Текст книги "Москва. Путь к империи"

Автор книги: Александр Торопцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 57 страниц)

В ту же ночь нечаянный гость покинул столицу и отправился в свою обитель.

Люди, организовавшие эту «встречу», прекрасно знали характер Никона. Он не мог простить подобное унижение никому. Он не мог спокойно обдумать сложившуюся ситуацию, понять, кто и зачем травит его, он не попытался даже найти контрмеры, точные ходы, он остался самим собой, он был слишком искренним и наивным, чтобы даже в этом положении измениться, приспособиться к противнику, найти его слабые места, научиться обыгрывать его теми же способами (хитростью, коварством, лестью, показным смирением, неожиданными ударами исподтишка), которыми враги владели великолепно.

Искренность и наивность порождали в душе опального Никона дерзость. Не успел он пережить, перестрадать события печальной рождественской ночи, не успел написать свои язвительные ответы греку Лигариду, как ему вновь стал докучать назойливый и злой, словно осенняя муха, боярин Боборыкин. С осенними мухами у ловких людей с хорошей реакцией один разговор: мухобойкой по стенке или резким махом руки в кулак ее, а затем кусачую на пол или на землю и ногою топ! С людьми типа Боборыкина подобные средства не помогут. Эти люди любят сердиться, когда чувствуют за собой покровителей, и тихо отмалчиваются, ждут, упорно ждут, когда покровителей у них нет. Очень сложно судиться с такими терпеливыми людьми – дождавшимися своего часа. Особенно сложно, когда их покровители являются твоими противниками. Никону не повезло с Боборыкиным вдвойне. Люди этого боярина занимали земли патриарших крестьян, устраивали, чувствуя силу за собой, побоища, а Никон никак не мог доказать судьям, что эти земли принадлежат ему по праву, что даже сам царь Алексей Михайлович одобрил решение патриарха поставить в этих краях подмосковный монастырь. Судьи не принимали доказательства Никона, и он взорвался, не выдержал.

Летом 1663 года он предал Боборыкина такой двусмысленной анафеме, что ее можно было применить и к Алексею Михайловичу со всем его большим семейством.

Боборыкин, желая выслужиться в очередной раз, поспешил к царю и донес ему об анафеме. Богопослушный Алексей Михайлович срочно созвал архиереев, рассказал обо всем и, обливаясь горючими слезами, воскликнул: «Пусть я грешен; но чем виновата жена моя и любезные дети мои и весь двор мой, чтобы подвергать такой клятве?»

Архиерей с трудом успокоил царя, после чего активная подготовка к Собору продолжилась с еще большим рвением.

В мае 1664 года в Москву поступили письма от восточных патриархов, которые не смогли приехать по приглашению великого государя России на Собор, зато ответили подробно и обстоятельно на все вопросы, касающиеся дела Никона. Поведение бывшего патриарха Московского восточные патриархи резко осудили, известив царя о том, что русский Поместный собор имеет право своей властью решить все вопросы, возникшие в Русской церкви.

Но Алексею Михайловичу хотелось большего. Он знал, что авторитет Никона стал расти в народе и среди священнослужителей. Кроме того, царь вполне обоснованно сомневался в безусловной победе своих союзников на предстоящем Соборе. Он, не жалея времени и средств, вновь отправил на Восток послов с убедительной просьбой уговорить патриархов прибыть в Москву. Никаких денег не жалел Алексей Михайлович для столь важного дела: Никона нужно было уничтожить!

Некоторые историки почему-то называют Алексея Михайловича человеком нерешительным, склонным к полумерам. Но одно только долговременное, продолжающееся несколько лет мероприятие по подготовке и проведению Собора по делу Никона говорит о том, что второй царь династии Романовых мог решать сложнейшие задачи и никакими полумерами в принципиальных вопросах он не довольствовался, и не бояре были главной тому причиной, а он сам, потому что последнее решение всегда оставалось за ним. Упрямое желание призвать на Собор восточных патриархов говорит еще и о том, что Алексей Михайлович в полной мере не доверял и своим союзникам в деле против Никона – боярам и духовенству, что, призывая патриархов, предшественники которых являлись в былые века патриархами Византийской империи и которые своими советами и, главное, ответами и постановлениями, касающимися проблем Русского государства, оказывали русским монархам неоценимую помощь в становлении державы имперского типа, царь московский уже в те годы решал задачи, определяемые именно таким типом государства.

