Текст книги "Молчаливое море"

Автор книги: Александр Плотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Глава 21

«Впервые я оказался в море на положении почетного пассажира. Левченко отлично чувствует корабль, и вмешиваться в его действия нет надобности. Я уже подумываю о том, что вскоре, когда мы с Юрием станем соперниками в призовых стрельбах, мне придется туго...»

Шторм не унимается целую неделю. Уже отмаялись и поднялись с коек инженеры. Старинный лекарь – голод заставил их пересилить морскую болезнь. А от обеденного стола рукой подать до приборного отсека.

Стесняясь своей слабости, инженеры утыкают носы в ленты самописцев. И облегченно вздыхают – лодочные операторы не оплошали.

Днем позже конструкторы, уже как заправские мореманы, ходят по шаткой палубе и умудряются даже раскатывать на ней рулоны с чертежами. Они готовятся к самой ответственной части испытаний: плаванию на довольно большой глубине. Забортные датчики должны выдержать давление в несколько десятков атмосфер. Штамповочный молот таким усилием расплющивает чугунные болванки.

Конструктор Голубев долго уточняет с обоими командирами мельчайшие подробности опыта.

– Мы просим погружаться ступеньками по пять – десять метров, не более. На каждой промежуточной глубине задерживаться до нашей команды.

– Хорошо, – соглашается Левченко. – Только учтите, что метр-два мы всегда можем проскочить из-за разности плотности воды.

– Это не беда, – говорит Голубев. – Такие допуски приемлемы.

– У вас все готово? – спрашивает его Костров.

– Так точно, – щеголяет уставным словечком инженер.

– Ты все проверил, Юра? – тихонько обращается Костров к Левченко. Для молодого экипажа глубоководное погружение – серьезное испытание.

– Как будто бы все, – отвечает Левченко.

– Тогда командуй.

– По местам стоять, к погружению!

В отсеках с энтузиазмом принимают эту команду. Всем осточертело многодневное шараханье о переборки.

Ухает балласт в забортные цистерны, и вода смыкается над рубкой «тридцать первой». Метров до пятнадцати качка еще ощущается, но это уже не разбойная пляска на волнах. Лодка степенно, как утица, переваливается с боку на бок.

Тридцать метров глубины. Затвердела палуба, теперь можно по одной половице пройтись. Зато настороженно замолчало море, словно задумало что-то недоброе. Не всплеснет, не шелохнется за стальными бортами.

– Можно продолжать погружение! – подают голос инженеры.

– Порядок! Можно продолжать.

– Готово! Можно...

– Можно...

И вдруг:

– Стоп погружение! В приборный отсек поступает забортная вода!

– Приготовить колонки аварийного продувания! – командует Левченко.

– Спокойнее, Юра, – говорит ему Костров. – Я туда.

Множество раз приходилось Кострову заделывать условные пробоины. И как бы ни мобилизовывал он свою волю, всегда в глубине сознания оставалась мысль о том, что все это не всерьез, что нужно лишь скинуть минуту-другую с установленного норматива. Совсем по-иному работает его мозг сейчас, когда он видит завесу водяной пыли в приборном отсеке. Струи веером бьют с подволока. Такое впечатление, что пробоина где-то в верхней части корпуса. Но опытному глазу понятно: вода под большим давлением поступает из трюма и, отражаясь от подволока, создает иллюзию водопада.

– Центральный! – вызывает по трансляции Костров.– Вырвало какой-то сальник в трюме. Дробь аварийное продувание. Повреждение устраним своими силами. Испытания будем продолжать.

С шипением поступает воздух из магистрали в отсек. И водяная струя съеживается прямо на глазах. Вскоре она белым калачиком льется из вырванного сальника, совсем как из питьевого фонтанчика, что устанавливают на городских бульварах. Заглушить небольшое отверстие не стоит особого труда.

Покалывает в ушах от избыточного давления в отсеке, которое теперь постепенно стравливается за борт. «Нет худа без добра, – думает Костров, глядя на взволнованные лица инженеров и лодочных операторов. – Теперь они представляют, что такое пробоина, пусть даже пустяковая, на большой глубине. И, отрабатывая элементы борьбы за живучесть, не будут думать только лишь о сокращении нормативов».

