Текст книги "Два дурака на чемодан алмазов (СИ)"
Автор книги: Александр Богатырев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)
Глава 15
Сплошные обломы
Натин исчезла из города внезапно. Всегда за ней волочился некий шлейф людского шума – дамочка была не только с характером, но и с прибабахами.
А тут – тишина…
Это сейчас стало ясно, что она – та самая Натин. Так что факт её исчезновения из города был определён довольно уверенно.
Впрочем, Братья не расстраивались.
Если сказала, что в деле, если ей деваться реально некуда – придёт ещё. Однако, оставались некоторые вопросы, которые хотелось бы прояснить.
Во-первых, не сама же по себе она сюда ломанулась. Скорее всего на каком-то транспортном средстве. Возможно компактном, если смогла спрятать в Европе.
Во-вторых, сильно интриговала загадка «сестры». Ведь в Италии, все газеты и слухи упорно твердили, что «Корсиканка» поубивала слуг и прибила графа из-за некоей сестры, которую тот утащил.
Правда, во втором случае, было довольно конкретное и логичное соображение:
Её ловят. Она цепляется к одной из похищенных, сближается с ней, называет её своей сестрой и даёт обещание всех вытащить.
Тогда получалось, что эта «как-бы сестра», скорее всего личность достаточно одинокая. Скорее всего сирота. Ведь если были бы родители, то они быстро бы этот слух разоблачили.
Также логично выстраивались и догадки относительно того, зачем она и куда испарилась: поехала выцеплять свой транспорт с тайной стоянки, и, возможно, ту самую «сестру». Из Морального Принципа Маленького Принца. Того самого, что у Экзюпери.
Также неслабое любопытство разожгли её слова брошенные мимоходом об истории мира Аттала, где она прогрессорствовала, и слова о слишком сильном сходстве истории, что наваяли братья в книге и реальной истории мира Аньяны.
Так что они с некоторым нетерпением ждали её возвращения.
Однако, надо было думать и о том, что они хотели бы сделать в этой России (её версии, если параллельный мир и в той самой, если попали в прошлое). А планы у них были «наполеоновские».
Им хотелось никак не менее, спасти Россию от тех самых катастроф и катаклизмов, которые они знали по истории.
Впрочем, и мифы тут тоже присутствовали, так как каждый имел те представления, которые имел. А брались те представления не только из учебников. Но и из писулек публицистов и историков разной степени серьёзности и ответственности.
Вообще, пока что серьёзно «доставалось на орехи» чисто Гришиным «тараканам». Оно, собственно и понятно почему. Уже эдак к нулевым годам, практически весь комплекс мифа «РКМП» был разбит в пыль. И дальше, уже ближе к десятым, над ним стали потешаться все кому не лень. Даже на Лурке вывалили здоровенную простыню со стебом. Однако, находились всегда (и к сожалению, будут находиться всегда), личности, которые просто веруют, или те, кому было просто лень или недосуг разбираться в сущностях.
Григорий, из-за этого, набив виртуальных и реальных шишек на неверном представлении о реальности, чувствовал себя как сапёр-новичок на первом своём минном поле.
А о его наивности, по Питеру уже стали слагать легенды. Он, если в самое ближайшее время не постарается «исправиться», мог вполне стать персонажем анекдотов.
Пока что его миловало общественное мнение. За то, что он непосредственно причастен к ослепительной «виктории в воздухе» – первому полёту аппарата тяжелее воздуха. А все его «чудачества» списывались на то, что он иностранец, словом – немчура, по какому-то странному стечению обстоятельств, сносно разговаривающий по-русски.
Прожив в Питере не так уж и много времени, он стал действительно обвыкаться. По крайней мере, серьёзных ошибок уже не допускал. Но не зря в законах Мэрфи строго зафиксировано:
«Закон первый. Всякая пакость которая может случиться – случается.
Закон второй. Если пакость не может случиться – она всё равно случается.
Закон третий. Если вы всё предусмотрели, если всё у вас хорошо, и перспективы безоблачны, то вы явно не замечаете какой-то очень большой пакости, которая уже нависла над вашей головой».