Еще в рассказе об Иване IV Грозном говорилось, что Русское государство, присоединив к своим территориям Казанское и Астраханское ханства, де-факто превратилось в империю, небольшую, не мировую, но империю. Но от де-факто до де-юре путь большой, сложный, неравномерный. Какие-то процессы внутри государства проходят быстрее, какие-то медленнее. Например, Москва как столица державы по своей административной структуре превратилась к середине XVII века именно в столицу небольшой, но быстро растущей империи. А законодательные процессы явно отставали от требований момента, да и динамичное со-единство светской, боярской и духовной властей где-то со второй половины шестидесятых годов XVII столетия стало давать сбои, о чем дело Никона и свидетельствует, о чем свидетельствуют позднейшие события, о которых речь пойдет ниже.

Недооценивать роль Алексея Михайловича в сложном процессе движения русской державы от национального государства к империи, приуменьшать его значение в русской истории только из-за того, что он был человеком некрутого нрава, было бы несправедливо.

Алексей Михайлович упорно ждал восточных патриархов не только из-за дела Никона, который, не понимая стратегического (если не эпохального) значения момента, совсем загрустил, занервничал, а в ноябре 1664 года даже поддался на уговоры боярина Зюзина и решил вернуться в Москву… патриархом! Доводы боярина были так слабо аргументированы, что поверить в них мог разве что ребенок. Или утопающий, хватающийся за соломинку. Наивный Никон, как и все наивные люди, был вечным ребенком. К тому же бурный поток жизни тянул его ко дну. Тут и Зюзину поверишь.

Первого декабря Никон явился в Успенский собор, участвовал в богослужении как патриарх и отправил в царский двор человека с сообщением для государя о своем приходе. Ну разве мог здравомыслящий человек в нормальном состоянии пойти на подобный шаг после всего случившегося! Ну разве мог царь прибыть к Никону в Успенский собор 1 декабря 1664 года?! Да нет, конечно! Но загнанный, затравленный Никон не был в те дни и не мог быть человеком здравомыслящим… Царь не вышел к нему. Никон покинул Москву. Наконец-то он понял, что опала его окончательна, что возврата к прошлому нет и не будет.

Зюзина пытали, приговорили к смертной казни, но царь отменил приговор боярского суда, и Зюзина сослали в Казань. Не очень суровое наказание! Впрочем, не наказание Зюзина странно в этом деле, а то, как удалось Никону со свитою монахов Воскресенского монастыря незамеченными проехать несколько десятков километров, явиться в Успенский собор. Любой здравомыслящий противник низвергнутого патриарха наверняка бы выставил охрану у ворот монастыря, лазутчиков, осведомителей. Наверняка так и было, особенно если учесть, что люди Боборыкина постоянно отслеживали все перемещения в Воскресенской обители Никона. Незамеченным он бы не смог проехать от берегов Истры к Боровицкому холму, и последующие события косвенным образом подтверждают это. А значит, царь наверняка знал о поездке Никона с того момента, как карета опального владыки выехала из монастыря. Почему же он не остановил это действо в самом начале? Может быть, потому, что последующая сцена в Успенском соборе была спланирована союзниками Алексея Михайловича и санкционирована самим царем, пусть и Тишайшим, но здравомыслящим, неглупым и неплохим политическим деятелем.

Никон вернулся в Воскресенский монастырь опустошенным, разбитым. Теперь ему оставалось только одно: покорно ждать Собора и надеяться лишь на Бога. Больше ему надеяться было не на кого. Он даже на себя, на свое полемическое мастерство не мог положиться, зная, что серьезной полемики на Соборе не будет, будет судилище!

Не зная, к кому обратиться за помощью, кого взять себе в союзники, Никон совершил еще одну грубую ошибку. Он написал пространное письмо патриарху Дионисию о своей распре с царем и боярами, раскритиковал Уложение 1649 года, осудил внутреннюю экономическую политику царя, изложив свое весьма нелицеприятное мнение о Паисии Лигариде… Это письмо, написанное в духе князя Андрея Курбского, не просто выносило сор из избы, но обвиняло царя, бояр, священнослужителей – и Паисия Лигарида, и всех восточных патриархов, не отреагировавших на приезд опального греческого митрополита в Москву. Оно наверняка не понравилось бы патриарху Дионисию, и Никон обязан был знать это.

Но утопающий хватается за соломинку. Воскресенский пленник передал письмо одному своему родственнику, но тот был схвачен людьми царя, зорко следившими за монастырем. Содержание письма возмутило царя, но он даже после этого не рискнул созвать Собор. Ему не нужны были полумеры, он мечтал не только о полной победе над Никоном, но еще об одной важной победе, о которой, быть может, не догадывались ни его союзники-бояре, ни священнослужители.

