился несказанной красоте и повелел мастерам Барме и Постнику Яковлеву построить вместо деревянных каменные церкви.

Зодчие (есть, правда, версия, что это одно лицо – Иван Яковлевич Барма) решили задачу необычно.

Они соорудили одно большое основание и расположили вокруг центрального храма восемь столпообразующих церквей: получился храм, «оригинальнейший во всем свете по своей архитектуре»[171]171
  Пыляев М. И. Указ. соч. С. 276.


[Закрыть].

Центральный храм был посвящен Покрову Богоматери, отмечавшемуся 1 октября, когда были взорваны стены Казани и город взят приступом. Строительство велось с 1555-го по 1561 год. Здание возвели из кирпича – в ту пору еще сравнительно нового материала (из белого камня были выполнены фундамент, цоколь и некоторые элементы декора). Строители, желая подчеркнуть, что здание кирпичное, расписали его сверху донизу «под кирпич». Вплоть до конца XVI века собор был самым высоким зданием в Москве (свыше 60 метров) и с момента возведения сделался популярнейшим храмом города[172]172
  Сорок сороков. Краткая иллюстрированная история всех московских храмов. Т. II. М.: АО «Книга и бизнес», АО «Кром», 1994. С. 18.


[Закрыть].

В 1588 году у гроба Василия Блаженного стали совершаться чудеса. Поэтому «патриарх Иов определил праздновать память чудотворца в день его кончины, 2 августа. Царь Федор Иванович велел устроить в Покровском соборе придел во имя Василия Блаженного, на месте, где он был погребен, и соорудить для мощей его серебряную раку. Память Блаженного в Москве издревле праздновалась с большою торжественностью: служил сам патриарх и при богослужении присутствовал обыкновенно сам царь»[173]173
  Брокгауз и Ефрон. Энциклопедический словарь. Т. III. М.: БРЭ, 1993. С. 99.


[Закрыть].

По приделу чудный собор Покрова Божией Матери на Рву получил второе название – храм Василия Блаженного.

Издавна, со времен Владимира I Святославича, русские князья перед крупными битвами или походами давали обеты и, победив врага, возводили церкви. Издавна Православная церковь являлась попечительницей и кормилицей нищих, убогих и калек. Начиная с Ивана I Калиты, московская жизнь была уже немыслима без юродивых, которые честно говорили правду-матку простолюдинам и царям, бедным и богатым, несчастным и счастливым… Очень сложно говорить любому человеку о нем самом всю правду. На это решались самые смелые представители бесстрашного племени юродивых.

Опричнина – гражданская война

Весной 1553 года Иван IV вместе с Анастасией и сыном Дмитрием отправился в далекое путешествие в монастырь Святого Кирилла Белозерского. Бояре были против этой поездки, опасной для здоровья еще слабого царя, пережившего тяжелую болезнь, и для крошки-сына. Да и обстановка в стране оставалась напряженной: борьба с Казанью в то время еще не угасла.

Иван IV не слушал веские аргументы бояр. Несколько месяцев назад, больной, он дал обет в случае выздоровления поехать в монастырь, помолиться святым мощам. Остановить его никто не смог. Даже Адашев. Даже Сильвестр. Царь будто бы искал что-то очень важное.

В обители Святого Сергия он посетил Максима Грека, долго с ним беседовал. Знаменитый старец отговаривал самодержца от утомительного путешествия, видимо, догадываясь, что «ищет он в стране далекой». Уже после беседы с царем Максим Грек попросил Адашева и Курбского передать Ивану, что долгий и утомительный путь может отнять у него сына, но даже это страшное предсказание не остановило Ивана IV, одержимого идеей найти нечто важное для себя самого. Пророчество Максима сбылось, Дмитрий умер в июне, но путешествие по отдаленным обителям продолжалось…

Во всех монастырях царь вел сокровенные беседы со старцами. Чему они учили его? В Дмитрове, в Песношском Николаевском монастыре, царь посетил бывшего Коломенского епископа Вассиана. Во времена правления Василия III тот пользовался огромным авторитетом у великого князя, имел большое влияние, большую власть. Боярам такой человек понравиться не мог. Они лишили его сана и сослали в монастырь. Не только влияние и политический вес Вассиана пугали бояр, но и его образ мышления. Находясь в «системе ценностей» Рюриковичей, бояре не могли признать и не признавали самодержавия. Вассиан же настаивал на установлении абсолютизма, понимая, что время удельщины прошло, даже прошло время Ивана III вместе с его национальным государством, в некоторой степени похожим на западные королевства, что восточно-европейское русское государство устремилось на всех скоростях к созданию многонационального государства. И в нем решающее слово должно оставаться за верховным правителем.

