Текст книги "Москва. Путь к империи"

Автор книги: Александр Торопцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 57 страниц)

Лжедмитрий I

В тот же день, 10 июня 1605 года, когда стрельцы удавили Федора Годунова, в Москву вошло войско Лжедмитрия: восемь тысяч польской шляхты, во главе с новым русским царем. В золотом платье, украшенном богатым ожерельем, статный, широконосый, с рыжеватыми волосами, с умными глазами, верхом на красавце-коне, окруженный знатью, ехал Лжедмитрий по улицам Москвы.

Еще недавно ликовавшие от переполнявших их чувств жители столицы насторожились: зачем так много шляхты русскому царю? Почему польские музыканты играют на трубах и бьют в литавры во время церковного пения? Почему русский царь, если воспитывался он, согласно слухам, долгое время в русских монастырях, совершает православные обряды не по-русски? Что-то тут было не так.

И все же Лжедмитрию народ все простил, как только отец добрый умеет прощать родного сына. И в этом прощении кроется некая важная тайна для всех, мечтающих понравиться русскому народу.

Лжедмитрий, по многим свидетельствам современников, имел изысканные манеры, впрочем, выдававшие в нем польское воспитание. Правил он спокойно, казней и других жестокостей избегал. В первый же день Басманов раскрыл заговор, доложил самозванцу о том, что Василий Шуйский пытался с помощью купцов вооружить против него народ. Царь, чисто по-европейски, передал дело в суд, не стал самолично расправляться с заговорщиками. Суд, а не царь приговорил признавших свою вину людей к ссылке, а Василия Шуйского – к смертной казни.

Его привели на лобное место. Он вел себя достойно. «Умираю за веру и правду!» – крикнул он толпе и подошел к плахе, одетый в богатый кафтан, украшенный дорогими жемчугами. Палач пожалел жемчуга и кафтан, хотел снять их с приговоренного, чтобы не пачкать мертвою кровью. «Я в нем отдам Богу душу!» – сказал князь, ничего уже теперь не жалея. Палач обиделся – ему-то еще было чего жалеть! – но на площадь прискакал гонец от царя: «Дмитрий дарует Шуйскому жизнь!» И то хорошо: кафтан не испачкан и князь живой.

То был, пожалуй, самый искренний, самый геройский поступок Василия Шуйского. Впрочем, в этом эпизоде отличился и Лжедмитрий. А народ смотрел. Безмолвствовал пока.

В это же время произошло событие, укрепившее положение царя. Инокиня Марфа – сосланная в монастырь Мария Нагая – признала его своим сыном, и даже в самых недоверчивых людях поутихло сомнение, затеплилась надежда – а не впрямь ли он законный наследник московского трона?

Дмитрий-самозванец

Дела у нового царя пошли неплохо. Народ к нему стал привыкать, а он в свою очередь управлял страной мирно, хотя человеком был импульсивным, сумасбродным, поражавшим думцев странными идеями: мечтал, например, завоевать Османскую империю… Ничего странного в этом желании нет – хорошо известно, что Лжедмитрия I поддерживал папа римский – тот всегда мечтал найти «пушечное мясо» для борьбы с османами, о чем, в частности, говорят события позднейшей истории России. Перед Северной войной Борис Петрович Шереметев ездил по странам Европы, искал союзников, налаживал дипломатические отношения, во многом преуспел. Папа римский и Великий Магистр Мальтийского ордена вынудили его за соответствующую поддержку в будущей войне дать обещание воевать против турок. Петр I выполнил это обещание, организовав печально известный Прутский поход в 1711 году, когда до окончания войны со Швецией оставалось десять лет.

Вполне возможно, что и Лжедмитрий мог обещать папе римскому подобное. И его планы завоевания Османской империи, о которых он громко и часто говорил, не кажутся нам сколько-нибудь из ряда вон выходящими. Но в 1605 году идея союза с папой римским была в Думе не принята.