Затянувшееся дело Никона самым непосредственным образом сказалось на расколе в Русской православной церкви. Противники нововведений в обрядах и исправлений в книгах почувствовали слабину со стороны церкви, надолго лишенной патриарха, и все смелее стали проявлять недовольство как в Москве, так и в других городах России. Казалось бы, царь должен был обратить на данный факт внимание, забыть обиды, вернуть на патриаршую кафедру Никона, который активно начал реформы и, учитывая его упорство и суровую волю, мог довести их до логического завершения, не допустив в России того, что произошло в других странах Европы, где реформационные процессы в церкви сопровождались братоубийственными войнами и гибелью сотен тысяч людей.

Алексей Михайлович не мог не знать о событиях недавнего прошлого в странах Западной Европы. Он обязан был знать, что у него под носом, в столице России расширяется раскол, что к недовольным реформой Никона стали примыкать некоторые иерархи, члены известных боярских семей, что раскольникам симпатизировали даже в царской большой семье! Царь наверняка знал об этом. Никон наверняка надеялся на то, что Алексей Михайлович призовет его к себе, как, например, призвал когда-то к себе в минуту, опасную для государства, император Византийской империи Юстиниан полководца Велизария, и тот разгромил аваров, прорвавшихся к стенам Константинополя.

Но великий государь российский обратился не к Никону, а к созванному весной 1666 года Собору.

Этот религиозный форум признал реформу Никона правильной, а раскольников осудил. Более того, Собор 1666 года осудил самих знаменитых приверженцев раскола, лишил их священных санов. Сразу после Собора все осужденные, кроме протопопа Аввакума и дьякона Федора, покаялись и были прощены. Эта победа сторонников реформы Никона пользы ему самому не принесла. Данный факт является лишним доказательством того, что не гении выбирают и делают историю, а история выбирает и пестует гениев.

На весеннем Соборе 1666 года дело Никона по вполне понятным причинам не разбиралось, союзники Алексея Михайловича, что называется, копили силы. Осенью того же года в Москву прибыли патриарх Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий. Патриархи Константинопольский и Иерусалимский прислали в столицу письма, в которых выразили полное доверие двум своим коллегам и согласие на суд над Никоном.

Великий Собор церковный начал работу в ноябре 1666 года. Он одобрил реформу патриарха Никона, а затем занялся делом Никона. В роли обвинителя выступал сам Алексей Михайлович. Со слезами на глазах он перечислил все нанесенные ему, Православной церкви и государству «обиды». Никон защищался яростно и грубо. Досталось в его высказываниях всем, особенно восточным патриархам. «Ходите по всей земле за милостыней!» – сурово повторял обвиняемый. Многие присутствующие на Соборе относились к приезду восточных патриархов и митрополитов с иронией, но держали эту иронию в себе. Никона на Великом соборе не держали никакие тормоза. Он говорил резко, и в этой часто не оправданной моментом резкости была его слабость, слабость затравленного собаками медведя.

Собор единодушно снял с него патриаршество, священство и отправил осужденного в ссылку в Ферапонтовский Белозерский монастырь.

Но на этом Великий собор церковный не закончил свою работу. Единодушие в оценке деятельности Никона у многих поколебалось после того, как был зачитан составленный греческими патриархами приговор. В нем совершенно четко и ясно была прописана идея о безоговорочном приоритете светской власти над церковной. Заезжие греки прекрасно понимали, зачем они прибыли сюда, почему царь московский так долго и упорно ждал их. И они не подвели Алексея Михайловича.

Против столь явного возвышения светской власти над духовной воспротестовали некоторые иерархи Русской церкви, причем – вот удивительно! – все они являлись яростными и откровенными врагами Никона. Осудив своего противника, предпринявшего отчаянную попытку возвысить церковь над государством, они сказали «А». Но когда их попросили сказать «Б», они вдруг заартачились, не понимая, что весь глубинный смысл хорошо продуманного сценария Великого собора церковного 1666–1667 годов как раз и состоял в разгроме тех, кому грезилась идея создания православной священной Русской империи.

Великий собор осудил несогласных с тем, что светская власть должна стоять над церковной, а «Никон потому и пал, что историческое течение нашей жизни не давало места его мечтам, и осуществлял он их, будучи патриархом, лишь постольку, поскольку ему это позволяло расположение царя»[257]257
  Платонов С. Ф. Указ. соч. С. 443.


[Закрыть].

