Текст книги "Молчаливое море"

Автор книги: Александр Плотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава 13

«Что же такое морские традиции? По-моему, это золотые крупицы многолетнего опыта, остающиеся в наследство новым поколениям. Традиционно, к примеру, моряку быть храбрым.

 
Прославлена морская форма
В жестоких битвах трех веков,
Враги недаром «смертью черной»
Прозвали русских моряков.
 

Традиции непрерывно складываются на каждом корабле, в каждом соединении. А мы – первый экипаж «тридцатки», и от нас во многом зависит, каким будет ее послужной список...»

– Олесь Владимирыч, – смущенно улыбаясь, спрашивает комендантша. – Чего это вы наобещали моему Одежке? Он вас уже третье воскресенье в гости ждет.

– Я? Наобещал? – растерянно переспрашивает Костров.

«А ведь на самом деле, я говорил что-то подобное, и мальчик все принял всерьез»,– припоминает он.

– И вообще вы балуете моего сына. Игрушек ему накупили, конфет. У нас в семье такого не заведено! – шутливо грозит она пальцем.

– Извините, Алена Григорьевна, не знал, – разводит руками Костров.

– Олежка очень любил отца, – вздыхает его собеседница.– Теперь вот и тянется к морской форме.

– Он в детском саду?

– Как раз вот и нет. Занедужил, дома сидит. Он у меня второй год ангинами мучается. Врачи говорят, надо гланды удалить, а мне жалко его. Пусть хоть немного подрастет.

– Знаете, Алена Григорьевна, а я действительно ему обещал. Вы не будете возражать, если я его сегодня навещу?

– Отчего? Будьте ласка, коли желаете...

Олег встречает гостя восторженными воплями.

– Дядя Саша пришел! Дядя Саша пришел! – подпрыгивая на кровати, повторяет он. И тут же бросается к зеркалу – примерять подаренную Костровым офицерскую пилотку.

– Ты чего это заказаковал? Кыш в постель! – прикрикивает на него мать.

Сама она суетливо мечется по комнатке, поправляя скатерти и занавески.

– Да вы сидайте, Олесь Владимирович! – наконец спохватывается смущенная женщина.

Костров тоже чувствует себя неловко, особенно оттого, что в прихожей коммунальной квартиры встретился с соседями комендантши. На туалетном столике он видит фотографию в мельхиоровой рамке. Скуластое улыбающееся лицо. Из-под флотской фуражки выбивается непокорный чуб. Верно, это и есть мичман Стороженко, без которого осиротело это жилье. И Кострову становится вдвойне неловко, словно он посягнул на законные права этого человека.

– Чем же мне вас угостить? – спрашивает хозяйка.

– Не беспокойтесь, Алена Григорьевна, – говорит ей Костров. – Я скоро пойду.

– Нет уж, так я вас не отпущу!

Она быстро собирает на стол. Среди солений и варений на нем красуется пузатый графинчик с вином.

– Как говорится, чем богаты, тем и рады. Вино тоже своего производства, – говорит хозяйка, наливая бокалы. – По рецепту Ивана Тарасовича, – кивает она головой на фотографию. – Он у нас сам не пил, а друзей угостить любил...

Наступает неловкая пауза. Чтобы разрядить ее, хозяйка наливает по второй и грустно улыбается...

– Вы не представляете, как подрубило меня это несчастье... Была первой модницей в гарнизоне, а теперь вот... – расправляет она на коленях застиранное платье.– А для кого мне наряжаться?

– Рано вы в монашки записываетесь, Алена Григорьевна, – еще больше смущается Костров. – Вы же молодая и красивая женщина.

– Была молодой, была красивой... Да короткие для моей красоты сроки – двадцать пять рокив...

– А что же тогда мне говорить? Ведь мне уже тридцать два, – улыбается Костров.

– С виду вы моложе меня. Верно, вас судьба миловала.

– Миловала, да не очень...

– Что-то мы грустные речи ведем. Давайте еще выпьем, чтоб соседям не журилось!

– Дядя Саша! – подает голос занятый игрушками Олег. – Вы мастер спорта?

– Нет, я не спортсмен.

– А мой папа был мастер спорта и чемпион флота!

– Я знаю, Олежек.

