Текст книги "Тревожные галсы"
Автор книги: Александр Золототрубов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
– Можно и полегче. Я вас понял. Можно и полегче, – вновь повторил капитан-лейтенант. Он как-то неловко взялся за околыш фуражки, потом опустил руку. – Товарищ командир, – сказал он, заикаясь, – я виноват, но... – И умолк.
Скляров пристально смотрел на него, казалось, он раньше никогда не видел Кесарева и теперь старался разглядеть и запомнить все черточки на его лице.
– Что еще?
Кесарев разжал губы:
– В ту минуту я растерялся, но все же бросил ему спасательный круг... Я...
– Идите! – резко сказал Скляров.
Кесарев молча шагнул к трапу, но тут же застыл на месте, опечаленно взглянул на командира, хотел что-то сказать, но махнул, рукой.
Всю эту сцену наблюдал замполит. Пока капитан 2 ранга отчитывал Кесарева, Леденев молчал: он прекрасно понимал состояние командира. Но теперь он сказал:
– Грубовато, Павел Сергеевич. Ты обозлил человека...
– Может, мне извиниться перед ним? – Лицо Склярова покраснело. – Грубовато... Ну и сказал, комиссар. Так ведь задачу мы сорвали! В бою – это потери сотни жизней людей.
– Не надо громких слов, я их не люблю, – возразил Леденев.. – С подчиненными по-душевному старайся говорить, тогда они горы могут свернуть. А ты рубишь сплеча. Негоже так. Сам же говорил, что теплота к людям – что луч солнца!..
Скляров промолчал. Он мучительно размышлял над происшедшим. Он еще не знал, что предпринять, как доложить адмиралу. Боялся, что корабль отзовут с учений. Нет, надо что-то делать. Но что?
– Товарищ командир, разрешите?
Это корабельный доктор. Лицо у него заметно побледнело, нос заострился, по всему было видно, что волновался. Он доложил о том, что матрос Черняк сильно ушиб голову, ему нужна квалифицированная помощь. И как можно скорее. До базы он продержался на уколах, а там – сразу же в госпиталь.
– Вы слышите? – Скляров кивнул замполиту. – Вот вам и по-душевному... – Он с минуту подумал, потом взял листок бумаги и, нагнувшись к столику, стал писать донесение. Вызвав на мостик Грачева, вручил ему радиограмму.
– Срочно. В штаб, лично Журавлеву. И будьте в радиорубке, пока не поступит ответ.
Грачев вихрем скатился по трапу.
Корабль мерно покачивался на тяжелых волнах. По-прежнему море темное; черное, в тучах, небо, устало мерцавший огонь маяка – все это настораживало, заставляло забывать, чем живешь на берегу. Леденев осторожно спросил:
– Что собираешься делать с Кесаревым?
Скляров едва не выругался. «И чего ты, комиссар, так о нем печешься? Лучше бы научил его критически относиться к себе. Да и время ли сейчас думать о Кесареве? С минуты на минуту я жду решения адмирала, А ты тут со своим Кесаревым...» А вслух сказал твердо:
– Уберу его с корабля.
– Уберу, как будто Кесарев вещь, – раздумчиво возразил Леденев, – тут все взвесить надо...
– Все взвесил и решение принял.
– Как командир. А как коммунист?
Скляров сухо заметил:
– Чую, к чему клонишь: мол, Кесарев – лучший на флоте минер и этот его промах случайный. Ведь так?
– Не угадал, Павел Сергеевич, – Леденев вдруг засмеялся. – Я знаешь, что вспомнил? Как ты меня принял на корабль. Ну, думаю, Чапаев, и все. А?..
Скляров хмыкнул. В тот день в штабе флота на совещании командиров кораблей командующий похвалил его, сказав, что «Бодрый» находится в надежных руках. Склярову было приятно услышать такое, и, конечно же, вернулся он на корабль в прекрасном настроении. Едва в каюте снял тужурку, как дежурный офицер доложил, что на корабль прибыл новый замполит.
– Проводите его ко мне...
«Поглядим, что за птица, – подумал Скляров, надевая тужурку. – Мне нужен орел, а не пташка».
Капитан 3 ранга Леденев, войдя в каюту, представился командиру. Он успел заметить, что Скляров сидел в кресле веселый, с румяным лицом. Впечатление такое, будто ему только сейчас орден вручили.