По свидетельству самих же думцев, царь неоднократно проявлял недюжинные политические способности во внешних и внутренних делах… Что же его подвело? Что привело его к гибели? Многие специалисты считают, что Лжедмитрию многое бы простили на Москве, только не Марину Мнишек. Кто-то утверждает, будто русский народ в конце концов отверг его за чрезмерное увлечение иностранным, польским. Кто-то обвиняет Василия Шуйского, совершившего государственный переворот уже одним только признанием факта спасения младенца Дмитрия. Все эти доводы вместе взятые повлияли на мнение народное, которое в конце концов решило судьбу самозванца. Прав С. Ф. Платонов, точно подметивший: «Лжедмитрий сослужил свою службу, к которой предназначался своими творцами, уже в момент своего воцарения, когда умер последний Годунов – Федор Борисович. С минуты его торжества в нем боярство уже не нуждалось»[210]210
  Платонов С. Ф. Указ. соч. С. 291.


[Закрыть].

Да, бояре строили против лжецаря «ковы» с первых дней. А он, увлекшись самим собой – царем, своими делами царскими и Мариной Мнишек, этой блистательной и упрямой авантюристкой, даже верного, как собачка, Басманова не слушал, когда тот взволнованно докладывал ему о заговоре. Не верил себе на беду!

2 мая 1606 года в Москву прибыл отряд поляков в две тысячи человек с невестой самозванца Мариной Мнишек. К тому времени были готовы в Кремле два деревянных дворца – для него и для Марины. Москва заволновалась: зачем так много оружия, так много польской шляхты в Кремле?

7 мая ночью совершился обряд обручения Лжедмитрия и Марины, и в тот же день нетерпеливый царь повелел сыграть свадьбу, пренебрегая православными обычаями. Этого Москва не прощала никому.

Лжедмитрий

Через несколько дней Басманов вновь доложил царю о заговоре. Не слушал его Лжедмитрий. 17 мая вспыхнуло восстание. Но лучше все же сказать – был совершен государственный переворот, организованный боярами во главе с Василием Шуйским, которого то ли в знак компенсации за испытание смертью на лобном месте, то ли в знак благодарности за последовательную оппозиционность узурпаторам власти, то ли за его неспособность держать крепко бразды правления, то ли по всем резонам сразу вскоре после убийства Лжедмитрия I Боярская дума сделала царем. Чего же, собственно говоря, хотели думцы, выбирая такого покладистого, но и авторитетного в какой-то мере в народе царя? Если говорить очень коротко, они хотели ограниченной монархии. Была ли эта форма государственной власти необходима на Москве в начале XVII века, вопрос спорный. А что из этого получилось, известно, – смута.

Василий Шуйский (1552–1612)

Шуйского избрали «криком». Поутру 19 мая на Красной площади собрался московский народ. Бояре предложили действовать не спеша: выбрать патриарха, разослать по всей стране гонцов, созвать в столицу «советных людей», чтобы всем русским народом, сообща избрать нового царя. Но в толпе раздались неистовые голоса: «Шуйского в цари! Василия Шуйского!!»

А у Шуйского в Москве сила была немалая. Стал бы он в одиночку организовывать опасное мероприятие – убийство царя, не будь ее. Никто из собравшихся на Красной площади не рискнул противоречить или высказывать свое несогласие тем, кто грозно кричал: «Шуйского на трон!» И стал царем всея Руси Василий Шуйский.

Венчаясь на царство в Успенском соборе, он дал присягу никого не лишать жизни без приговора Думы, не преследовать родню обвиненных в том или ином преступлении, не верить доносам.

Затем в разные концы Русского государства были посланы грамоты, в которых царь пытался доказать, что Дмитрий был самозванцем, а сам он, Шуйский, занял престол законно.

Но еще не все русские люди узнали о новом царе, как волна народного недовольства прокатилась по Москве. Не прошло и месяца после воцарения Шуйского, как 15 июня в столице вспыхнул бунт. Царь в недоумении призвал думцев и стал укорять их, предполагая, что это они взбаламутили народ: «Если я вам не нравлюсь, избирайте другого царя. Я отдаю вам скипетр, державу и престол».

Можно обвинять Шуйского в трусости, изворотливости, мягкотелости, других грешках, но в тот день он был искренен с боярами. Они это почувствовали и не рискнули принять из его рук престол, потому что многие понимали, что любой из них будет обречен на троне, что Русь ожидают тяжкие времена. Бояре успокоили народ.