Из записок Кострова

С некоторых пор Котс стал более расположен ко мне. В кабинете торпедных атак он нередко ставил меня на место командира боевой части. Немалая честь для салаги– первогодка! На мостике он уже реже вмешивался в мои действия. Похоже было, что испытательный срок я выдержал успешно.

Как-то командир рискнул даже послать меня старшим на катер-торпедолов, доверил дело, которое требует не только опыта, но и смекалки.

– Прогноз неважный, Костров, – сказал он напоследок. – Будьте внимательны и осторожны. Потеряете торпеду – придется расхлебывать всему экипажу. Понятно?

– Так точно, товарищ командир!

Так впервые в жизни мне доверили настоящий корабль. Пусть он мог со всеми потрохами уместиться на пушечном барбете нашего «Ленинца», однако на гафеле его полоскался Военно-морской флаг.

За рулем торпедолова стоял пожилой мичман, годившийся мне в отцы, и я рос в собственных глазах, когда он просил моего разрешения на перемену курса.

– Разрешите повернуть вправо, товарищ лейтенант?– спрашивал он.

– Поворачивайте, товарищ мичман, – важно отвечал я.

Похоже, что старый моряк намеренно тешил мое самолюбие, я же воспринимал все на полном серьезе.

Только когда мы пристроились в хвосте конвоя «синих» и делать мне стало нечего, я спустился в крохотный кубрик катера.

Разомлев в тепле, я подремывал и думал о Светлане. Странные были у нас с нею отношения. Она то радостно бросалась ко мне на шею, то встречала холодно, как совсем чужого. В компаниях она по-прежнему много пила, а после закатывала истерики, перемежая смех слезами.

Я понимал, что у нее, как и у меня, была в жизни какая-то трагедия, может, пережитое и влекло нас друг к другу. Хотя она мне ничего не рассказала, и я не обмолвился про Ольгу.

И все-таки меня волновала ее броская и дерзкая красота. В те поры, когда бывала она ласковой и душевной, я ее почти любил. Однажды я предложил ей выйти за меня замуж. Светлана глянула на меня широко раскрытыми зеленоватыми глазами, ласково растрепала мой чуб.

– Тебе сколько лет, любовь моя? – спросила она.

– Двадцать три. А какое это имеет значение?

– Ты совсем еще дитя. Глупое, несмышленое дитя... Не сердись, – добавила она, заметив, что я обиженно засопел,– Тебе хорошо со мной? Ну и радуйся. А женой я буду плохой, эта роль не для меня...

Катер начало мотать на волне. Я сообразил, что конвой пошел противолодочным зигзагом, и выбрался на мостик. Фонтаны брызг обдали меня с ног до головы. Торпедолов черпал палубой воду на каждом повороте, оставаясь один на один с флегматичной океанской зыбью. Но потом прибавлял скорости и укрывался за широкой кормой ближнего транспорта.

Конвой растянулся до самого горизонта. Корабли шли, неторопливо попыхивая трубами, оставляя за собой прямые пенные борозды. Казалось, они расчерчивали в линейку огромный зеленовато-серый тетрадный лист. Картина была настолько впечатляющей, что перед нею отступили на задний план все мои личные невзгоды.

 
Что нам штормы, ураганы,
Нам не страшен океан,
Молодые капитаны
Поведут наш караван!
 

– заорал я, пересиливая ветер.

Мичман покосился в мою сторону и понимающе улыбнулся.

Над головным кораблем взметнулась хвостатая белая ракета. Торпедоловам приказывалось занять исходные позиции. Мой катерок юрко вывернулся из общего строя и побежал на запад, выписывая мачтой замысловатые кренделя.

Снова возле самых туч пригоршней оранжевых звезд рассыпалась ракета. Она означала: внимание! Почти вися на поручнях, я ухитрился поднести к глазам бинокль. И разглядел, как из-под киля одного из транспортов вынырнула пузырчатая дорожка. Это прошла под ним учебная торпеда. Будь она боевой, чудовищный взрыв развалил бы транспорт пополам.