– Садись, замполит, – Скляров дотянулся к столу, взял папиросы. – Куришь? Нет, да? Молодец. А я вот не могу бросить. Курево успокаивает, особенно в море... Значит, из академии?
– Прямым курсом на «Бодрый», – улыбнулся Леденев.
– Сам попросился?
– Нет, направили сюда, – помолчав, Леденев добавил: – Я никогда сам не прошусь. Куда пошлют...
– А ты, :замполит, скромный, – засмеялся Скляров. – Думаешь, и я такой? Дудки! Я за свое дело, за свои мечты драться буду. Думаете, мне на блюдечке преподнесли корабль, дескать, берите, Павел Сергеевич, «Бодрый» в руки и командуйте. Нет, на блюдечке мне его не дали. Я боролся за то, чтобы стать командиром. Я просил дать мне корабль. И мне его дали. А по-твоему выходит, мне следовало ждать, куда пошлют. Нет, замполит, тут должна быть честная борьба.
– Ну, а если бы не дали корабль, тогда как? – спросил Леденев, и на его лице появилась улыбка. – Пошел бы просить командующего?
Улыбка на лице Склярова угасла.
– Никогда. Должность дают по заслугам.
– И я о том толкую – по заслугам, – весело сказал Леденев. – А какие у меня были заслуги, когда я только закончил академию? Потому и пошел туда, куда послали. Но о «Бодром» я много слышал и рад, что попал на ваш корабль. Как тут у вас, а?
Скляров улыбнулся, обнажив крупные, белые, как морская пена, зубы.
– Кинофильм «Чапаев» видел? Так вот я Чапаев, но без Фурманова. Понял? Мой замполит ушел на крейсер. Один я... А теперь вот ты пришел. Как плечи у меня, широкие?
– По-моему, да. А что?
– Вот на них, – Скляров качнул плечами, – сидит весь корабль. Все, что тут есть, на моих плечах. Вот и ты теперь тоже на моих плечах.
– Тяжко, товарищ командир? – с иронией спросил Леденев, но Скляров этого не заметил.
– А то как думаешь? За всех в ответе. Это как у отца – сколько есть детей, все ему до боли дороги, частицы его самого. И мне люди дороги, как эти вот пальцы на руках – один потеряешь, и всей руке больно.
Леденев не взглянул на него, он смотрел в иллюминатор, откуда доносился шум морского прибоя и крик чаек. Он думал о чем-то своем, и это не ускользнуло от глаз командира.
– Чего загрустил, замполит? – Скляров посмотрел на него в упор. – Ты не стесняйся, я комиссара своего, хотя ты пока и не Фурманов, выслушаю. Так что мучит?
Леденев признался, что беспокоит его семья. Уехал он на Север один, а жену с двумя детьми оставил у своей матери на Дону. Сыну десять лет, а дочурке четвертый год пошел.
– Не тоскуй, вот устроишься и бери их сюда. Школа тут рядом.
– С квартирой неувязка. Начальник политотдела говорит, что новый дом не скоро войдет в строй.
– Не горюй, что-нибудь придумаем. Я сам схожу к комбригу – «Бодрый» на хорошем счету, да и меня вроде по башке не бьют. Хвалят... Ну, это так, к слову. А сейчас пойдем, я покажу тебе каюту, представлю экипажу...
В кают-компании, собрав офицеров, Скляров сказал:
– Товарищи, теперь и у нас есть свой комиссар. Фамилия, правда, у него ледком отдает, но, я думаю, нас всех подкупит его сердечная теплота. Верно я говорю, Федор Васильевич?
– Не такой уж я холодный, – смутился замполит.
– Вот, вот, теплота к людям, что лучи солнца...
Теперь, когда прошло уже достаточно времени, Скляров убедился, что Леденев толковый замполит, «комиссар сердечный», как однажды он назвал его. Были у них и ссоры, взаимные обиды, но ни тот, ни другой не были злопамятны. Леденев ни в чем не уступал Склярову, принципиальный, никогда не кривил душой, говорил правду в глаза. Скляров нередко был упрям и то, что замполит критиковал его, порой, воспринимал как личную обиду. Вот и этот случай с Кесаревым. Скляров негодовал, его до боли душила обида, что по вине минеров корабль не выполнил задачу. Замполит переживал не меньше его, знал, что с него тоже будет немалый спрос, но в любом деле он старался найти непосредственного виновника, а уж потом принимать определенное решение. В данном случае виновником был Черняк, матрос неплохой, знающий свое дело, но в этот раз допустил лихость, которая дорого обошлась экипажу.