– Мы с Иваном ни одного отпуска дома не сидели, – рассказывает хозяйка. – Рюкзак за плечи – и в горы. Весь Кавказ облазили, все Закарпатье. Он меня и в спорт затянул. Начала с физзарядки по утрам, а закончила первым спринтерским разрядом...

– Дядя Саша! – вновь слышен голос Олега. – Чего вы все с мамой разговариваете, поиграйте же со мной!

Из записок Кострова

Конец ноября принес в «семейную» базу настоящую зиму, оказавшуюся еще лютей сибирской. Звонкие костровские морозы я, бывало, переносил играючи, редко треух нахлобучивал до ушей. А к здешним промозглым ветрам долго не мог приноровиться, они гнули меня в три погибели и насквозь прошивали суконную шинель.

Первого декабря разыгралась сырая пурга. Честное слово, я, коренной таежник, не предполагал, что могут быть такие сугробы, когда двухэтажные казармы заметает под крыши!

Едва унялась пурга, как в базе начался «метрострой». От здания к зданию натянули канаты и вдоль них стали пробивать в снегу туннели. А еще через пару дней весь этот труд египетский пошел насмарку. Подул южный ветер, и прямо на глазах съежились и осели белые барханы.

Зимой подводные лодки возвращались с океана похожими на доисторических чудищ. От ватерлиний до мостиков их покрывали ледяные панцири, а сетепрорезатели на форштевнях превращались в диковинные бивни.

Едва такой динозавр ошвартовывался у стенки, как на него наваливалась «банно-прачечная» команда. Трое здоровяков-матросов обдавали лодочные бока крутым кипятком из пожарных брандспойтов. Под горячими струями лед мигом покрывался сизой пленкой, трещины молниями разбегались по его поверхности, и ноздреватые пласты с грохотом обваливались.

Многие лодки были почтенными старушками, отпраздновавшими серебряные юбилеи. Хлопот они доставляли немало, но команды любили своих латаных русалок. Такова уж особенность мужской натуры: в старом привычном костюме всегда кажется удобнее, чем в самом моднящем новом.

Хотя боевая подготовка в зимний период значительно свертывалась, лодкам частенько приходилось сталкиваться лицом к лицу с беснующейся стихией. В одну из ночей и наш экипаж подняли по боевой тревоге. Я замешкался в каюте и на лодку прибежал последним, схлопотав хлесткую реплику командира:

– Дай, боже, нам такой же крепкий сон, как детям и праведникам!

В моем минном отсеке было слышно, как рядом с нашим минзагом сопел, разводя пары, ледокольный буксир. «Будут выводить на чистую воду», – сообразил я, и это не было каламбуром. Бухту покрывал лед полуметровой толщины.

Приняв доклады о готовности к походу, Котс собрал офицеров в центральном посту.

– За Итурупом угодила в тайфун девяностая «щука», – без предисловий объявил командир. – Связь с ней потеряна, вероятно, имеются повреждения. Мы идем на помощь. Командирам боевых частей еще раз проверить механизмы. Тайфун вам не фунт изюму. Понятно? Теперь по местам, и чтобы все было в ажуре!

Через час мы двинулись. Впереди с хряпом крушил лед буксир, оставляя за собой зеленое разводье. Крупные обломки льдин скрежетали по нашим бортам.

– Боцман! – сердито крикнул с мостика Котс. – Мух ловите? Отталкивайте льдины! Не хватало продырявить цистерну в трех шагах от дома, – проворчал командир, кладя на место мегафон.

Чистая вода оказалась невдалеке. Вскоре мы сначала услышали, а потом увидели, как впереди вздыбливается горбами и лопается подмытый лед. Это океанский накат поднимал его на своей могучей спине.

– Утром обошлись бы без ледокола, – вслух высказал свои мысли командир.

Волны приняли нас сразу за ледяной кромкой. Они забавлялись с лодкой, словно кошки с мышью: то подбрасывали и подхватывали ее на лету, то вдруг расступались, и лодка по самый мостик врезалась в кипящий водоворот.

Океан походил на бескрайнюю холмистую равнину, выбеленную первым снегом. Только холмы на этой равнине не стояли на месте, а не спеша катились от горизонта. Ветер растрепывал их пологие макушки, учиняя пенную пургу.