Иван IV по молодости лет не знал и не мог знать этого, но на ощупь, интуитивно шел в этом направлении. Сейчас он искал поддержки и одобрения своим мыслям, ведь решать все самому – это же бремя, бремя власти, причем неимоверное. Его разговоры со священнослужителями остались за пределами исторической науки. Кроме одного разговора. С Вассианом. Царь спросил у старца: как править страной? Бывший коломенский епископ сказал ему: «Если хочешь быть истинным самодержцем, то не имей советников мудрее себя; держись правила, что ты должен учить, а не учиться, повелевать, а не слушаться. Тогда будешь тверд на царстве, грозою вельмож. Советник мудрейши государя неминуемо овладеет им».

Эти слова Иван IV Васильевич услышал впервые в 1553 году, и, надо думать, они не только глубоко врезались в память, но и частенько требовали от царя соответствующих действий, решительных мер. Я – царь, а вы – мои подчиненные. Этим взаимоотношениям с Рюриковичами надо было еще учиться. Но Иван IV не спешил, понимая свою беспомощность, неопытность в государственных делах. Он ждал, набирался ума, учился всему, что необходимо знать повелителю огромной страны. Правда, многому он так и не научился (вспомним его провалы в Ливонской войне, в хозяйственных делах), но слова Вассиана помнил он всю жизнь. Он мечтал стать полновластным самодержцем многонациональной державы, не понимая даже, что Московия сделала лишь первые шаги к такой державе, что находится она, если сравнивать ее с Римской империей, на уровне 146 года, когда только что закончились Пунические войны, была одержана победа над Ахейским союзом и разрушена его столица Коринф. Римская держава, став по сути своей, как говорилось выше, империей уже в середине II века до нашей эры, еще около ста пятидесяти лет «привыкала» к новой своей политической одежде в муках гражданских войн. Подобных примеров в истории мировых империй можно найти немало.

Московии еще предстояло пройти через свои гражданские войны, смуты, через жестокую бескомпромиссную внутреннюю борьбу, и закончится она не скоро, через сто пятьдесят лет после того разговора Вассиана и Ивана IV Васильевича в Песношском Николаевском монастыре.

Многие добролюбивые историки ругают бывшего коломенского епископа за то, что он напитал душу юноши-царя ядом. Нет. Знаменитый старец меньше всего повинен в бесчеловечных проделках Ивана Грозного.

Рассказ об опричнине нельзя начинать без еще одного вводного слова. Оно необходимо не для того, чтобы миловать или казнить, но чтобы глубже вникнуть в ту беду, которая низринулась на Московию как будто с небес и грохотала несколько лет ударами копыт опричниковых коней, визжала диким голосом откормленных в Александрове свирепых, распоясавшихся самцов-губителей, выла тихонько голосом обреченных… Практически все человечество, оценивая опричнину, делится на два лагеря: одни считают, что злодейская мера оправдана сложившейся ситуацией, другие ругают изверга-царя и всех его подручных. И мало кто задает себе вопрос: откуда же явилась в Восточную Европу эта напасть?

Этот вирус неутолимой кровожадной злобы налетает на человечество с необратимой периодичностью. На рубеже XV–XVI веков он в очередной раз расшевелил звериные инстинкты в душах людей. Появившиеся в бассейне Карибского моря испанцы, по свидетельству испанского же монаха Бартоломео де Лас Касаса, уничтожили за два-три года практически все местное население, что-то около трех миллионов человек. Опомнившись, конкистадоры собрали с многочисленных островов оставшихся в живых аборигенов (всего 300 человек!) и поселили их на небольшом острове…

Чуть позже на западном побережье Южной Америки, в стране инков, незаконнорожденный полукровка Атауальпа, совершив переворот и захватив власть, сгубил весь род инков, почти всех полукровок, а также тех, кто прислуживал инкам во дворцах. Государство инков к тому времени стало империей. Император Атауальпа правил, однако, недолго. Страну, резко ослабленную погромом незаконнорожденного, захватили европейцы.