– За такое дело в годы войны Кесарев получил бы по первое число, – после некоторого молчания вновь заговорил Скляров.
Леденев согласился с ним, но тут же заметил:
– То война, Павел Сергеевич. Тогда мы жили по другим законам. В бою, может быть, корабль не стал бы возвращаться, чтобы выловить из воды матроса, спасти его. А в мирные дни мы не можем терять людей. Не имеем права. Плох тот командир, который выполнит задачу ценой чьей-то жизни...
– Это что, намек?
– А ты хорошенько подумай.
Скляров сухо заметил:
– Не забывай, что на корабле я командир.
– Как же, помню, – усмехнулся Леденев. – Не забыл, что ты – Чапаев, а я пока еще не комиссар Фурманов.
– Чего язвишь?
– Разве? Ты же сам так говорил.
– Шуток не понимаешь?
Скляров и сам уже понял, что излишне погорячился, но обида на Кесарева была столь глубокой, что и теперь он возражал.
– Может, ты и прав, Федор Васильевич, но Кесареву, это так не пройдет. Его люди подвели, и пусть он отвечает за них...
– Теплота к людям, что лучи солнца... – тихо сказал Леденев.
– Пожалуйста, не лови меня на словах, – рассердился Скляров. – Да, я говорил так, и не откажусь, но какая может быть теплота к Кесареву, если он не сумел обеспечить постановку мин? – Он передохнул: – Я ему всыплю. Ишь, черноглазый красавчик.
Леденев сердито заметил:
– Сам ты его расхолодил. Вот скажи, зачем перед выходом в море отпускал его в город? Ведь всем было запрещено сходить на берег? Ты сидел на корабле, я сидел, а он гулял. Где же твоя требовательность? Выходит, с изъянами она.
– Ты уж совсем нападаешь, – обиделся Скляров.
На мостик взбежал Грачев. Запыхавшись, он протянул командиру листок. Тот взял его, поднес к свету. Радиограмма была короткой:
«Возвращайтесь в базу. Журавлев».
– Комиссар, ты слышишь? – Скляров тронул Леденева за плечо. – Да, плохо у нас вышло. Прескверно...
Корабль взял курс в базу.
Скляров грустно размышлял о предстоящем разговоре с командующим. Видно, достанется ему... И заслуг тот никаких не вспомнит, и про лодку забудет, и про то, что засыпали «противника» глубинными бомбами. Нет, не вспомнит...
Светало. Заалел горизонт – откуда медленно выкатилось рыжее солнце. Вода стала бледно-розовой, над ней висела прозрачная, как вуаль, дымка. Проснулись чайки и бакланы. Они с криком парили над водой, высматривая рыбу, потом стремительно, словно в поцелуе, припадали к волнам и снова взмывали кверху.
Скляров запросил лазарет:
– Как Черняк?
– Спит, – ответил доктор. – Температура упала...
«А я-то перепугался, – вздохнул Скляров. – Теперь матросу легче, а мне по-прежнему тяжело. Дело сорвалось, зря пахали море. А вот как Кесарев... Что с ним делать?..»
– Товарищ командир, показались створные огни, – доложил вахтенный офицер.
8
«Бодрый» ошвартовался у пирса. Из-за высоких сопок выглянуло солнце, щедро брызнуло лучами. Вода стала бирюзовой, в бухте посветлело, будто раздвинулась она. Скляров подозвал старпома и распорядился объявить по кораблю приборку, а потом завтрак.
– Роберт Баянович, пока я схожу в штаб, вы подготовьте справку, почему корабль не выставил мины. Пишите все, как есть...
Скляров прошел на соседний пирс. Дежурный по бригаде сообщил, что завтра к девяти ноль-ноль ему и комбригу быть в штабе флота. Серебрякову уже сообщено в море, он прибудет на рассвете.