Чем дальше отходили мы от берега, тем сильнее становилась качка. Волны уже не наскакивали ошалелыми дворнягами, теперь они чинно подкатывали к «Ленинцу», заступая дорогу и закрывая полнеба. Упрямый корабль, кряхтя, задирал нос и бесстрашно карабкался наверх, чтобы минуту спустя стремительно скатиться навстречу следующему валу.

От бесконечных взлетов и падений чугунела голова, сбивались в комок и теснили дыхание внутренности. Перегнувшись через буртик мостика, я отдал первую дань Нептуну. Когда поднял бледное, в холодном поту лицо, встретился с ободряющим взглядом Котса. «Держись, самый младший!» – говорили его глаза.

Вахта сменялась каждый час. Больше трудно было выдержать в этом бурлящем, вымораживающем кровь котле. Привязанный к переговорной трубе, я мигом оделся в ледяную кольчугу. Лишь чайник кипятку позволил распутать смерзшиеся веревки, чтобы привязать ими моего сменщика. А я быстро юркнул вниз, в блаженную теплоту отсека, разделся и забрался в постель под шерстяное одеяло. Но и лежать можно было, только пристегнувшись ремнями к дивану. И во сне я без конца проваливался в какие-то колодцы и ямы, поминутно просыпаясь с колотящимся сердцем. А через четыре часа меня снова вытянули наверх.

Двое суток океан не давал нам передышки. Но еще раньше я почувствовал, как просветлела моя голова, рассосался комок, застрявший в горле. Впервые после «разгрузочного» дня я с аппетитом уплел полную миску жаренных в сале макарон. Поднялось настроение, хотелось кричать, пересиливая шторм: «Будет буря – мы поспорим и помужествуем с ней!»

Восторг мой излился собственными стихами:

 
Старик океан проверяет нас крепко,
Удары волны – словно залпы орудий,
Но только подводная лодка – не щепка,
И ею командуют смелые люди!
 

Девяностую «щуку» мы нашли к исходу третьих суток. Сначала засекли ее работу на ультракоротких волнах. «Дрейфуем к югу, – сообщил Котсу ее командир. – Погнуты линии валов, потерян вертикальный руль». Далее шли координаты места аварийной лодки.

«Идем к вам. Корректируйте наш курс», – передал ответную радиограмму Котс.

– Пять суток отпуска тому, кто первым увидит «щуку»! – пообещал он вахтенным сигнальщикам.

Но первым лодку увидел я. Как синий айсберг, возникла она на крутой волне, вся окутанная серыми смерчами испарений.

– Справа тридцать, дистанция двадцать пять кабельтов! – радостно заорал я, вытягивая вперед руки. Посрамленные сигнальщики обиженно кусали губы.

– Браво, младший! Зрение у тебя в ажуре, – одобрительно сказал Котс, разворачивая лодку на курс сближения со «щукой». Вскоре она вздыбилась совсем невдалеке от нас.

Вся в ледяных сталактитах и сталагмитах, лодка и в самом деле напоминала айсберг. Особенно бросалась в глаза носовая пушка, обратившаяся в белого мамонта. Зато изодранный в клочья ходовой флаг не был приспущен. Все люди были живы.

– Буксир сможете принять? – крикнул в электромегафон Котс.

На обезображенной палубе «щуки» появились люди. Вызвали наверх и нашу швартовую команду.

– Осторожнее с тросами, помощник, – инструктировал офицера командир. – Людей привяжите к леерам. Да глядите, аккуратнее стреляйте из линемета, глаза друг другу не выжгите.

– Может, руками подадим бросательный, товарищ командир? – вставил словечко пожилой боцман.

Реактивный линемет мы получили совсем недавно взамен бросательного конца, живущего на флоте, вероятно, со времен Одиссея. Не только старые боцманы, но и некоторые командиры с опаской восприняли новшество.

– Руками вы не добросите, боцман, – сказал Котс.– Ветер отжимной, а близко подходить не станем.

– На «щуке»! – поднеся ко рту мегафон, крикнул он. – Сможете вытравить несколько смычек якорь-цепи? Надо бы закрепить их на буксирном тросе, чтобы амортизировали рывки!