В 1526–1527 годах потомок Тамерлана Бабур прошел с огнем и мечом из Средней Азии в Индию, основал империю Великих Моголов. Человеком он был талантливым. Его лирическая поэзия вошла в золотой фонд мировой литературы. Но и он приказывал резать, вешать, убивать непокорных. Прекрасная империя Великих Моголов рождалась на крови далеко от родины Бабура, где у него был лишь небольшой удел.

В 1572 году в ночь на 24 августа в Париже католики вырезали несколько десятков тысяч гугенотов. В конце XVI века на Дальнем Востоке активизировались маньчжуры. Вскоре они набросятся на Китай, погрязший к тому времени в гражданских войнах. Об изощренных пытках XVI–XVII веков в самых разных точках планеты написано много. В начале XVII века в Османской империи расплодились разбойники. Они ради наживы вытворяли с несчастными жертвами такое, чему позавидовали бы мастера пыток всех времен и народов. Восточный сосед Османской империи Иран в те же годы нападал на Армению, захватывал пленных селениями и городами, перегонял армян в Иран, как табуны лошадей. Работорговля в XVI–XVII веках процветала в Азии, Европе, на севере Африки. Торговали людьми все кому не лень. Человек был меновой монетой. Да и костры инквизиции, полыхавшие в странах Западной Европы в те века, ярко характеризуют описываемую эпоху.

Не известно, почему эпидемия злобы разбушевалась на огромных пространствах планеты, почему человек перестал уважать себе подобного, ценить себе подобного. Может быть, в том повинна чума, которая, появившись в середине XIV века, волнами накатывалась на людской род в последующие 150–200 лет, осуществляя страшный по дикости естественный отбор, приучая человека к массовым смертям – целыми городами, районами, низводя человека до положения беззащитной жертвы. Может быть, что-то другое подготовило почву для резкого размножения вируса злобы, но Иван IV Васильевич (Грозный) был не одинок в своих зверствах, а если говорить начистоту, то далеко не первое место занимает он в ряду государственных деятелей своей эпохи и других времен по этому античеловеческому показателю. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить китайского политика Цинь Шихуанди, который, создавая империю, уничтожил бесценную гуманитарную литературу и приказал закопать живьем 460 ученых; рядом с ним можно поставить и дюка Нормандии Вильгельма Завоевателя, сокрушившего Альбион и сгубившего на туманном острове сотни тысяч местных жителей.

После смерти Анастасии царь будто бы сорвался с цепи. Первой жертвой его стали Сильвестр и Адашев. Их обвинили в том, что они будто бы извели злыми чарами жену Ивана IV. Он легко поверил злому навету. Ему не нужно было советника, который был бы умнее его. Некому было разубедить царя. Сильвестр через митрополита Макария просил Ивана разрешения явиться в Москву и на суде доказать свою невиновность. Иван IV боялся Сильвестра, вспоминая первый день знакомства, когда пришелец из Новгорода потряс юного самодержца силой своего духа. Не зря некоторые историки говорят о «злых чарах» Сильвестра. Вполне возможно, что он обладал сильнейшим даром внушения. Царь не раз испытывал сам эту завораживающую силу на себе. Он легко согласился с теми новыми своими друзьями, которые были против приезда в Москву Сильвестра. На соборе, специально созванном по этому поводу, приговорили Сильвестра к ссылке в Соловки.

Затем последовал удар по Адашеву, его отправили в Дерпт, заключили под стражу. Вскоре Алексей Адашев скончался от горячки. Начались расправы над сторонниками и единомышленниками Сильвестра, Адашева и Курбского. Но опричнины еще не было. Для нее еще чего-то важного не хватало.