«Ну вот и закрутилось!» – вздохнул Скляров. По дороге ему повстречался капитан второго ранга Ромашов. Высокий, сероглазый, с улыбкой на лице, он твердой, уверенной походкой подошел к командиру «Бодрого», протянул ему свою длинную жилистую руку:
– Здорово, Паша! – Он прищурил глаза от солнца. – Ну, и задал ты мне работу!
Скляров удивленно вскинул на него глаза.
– Что имеешь в виду?
Тот усмехнулся, качнув широкими и покатыми плечами.
– А мины?.. Вот и пришлось мне их ставить. Но я доволен – экипаж работал отменно! Да, а что там у тебя?
– Кесарев меня подвел... – И Скляров рассказал, как все случилось.
– Во время постановки мин ты был на мостике, вот это и плохо, – сказал Ромашов. – В таких случаях я оставляю за себя старпома, а сам бегу на ют. Тут, знаешь, важно личное присутствие командира. Я ведь в прошлом сам был командиром минно-торпедной боевой части.
Помолчали. Потом вдруг Ромашов сказал:
– Отдай мне Кесарева, а? Ты же не ладишь с ним. А то мой минер уходит на учебу. Ну, согласен?
Скляров недоумевал, откуда ему знать, что он не ладит с Кесаревым? Скляров давно знал Ромашова, слыл тот в бригаде волевым, требовательным командиром, многие в глаза и за глаза хвалили его за то, что он любил свой корабль и все то, что с ним связано, было для него свято. Как-то на учении, наблюдая за действиями командира «Стремительного», внезапно и смело атаковавшего «противника», адмирал Журавлев воскликнул: «Молодцом! Почерк у него ромашовский». Услышав это, Скляров в душе огорчился – и за себя, и за свой корабль, и подумалось ему тогда, что для адмирала стиль работы Ромашова стал вроде эталона, и когда однажды зашел в кают-компании об этом разговор, он с иронией бросил:
– Всем нам надо учиться у Ромашова, если даже в походе он дал промашку...
Адмирал косо взглянул в его сторону, сухо заметил:
– Зависть, Павел Сергеевич, плохая черта командира, она что ржавчина ест душу.
Склярову в эту минуту было стыдно, но самолюбие его было задето, и он не смолчал, заметив, что неделю назад Ромашов не смог обнаружить подводную лодку. Кто это сделал? Акустики «Бодрого». Но адмирал сразу же сказал, что условия поиска лодки у Ромашова были весьма и весьма сложные, по существу, он решал две задачи – поразить ракетами «противника» и, если обнаружат лодку, атаковать ее глубинными бомбами. И что же? Ромашов сделал главное.
– А лодка, позвольте возразить, не на его совести, – заключил Журавлев.
«Ему не докажешь, он любит Ромашова», – подумал тогда Скляров, а вслух сказал:
– Может быть и так...
Адмирал дружелюбно заметил:
– Советую вам, Павел Сергеевич, побольше замечать соринок на своем корабле. А то иной раз вы не видите их даже у себя под ногами...
Это была хлесткая пощечина, которая больно обожгла Склярова. С тех пор он стал более сдержанно выражать свои мысли в присутствии адмирала.
– Журавлев совершенно не терпит критики, – сказал он как-то замполиту.
К его удивлению, Леденев с ним не согласился. Он сказал, что в каждом командире адмирал хочет видеть умного тактика, умеющего критически анализировать достигнутое экипажем.
– Знаешь, когда еще Журавлев командовал эсминцем, у него был такой случай. В шторм, в плохую видимость, корабль сбился с курса и чуть не угодил на мель. Штурмана отстранили от должности. А Журавлев пришел к командующему флотом и заявил, что виноват не штурман, а он, командир, поскольку в момент опасной ситуации находился на ходовом мостике. «Тогда я вас сниму с должности!» – сказал адмирал. А Журавлев не растерялся, спросил: «Когда прикажете сдать дела?» Вот он какой. Не из робких.
– Ну, и чем все это кончилось?
– Выговором Журавлеву. Командующий умел ценить волевых людей... Ну, так ты отдашь мне Кесарева? – вновь спросил Ромашов.
Лучи солнца пробились сквозь бурые тучи, осветили лицо командира «Бодрого». Оно было неприступным.
– Что, Кесарев сам просится к тебе?