А в конце лета докатились до Москвы тревожные вести с окраин. Там, лишь только весть об убийстве Лжедмитрия и воцарении Шуйского достигла северских земель и «дикого поля» (польского юго-востока), вспыхнули антиправительственные восстания. «А как после Росстриги сел на государство царь Василий, и в Польских, и в Украинных, и в Северских городах люди смутились и заворовали, креста царю Василию не целовали, воевод и ратных людей начали побивать и животы их грабить, и затем будто тот вор Расстрига с Москвы ушел, а в его место будто убит иной человек»[211]211
  Белокуров. Разрядные записи за Смутное время. М., 1907. С. 8.


[Закрыть].

Василий Иоаннович Шуйский

Подобная реакция окраинных районов могла удивить любого плохо знающего русский народ человека. Как же так? В Москве прилюдно убили самозванца, а род Шуйских продолжает род святого Владимира! Почему же взбунтовались русские люди?

Да потому, что не приняли они боярского ставленника – может быть, и хорошего человека, да самовольно избранного в цари. А царя-батюшку всем миром нужно выбирать, как в стародавние, но еще памятные на северских землях времена избирали вождей да князей… Обиделись русские люди на самоуправство бояр, но не это было главной причиной разгоревшегося бунта: еще и страх перед людьми Шуйского, которыми царь заменял бывших начальников в городах, поддержавших Лжедмитрия I, еще и надежда половить рыбку в мутной воде, еще и желание отомстить своим врагам и недругам заставляли людей брать в руки оружие.

На юге восставших возглавил бывший крепостной Иван Болотников – человек лихой и опытный, познавший жизнь, побывавший во многих странах. Еще в юности бежал он от боярской кабалы, но был пленен. Татары продали его в рабство к туркам. Некоторое время он плавал на турецких галерах, дождавшись удобного момента, бежал в Венецию, оттуда прибыл в Польшу, перебрался на юг, где уже вовсю бурлил народ, нуждавшийся в таких людях, как Иван Болотников.

Беглый холоп, талантливый полководец, бывалый человек – разве могла судьба придумать более страшного и опасного врага боярскому царю? Иван Болотников, бывший крепостной, за народ душой болеющий, вольно или невольно плеснул масла в огонь смуты, взбудоражил не только простолюдинов, но и представителей знати. Борьба с ним отняла у Шуйского много энергии и средств. Армия Болотникова, дойдя до окрестностей Москвы, была остановлена у села Коломенского. Крестьянско-казацкое войско потерпело поражение и перешло к обороне, откатилось к Туле. Здесь четыре месяца героически сражались русские люди против русских людей, в конце концов Болотников капитулировал 10 октября 1607 года и был сослан в Каргополь, где через полгода его утопили в проруби. Но дух бунтарства не утонул в проруби вместе с ним.

Совладав с Болотниковым, Василий Шуйский женился на княжне Буйносовой-Ростовской, но спокойной жизни он так и не дождался. Вместо казненного нового лжецаря из войска Болотникова объявилось вдруг еще несколько лжецарей. «В Астрахани объявился царевич Август, называвший себя небывалым сыном царя Ивана Васильевича. В украинских городах явилось восемь царевичей, называвших себя разными небывалыми сыновьями царя Федора… Все эти царевичи исчезли так же быстро, как появились. Но в северской земле явился наконец долгожданный Дмитрий»[212]212
  Костомаров Н. И. Указ. соч. Т. I. С. 537.


[Закрыть].

Еще в июле 1607 года в Стародубе объявился новый самозванец, Лжедмитрий II. Его вновь поддержали поляки, литовцы, а крымский хан обещал помощь Речи Посполитой. Никто из них в одиночку, в открытую рвануться на истерзанное смутой Русское государство не решался, но всех их устраивали разные лжецари, бунтари, вожди, атаманы, которые со своими шайками, бандами, отрядами и армиями делали главное дело: разоряли, ослабляли страну, расчищая ее для вторжения иноземцев, натравливая соотечественников друг на друга. Борьба с Лжедмитрием II была еще более напряженной и драматичной, чем с Иваном Болотниковым. Лжедмитрий II собрал крупное войско польской вольницы и казаков, отправился на Москву весной 1608 года, не встречая почти никакого сопротивления, дошел до столицы и в июле разбил в Тушине свой лагерь. Оттуда он снаряжал отряды, которые рыскали по Русской земле, добиваясь признания Лжедмитрия II, а заодно и снабжая интервентов провиантом и снаряжением.