После смерти Анастасии царь стал вести откровенно разнузданную жизнь. Все последующие женитьбы не изменили его. Окружение (он ведь сам выбирал себе друзей) этому очень радовалось. Иван IV Васильевич превращался в озленного зверя. Казалось, пора, пора было объявить опричнину. Но опричнину объявил – это обстоятельство многие историки и политологи упускают, каждый по своим причинам, из виду – не царь-зверь в желании покуражиться над жертвами перед тем, как их либо придушить, как сытый кот несчастную мышку, либо сожрать, как голодный зимний волк, попавшую ему на зуб зверушку. Объявил ее крупнейший и очень рисковый государственный деятель, на беду свою понявший раньше других, что время Рюриковичей кончилось, что новому государству (то есть созревающей в недрах страны Рюриковичей империи) они не нужны, они бесполезны, они опасны для него, они превратились в тяжкие, неподъемные вериги для бегущей в новое время Московской державы. Не сумасбродство или бесчеловечность стали причиной опричнины, но фатальная необходимость сокрушить, пусть даже физически, государственный порядок, созданный Рюриковичами.

Об этом же говорит в своих лекциях С. Ф. Платонов.

«В полемике Грозного с Курбским вскрывался истинный характер «избранной рады», которая, очевидно, служила орудием не бюрократически-боярской, а удельно-княжеской политики, и делала ограничения царствующей власти не в пользу учреждений (думы), а в пользу известной общественный среды (княжат)…

Такой характер оппозиции привел Грозного к решимости уничтожить радикальными мерами значение княжат, пожалуй, даже и совсем их погубить. Совокупность этих мер, направленных на родовую аристократию, называется опричниной. Суть опричнины состояла в том, что Грозный применил к территории старых удельных княжеств, где находились вотчины служилых князей-бояр, тот порядок, какой обыкновенно применялся Москвой в завоеванных землях. И отец и дед Грозного, следуя московской правительственной традиции, при покорении Новгорода, Пскова и иных мест выводили оттуда наиболее видных и для Москвы опасных людей в свои внутренние области, а в завоеванный край посылали поселенцев из коренных московских мест… Лишаемый местной руководящей среды завоеванный край немедля получал такую же среду из Москвы и начинал вместе с ней тяготеть к общему центру – Москве. То, что удавалось с врагом внешним, Грозный задумал испытать с врагом внутренним. Он решил вывести из удельных наследных вотчин их владельцев – княжат и поселить их в отдаленных от их прежней оседлости местах, там, где не было удельных воспоминаний и удобных для оппозиции условий, на место же выселенной знати он селил служебную мелкоту на мелкопоместных участках, образованных из старых больших вотчин. Исполнение этого плана Грозный обставил такими подробностями, которые возбудили недоумение современников»[174]174
  Платонов С. Ф. Указ. соч. С. 204–205.


[Закрыть].

О недоумении современников, надо полагать, Иван IV Васильевич думал меньше всего. Дело-то он задумал не только объемное по масштабу и глубине, но и очень опасное. А вдруг у него ничего не получилось бы?! Вдруг бояре да князья, да и священнослужители, среди которых было немало представителей так называемой оппозиционной аристократии (по С. Ф. Платонову), олигархии (по Н. М. Карамзину), то есть представителей рода Рюриковичей, не смирятся с приговором, соберутся воедино, поднимут верных своих воинов и сметут с лица земли реформатора вместе со всеми его амбициями?

История говорит ясно: такого не случилось. Логика событий подсказывает, что одряхлевший в шестисотлетней борьбе с внешними врагами и между собой род не способен был на организованное сопротивление опричнине. Но это сейчас ясно, по прошествии 434 лет. А каково было Ивану IV Васильевичу, когда он, видимо, наслушавшись советов Вассиана и его единомышленников, решился объявить в стране опричнину, которую вполне можно назвать самой настоящей гражданской войной.

В 1564 году это случилось.

К этому времени русские одержали ряд побед в Ливонской войне, которая еще в 1562 году, после разгрома Ливонии, когда Швеция и Польша потребовали от Ивана IV Грозного очистить завоеванные земли, превратилась сначала в войну против Польши, а позднее – и против Швеции. В 1564 году русские войска захватили почти всю территорию современной Белоруссии. Положение Москвы казалось прочным. Жители завоеванных областей «уличены в тяготении, вследствие схизмы, к московитам; они публично молятся о даровании московитам победы над поляками», – писал Поссевин[175]175
  Разин Е. А. Указ. соч. Т. II. С. 373.