Я испустил новый ликующий вопль, ибо не сомневался, что вижу торпеду с нашего «Ленинца». Слишком уж дерзкий почерк атаки походил на котсовский.

Торпедолов на полных оборотах двигателя помчался вдогонку за пенным следом. И сразу же безнадежно отстал. Скорость стальной иглы, прошивающей глубину, была гораздо большей. Исчезая вдали, след из белого становился зеленым, и языкатые гребни волн слизывали его с поверхности океана.

Я сердито косился на указатель машинного телеграфа, который давно уже стоял на отметке «самый полный». Мне казалось, что катерок еле-еле тащится.

Потом впереди по курсу вдруг выплеснулся небольшой китовый фонтанчик. Торпеда, пройдя дистанцию, продувала водяной балласт. Катер описал полукруг, приближаясь к ней с наветренной стороны. Я приготовился спрыгнуть на палубу, но мичман придержал меня за рукав штормовки:

– Разрешите, мы сами, товарищ лейтенант?

Его подчиненные быстро совладали со строптивой торпедой, красно-белая головка которой то выныривала из воды, то снова погружалась по самую макушку. Один из матросов ловко набросил петлю-удавку, другой отпорным крюком подтянул торпеду к борту. Скрученная стальными бугелями, она успокоилась на кормовом стеллаже торпедолова.

– Разрешите следовать в базу? – обратился ко мне мичман, испытывая, верно, неловкость за давешний инцидент. Он был старый служака, этот старшина катера.

Я снова попался на его удочку и важно кивнул головой, довольный, что вся полнота корабельной власти опять перешла ко мне.

Глава 22

«Юрию «нянька» не нужна. Как командир он способен грамотно решить любую задачу. Зачем же превращать его обеспечение в пустую формальность, которая только задевает самолюбие? Вернемся в базу, я так и поставлю этот вопрос перед адмиралом...»

Первым, кто встретил Кострова на причале, был замполит Столяров.

– На корабле все в порядке, товарищ командир, – доложил он. – Планово-предупредительный ремонт закончили, теперь ждем вас. Застоялись возле стенки!

– Вам не угодить, Николай Артемьевич, – улыбается Костров. – В море вздыхаете по берегу, а на берегу рветесь в море.

– Единство и борьба противоположностей! – не остается в долгу замполит. – Философский закон развития общества.

– Новости есть, замполит?

– Так точно! И превосходные, товарищ командир!

– Какие?

– Приказ комфлота, поощрение за рационализаторскую работу. Болотникову, Лапину и Кедрину – премия, нам с вами по благодарности!

– Нам-то за что?

– Сам удивляюсь, товарищ командир. Наверно, положено по должности, – теребит усики Столяров.– И еще одна новость, персонально для вас, – хитровато прищуривается он. – Разнарядка в академию на двух человек. Кадровики по секрету сказали: вы первый кандидат.

Горячая волна подкатывает к сердцу. Чего таить, академия – давнишняя мечта Кострова. Правда, он побаивается вступительных экзаменов. Математика и английский основательно забыты. Но можно взяться за учебники, кое-что вспомнить и заново подзубрить... А как же «тридцатка»? И перед его мысленным взором проходят Болотников, Кириллов, боцман Тятько, Генька Лапин. Меньше года командует он ими. Только-только наладилось взаимопонимание, стало кое-что получаться. Придет новый командир – и опять им начинать с азов... Но и без академии ему нельзя. Хотя стоп! Есть же заочное отделение. «Учиться заочно», – твердо решает Костров.

Возбужденно-радостный, он является в штаб.

– Чего это у тебя рот до ушей? – спрашивает попавшийся ему навстречу командир Антонов. – Смотри, как бы тебе веселье боком не вышло. Лютует старик! – показывает он глазами на кабинет адмирала.

– А что случилось?