Для Григория в мягкой форме сработал именно третий закон.
Реальность, если её не игнорировать особо злостным образом, для «мозговых тараканов» лучший дихлофос. Для Григория даже такой возможности не было – игнорировать. Потому, что эта самая реальность не находилась «где-то там далеко», а смотрела прямо ему в глаза.
И тогда, в тот самый злосчастный день, когда его система верований, наконец получила первую серьёзную трещину, Григорий пребывал в благодушном настроении. И его не смутило даже то, что братец прикатил в, мягко говоря, сильно офигевшем виде.
– И что на этот раз произошло? – лениво поинтересовался Григорий, философски созерцая округленные глаза братца.
Тот набрал было воздуха, чтобы разразиться то ли речью, то ли очередным «загибом а-ля Пётр первый». Но, задержав дыхание, таки выпустил воздух из лёгких.
– Поехали. Кое-что покажу. Что купил тут, мать его….!
Григорий тут же преисполнился энтузиазма.
– А что купил?!
– Завод… – почему-то сквозь зубы процедил Василий.
– Заводец, – объяснял Василий уже в пути, – я прикупил потому, что там было куда развиваться. Помещение – каменное, двор – большой. Рядом – пустырь. Потому и купил. Даже за ценой не постоял.
– Ну я думаю! – фыркнул Григорий. – С нашими-то возможностями! Ха! Владелец не слишком высоко подпрыгивал?
– Достаточно высоко. – мрачно сказал Василий. – Я дал ему названную цену.
– Э-э… не стоило. – поморщился Григорий. – Дальше могут и прочие нас за дойную корову принять…
Василий отмахнулся.
– Не та проблема. Деньги – пыль! Вспомни пиндосов из нашего мира.
Григорий лишь пожал плечами. И действительно, последнее время он ко всем «брюликам» стал относиться как к «разновидности кристаллического углерода», а не к чему-то сверхценному.
Дорога у здания завода была разбитой и грязной. Почти на всю ширину её разлилась огромная лужа из смеси лошадиной мочи, раскисших лошадиных «яблок» и небольшой примеси дождевой воды, медленно сочащейся с осеннего неба. Люди, спешащие по своим делам, осторожно форсировали сие водное препятствие по перекинутым доскам вдоль забора.
Правда непосредственно перед зданием такого непотребства не было. Но то, что уже было видно – внушало некоторые подозрения. Впрочем, давно подмечено – чем дальше от центра города, тем запущеннее дороги и обшарпаннее дома. Так что вылезая из брички, и Василий, и Григорий внимательно смотрели под ноги и по сторонам. Грязь, однако, была везде. И смердело не только от того «моря нечистот», что недавно бричка форсировала.
Прочавкав по жирной грязи несколько метров до порога заводоуправления, они остановились. Их встречал некий господин, в добротном пальто и шляпе, надвинутой почти на глаза. Да и весь вид у встречающего был как у нахохлившейся вороны на суку под холодным дождичком.
Кстати холодный дождичек таки наличествовал.
– Пантелеймон Исидорович Савельев – представил его Василий. – Инженер сей обители скорби.
– Ух! Ну и имечком с отчеством родители наградили! Сразу и не выговоришь. – добродушно посмеиваясь и пожимая руку выговорил Григорий. На что инженер лишь пожал плечами, хмыкнул и предложил «господам владельцам» пройти внутрь.
Само заводоуправление ничем примечательным не было.
Обычная контора, как и везде.
Такие же как и в нашем мире-времени. Только мебель – по времени, и вместо компьютеров-калькуляторов на столах старые-добрые счёты с засаленными костяшками.
Это же здание непосредственно прилегало и к цехам. И вот когда Григорий шагнул под своды первого в его жизни цеха этого мира… как говорится в анекдоте, «тут-то всё и началось».
И первое что его встретило, был запах. Тяжёлый.
Григорий не понял сразу, что это могло быть. Но когда увидел толпу их поджидавшую, понял. Так пахла толпа, давно не бывших в бане, не мывшихся людей.