[Закрыть].

Но положение русских не было столь прекрасным, и в первую очередь понимали это два человека: талантливый полководец Андрей Курбский, сбежавший в Литву, и царь Иван Грозный, который в силу монаршего своего положения видел многосложность и опасность ситуации для окруженной со всех сторон противниками и врагами страны, уставшей постоянно воевать.

Многие бояре побаивались усиления самодержавия и единовластия Ивана IV Васильевича, они отговаривали его от войны с Ливонией. В их доводах было много смысла: действительно, после завоевания Казани и Астрахани логичной была бы мирная передышка для освоения новых областей. Но неутомимый Иван IV рвался в бой. Ему мешали разные советчики, он переживал каждую неудачу чрезвычайно сильно, как может переживать очень мнительный человек, подозревал всех советчиков-бояр в злых намерениях. Он торопил события.

В конце года царю доложили о том, что из Литвы в сторону Полоцка продвигается крупное войско, а с юга на Москву идет Девлет-Гирей. И в этот момент Иван IV Васильевич решил устроить всенародный спектакль, который Н. И. Костомаров, например, считает комедией, сыгранной перепуганным царем. Но бояться-то Ивану было нечего! К тому времени, когда эта «комедия» началась, то есть 3 декабря, Девлет-Гирей уже повернул от Рязани назад, в родные степи, и на западе дела слегка улучшились: не пошли литовцы на Полоцк. Да и не военные дела тревожили в те дни русского самодержца, а дело гражданское. Тут нужно было поиграть.

Утром 3 декабря 1564 года на кремлевской площади появилось вдруг много саней, и забегали шустро слуги. Царь явился в Успенский собор, повелел митрополиту служить обедню. Он был очень спокоен, приветлив. Бояре целовали ему руку, он улыбался им. Затем он сел с семьей в сани, и длинный кортеж двинулся из Москвы в неизвестном направлении. Перед зимними празднествами царь со всем своим личным богатством, окруженный новыми любимчиками, в сопровождении целого полка всадников покинул столицу государства. Ни бояре, ни митрополит не знали, куда отправился он, и томящая душу неизвестность порождала тревогу. С каждым днем тревога усиливалась, на это, видимо, и рассчитывал царь Иван.

Только 3 января (то был великолепный сценарий и точная игра актера) в Москву прибыли из Александровской слободы, где поселился царь, два посланника. Константин Поливанов вручил одну грамоту митрополиту. В ней Иван IV Васильевич с пафосом незаслуженно обиженного юноши описал всю свою несчастную жизнь: он подробно перечислял пережитое им в годы правления бояр, обвинял их во всех бесчинствах, в жестокости, в казнокрадстве; затем так же подробно Иван IV описал великие трудности, которые испытал он, уже воцарившись на троне, и причиною которых были нерадивые бояре, князья, воеводы, да и многие священнослужители. Такие плохие бояре!

Царь всей душою стремился сделать державу могущественной, а сограждан – счастливыми, а ему мешали те, на кого он должен был рассчитывать и надеяться.

Иван IV, говоря языком других веков, бросил перчатку боярам, обвиняя их во всех бедах государства. Бояре перчатку не подняли!

В тот же день дьяки Путило Михайлов и Андрей Васильев зачитали московскому народу другую грамоту. В ней самодержец успокоил сограждан, обещал им, что «опала и гнев его не касаются народа». Нет, не комедия то была. В начале XVI века, как сказано было чуть раньше, на другом континенте незаконнорожденный полукровка Атауальпа изысканным военным коварством захватил власть в империи инков и уничтожил создавший это государство род. Государство Русское создали Рюриковичи. Плохие или хорошие они были, можно прочитать в летописях, в трудах русских историков. Инки, если судить по книге Инки Гарсиласо де ла Вега «История государства инков», проводили миролюбивую политику в завоевываемых ими землях. По закону инков, каждая женщина в любой захудалой деревушке просто обязана была желать мужчину-инка.