– Неужели не знаешь? Призовую торпедную стрельбу завалили. Твой приятель Вялков помог. Сначала шел рекомендованным зигзагом, а потом вдруг повернул бог знает куда. И Славка Камеев весь залп пустил ему за корму. Жалко мужика, достанется ему теперь на орехи.

«Когда-то это должно, было случиться, – с сожалением думает Костров. – Время папаши Шаблона давно прошло. И плохо будет тем, кто до сих пор этого не понял...»

Предупрежденный Антоновым, он с опаской толкает дверь адмиральского кабинета.

– Разрешите войти?

– Входите, входите, Костров! – откликается Мирский, и в голосе его слышатся добродушные нотки.

В кабинете есть уже посетитель. Он сидит спиной к двери, Кострову виден только коротко стриженный седой затылок да часть шеврона на рукаве торгсовфлотской тужурки.

– А ну, покажись-ка, сынок! – басит гость, подымаясь со стула и поворачиваясь.

– Юлий Оскарович! – забыв, где находится, восторженно орет Костров, бросаясь навстречу старому капитану. Целует его в морщинистые, обветренные щеки. И только разжав объятия, видит на его груди Золотую медаль «Серп и Молот».

– А ты что думал: цветочки-ягодки разводит пенсионер Котс! – заметив его взгляд, довольно хмыкает тот.

«Вот уж действительно права пословица, что только гора с горой не сходится...» – мысленно радуется Костров, усаживаясь рядом с Котсом. Но все оказывается очень просто: Коте старый знакомый адмирала Мирского. Пересекались их судьбы на военных фарватерах, а потом в одном соединении командовали лодками. Костров даже чуточку разочарован, – ему хотелось думать, что именно ради него приехал сюда бывший его командир.

– Тут неподалечку промывал я свои печенки-селезенки минеральной водицей,– рассказывает Котс, густо дымя сигаретой. – Какие-то камни нашли у меня эскулапы, хотели совсем на прикол поставить. А я им – шалишь! Не пришел еще мой черед! Теперь вот санаторная комиссия сказала, что снова все у меня в ажуре. И то верно, рановато нам, Иван Федорович, с морем расставаться, – обращается он к Мирскому.

– Рано не рано, а вот эти молодцы подпирают! – кивает адмирал на Кострова, – и мы становимся плотиной на их стремительном пути. Диалектика, Юлий Оскарович...

– Ну ничего, Иван Федорович, сдадите портфель здесь, приходите к нам, в «рыбкину контору». Подыщем вам работу, если не на море, так возле него. Дела мы теперь такие заворачиваем, что опытные кадры нам нужны позарез!

Чувствуется, что Котс не зря получил Героя. Он просто-таки влюблен в свою новую профессию. Да и должность его – капитан-наставник – звучит не менее солидно, чем контр-адмирал.

Беседа двух ветеранов подводного флота длится долго. Костров уже начинает чувствовать себя здесь третьим лишним.

– Заговорил я вас, Иван Федорович, – первым спохватывается Котс. – Совсем забыл, что вы-то не в отпуске. Ну что ж, очень рад был с вами повидаться, вспомнить молодость нашу тревожную... Не смею больше занимать ваше время. Последняя просьба: позвольте мне посмотреть одну из ваших подводных лодок. Хочется узнать, какими они стали.

– С удовольствием, Юлий Оскарович. Вот, пожалуйста, – к вашим услугам новый командир, известный вам капитан третьего ранга Костров.

– Значит, поменяемся ролями, крестник? – с улыбкой глядит Котс на Кострова. – Представь себе, что я – пришедший к тебе на корабль зеленый лейтенант.

– Постараюсь, товарищ командир, хотя сделать это мне будет нелегко! – в тон ему отвечает Костров. И чувствует – Котсу очень понравилось, что к нему обратились так же, как много лет назад.

Они подходят к причалу, где вторым корпусом стоит «тридцатка». Вахтенный у трапа отдает им честь, и Котс тоже берет под козырек своей невоенной фуражки.

– Нагибаться вы не разучились? – спрашивает его Костров. – Лодки до сих пор еще не рассчитаны на ваши габариты!