– Нет, но зачем плавать с человеком, которого ты недолюбливаешь? Я тебя, Павел, не понимаю. Человек ты умный, а порой делаешь глупости...
Скляров смерил Ромашова презрительным взглядом.
– Ты, Ромашов, не бросайся словами, а то порой они что камни – сильно бьют. Глупости... Это какие же я делаю глупости?
– Будто не знаешь, – усмехнулся Ромашов. – Мичмана Морозова, акустика, где взял? У меня взял, когда я был в отпуске. Ты своего вырасти, из молодого специалиста сделай мастера. А ты моего забрал. Совестно, не правда ли?
– Не взял, а комбриг так сделал. Ты спроси у него, – Скляров отвернулся в сторону, дав понять Ромашову, что разговор окончен.
– Так как с Кесаревым? – язвительно усмехнулся Ромашов.
– Никого я тебе не дам, – резко бросил Скляров и, не пожав ему на прощание руку, торопливо зашагал на корабль.
Тут его ожидал Леденев. Был он в новенькой тужурке с орденами. Командир хмуро спросил:
– Куда так вырядился?
– Звонили из политотдела, едем к тралфлотовцам. Катер уже прибыл. Тебе бы тоже пора одеться.
Только сейчас Скляров вспомнил, что комсомольцы «Бодрого» сегодня встречаются с рыбаками тралового флота.
– Не могу я поехать, Федор Васильевич, – сказал он. – Ты уж сам... Возьми с собой Грачева, многие рыбаки знали его отца. Ну, а сам расскажешь о корабле... Не могу. Завтра совещание у командующего, надо серьезно подготовиться. И прошу тебя, не сердись. В другой раз обещаю быть на любой встрече. – Он добродушно толкнул замполита в плечо.
Обычно после швартовки корабля Скляров обходил боевые посты, беседовал с моряками. Сейчас же он задумчиво сидел в каюте. Не давало покоя то, что случилось в море. Как к этому отнесется командующий? В море ведь всякое бывает, хотя Скляров никогда не прятался за эту фразу. Он и теперь считал, что в случившемся есть и его вина: он командир, и если на корабле не сработал какой-нибудь механизм, значит, спрос в первую очередь с командира.
В иллюминатор тугими струями ворвался ветер, завертел шторы, наполнил каюту свежим, пахнущим морскими водорослями воздухом. Скляров сидел, словно не замечая этого.
В коридоре послышался голос старпома. Скляров хотел было окликнуть его, но тот сам постучался к нему.
– Легок на помине, Роберт Баянович, – добродушно сказал капитан второго ранга. – Справка готова?
Комаров протянул листок. Скляров быстро прочел справку, но его лицо не выражало удовлетворения. Командир не то что рассердился на старпома, он обиделся, да так, что чуть не выругался. Встал и заходил по каюте – так он делал всегда, если что-либо ему было не по душе. Гася в себе волнение, неторопливо, но твердо заговорил:
– Не то, Роберт Баянович. Не то, дорогой. Я же вас просил, как сделать? Ну скажите, зачем знать командующему флотом, сколько мин успел выставить корабль, какая была погода и прочее? Надо четко объяснить, почему мы не выполнили задачу, прямо указать, что командир минно-торпедной боевой части капитан-лейтенант Кесарев плохо подготовил людей. А вы все свели к промаху матроса.
Комаров тоже встал. Ему не понравился тон, которым заговорил командир.
– Я написал истину, все, как было, и не в моей натуре что-либо сочинять другое. Сказки хороши для детей, а мы люди почтенного возраста. Главное – человек-то живой остался, спасли его, выловили из воды. А вы, как мне кажется, готовы разорвать Кесарева на части. Это жестоко, – сухо добавил старпом. – Простите, Павел Сергеевич, но вы думаете только о себе.
– Я? – на скулах Склярова заиграли желваки. – Нет, Роберт Баянович, я болею не за себя. Я болею за родной корабль, за весь флот.
– Павел Сергеевич, флот это ведь не только вы, – возразил Комаров. – Это и Кесарев, и тот же матрос Черняк...