Много подвигов совершили русские люди, сопротивляясь напору интервентов. Они наконец стали понимать, что несут стране поддерживаемые иностранцами самозванцы. Нельзя не вспомнить героическую оборону Троице-Сергиевого монастыря – этого символа русского духа, оплота православной церкви, где в 1380 году отец Сергий благословил на битву с темником Мамаем великого князя московского Дмитрия Ивановича. Монастырь, окруженный отрядами Сапеги и Лисовского, имел незначительный гарнизон из стрельцов, казаков, пушкарей, посадских людей, крестьян плюс, конечно же, монахи. А руководили этим отрядом в две с половиной тысячи человек воеводы Долгоруков и Голохвостов. И дрались они с врагом десять месяцев! В строю осталось всего двести человек. 31 мая 1609 года поляки пошли на штурм: били из пушек, лезли к стенам монастыря, как саранча, но отразили русские люди атаку врага, а затем еще три. И прекратили воины Сапеги и Лисовского военные операции, устроили осаду крепости. У осажденных кончилось продовольствие, остался один выход… Сдаваться? Нет. Атаковать.

15 августа они внезапной атакой отбили у врага целое стадо коров. Осада продолжалась. Сапега и Лисовский стали осторожней и больше ошибок не допускали. Но нельзя было Троице-Сергиев монастырь сдавать врагу. 19 октября пришла долгожданная подмога из Александровской слободы. 900 воинов князя Скопина-Шуйского пробились сквозь заслон врага к воротам крепости! А через два с половиной месяца еще 500 человек прорвались к осажденным на помощь. И поняли Сапега и Лисовский, что не совладать им с русским войском, сняли они осаду.

Деблокада Троице-Сергиевого монастыря совпала – и неспроста! – с изменением духовного настроя многих русских людей, которые стали понимать, что на этот раз угроза стране идет с запада, что засевший в Тушинском лагере самозванец является ставленником польских магнатов, что конечным итогом всей его эпопеи станет оккупация Русского государства Речью Посполитой. Тушинский вор (это прозвище дал ему прозревший народ) проводил политику, навязанную иностранными советниками, которым нужны были лишь богатства русских земель. Вера в Лжедмитрия быстро таяла. Коломна, Ростов, города Севера, Верхней Волги оказывали интервентам сопротивление, а вслед за этими городами поднялись Вологда, Устюг, Галич, Нижний Новгород, Кострома, Кинешма. Не русские войска, а русский народ перешел в наступление. В начале 1609 года народное ополчение города Устюга разгромило один из тушинских отрядов…

У царя Василия появилась прекрасная возможность возглавить народное движение. Но Шуйский этого не сделал, и винить его в нерешительности нельзя. Он был возведен на трон боярами, а они, по вполне понятным причинам, народу не доверяли. Но Москва была в блокаде, обложена со всех сторон отрядами Тушинского вора, и царь Василий обратился за помощью к Швеции, король которой Карл IX давно предлагал русским свою помощь. Впрочем, помощью русско-шведский союз против Польши назвать никак нельзя: Шуйский слишком дорого платил шведам за помощь – уступал им город Корелу и отказывался от борьбы за Ливонию.

Польша продолжала помогать Тушинскому вору, а в середине 1609 года открыто нарушила договор о перемирии и осадила Смоленск.