– Ничего, синяки и шишки на мне по-прежнему долго не держатся, – отшучивается Котс.

Но в отсеках он становится серьезным и, слушая объяснения Кострова, только покачивает головой. Сложнейшее навигационное оборудование и электронно-вычислительные приборы производят на него огромное впечатление.

– Да, такое моему поколению командиров было бы не по плечу, – задумчиво произносит он.

– Не скромничайте, Юлий Оскарович, – говорит ему Костров. – Вам немного подучиться – и вы бы флотом командовать смогли!

– Разве что рыболовным, – принимает его комплимент Коте. – Для такой техники и ребята нужны смышленые, – замечает он немного погодя, с любопытством поглядывая на работающих возле пультов старшин и матросов.

– Они такие и есть, – не без гордости отвечает Костров. – Кое в чем даже инженерам нос утрут!

Через пару часов Костров провожает Котса на автобусную остановку. У того в кармане билет на поезд, и, к огорчению своего бывшего ученика, капитан-наставник не может задержаться даже на один вечер.

– Ну, а личные дела у тебя, Шура, каковы? Какую кралю ты осчастливил?

– Никто за меня не пошел, Юлий Оскарович, – усмехается Костров.

– Значит, бобылем живешь. Невеселоѳ это дело, милый мой, по себе знаю...

– Да, веселого мало, – соглашается Костров.

Из записок Кострова

Пришла бумага, подытожившая долгую жизнь нашего корабля. Решением государственной комиссии он списывался на слом. Ему оставалось последнее плавание к ковшу разделочной мастерской, после чего он переименовывался в «разоружаемый объект».

В кают-компании не стало слышно смешков и шуток, совсем как в доме, где лежит умирающий. Зато началось паломничество с других лодок, и вовсе не за тем, чтобы выразить соболезнование. Многим хотелось разжиться у нас дефицитной запчастью.

Котс осунулся и совсем перестал улыбаться. Мы сочувствовали: ведь с кораблем у него были связаны лучшие годы жизни. Можно сказать, каждая палубная заклепка обласкана теплом его рук. А новой лодки ему наверняка не дадут, настало время дипломированных командиров. Видимо, предложат какую-нибудь должностишку на берегу.

Расхватывали не только запасные части, помаленьку расформировывали экипаж. Забрали старпома, следом за ним – командира минно-торпедной боевой части. На это место приказом назначили меня. Неожиданное повышение вовсе не радовало. Не велика честь стать калифом на час.

Скрепя сердце занимался я бумажной волокитой, составляя бесчисленное количество актов и протоколов. Ликвидация большого минно-торпедного хозяйства была нелегким делом.

Рассчитавшись с береговой базой, мы перевели крейсер к месту последней стоянки. Мы долго шли на буксире, и, возможно, у многих на берегу дрогнуло сердце при виде этой скорбной картины. Обшарпанный и накренившийся подводный крейсер понуро плелся за своим поводырем, словно хотел протянуть последние часы на плаву.

Неуютный, захламленный причал разделочной мастерской в обиходе называли корабельным кладбищем. На холодном равнодушном бетоне там и сям валялись останки судов. Жалко торчали в стороны скрученные ребра шпангоутов, а кабели и трубы походили на внутренности.

Когда мастеровые приняли у нас лодку, команду в последний раз выстроили на кормовой палубе. Котс самолично стал к флагу. Едва поползло вниз бело-голубое полотнище, старый корабль тоскливо закричал сиплым голосом электрической сирены.

У каждого из нас запершило в горле. А командир, опустившись на колено, поцеловал любовно начищенную, сверкающую медь флагштока.

Я знал, что корабли не умирают. Их названия присваиваются новым крейсерам, эсминцам и подводным лодкам. И все-таки было грустно расставаться со своим одряхлевшим, но гордым ветераном.

Уже сойдя на причал, Котс медленно прошелся вдоль корпуса лодки, словно хотел запечатлеть в памяти каждую вмятину, потом достал из брючного кармана штамп и, широко размахнувшись, швырнул его в бухту. Наша войсковая часть перестала существовать. Все члены экипажа уже имели новые назначения. Котс уходил начальником базового арсенала, а я назначен на равноценную должность: помощником командира средней лодки. Вот тут-то я оценил благородный по отношению ко мне шаг своего командира. Это был для меня прямо-таки космический взлет.