Вскоре наш минзаг по-бурлацки натужно, спотыкаясь на волне, тянул буксир. Поврежденная лодка рыскала за его кормой из стороны в сторону, словно упрямая телка, грозя оборвать противно скрежещущий буксир. Он лопнул на подходе к базе, когда уже подоспело спасательное судно. Дальше «щуку» повело оно.

Обычным порядком лодку освободили от ледяных оков, и все ахнули, увидев, как искорежил ее надстройки тайфун. Носовую палубу срезало, как ножом, и скрутило в рулон, словно лист картона. Ударом страшенной силы стальную скатку вклинило под пушку, согнув коромыслом ее стомиллиметровый ствол. В обшивке легкого корпуса зияли рваные пробоины и вмятины.

Оба наших экипажа выстроили на причале. «Дед Мазай» – так шутливо прозвали горячего, но отходчивого комбрига – сказал проникновенную речь. Слушая его, и я чувствовал себя немножко героем.

Глава 14

«Мне кажется, я снова обманываю себя. Делаю вид, что хожу в гости к своему маленькому другу Олегу, а на самом деле меня влечет к его маме. Не оттого ли, что в ее характере я нахожу какое-то отдаленное сходство с Ольгиным? Ту же неуемную гордыню, стремление к независимости и полное пренебрежение к пересудам. А может быть, просто потому, что Елена красива. Когда я впервые увидел ее с прической и в элегантном костюме, то едва не ахнул от удивления...»

– Слушай, Владимирыч, – говорит Камеев, когда они вместе с Костровым возвращаются с инструктажа. – Единственное, о чем я тебя прошу, – пожалуйста, не выпендривайся. Не забывай, что тут Черное море, мили промеренные, гидрология темная...

Камеев должен подтвердить одну из труднейших задач курса – противолодочный поиск. В назначенном районе ему надо обнаружить, атаковать и уничтожить подводную лодку условного противника. Эта роль поручена «тридцатке».

– Хотите получить нас на блюдечке с голубой каемочкой? – улыбается Костров.

– Во всяком случае, я рассчитываю на дружескую помощь. Только не удружи так, как комдиву Вялкову. Тот удивляется, как это тебе удалось прорваться в район удара. Говорит: «Чую, смухлевал Костров, не иначе как вышел из заданного квадрата», – испытующе глядит на спутника Камеев.

– Пусть проверит мой навигационный журнал, кальку маневрирования.

– Все это верно, но Вялков знает, что журналы тоже люди пишут.

– Дело его, каждый волен думать о других все, что ему заблагорассудится,– уклоняется от разговора Костров.

«Тридцатка» первой снимается со швартовов. Костров шлет сопернику семафор с традиционным «ни пуха ни пера». «К черту»,– отвечает Камеев.

Погода не балует. Подсуропила все четыре удовольствия: ветер, волну, туман и дождь. Мыча сиреной, лодка вихляет боками, как форсистая девчонка, танцующая шейк. Верхняя вахта с нетерпением ждет команды о погружении.

Зато под водой сухо и тепло. Костров сбрасывает очугуневшие доспехи, отогревает млеющие конечности.

На самом малом ходу «тридцатка» подкрадывается к противолодочному рубежу. Костров представляет, что творится сейчас на главном командном посту у Камеева: отыскать лодку на глубине не легче, чем иголку в стоге сена.

– Шум винтов справа двадцать! – докладывают Кострову акустики. – Пеленг меняется на нос!

– Противник на курсе сближения! – уточняет из своей выгородки штурман Кириллов.

Не прозевали камеевские акустики, сумели установить контакт. Теперь Камееву надо занять правильную позицию залпа, и дело будет сделано. «Но это мы еще посмотрим», – самолюбиво думает Костров.

– Лево на борт! Оба мотора средний вперед!

Несколько крутых эволюций не приносят успеха. Цепко держат контакт камеевские акустики. Дистанция между лодками медленно, но верно сокращается.

«А что, если рискнуть на знаменитую котсовскую заднюю петлю?» – осеняет Кострова неожиданная мысль. Этот маневр неоднократно помогал «Ленинцу» уходить из-под самого носа поисковых групп. Правда, минзаг хорошо управлялся на заднем ходу, а у «тридцатки» высокая надстройка, создающая реверсивный выбрасывающий момент. «Эх, была не была!» – решается Костров.