Но сам опальный патриарх, если судить по дальнейшей его судьбе, этого не понимал и не хотел понять. Когда его, низверженного, в монашеском клобуке, вывели на улицу, он сел в сани и громко сказал:

– Никон! Никон! Все это тебе сталось за то: не говори правды, не теряй дружбы! Если бы ты устраивал дорогие трапезы, да вечерял с ними, то этого бы не случилось![258]258
  Костомаров Н. И. Указ. соч. T. II. С. 70.


[Закрыть]

На публику играл в данном эпизоде Никон или впрямь так считал, трудно сказать. Только ошибался он в своем причинно-следственном анализе произошедшего с ним. Впрочем, публике-то этот анализ и не нужен был. Ей вполне хватало изреченного опальным патриархом, он ей понравился, она стала жалеть Никона – разве этого мало для опального?

Он был доставлен на патриарший двор. Здесь к нему явился Родион Стрешнев с деньгами и запасом мехов от царя. Никон отказался от царской подачки. Стрешнев передал ему, что царь просит у него прощения и благословения. Никон строго изрек: «Будем ждать суда Божия!»

Уже выехав за пределы города, он не отказался принять теплую одежду и двадцать рублей денег от простой и, по всему видать, небогатой вдовы. Сопровождал его отряд в двести стрельцов. В Ферапонтовом монастыре ему запретили писать и получать письма. Несмотря на это, царь неоднократно пытался примириться с Никоном. Не был Алексей Михайлович злым человеком, но был он царем крупнейшей державы. Дорог ему был Никон как человек, но не как крупный политический деятель, способный возвыситься над ним. А Никон от примирения не отказывался, но и прощения царю не давал, «не разрешал его совершенно», выставляя перед царем условие: когда вернешь, тогда и прощу, и благословлю.

Но куда ж такого матерого политика возвращать? В Москву? На патриаршую кафедру?! На это царь не решался. А верные Алексею Михайловичу люди в 1668 году донесли о том, что к Никону являлись казаки с Дона и будто бы они хотели вызволить пленника из неволи. После этого, естественно, были приняты меры предосторожности, усилена и без того надежная охрана отрешенного патриарха.

Двадцать стрельцов с тяжелыми дубинами постоянно дежурили у кельи Никона, хватали всех, кто оказывался рядом по случаю, пытали, отпускали.

После смерти царицы Марии Ильиничны царь вновь вспомнил о своем бывшем друге, послал к нему все того же Стрешнева с деньгами. Никон от денег отказался.

Он держался несколько лет. Но в 1671 году Никон сдался. Заточение в келье Ферапонтова монастыря сделало свое дело, надломило волю старика. Не железным он был человеком, хоть и упрямым. Железным был протопоп Аввакум. Но таких людей во все времена и во всех странах можно пересчитать по пальцам. Никон был мягче, обыкновеннее. И, между прочим, в этой обыкновенности и сокрыта тайна его силы, притягательности, авторитета.

В 1671 году он написал царю примирительное письмо, полное жалости к самому себе: «Сижу в келье затворен четвертый год… цинга напала, ноги пухнут, из зубов кровь идет, глаза болят от чада… ослабь меня хоть немного!»[259]259
  Костомаров Н. И. Указ. соч. T. II. С. 170.


[Закрыть] В это же время Алексею Михайловичу донесли о том, что Никон посылал к Стеньке Разину своего доверенного человека, но ссыльный наотрез отрицал это. Алексей Михайлович поверил ему, но перевести его в Иверский или в Воскресенский монастырь не решился, повелев ослабить режим заточения Никону в Ферапонтовом монастыре и часто посылая туда обильные подарки.

К этому времени противостояние противников и сторонников никоновских нововведений достигло взрывоопасного напряжения. И грянул новый взрыв. В 1667 году монахи Соловецкого монастыря, не согласные с реформой низложенного патриарха, послали царю письмо с просьбой разрешить им отправлять богослужение по старым книгам. Царь дал категорический отрицательный ответ. После бесполезной и недолгой переписки с монахами царь послал в Соловки войско. Монахи взялись за оружие. Соловецкий монастырь, возведенный Филиппом Колычевым, представлял собой хорошую крепость. На стенах защитники установили 90 пушек, запасов продовольствия здесь было собрано на несколько лет, на помощь монахам набежало со всех концов страны, в том числе и с Дона, много разбойного люда – не так-то просто было взять эту крепость.