Слова старпома – «флот это не только вы» остудили пыл Склярова. Он словно бы растерялся, опустил голову, но тут же поднял ее. Бледнея от волнения и глядя в лицо старпома, он сказал:
– Да, конечно, флот это не только я. – Скляров провел рукой по выбритому подбородку и, размышляя, подошел ближе к старпому и вдруг спросил: – Вы коммунист?
На лице Комарова отразилось недоумение, но Скляров сделал вид, что не заметил этого. Будто невзначай обронил:
– Конечно же, коммунист...
– Не год, и не два, а уже десять лет, – подсказал старпом. – А что, собственно, вас волнует, Павел Сергеевич?
– А то, что Кесареву вы делаете медвежью услугу. Жалеете его. Очень мило с вашей стороны. Я требую, а вы... – он не договорил, взглянул на Комарова. – Вы расхолаживаете Кесарева... Вы-то хорошо знаете его?
Комаров сказал, что раньше служил с ним в дивизионе тральщиков. Кесарев – смелый, волевой человек. Однажды на рассвете корабль подсек тралом немецкую мину. Пять суток лежала она на берегу, никто не решался прикоснуться к ней. А надо было узнать ее конструкцию, чтобы с другими такими же минами успешно бороться.
– И тогда разоружить мину вызвался Кесарев, – вставил Скляров, и в его голосе прозвучала ирония.
– Представьте, вы угадали, Павел Сергеевич. Но вряд ли угадаете, чем все это кончилось для мичмана Кесарева.
– Чем же?
– Осколок в себе носит... – Комаров сделал паузу. – В минном деле он ювелир.
– Осколок в себе, да? – переспросил Скляров. – Может быть. Но я не хочу, чтобы он еще кровь пролил. А то ведь другой осколок может и жизни лишить.
Помолчали. Потом старпом вдруг сказал:
– Я вас прошу не трогать Кесарева. Он сейчас сам не свой...
– Почему?
– Жена от него уехала. Перед выходом в море. Бросила его и уехала. Я не знаю все в деталях, но он очень переживает. Я не смог сказать вам об этом раньше. Не успел. Он только с берега вернулся. Я отпускал его на час...
Скляров задумался. Чем провинился Кесарев, почему Наташа уехала? Знал он о том, что жили они дружно, правда, краем уха слышал от Петра Грачева, что дочь капитана «Горбуши» Вера раньше была его невестой, а потом они поссорились, и Кесарев женился на другой. Может быть, ревность Наташи? Вряд ли. Наташа – учительница, женщина, судя по отзывам директора школы, с которым Скляров был хорошо знаком, серьезная и душевная. Когда минувшим летом у одного из учеников тяжело заболела мать и ее положили в больницу, а муж-рыбак в это время находился в океане на промысле, мальчика она взяла к себе, и жил он у Кесаревых долго, пока не выздоровела мать. Да, Кесарев... Ох, как должно быть муторно сейчас у него на душе. Скляров это понимал, но мысль о том, что корабль не выставил мины, все еще держала его в напряжении.
– Ладно, Роберт Баянович, идите, а я еще поговорю с Кесаревым, – сказал Скляров.
У двери старпом задержался, спросил, как быть со справкой.
– Я сам... – Капитан второго ранга встал, закрыл броняшку иллюминатора.
Долго сидел задумавшись, потом вызвал к себе Кесарева.
– Садитесь, – мягко сказал он. – Сергей Петрович, в море я погорячился. Лишнего наговорил вам. Но и вы тоже... Скажите, в чем все-таки дело?
Кесарев молчал. Его рука, лежавшая на спинке стула чуть дрогнула, он так сжал пальцы, что они побелели.
– Понадеялся я на матроса. А как и что – не проверил. Вот и все.
– Ах вот как... – Скляров помолчал. – А Наташа что, уехала? – вдруг спросил он.
– Да, но... – Кесарев замялся. – Словом, мы поссорились. Я только из дому. Ее нет, она уехала. Кажется, совсем.
Воцарилось молчание. Наконец Скляров спросил, переходя на «ты».
– Обидел ее чем-то?
– Может, и обидел... – Кесареву не хотелось говорить о Наташе.
– Значит, не виноват? – в голосе Склярова прозвучала ирония, смешанная с горечью. – А ты знаешь, какие бывают заборы? – вдруг спросил он.
– А при чем тут заборы? – удивился Кесарев.
– Но все же?