– Штурман, сейчас станет жарко, – говорит он. – Справитесь?

– Все будет в ажуре, товарищ командир! – встряхивает чубом старший лейтенант.

«Откуда у него любимое Котсово словечко?» – удивляется Костров. Но тут же сосредоточивается на задуманном маневре.

– Стоп оба мотора! – командует он. – Боцман, приготовьтесь к заднему ходу. Оба малый назад!

Натужно вибрируют листы палубного настила. Лодка заметно сваливается на нос.

– Медленно всплываем, товарищ командир! – подает голос мичман Тятько.

«Вот будет опять шуму, если покажем рубку», – бьется в мозгу Кострова тревожная мысль.

– Принимать балласт в среднюю! Оба полный назад!

– Теряем глубину! – беспокоится боцман,

– Оторвались, товарищ командир! – высунувшись из выгородки, радостно кричит штурман. – Противник уходит в сторону!

«Порядок»,– удовлетворенно улыбается Костров. Можно стопорить ход. Потом развернуться на обратный курс – и поминай как звали...

– Стоп оба мотора! – Костров внимательно смотрит на притихший расчет главного командного поста и в ответных взглядах подчиненных видит откровенное восхищение.

– Гарно сманеврировали, товарищ командир. Мабудь расписались на воде, – уважительно произносит мичман Тятько. А старпом Левченко прячет одобрительную улыбку.

Тут только Костров вспоминает недавнее напутствие Камеева. Представляет, как тот сейчас раздосадован, как рвет и мечет в центральном посту. Рассказывали, что в гневе он необуздан и что однажды швырнул сапогом в боцмана, когда тот не удержал заданную глубину.

«Ну ничего, – думает Костров. – Это будет ему хорошим уроком. Пусть припомнит наш недавний разговор насчет шаблонов. Мало обнаружить лодку, надо суметь удержать контакт и завершить атаку».

В памяти Кострова невольно всплывают строки стихов средневекового поэта Ариосто:

 
Почетно в честном поединке
И победить, и мертвым пасть!
 

К удивлению окружающих, он произносит эти строки вслух.

Из записок Кострова

Долго еще находился я под впечатлением тайфуна. Ночью мне снились огромные водяные горы, грязно-зеленые, с белесыми прожилками пены. Шипя, как десять паровозов, они катились на лодку, а я с холодеющим сердцем метался по мостику, ища спасения. Но мокрые щупальца находили меня в самом укромном местечке, скручивали и волокли в пучину. Только я не успевал испытать загадочной иллюзии собственной гибели: каждый раз чудесным образом приходило избавление. Кто-то бросал мне пробковый нагрудник, а следом пеньковый конец, н на нем меня поднимали на палубу. Чаще всего моим спасителем оказывалась почему-то Оля...

Пробуждаясь, я четко, до малейших подробностей, помнил эти свои сны. Вероятно, их навевал страх, который я сумел побороть наяву, но он засел где-то в запоминающих клетках моего мозга. Я тогда еще не знал, что после мне не раз еще будет страшно, что в этом умении побеждать страх скрыта частица морской романтики.

Разумеется, я никому не рассказывал о своих ночных кошмарах, даже своему новому приятелю Вадиму Мошковцеву. Разве можно делиться с кем-то своими слабостями?

Вадим был старшим лейтенантом и занимал должность помощника командира плавающей базы «Неман», которая серой скалой возвышалась над причалом. Подводные лодки жались к ее бокам, как доверчивые телята к матке.

Тремя годами раньше меня Вадим закончил училище, но до сих пор одевался по последней ленинградской моде. Этим он выгодно отличался от некоторых здешних офицеров, которые считали чуть ли не шиком засаленные кителя и пузыри на коленях. Чем меньше, мол, заботится человек о своей внешности, тем богаче его внутреннее содержание! И к тому же Невского проспекта здесь нет, Большого театра тоже...

Вскоре после нашего знакомства Вадим придирчиво перешерстил мой гардероб.