На всё это накладывались запахи чисто заводские. Пахла грязь, стоящая большими лужами на полу, пахло само производство. И воздух в цеху был явно давно застоявшийся. Тяжёлый.
Впереди, с хмурыми лицами стояли рабочие.
Не сказать, что они были одеты в рванину, но одежда на них была ну очень ветхой. Обувь на ногах и та была далеко не модельная. Чаще просто лапти.
Но взгляд, которым встретили эти рабочие вошедших братьев, инженера, был… голодный.
Без всяких переносных значений. Люди, стоящие перед ними были реально просто голодными. Давно не евшими.
Василий, явно увидевший эту картину ранее, нервно сглотнул. Ибо выглядела эта толпа хмурых и голодных людей страшно. Григорий же, вдруг, неожиданно для себя, почувствовал себя сильно виноватым за то, что сыт и хорошо одет. Среди толпы видны были бабы с детьми.
Дети были откровенно в грязи. Да и вся толпа производила впечатление далеко не чистое. Не только запахом. В родном мире бомжи и то выглядели, по сравнению с этими бедолагами, как жуткие богачи.
Инженер не обращая внимание ни на что, прошёл сквозь толпу, словно её и не было. Люди молча расступились. Братья, последовали за ним. Толпа проводила их хмурым молчанием и взглядом исподлобья.
Как понял Григорий, из попутных пояснений Исидора Пантелеймоновича, производство было самое примитивное. Никаких технологических изысков. Труд в основном ручной. Механизации труда, почти никакой.
Там, где нужны были более или менее соображающие и знающие, работала «рабочая аристократия» – уже, можно сказать, потомственные рабочие. Все остальные – вчерашние крестьяне, ничего особого не умеющие, пришедшие в город на заработки.
Широкий двор, ничем не замощённый, также утопал в грязи. Чуть поодаль, стояли какие-то деревянные постройки. Одни были явно складами, а вот другие…
– А где живут эти ваши рабочие? – вдруг догадался спросить Григорий.
– Половина живёт тут же – в подвале.
– Где?!!
– В подвале. – ответил инженер остановившись и удивлённо посмотрев на Григория.
– А другая половина?
– Другие… Те, что тут работают давно, потомственные рабочие, живут в собственных домах чуть поодаль. Остальные в том бараке.
Инженер кивнул на одно неказистое деревянное здание, что весьма было похоже на банальный сарай.
«Скот. Рабочий скот» – вспомнил Григорий определение из его эпохи. И это точно соответствовало тому, что он прямо сейчас видел перед собой. Рабочих тут явно за людей не считали. И разница чувствовалась не только в одежде.
Как понял из дальнейших расспросов Григорий, рабочие из далеких мест имеют при себе какой-либо мешок или сундучок с кое-каким имуществом, вроде перемены белья, а иногда даже «подстилку» для спанья; те же, кто фабрикантом считался «не живущими» на фабрике, т. е. рабочие из окрестных деревень, уходящие домой по воскресеньям и праздничным дням и ночующие в мастерских «только» по будним дням, не имеют при себе в буквальном смысле ничего. Во всяком случае, ни те ни другие никогда не имеют никаких признаков постелей.
И то, что было на этой фабрике – ещё ничего.
Например, на овчинодубильных заведениях они сплошь и рядом спят в квасильнях, всегда жарко натопленных и полных удушливых испарений из квасильных чанов.
А в рогожных фабриках, на одной из которых перед этим «заведением» побывал Василий, вообще мрак.