– Ну, деревянные, металлические, у нас на родине возводят заборы из хвороста. А на юге делают из кизяка.
– А ты слышал о моральных заборах? – Лицо Склярова стало менять оттенок, оно зарумянилось. – Вот ты построил вокруг себя моральный забор и глядишь на все, что тебя окружает, через узкую щель, по принципу: моя хата с краю, ничего не знаю. У меня хорошо, а за забором хоть трава не расти. А кое-кто строит заборы из ковров, из мебели, из машин, из тряпок. Вот оно что, Кесарев. И у тебя есть забор. Но я не стану стучаться к тебе, ждать, когда ты калитку мне откроешь. Нет, не стану. Я – командир, и мне дано право отдавать приказ. Любой приказ... Да, Кесарев, ты возвел вокруг себя забор. Вот я и хочу разрушить его. И ты мне поможешь... Что, нет? Поможешь! Вот ты говоришь, матрос Черняк сам виноват, что свалился за борт. Формально – да. А по сути? Ты виноват в том, что он нарушил инструкцию. А я виноват в том, что у тебя распалась семья. Одна цепочка... Выпало звено – и нет цепочки. Ты понял?
Кесарев молчал.
Скляров встал, медленно прошелся по каюте, остановился у иллюминатора.
– Давно присматриваюсь к тебе, Сергей, и никак не пойму, что ты за человек. Смелости тебе как будто не занимать, профессия по душе, и к людям у тебя есть подход. А вот серьезности не хватает. Точнее – ответственности. То одно у минеров, то другое... А теперь еще повздорил с женой. Да, это тяжко, и, поверь, я отлично все понимаю. Но плохо, когда от твоего горя дело страдает. Ну вот скажи, что мне теперь докладывать командующему?
– Сами решайте, товарищ командир. Эх, – с горечью добавил Кесарев, – может, подпортило меня море, и теперь мне в тираж пора?
– Море не может подпортить. Оно, наоборот, порченых исправляет...
Скляров, однако, думал теперь уже не о минах, а о Наташе. Ему казалось, что в ее отъезде виноват Кесарев, он это чувствовал, но спросить как-то не решался. Наконец, Кесарев сам бросил ему ниточку.
– Я что, товарищ командир? Я люблю Наташу. Но она очень ревнивая... Вера, бывшая моя невеста, как-то пригласила меня в гости... На день рождения. А Наташа и заревновала. У меня, товарищ командир, сын растет, я понимаю, что такое супружеская верность, но я пошел к Вере. Она несчастная, Вера, муж у нее – дрянь...
– Эх, Сергей Павлович, слушаю я тебя, а у самого рука чешется, – сказал Скляров. – Дал бы я тебе по мягкому месту... Ты думаешь, легко Наташе было знать, что ты к Вере ходил? Муж у нее – дрянь. Откуда ты такое взял? – Капитан второго ранга посмотрел Кесареву в глаза. – Скажи, ты был у Веры только в день рождения?
Кесарев покраснел, глаза опустил.
«Эх ты, блудный кот, – усмехнулся в душе Скляров. – Вот оно, в чем дело... Думал обмануть Наташу, но сердце не обманешь, оно как тот компас... Ведь ты, Сергей, парень что надо, есть у тебя сын, такая красивая жена. Ну, зачем тебе еще Вера?» А вслух он сказал:
– Блудная она, Вера. Ты, Сергей, подумай. У тебя семья, сын растет. Подумай. Ты свое сердце да любовь отдай Наташе без остатка, а то счастья у тебя не будет. Тогда и море не будет тебе в тягость. Иди, подумай...
Кесарев ушел, а Скляров провел ладонями по усталому лицу, снова задумался. Да, море. Не может моряк жить без моря. Берег для него лишь временное пристанище. Но вот поход. Он длится сутками и месяцами, и уже начинается тоска по земле, по берегу. А там, на берегу, опять тоска – теперь по океану. Хочется скорее туда, где бьет в лицо волна, запекается соль на губах, а перед глазами тяжело ворочается океан, зловещий и бездонный.
Сотни и тысячи миль за кормой корабля. Штормы и ураганы. Штили и снежные заряды. Седое море Баренца и холодная Арктика. Тихий океан и штормовая Балтика... Где только не пересекались твои меридианы, Скляров?..