Князь М. В. Скопин-Шуйский

С этого момента начался самый тяжелый период в царствовании Василия Шуйского. Правительственным войскам удалось разгромить войско Лжедмитрия II. Самозванец бежал в Калугу, но от борьбы не отказался. В том же году русское войско потеряло прекрасного полководца Скопина-Шуйского, которого, как предполагают историки, отравили сторонники царя, опасаясь резкого возвышения талантливого военачальника, пользовавшегося огромным авторитетом у русских людей. Через несколько месяцев правительственное войско потерпело под деревней Клушино страшное поражение от гетмана Жолкевского. Бездарно в этом бою действовал брат царя, Дмитрий Шуйский, не помогли русским и шведы во главе с Делагарди, который, попав в окружение со всем своим лагерем, решил принять предложение противника о почетной капитуляции, по сути дела, предав союзников.

Последний Рюрикович или первый царь – носитель новой государственной идеи?

Столица в годы Смуты напоминала разграбленный и разрушенный дом. «В Кремле, на царском дворе, в святых Божиих церквах и в палатах, и по погребам – все столху Литва и Немцы и все свое скаредие творяху, – свидетельствует Филарет. – Все палаты и хоромы были без кровель, без полов и лавок, без окончины и дверей; все деревянное поляки пожигали для отопления своих жилищ»[213]213
  Забелин И. Е. Указ. соч. С. 163.


[Закрыть].

17 февраля 1609 года в столице произошел бунт против царя. В Кремль ворвалась бушующая толпа во главе с князем Романом Гагариным. Настроение у людей было боевое. «Шуйского с престола вон!» – кричали люди. К ним вышел патриарх Гермоген, начал уговаривать бунтовщиков прекратить волнения. Сам Гермоген не раз был не согласен с Шуйским – все это знали, поэтому и послушали принципиального патриарха, решительно вставшего на защиту законного царя. И это спасло Шуйского. Ураган людских страстей затих.

Но город не знал покоя. Купцы, столичные и приезжие, пользуясь блокадой, заламывали цены на хлеб, не брезговали торговать и с Тушинским вором. Оказалось, иметь два дорогих рынка – в Москве и в Тушине – выгодно. А народ, глядя на это, копил злобу.

В апреле люди Шуйского раскрыли новый заговор против законного царя, боярин Крючков-Колычев был казнен. Москвичей казнь не устрашила, только раззадорила еще больше. Москва стала дерзить царю, Шуйскому сообщили даже, что его убьют на Николин день, затем – на Вознесенье. В Кремль то и дело врывались голодные и грозно требовали от царя организовать поставки продуктов в столицу.

Шуйский обещал, принимал все возможные меры, чтобы сдержать обещание, но купцы, понимая, что сил у царя не хватает и не хватит для наведения порядка в объятой всеобщим бунтом стране, прятали, как и во времена Годунова, хлеб. После гибели Скопина-Шуйского царя спасти никто бы уже не смог.

Сигизмунд, король польский, узнал, что русские готовы признать своим царем королевича Владислава, и послал в Москву войско гетмана Жолкевского – человека, одаренного в одинаковой степени военным талантом и политическим тактом.

Трагедия под Клушино была предпоследним актом грустной драмы царя Шуйского: королевичу Владиславу стали присягать русские воины, военачальники, целые города.

Гетман Жолкевский забросал голодную Москву посланиями, в которых щедро раздавал от имени Владислава обещания сделать жизнь русского народа счастливой, сытой и спокойной.

Активней стал действовать и Тушинский вор, вышел с войском из Калуги, разбил лагерь в Коломенском.

В этот ответственный момент свое веское слово сказали дворяне – братья Ляпуновы. Прокопий командовал в войске Болотникова отрядом рязанских дворян. В ноябре 1606 года он перешел на сторону царя, стал думным дворянином. В середине июля 1610 года он предложил брату Захару и боярину Василию Голицыну осуществить двойную операцию: сбросить с престола московского царя и разделаться с Тушинским вором.

Захар взялся за дело решительно. Он собрал за Арбатскими воротами бояр и дворян, сказал им, что нужно наконец-то покончить с Василием Шуйским, незаконно захватившим московский трон, и с вором.

Люди выслушали его с пониманием. По решению сходки в село Коломенское отправили посла с предложением убрать вора. Но в Коломенском собрались люди ушлые – не зря они тянулись к вору. Они дали послу Захара Ляпунова хитрый ответ: «Сначала сбросьте своего Шуйского, а потом мы займемся своим Дмитрием».