Войдя в мастерскую, посетитель попадает как в лес. Только раздвигая перед собою всюду развешенную на жерновах и веревках мочалу, осторожно передвигая ноги, липнущие к полу, покрытому толстым, в 1–2 вершка, слоем грязи, попадая на каждом шагу в наполненный жидкою грязью выбоины, образовавшиеся местами в прогнивших и провалившихся досках пола, натыкаясь на кадки с водой, вокруг которых стоят целые лужи, рискуя ежеминутно придавить всюду ползающих по полу маленьких детей, он добирается, наконец, до одного из окон, у которого кипит работа. Устройство мастерских везде одинаково. Вдоль стен с окнами поставлены «становины», т. е. четыре стойки со связывающими их перекладинами, так что против каждого окна образуется нечто вроде клетки длиною в 4 и шириною в 2Ґ-3 аршин. Каждая такая становина служит как местом работы, так и жильем семьи «стана» – рабочей единицы рогожных фабрик; все же остальное пространство, т. е. середина мастерской и проходы между станами и большими русскими печами, сплошь занято развешенной мочалой. Таким образом каждая становина рогожной мастерской представляет ни больше, ни меньше, как стойло, где семья проводит все 24 часа суток. Здесь рогожники работают, здесь же и едят и отдыхают; здесь они спят, один на досках, положенных на верхней раме становин, так что образуется нечто вроде полатей, другие на кучах мочалы на полу, – о постелях, конечно, не может быть и речи; здесь они рожают на глазах всего населения мастерской, здесь, захворав, «отлеживаются», если организм еще в силах побороть болезнь, здесь же и умирают, хотя бы и от заразных болезней. Все население этих мастерских располагается настолько тесно, что лишь в трети случаев на каждого из живущих приходится от 1 до 1,3 куб.с. воздуха /1 сажень = 2,13 м., 1 куб.с. = 9,71 куб.м./, а в 65 % случаев (из 60 мастерских) приходится на каждого всего 0,4–0,9 куб.с. Всегда жарко натопленные и сырые, вследствие крайнего переполнения живущими и беспрерывной мочки мочалы в горячей воде, эти мастерские не имеют никаких искусственных приспособлений для вентиляции: ограниченное число оконных форточек и простые двери в стенах, по совершенно понятной причине, рабочими всегда тщательно забиты и замазаны, между тем как естественная вентиляция через стены почти всегда понижена вследствие их сырости. Вся грязь, какая отмывается от мочалы, попадает на пол, всегда мокрый и прогнивший, а так как он никогда не моется, то за 8 месяцев работы рогожников на нем образуется толстый слой липкой грязи, в виде своего рода почвы, которая отскабливается только раз в год, в июле, по уходу рогожников. Везде, – помещаются ли мастерские в деревянных или каменных зданиях, – грязные, никогда не обметающиеся и никогда не белящиеся стены их отсырелые и покрыты плесенью; с закоптелых и заплесневелых потолков обыкновенно капает как в бане, с наружных же дверей, обросших толстым слоем ослизнелой плесени, текут буквально потоки воды.
И как тут же подтвердил инженер – картина эта вполне типичная и самая обычная.
Жильё при фабрике, представляло собой, обычную деревянную казарму, разделённую перегородками. И перегородки ставились для семейных. Все остальные спали прямо как есть – «толпой», бок о бок. Такая же картина была и в подвале фабрики, где жили остальные рабочие.
– Хе! На других фабриках, и того нет! – огорошил Григория Исидор Пантелеймонович. – У нас хоть загородки. А в других семейные прямо со всеми спят. И ничего. У нас ещё не так плотно заселено. В других фабриках рабочие вообще спят «друг на дружке». Каморки, если таковые есть на человека объёмом в один кубический сажень. А то и меньше. Кстати у нас за жильё маленькая плата. А у других до пяти рублёв доходит.
– А сколько ваши работники получают? – тут же задал напрашивающийся вопрос Григорий. – В месяц.
– Мужики, кто не квалифицированный – двенадцать рублёв, женщины – десять рублёв. Подростки по пять рублёв. Квалифицированные же, получают поболе – те аж по сорок рублёв получают.
Григорий недоверчиво покосился на инженера. Тот не заметил этого. Да и на лжеца он был совершенно не похож.
– А рабочий день у вас сколько длится? – решив «добить» братца спросил Василий.
– У нас ещё хорошо с этим. Всего-то двенадцать часов.
– Кстати! – заинтересовался Василий. – А чего они такие хмурые? Да ещё и выглядят голодными. Им что, зарплату не выдавали? И как давно?
– Ну… зарплату им уже второй месяц не выдают. А хмурые они потому, что думают вы их всех выгоните. И набирать будете других. А у них это – единственный заработок.