– Укороти и заузь брюки, – приказал он. – Фуражку подпружинь, чтобы не смахивала на камилавку. Сведу тебя в поселок к одному мастеровому. Сделает все как надо и недорого возьмет. И следи за своей речью, старик. Мы не крючники, а морские офицеры.

Одной из служебных обязанностей Вадима было размещение по каютам плавбазы лодочного и штабного начальства. Его такту и умению улаживать конфликты мог бы позавидовать администратор столичной гостиницы.

– Сегодня флагштура с механиком мирил! – со смехом рассказывал Вадим. – Оба претендовали на верхний ярус. Тогда я флагштуру тихонько шепнул, что там рядом проходит канализационная труба. Он с радостью пошел вниз, да еще благодарил меня за внимание! А флагмех на такую липу ни за что бы не клюнул.

Я не понимал, почему мой командир недолюбливает старшего лейтенанта Мошковцева.

– Что-то этот фазанок зачастил к вам, Костров? – спросил меня однажды Котс.

– Он мой товарищ, – ответил я.

– Да? – неопределенно хмыкнул командир, смерив меня непонятным взглядом. Отвернулся и засвистал какой-то мотивчик.

В этот же день он добавил мне еще одну обязанность: заведовать корабельной киноустановкой.

Со списком нужных лент я отправился на флотскую кинобазу. Мою заявку встретили там дружным смехом, а заливистее других хохотал сам начальник – сухопарый, жилистый капитан с полным ртом золотых коронок.

– Ты, дорогой, думаешь, у меня здесь Голливуд? – откашлявшись, спросил он. – Да этих картин, что ты тут написал, мы и в глаза не видели!

– Они же давным-давно идут на экранах страны...

– В Москве? Может быть. А к нам приходи за ними годика через два, не раньше. Пока вот бери, что есть: «Пограничников», «Богатую невесту», «Праздник святого Йоргена» – звуковой вариант...

– Их снимали еще до моего рождения, – хмуро проворчал я.

– Ишь ты какой остряк! Тогда садись на мое место и звони прямо министру культуры! Может, тебе будут присылать прямо с киностудии!

Видя мою недовольную мину, он повернулся к своим собеседникам:

– Вот так всегда: вынь им и подай! А где взять, это их не интересует. Вот когда я еще базовым клубом заведовал, приходилось мне комплектовать корабельные библиотеки. Так что вы думаете? Каждый библиотекарь требовал «Декамерона»!

Я не имел желания узнавать, чем заведовал балагур-капитан до базового клуба, поэтому попросил:

– Отметьте в заявке то, что есть у вас, и я пойду получать.

После я узнал, что фамилия начальника кинобазы – Сиротинский, а прозвище – «блуждающий капитан». Это потому, что не задерживался он подолгу на одном месте. В гарнизоне о нем ходило множество притч, и, как мне думается, с собственного его благословения. Мне их часто рассказывал Мошковцев:

– Сандро, еще одна история из жизни служителей муз! Встает как-то поутру капитан Сиротинский с головной болью. Вызывает рассыльного. «Слушай, голубчик, – ему говорит. – Слетал бы ты в аптеку, взял чего-нибудь от головы». – «Понял, товарищ капитан! А чего купить: пирамидону или пургену?» – «А что угодно, лишь бы полегчало...» Рассыльный одна нога здесь, другая там. Обернулся мигом. «Заперта аптека, товарищ капитан, – докладывает, – но лекарства я вам принес. Самого верного – бутылку жигулевского пива!»

Но вскоре мне стало не до шуток. Внезапно замолчала Оля. Она и раньше не баловала меня своим вниманием, писала на одной стороне тетрадного листка, а то и вовсе несколько строк на ярлыке от молочной фляги: жива, здорова, люблю, целую.

Ясность внесла мама. Она сообщила, что нежданно-негаданно свалилось на Олину голову новое несчастье: мать ее, Акулину, разбил паралич. В одночасье, хмельную, возле чужого подворья. Больную возили в районную клинику, но и там ей не сумели ничем помочь, онемела у нее вся правая половина тела. Знать, навсегда отплясалась и отпелась беззаботная бражница Акулина Лапина. Только почему не поделилась Оля горем своим со мной? Или я не самый близкий ей человек?