Захар, по натуре не вор, но и не политик, воспринял эти слова как согласие помочь и повел бояр, дворян, купцов и чернь к царю. Василий Шуйский вышел навстречу грозной толпе. Люди остановились. Захар – здоровяк, косая сажень в плечах, молодой, упрямый – выдвинулся вперед и сказал пламенную речь, закончив ее гневными словами: «Сойди с царства!»

Шестидесятитрехлетнего, невоинственного вида Шуйского, Рюриковича родом, слова дворянина вывели из себя. Он выхватил нож из ножен и пошел на обидчика…

Рюрикович, царь огромной, пусть и взбунтовавшейся державы, как какой-нибудь бандюга из новелл Проспера Мериме, хватается за нож (оружие кухарок и разбойников) и с криком бросается на подданного: «Мне такого даже бояре не говорят!»

У немецких разведчиков бытовала до недавних пор поговорка: «Wenn Kundschafter zur Pistoler greifen mub, so ist zu spet» («Если разведчик хватается за пистолет, значит, он опоздал»). Здоровенный Захар показал царю кулак и грозно рыкнул: «Сделаешь еще шаг, я тебя в порошок изотру вместе с твоей железякой!»

Василий Иванович онемел, остановился. И правильно сделал. Времена стояли неспокойные. Не то что в 1147 году, когда бот такого же задиристого Степана Ивановича Кучку люди Юрия Долгорукого скрутили вмиг и без суда, по одному лишь мановению руки князя суздальского отправили к праотцам.

Захар Ляпунов повел толпу к лобному месту, послал за духовенством, боярами, служилым людом. Настойчиво зазвонили колокола. Жители Москвы потянулись к Красной площади, к Лобному месту. Патриарх Гермоген хотел было вступиться за царя, немилого ему, да раздумал, покинул сходку.

Князь Воротынский пришел к Василию Шуйскому и сказал: «Весь народ против тебя, оставь царство, не доводи людей до беды».

Василий Шуйский внял доброму совету, положил жезл и отправился в свой дом. Страна оказалась без царя. Власть перешла к боярам.

А коломенцы на следующий день не только отказались от своих слов, но еще и поиздевались над москвичами, нарушившими клятву верности законному царю. Тут только жители столицы вспомнили народную мудрость: «С волками жить – по-волчьи выть». Пораньше бы они вспомнили ее!

Низложение царя осудил патриарх Гермоген. Шуйский попытался организовать стрельцов и вернуть царский посох, но вездесущий Захар опередил его. 19 июля он с верными людьми ворвался в княжий дом Шуйского, схватил его и увез в Вознесенский монастырь.

Такого позора ни один Рюрикович еще не испытывал. Несчастного Андрея Боголюбского убили заговорщики, но чтобы какие-то дворяне позволили себе насильно постричь Рюриковича в монахи – такого на Руси еще не было. Рюриковичи насильно постригали в монахи всех, кого хотели, в том числе и князей, и княгинь из своего рода. Но…

«Я не хочу!» – кричал Василий, когда, согласно обряду, монахи спросили его согласия. Князь Тюфякин за Шуйского спокойно произнес положенные слова, а Захар в это время крепко держал бывшего царя своими здоровенными ручищами. Дворянин весил чуть ли не в два раза больше насильно постригаемого, к тому же он был и моложе Шуйского.

Обряд закончился. Василия отвезли в Чудов монастырь. В тот же день в том же монастыре, быть может, в те же самые минуты насильно постригли Марию Петровну, супругу царя.

А еще через три дня в Москву явился гетман Жолкевский, и Москва вынуждена была согласиться с тем, что на русский трон сядет Владислав, сын короля Сигизмунда.

И такого еще не бывало на Руси! Не просто иноземец на троне – иноверец! Патриарх Гермоген, долгое время противившийся избранию Владислава, смирился-таки с обстоятельствами, но с одним непременным условием: сын Сигизмунда должен был креститься по православному обряду.