– Ага… – как-то неопределённо ответил Василий и тут же завернул всех обратно в цеха.
Их там встретила всё та же хмурая толпа. Василий, то ли отошедший от шока, то ли уже притерпевшийся к видам и запахам, прошёл на небольшое возвышение, откуда все были хорошо видны.
Толпа также послушно и угрюмо проводила их взглядом и приготовилась выслушать свой приговор. Так как было ясно, что новый хозяин хочет что-то сказать им.
– У меня есть пока две новости для вас. – без предисловий начал Василий.
– Первая. Вам выдадут в ближайшие несколько дней зарплату за два месяца. Возможно, что уже завтра. Вторая новость, что никто не будет уволен. Все остаётесь на своих местах. Завод будет перестроен, так что для всех найдётся работа и рабочее место на новом производстве.
Толпа оживлённо загудела. Лица просветлели. Даже улыбки появились.
– Ну и из текущих распоряжений… – решил не расхолаживать народ Василий. – наведите пока в цехах порядок. Мусор – выкинуть, грязь убрать. Стены – побелить. Господин Савельев – распорядитесь, чтобы людям всё необходимое для этого было выдано.
Инженер кивнул.
– Ну ты и… – начал было Григорий, когда они вышли из заводоуправления, попрощавшись с инженером. Но не договорил.
– И кто я? – ехидно поглядывая на братца спросил Василий.
– Фабрикант! – также в тон ответил Григорий.
– И ты тоже. То самое срамное слово. Придётся и дальше иметь дело вот с таким.
Василий выразительно кивнул назад. На фабрику. Тут везде так.
– Мы всё-таки в параллельном мире… – перешёл Григорий на последнюю линию обороны своих убеждений.
– А мне так кажется, что в нашем родном… Прошлом. – заметил Василий. – вот тебе, для ознакомления.
Он протянул Григорию маленькую брошюру.
Тот взял в руки и посмотрел на обложку. Там значилось: Е.М. Дементьевъ. «Фабрика, что она дает населенiю и что она у него беретъ». Москва 1897 г.[15]15
Реально существующая брошюра, выпущенная тогда ещё. Для любопытствющих ссыль на «перевод»: http://www.rusproject.org/node/26 В тексте использован фрагмент из этой книги.
[Закрыть]
После этого происшествия, Григорий взглянул на окружающую реальность совсем другими глазами.
До сих пор и Василий, и Григорий обретались в слоях общества выше среднего. От них, вот эта самая голытьба, на которой реально создавались все те самые средства, проматываемые элитой на балах и пустых развлечениях, была скрыта.
Элита устраивала салоны, ходила в театры.
Эти же, постоянно балансировали на грани голода или вообще гибели.
Дамы элиты, и среднего класса были озабочены какие у них шляпки и тряпки.
Бабы рабочих – что будет семья есть сегодня. И будет ли вообще есть.
Реально, в той самой страте, которой вертелись Василий и Григорий, явственно был слышен «хруст французской булки», вальсы Шопена и прочие «звон гусарских шпор» с «изысканной французской речью». Элита развлекалась. Она была далеко наверху.
А внизу вызревала ярость. Даже не злоба.
От безысходности существования. Именно существования, так как жизнью, постоянную борьбу за выживание назвать невозможно.
Это в элите и среднем классе, рассуждали о гуманизме и прогрессе. Под людьми же подразумевались такие же как они.
Те кто внизу – быдло. Рабочий скот. НЕ люди.
Если о представителях своего круга можно было порассуждать о том, как надо «поступать по гуманизму», то для «рабочего скота», было только одно отношение: «Испортился? Выкинуть и заменить!». А то, что получивший травму или заболевший тем самым обрекался на голодную смерть, их не волновало. Главное – прибыль.
По сути – прибыль на людях, обдираемых до костей.
Осознание этого факта погрузило Григория сначала в депрессию, а после и в отчаяние.
Он внезапно понял, что он находится среди тех, кто в революции, почти в полном составе будет уничтожен.