Особенно царя, который, дабы это желание не угасло, постоянно разъезжал по огромной стране и утолял законное желание провинциалок. Атауальпа родился именно по такому случаю и почему-то этот случай, этот закон и придумавших его инков люто возненавидел. Свидетельства русских летописцев и даже иностранных хронографов ничего не говорят о том, что в стране Рюриковичей было нечто подобное. Было другое: в течение шестисот лет страной правил один могучий клан, не подпускавший к вершине власти никого. Те же источники редко упоминают о случаях, подобных тому, который случился на Боровицком холме, когда нерюрикович Степан Иванович Кучка пал от руки Рюриковича Юрия Владимировича Долгорукого. Затем в Боголюбове было дело Кучковичей, позже в Москве – дело тысяцких… Можно по пальцам пересчитать эти случаи явного проявления неповиновения Рюриковичам. Правили они неплохо. Но очень уж долго, особенно для тех быстротекущих веков: шесть столетий! Ни Чингисиды, ни Тимуриды, никакая другая крепкая династия не продержалась на вершине власти так долго.

Сам ли, а может быть, по подсказке Вассиана, – неважно, Иван IV Васильевич понял, что Рюриковичи задержались на сцене жизни, и бросил им перчатку: уходите! Но параллельно – до чего ж рисковый был человек! – он обратился к народу, не побоялся народа! Призывы типа «Я с вами, ребята!», «Я ваш, народ!», «Айда за мной громить бояр!» очень опасны своими последствиями для всего народа, в котором, между прочим, есть свое почетное место и для бояр, Рюриковичи они или нет – безразлично.

Заслушав послание царя, народ Москвы пришел в ужас. Москва-то привыкла со времен Ивана Калиты под царем-батюшкой жить. По-иному она и не могла. Такой уж он, народ московский. А тут на тебе: ни царя, ни власти. Что делать? Плакать конечно же!

«Государь нас оставил! – вопил народ. – Мы гибнем! Кто будет нашим защитником в войнах с иноплеменными? Как могут овцы жить без пастыря?!» Сокрушались люди, собравшиеся вокруг Путилы Михайлова и Андрея Васильева, а в Кремле другая часть московского народа – бояре, священнослужители, чиновники (их в Москве уже расположилось премного) – лила горькие слезы и говорила митрополиту: «Пусть царь казнит всех виновных, но не оставляет государства без главы! Мы все поедем бить челом государю и плакаться!»

Ах, как много людей погибнет из тех, кто ревьмя ревел в тот день в Москве! Они били челом государю, и он, повторив в пространной речи все, что уже знали москвичи из зачитанных им грамот, согласился-таки «взять свое государство», добавив при этом упрямо: «А на каких условиях, вы узнаете».

Как можно назвать это действо комедией? Это была завязка страшной (может быть, и преждевременной) трагедии.

2 февраля был обнародован устав опричнины:

«1) Царь объявлял своею собственностью города Можайск, Вязьму, Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин, Ярославец, Суходровью, Медынь, Суздаль, Шую, Галич, Юрьевец, Балахну, Вологду, Устюг, Старую Руссу, Каргополь, Вагу, также волости Московские и другие с их доходами;

2) выбирал 1000 телохранителей из князей, дворян, детей боярских и давал им поместья в сих городах, а тамошних вотчинников и владельцев переводил в иные места;

3) в самой Москве взял себе улицы Чертольскую, Арбатскую с Сивцовым Вражком, половину Никитской с разными слободами, откуда надлежало выслать всех дворян, не записанных в царскую тысячу;

4) назначил особенных сановников для услуг своих: дворецкого, казначеев, ключников, даже поваров, хлебников, ремесленников;

5) наконец <…> указал строить новый царский дворец за Неглинною, между Арбатом и Никитскою улицею, и, подобно крепости, оградить высокою стеною. Сия часть России и Москвы, сия тысячная дружина Иванова, сей новый двор, как и отданная собственность царя, находясь под его непосредственным ведомством, были названы опричниною, а все остальные – то есть все государство – земщиною, которую Иван поручал боярам земским…»[176]176
  Карамзин Н. М. Указ. соч. С. 34–35.


[Закрыть]