Жолкевский не принял требования патриарха всея Руси, «но заключил такой договор, который показывал, что гетман вовсе не думал о порабощении Руси Польше, напротив, уважал и даже ограждал права русского народа»[214]214
  Костомаров. Н. И. Указ. соч. С. 542.


[Закрыть]. Но не только это явилось причиной того, что московские бояре, знать других городов, духовенство согласились на избрание царем всея Руси иноземца. «Московское государство избирало царем своим Владислава, – констатирует Н. И. Костомаров, – с тем, что власть его была ограничена по управлению боярами и думными людьми, а по законодательству думою всей земли».

Ограниченная монархия! Московские купцы и бояре еще в 1147 году мечтали об ограничении власти князя. Они мечтали об этом во времена Дмитрия Донского, мечтали так неистово, что своровали у князя роскошный пояс, украшенный жемчугами. Они мечтали об этом во время последней распри русских князей и во времена Ивана III и еще более грозного Ивана IV. Желание ограничить великокняжескую или царскую единодержавную власть несколько веков жило среди бояр и духовенства.

Любая смута (революции, гражданские войны, бунты, восстания) обычно заканчивается либо самой жесткой диктатурой внутри страны, либо столь же сильной властью с экспансионистскими амбициями (Чингисхан), либо вторжением извне (Англия перед 1066 годом, Китай перед нашествием Абахая и Нурхаци, Киевская Русь), либо, если народу данной страны очень уж повезет, ограниченной монархией. Других вариантов выхода из смуты нет.

Даже бегло осматривая сложившуюся в Русском государстве в 1610 году ситуацию, можно прийти к выводу, что самый счастливый для мирных людей исход, то есть ограниченную монархию, страна могла получить только из рук… иностранца! Ни один политический и государственный деятель Руси, каким бы он гениальным ни был, на ограниченную монархию, которую, естественно, очень хотели бояре и дворяне, не согласился бы, потому что смута, брожение в умах сограждан, желание всевозможных Захаров показать кому угодно, а хоть и самому царю-батюшке свои бицепсы были еще очень сильны. И не было в 1610 году той скрепляющей народ идеи, духовной и душевной точки опоры, с помощью которой гневливые успокаиваются, ленивые думать («все пошли царя сбрасывать, и я пошел») призадумываются, неуравновешенные обретают внутренние тормоза, добрые перестают бояться самих себя, злые добреют, и этого вполне хватает для их собственного счастья и, главное, для счастья окружающих. В конце XX века подобное состояние народных умов назовут национальной идеей – сложный «раствор», скрепляющий великое множество людей в народ.

Бояре, дворяне, духовенство, с одной стороны, были рады тому, что наконец-то осуществилась их вековая мечта о «думском ограничителе», а с другой стороны, вольно или невольно самим актом избрания иностранца-иноверца они упредили рождение той самой национальной идеи, в которой так нуждался во времена Смуты русский народ.

Жители Москвы – те, что попроще, кому в Думе не выступать и думскими вопросами не заниматься, – очень быстро разочаровались в действиях боярства. Недовольных избранием на русский престол Владислава становилось все больше. Люди стали все чаще вспоминать Василия Шуйского. Бояре заволновались. У Шуйского вновь появился шанс занять трон. Если бы судьба вновь вытолкнула его на вершину власти, да еще рукой народа, то, естественно, ни о какой ограниченной монархии мечтать уже не приходилось бы. Василий IV Иванович, хоть и не проявил себя за годы правления (трудные то были годы для любого правителя), некоторыми своими смелыми действиями показал, что при соответствующих условиях он вполне мог бы стать настоящим монархом, не нуждающимся ни в каких ограничениях. Народ, с которым легко нашел общий язык Иван IV Грозный, теперь сам, без подсказки, стал переходить на сторону Шуйского.