Царские люди осаждали Соловецкий монастырь несколько лет. Сменяли друг друга воеводы, увеличивалось количество воинов в их войсках, какими только приемами и средствами не пользовались стоявшие под стенами Соловков военачальники, монастырь взять они не могли. В таких случаях очень часто дела решают предатели. Нашелся такой и в Соловках. В январе 1676 года монастырь был взят.

С раскольниками расправились сурово. Пустозерск и Кола – обители для приговоренных к медленной голодной смерти – ждали самых непокорных из них. А тех, кто просил прощения, отрекся от своих убеждений, царь простил и оставил их в Соловецком монастыре.

Войну с монахами царское войско выиграло, но не выиграл ее царь и русский народ, потому что огонь пушек со стен Соловецкого монастыря воспламенил сердца людские, и раскол быстро, степным пожаром распространился по Руси.

В Москве за эти годы сменились три патриарха: Иосиф, Питирим, Иоаким. Все они побаивались Никона, делали все, чтобы Алексей Михайлович не выпустил его из Ферапонтова монастыря.

В 1676 году скончался царь Тишайший. На российский трон воссел Федор Алексеевич. Ему потребовалось пять лет, чтобы патриарх Иоаким и созванный Собор благословили царя вернуть из ссылки Никона, совсем уж больного. Теперь действительно его можно было возвращать в столицу России. Теперь он был никому не опасен. Ни царю, ни Иоакиму, которого когда-то Никон выписал из Киева в Москву, назначил келарем в Чудов монастырь и который предал своего благодетеля…

Теперь Никон был тяжело болен.

Дьяк Чепелев приехал в Ферапонтов монастырь за Никоном. Затем его, едва передвигавшего ноги, привезли на берег реки Шексны. Освобожденный патриарх попросил ехать через Ярославль. Его посадили в быстрый струг, и побежали перед глазами живописные русские берега, сплошь усеянные простым народом.

Быстрее реки бежала молва, гораздо быстрее! Люди стояли на берегах и молча смотрели на струг, в котором сидел седой старец. Никон чувствовал их взгляды и радовался. Ему удалось прожить жизнь честную. Для человека наивного и искреннего это немало. Иной раз он подымал усталую голову, смотрел на левый берег, затем на правый, видел, а скорее чувствовал колыхание дерев и трав, пышных по августу, видел, а скорее чувствовал патриарх Никон людские глаза, пристально и молча глядевшие с берега на струг.

Никон думал о смерти.

Струг достиг Толгского монастыря неподалеку от Ярославля. Здесь к Никону подошел архимандрит Сергий. Когда-то он издевался над поверженным патриархом, теперь поклонился ему в ноги и попросил прощения, честно сказал, что хотел угодить Собору. Старец простил Сергия, и тот на следующий день с лицом просветленным, с душой прощенной сопровождал Никона. Струг с Волги вошел в реку Которость. И здесь встречал Никона народ – вытащили струг на берег, стали целовать патриарху руку, а он уже так устал (да не ехать, а жить!), что лишь робко и бессловесно поворачивал голову туда-сюда.

Вечером Никон услышал благовест к вечере, оправил волосы, бороду, одежду. Архимандрит Никита понял, куда собирается старец, прочитал отходную. Никон послушно сложил руки на груди и умер.

Патриарх Иоаким наотрез отказал царю Федору Алексеевичу в просьбе отправиться в Воскресенский монастырь на погребение Никона и величать умершего патриархом, но разрешил сделать это новгородскому митрополиту Корнилию. Этот протест можно трактовать по-разному. Патриарх Иоаким, опытный царедворец и политик, прекрасно знал, что Федор Алексеевич долго не протянет, а как отнесется новый царь всея Руси к тому, что он назвал бы Никона в гробу патриархом, предсказать не мог никто! Зачем же рисковать головой?!

Федор Алексеевич присутствовал на погребении, целовал руку умершего. Вернувшись в Москву, царь попросил Иоакима поминать покойного именем патриарха, отослав патриарху митру Никона. И вновь повелитель Российской державы получил отказ. Иоаким и от богатой митры отказался. Упрямый был человек. А может быть, очень правильный, приученный жить строго по правилам. А может быть, Иоаким своими протестами напоминал царю о том, что разговор о приоритетах светской и духовной властей еще не закончен?

Мудрый Федор Алексеевич, однако, не стал с ним спорить, время драгоценное терять, а направил послание восточным патриархам с просьбой разрешить причислить Никона к лику патриархов. Через некоторое время в Москву пришел положительный ответ на просьбу русского царя. Федора Алексеевича уже не было в живых, и Иоакиму все-таки пришлось поминать Никона патриархом.