Мне предстояла дальняя дорога. «Эска» моя проходила модернизацию, но после должна была возвратиться в эти места.

– Везет же тебе, Сандро! – позавидовал Вадим Мошковцев. – Целый год будешь жить в стольном городе. Рестораны, шикарные девочки – блеск! Да и должностишку ты себе отхватил приличную.

– Не знаю только, удержусь ли на ней, – опасливо покачал я головой.

– Тю, санкта симплицитас – святая простота! – хохотнул Вадим. – Командовать всегда легче, чем подчиняться.

Вадим помогал мне собирать чемоданы.

– Послушай, Сандро, – ухмыльнувшись, сказал он. – Передал бы ты мне Светку по доверенности. Год она тебя ждать не станет, а у меня давно на нее зуб горит. Пора сухопарой Катюхе отвод давать...

Резким движением я вырвал из его рук чемодан.

– Ну-ка, мотай отсюда! – скрипнув зубами, сказал я.

– Ты что, опупел? – попятился он.

– Катись, тебе говорят! – с усилием выдавил я, стискивая пальцы в кулак.

– Сопляк. Деревенщина неотесанная, – пробормотал он возле двери.

Перед отъездом я навестил Котса на новом месте. Он мрачно восседал за столом своего кабинета и сердито терзал большущими руками толстые тома формуляров.

– Здравствуй, Костров, – приветствовал он меня. – Заходи, полюбуйся, чем занимается твой командир. Эх, не думал, не гадал, что так бесславно закончится моя карьера. Смолоду дураком был – не учился, слишком крепко к мостику прилип... Рассказывай, зачем пришел.

– Проститься с вами, Юлий Оскарович. Еду к новому месту службы.

– Счастливого пути, лейтенант. Семь футов тебе под киль, – поднялся он из-за стола. – Если помнишь какие обиды, прости старика. Грубоват я бывал, верно, но ведь для пользы дела...

– Что вы, товарищ командир! – торопливо вмешался я. – Какие могут быть обиды!

– Не принято вроде в глаза говорить, – улыбнулся Котс, подходя ко мне ближе, – но, думаю, хороший из тебя получится моряк, Костров. Если, – хитровато прищурился он, – если учиться будешь и раньше времени спесью башку не забьешь!

Не знал я тогда, прощаясь с командиром, что не скоро приведется нам с ним встретиться. Не сумел пересилить себя старый моряк. Вскоре после моего отъезда капитан второго ранга Котс уволился в запас и подался на родину– в Эстонию. Позднее прочитал я в газете, что стал он капитан-директором рыболовного траулера.

И вообще немало событий произошло за год моего отсутствия. Перевелся на запад Вадим Мошковцев, а Светлана вышла замуж за молодого техника-рыбовода и, вопреки своему утверждению, стала хорошей женой.

А потом были еще четыре трудных помощничьих года, затем передышка – учеба на командирских классах в Ленинграде, а по окончании – еще более хлопотная должность старшего помощника командира.

Однажды, когда моя лодка только что ошвартовалась к причалу, меня усадили в кабину газика и отвезли в зеленый дом на набережной.

– Костров? – спросил меня один из кадровых «богов», невысокий плотный каперанг со значком «За дальний поход» на тужурке. – Бери стул, присаживайся. Хотя разговор будет недолгим. Выдвигаем тебя в командиры новейшей лодки. Согласен?

– Куда же? – помедлив, спросил я.

– Ну какая тебе разница?! – громко хохотнул кадровик. – Ты же холостяк, с женой советоваться тебе не надо!

– Мне вовсе не безразлично, на каком флоте служить,

– Боишься, что разлучим тебя с океаном? – понимающе прищурился капитан первого ранга. – Напрасно. Флот наш теперь весь океанский, где бы твоя лодка ни базировалась, плавать придется на всех широтах!