Это было очень опасно для всех думцев. Бояре не на шутку перепугались. Страх так подействовал на некоторых из них, что они не шутя предложили перебить весь род Шуйских. Гетман Жолкевский (о нем многие историки отзываются очень хорошо), прекрасно понимая положение трусоватых бояр, взял дело в свои руки: он объявил, что Сигизмунд потребовал беречь бывшего царя. Думцы спасовали перед отцом угодного им «ограниченного» монарха и разрешили Жолкевскому взять Шуйских под свою опеку. Василия и жену его переправили под Смоленск, где поляки, изнурив защитников города упорной осадой, готовились к решительным действиям. 3 июня 1611 года они взяли крепость, а в конце октября король Сигизмунд торжественно въехал в Варшаву. То был триумф польского оружия. Поляки радовались и гордились по праву.

Гетман Жолкевский ехал вслед за Сигизмундом, в войске находились русские пленные: бывший царь Василий IV Иванович Шуйский, его супруга Мария Петровна, братья, воевода Смоленска Шеин, послы Голицын и Филарет… На Шуйского смотрели все поляки. Это был уставший до предела человек, красные больные глаза его суровым взором оглядывали мир, в них не было страха, было лишь мрачное осознание свершившегося, трагичного и безысходного для него, Василия Шуйского, но не для страны, которой недавно он властвовал.

В тот же день состоялась аудиенция у польского короля. Сигизмунд гордился успехами подданных, но ненавидел Жолкевского, который в Москве проявил своеволие (с точки зрения здравого смысла – благоразумие) и тем самым не дал Сигизмунду воссесть на русский престол.

В зал вошли пленные во главе с худым и, казалось, отрешенным от мира сего, ушедшим в себя и свою печаль Василием Шуйским. Гетман Жолкевский, блестящий оратор, сказал пламенную речь, закончившуюся следующим пассажем: «Ныне стоят они жалкими пленниками, всего лишенные, обнищалые, поверженные к стопам вашего величества и, падая на землю, молят о пощаде и милосердии».

Далее бывший русский царь должен был пасть на землю, вскинуть руки к Сигизмунду и молить, молить о пощаде… О какой пощаде? Василий Шуйский в пощаде не нуждался. Его не пощадил собственный народ, его унизил Захар Ляпунов. От Шуйского отказались бояре. А духовенство в лице патриарха Гермогена лишь изредка исполняло свою роль, без особого вдохновения защищая царя. От него отказалась Русская земля. Что мог дать ему Сигизмунд?

Василий Иванович поклонился, придерживая левой рукой большую шапку из черной лисы, коснулся пальцами правой пола, поднес их к губам. В красных больных глазах его печаль уже остыла. Это спасло царя от слез. Братья поклонились вслед за ним три раза. Иван Пуговка не выдержал и расплакался. За всех: за неудачника-царя, за родных его, за Русь. Правильно он сделал, что не стал зажимать в себе боль: кто-то должен был плакать в тот день в тронном зале. Потому что плакать – это естественно, когда унижен ты не твоим победителем (поляки благодаря Жолкевскому вели себя достойно), а твоими собственными ошибками и ошибками твоего народа.

Сигизмунд к Шуйскому был благосклонен: отправил его вместе с родственниками в Гостынский замок, где пленники не бедствовали. Но жить бывший царь Василий Шуйский уже не мог. Печаль свела его в могилу через несколько месяцев.

«Престол явил для современников слабость в Шуйском: зависимость от внушений, склонность к легковерию, коего желает зломыслие, и к недоверчивости, которая охлаждает усердие. Но престол же явил для потомства и чрезвычайную твердость души Василиевой в борении с неодолимым Роком: вкусив всю горесть державства несчастного, уловленного властолюбием и сведав, что венец бывает иногда не наградою, а казнию, Шуйский пал с величием в развалинах государства. <…> хотел снискать ее (Москвы. – А. Т.) и России любовь подчинением своей воли закону, бережливостью, беспристрастием в наградах, умеренностью в наказаниях, терпимостью общественной свободы, ревностью к гражданскому образованию, – который не изумлялся в самых чрезвычайных бедствиях, оказывал неустрашимость в бунтах, готовность умереть верным достоинству монаршему, и не был никогда столь знаменит, столь достоин престола, как свергаемый с оного изменою: влекомый в келию толпою злодеев, несчастный Шуйский являлся один истинно великодушным в мятежной столице»[215]215
  Карамзин Н. М. Указ. соч. С. 448, 457.


[Закрыть].