И, как он сам ощущал на своём примере – за дело.
Ведь они пока что ничего тут не сделали такого, за что их можно было бы этим отчаявшимся людям уважать.
Да, полетели на самолёте. Который сами же сделали. Но этого мало.
В глазах голытьбы, которую Григорий наконец, стал замечать, он и его брат был «барин». А значит враг. Паразит.
Григорий вспомнил, что почти все революционеры – выходцы как раз из слоёв не рабочих, не крестьянских. А представителей того самого среднего класса. И даже высшей элиты.
Они видели всё то, что вот так, внезапно, открылось Григорию. Изначально. И боль собственного народа они воспринимали как свою. Потому и шли на смерть. Ибо эта боль была страшнее смерти.
Шли на смерть за лучшую жизнь. Не для себя.
Для тех, кто будет после них.
Шли на смерть, чтобы будущий социальный взрыв не выродился в «бунт бессмысленный и беспощадный», сносящий всё на своём пути, убивающий и правых и виноватых.
А ведь так и было.
В его, Григория, мире. В Гражданскую войну.
И теперь, глядя в голодные глаза рабочих, он понял, чем была ТА война. Каких трудов и жертв тем самым, проклинаемым либералами, большевикам, стоило обуздать эту стихию. Направить из разрушительного, в созидательное русло.
Голод отключает разум. Отчаяние, заражает паникой и желанием крушить всё. Потому, что это «всё» – ненавистно потому, что «виновато» в том самом отчаянном положении, в котором оказался человек.
Соображение было элементарное.
Но следующее за ним было и ещё одно.
Как следствие.
И как признание собственной неправоты и подлости тех, кому он до сих пор верил на слово.
Никакие большевики не могли поднять страну на революцию, если бы эта страна не была перед этим доведена до отчаяния.
Ведь рвануло сразу и по всей стране.
К тому же самих большевиков было чудовищно мало – всего-то тридцать тысяч на огромную страну. Да и то, половина из них сидела по тюрьмам, а другая половина – в лучшем случае слонялась по заграницам.
Если принять тезис, что мол «проклятые большевики разрушили процветающую страну подняв революцию», то немедленно нужно сделать следующее, закономерное предположение. Прямо вытекающее из тезиса: «Весь народ в России, обуял приступ массового безумия. Эдакая массовая эпидемия бешенства, буйного помешательства». Что невозможно в принципе. По природе человеческого существа. Природе человеческого общества, которое даже в гибельном состоянии старается нащупать некую почву для остойчивости. Но никак не кидаться во всесокрушающую волну ярости и разрушения.
Последнее возможно только в одном случае – если другого выхода из наличной катастрофы попросту нет.
Эти мысли толкнули Григория на самое элементарное – на перерасчёт того, что он ранее делал.
Первая мысль, просто всех накормить – отпала сама собой.
Никаких бриллиантов, никакого количества золота не хватит, чтобы накормить всю страну. Нужно нормальное сельское хозяйство, которое произведёт то самое продовольствие.
Вторая, более близкая к реальности – выстроить «свою» экономику, которая бы постепенно переломила все катастрофические тенденции, что уже наметились в России по суди была ближе к реальности.
Но только прикинув в уме что надо сделать, сколько финансов это потребует, и каких людских ресурсов, осознание масштаба предстоящего деяния, тут же снова обрушило Григория в депрессию.
И именно в таком состоянии нашёл его Василий, когда по какой-то надобности зашёл на яхту.
Сам Василий, уже покрутившийся по фабрикам, заводам, артелям, насмотревшийся на то, как живёт рабочий люд, уже успокоился. Теперь его волновало как сделать то, что они задумали. Поиск путей к этому.
Пока наметились два из них. Но надо было ещё, и ещё, и ещё. Уже реально не хватало ни времени, ни сил. А тут ещё и братик решил покукситься. Выяснив причины его нынешней депрессии, он не стал восклицать что-то типа «Я же говорил тебе!». Что было бы закономерным, но бестактным.
Он просто перевёл внимание брата на решение тех проблем, над которыми он же и думал.
– Ты уже пересчитал много. И это самое элементарное. – начал он. – Ты знаешь, что для того, чтобы стать реально сильными и реально повлиять на ситуацию, бабла надо на порядки больше.
– И так как брюлики товар хоть и ликвидный, но не может дать нам всё, что надо. Нужно двигать производства.
– На чём будем зарабатывать?
Григорий пожал плечами. Тут он явно был не так компетентен, как брат.
– Хорошо! – воскликнул брат и начал разворачивать своё видение выхода из ситуации.
– Первое, что видно невооружённым взглядом, так это то, что тут нет многого того, что необходимо для производства двигателей.
– А чего например?
– Подшипники. Их закупают все за границей.
– Так ты тех, последних, прикупил, чтобы сделать подшипниковый завод?
– Именно!
– Хм!
У Григория, так как он занимался созданием системы безопасности, тут же мысли устремились в нужном направлении. Он знал не понаслышке, как поступали с конкурентами в родном мире-времени. И доподлинно знал, так как успел поинтересоваться, что и здесь между конкурентами далеко не братская любовь процветала – грызлись между собой как стая бешеных собак.
– Тебе пора получать охрану, братец! – заключил он многозначительно.
– Это зачем?! – опешил тот.
– А ты что, собрался сыграть роль сыра в мышеловке? – начал ехидничать Григорий. – И меня не предупредил? Типо: вот, меня пытаются поймать-убить, а я их р-раз! И в дамках!
По растерянному виду Василия он понял, что братец о конкуренции не подумал.
«Ага! А вот я и брата на тараканах поймал!» – злорадно подумал он и продолжил.
– Вася! – начал он ядовито. – Ты думаешь, что тебе конкуренты, загребающие миллионы на нашей родной отсталости, позволят просто так их вышвырнуть с ТАКОГО жирного рынка сбыта как Россия?
Василий тут же «сдулся» и озабоченно принялся тереть пальцем лоб, что означало усиленную работу мысли.
– Что ты предлагаешь? – наконец, выдал он, видно, не придя ни к какому приемлемому выводу.
– Для начала изучим ситуацию на месте.
Василий из этого ничего не понял, но так как было предложено нечто осмысленное, поплёлся вслед за, внезапно обретшим прежнюю энергию жизни, Григорием.
* * *
На фабрике они застали вялое копошение. Мужичьё, не шибко многочисленное, с багрово-синими рожами, медленно, как сомнамбулы двигаясь, пыталось изобразить что-то в виде работы, по очистке цеха и двора от грязи и мусора.
Между ними бегал давешний Пантелеймон Исидорович Савельев, весь красный от злости пытаясь хоть как-то упорядочить это вялое броуновское движение. На удивлённое восклицание Василия, главинженер разразился сначала матерными словами по адресу рабочих, но потом, слегка отведя душу, он таки снизошёл до объяснений.
– Господа! Как обычно эти скоты перепились! Надо было им по частям выдавать. Малыми порциями. Но не всё сразу же!!! – чуть не плача выдал Савельев.
– Что? – не понял Василий. – что не выдавать?
– Зарплату! Они как увидели на руках какая им огромная сумма пришла, так сразу почти все и упились. Вот, до сих пор выковыриваю на работу тех, кто уже в себя пришёл и работать способен.
Видя, что хозяин пребывает в несколько обалдевшем состоянии и, похоже, вот-вот изволит гневаться, инженер поспешил с пояснениями.
– И ведь не уволишь всех! Либо эти бунт устроят, либо пришедшие на их место будут такие же как и прежние. С-скоты!
– А просто поговорить не пробовали? – наконец нашёлся Василий.
– С этими?!! – удивился Савельев. – С этими скотами? Не знаю, как там у вас в Европах… Может там рабочие поумнее и дисциплины поболе, но эти – эти только плеть, похоже, понимают. Как привыкли, что их барин за каждую провинность порет, так и до сих пор к цивилизации не приучены! Они ничего не понимают!
Инженер продолжая кипятиться, меж тем, не забывал и о задании. Несколько раз выдав командный рык настропалил на что-то хмурых мастеров, которые тоже пытались управлять этим, мучающимся от похмельного синдрома стадом, он махнул рукой и предложил «господам хозяевам» пройти в управление.
У Василия, видно воспитанного на лубочном представлении о «рабочем классе» и его «сознательности» всё ещё был грубый разрыв шаблона. Григорий же, мог даже веселиться, так как уже был знаком с некоторыми представлениями о рабочих в среде тех, с кем общался. В целом то, что он видел, соответствовало ранее услышанному.
Уже после за чашкой чая, когда Василий несколько отошёл от шока увиденного, разговорились.
Как было ясно видно, у инженера представление о рабочих было довольно мрачное: лентяи, тупицы необразованные, пьянчуги.
– Ну вы представляете?! – восклицал он. – Семья сидит без крошки хлеба, а этот боров попёрся со своими дружками пропивать получку! И пропил! И не он один такой! Тут нормальных, на кого положиться можно, по пальцам пересчитать!
Слегка переведя дух, видно наболело, инженер продолжил.
– А как работают?! Ничего приличного доверить нельзя. Приходится многое просто самому выполнять. Мастеров не хватает. Квалифицированные… – мало их! Слишком мало. Обучить кого-то – никак! Дубьё сплошное. Элементарного усвоить не могут. Да что там – большинство даже считать не умеют. Читать умеют – единицы. Процент брака с трудом до сорока процентов довели.
– Сколько-сколько?!! – поразился Василий.
– До сорока. – несколько удивлённо сказал инженер и пояснил.
– Это в нашей лапотной Рассее ещё нормой и достижением считается. Ну не умеют у нас работать! Эх! Нам бы ваших, европейских работяг… Мы бы тут горы своротили. А эти – с-скот!
– Ну и как? Они вообще поддаются дрессировке? – попытался Григорий сбить инженера на некоторый «конструктив».
– С трудом, господин Румата. – поморщившись признался Савельев. – Чтобы получить что-то удобоваримое, нужно чтобы пара поколений рабочих сменилась. Иначе – никак не вижу выхода. Всё испробовали. Ничего не помогает.
– А если попробовать их учить? Образовывать? Научить, для начала, читать, писать, считать. Может дальше что-то выйдет.
– Дык, господа! А кто же их будет учить? Тута деньги нужны и кадры. Чтобы учить этих остолопов. Да и бесполезно для этих. Эти уже дубовые. Они взрослые. И из них ничегошеньки уже не выйдет. С детей надо начинать. А их… Опять деньги и кадры…
Уцепившись за первую попавшуюся здравую мысль, Василий тут же выдал.
– Хорошо! Как только закончите с уборкой… помните то самое место, что мы размечали и пустым осталось?
– Да, господин Эсторский.
– Вот на нём строить школу. Будем по воскресеньям этих ваших остолопов учить. А детей их – во всё оставшееся время.
– Не пойдут… Дети не пойдут. – тут же сморщился инженер.
– Почему?
– Все работают. Жрать-то нечего.
– Хорошо. – кивнул Василий. – Будем их кормить. Обедами. А самым успешным в обучении – ещё и слегка приплачивать.
Теперь у инженера, похоже, наступил разрыв шаблона. Но к чести его, тот быстро пришёл в себя. Буркнул «бу сделна!». И уже с большим оптимизмом стал смотреть в будущее. Он представлял, на что хотел перестроить завод Василий.
Но тут вмешался в разговор Григорий и быстро перенаправил его на свои интересы.
– У вас, Пантелеймон Исидорович, есть среди рабочих свои осведомители? Вы в курсе их настроений?
– В курсе, господин Румата. – осторожно кивнул инженер, учуяв, что разговор начинается какой-то очень серьёзный. Обычно о таком не распространялись.
– Я думаю, вы в курсе также о таком явлении как конкурентная борьба…
Инженер нахмурился, но кивнул.
– То производство, что мы делаем, вышвырнет с рынка России некоторых наших европейских коллег. Или, как минимум, уменьшит им прибыли. Поэтому надо быть готовым к диверсиям и саботажу.