Поздно вечером в каюту к нему вошел замполит. Он был веселый, раскрасневшийся. Доложил, что вечер на судне прошел хорошо. Рыбаки остались довольны.
– А еще что? – спросил капитан 2 ранга.
– Видел начальника политотдела...
– Ну и как? – насторожился Скляров.
– Попрекнул нас, мол, как же это «Бодрый» не выполнил задачу. Или командир зазнался?
– Так и спросил?
– Так и спросил. – Леденев провел ладонью по лицу. – С Кесаревым говорил?
– С женой у него неладно. Уехала она...
Леденев долго молчал, раздумывал над случившимся. Все нити тянулись к Кесареву – это его вина, и как командира боевой части, и как коммуниста. Конечно, легче всего избавиться от Кесарева, списать его на берег, но замполит этого не одобрял, хотя не сказал еще своего слова. Он думал сейчас о Наташе.
– Куда уехала?
– К матери. Повздорили они, вот она и уехала. – Скляров с упреком добавил: – А ты, комиссар, и не знал, может, надо что-то предпринять? Да, неважные мы с тобой психологи, – добавил Скляров. – Проглядели человека...
В штаб флота Скляров пришел вместе с Серебряковым. Их пригласили в кабинет командующего. Адмирал подал ему руку, спросил:
– Павел Сергеевич, как самочувствие матроса? Его положили в госпиталь?
– Никак нет, товарищ адмирал. Дело идет на поправку.
– Ну вот, а я-то волновался за вас, – кивнул Склярову адмирал Рудин.
Совещание открыл начальник штаба адмирал Журавлев.
– Товарищи, мы собрались сюда для того, чтобы обсудить чрезвычайное происшествие, которое имело место на «Бодром»... Надо признать, что Скляров в море почти не сходит с мостика.
– Так это же здорово! – подал кто-то реплику.
– Нет, не здорово, – возразил Журавлев. – Не всегда вверху видно все. Надо чаще сходить на палубу, бывать на постах, в каютах. Словом, знать, чем живут моряки, что волнует их. Могут сказать, что когда в свое время шла речь о командире «Бодрого», именно я поддержал кандидатуру товарища Склярова. Не отрекаюсь и не считаю, что ошибся. Скляров поначалу крепко взялся за дело, добился определенных успехов. Но тут-то у него голова и пошла кругом. Зазнался. Да, я не боюсь этого слова – зазнался! Есть такая болезнь – шапкозакидательство. У него явные симптомы ее.
– Если это так, то Скляров нуждается в немедленном лечении, – заметил командующий.
– Хуже того, – продолжал адмирал, – дело доходит до нарушения приказов. Я был вынужден объявить товарищу Склярову выговор. Ракетчики корабля сбили самолет «противника», и что же? Павел Сергеевич тут же вызывает меня на связь. А ведь я категорически запретил выходить на связь. Так можно демаскировать свой корабль, дать «противнику» возможность успешно произвести атаку...
Склярову стало не по себе. Он даже в лице изменился. И каждое новое слово Журавлева бросало его то в жар, то в холод. Это состояние не покинуло его и тогда, когда говорил представитель Главного морского штаба адмирал Рудин, особенно налегая при этом на необходимость извлечь из ЧП уроки. При желании можно было это истолковать двояко: то ли речь идет об учебе на ошибках, то ли об организационных выводах.
Рудин рассказал, как в самый напряженный момент поединка с лодкой, когда корабль ложился на боевой курс, чтобы атаковать «противника», он решил проверить, сумеет ли старпом Комаров заменить командира корабля. Комаров поначалу растерялся, упустил момент атаки лодки, и пришлось сделать повторный галс. Но потом старпом нашел себя. Тогда была дана новая вводная. Поединок с лодкой осложнился. Но вахтенный офицер Котапов не растерялся. Если говорить откровенно, то Котапов ему больше приглянулся. А вот старпом вел себя на мостике без вдохновения. Грамотно, расчетливо, но искорки не было...
– В целом же, – закончил Рудин, – у меня впечатление осталось хорошее. Вводные создали исключительно тяжелую ситуацию. Однако это не отразилось на боеспособности корабля. Заслуга здесь прежде всего командира. Он всему голова. Пару слов о мостике. Говорят, Скляров сутками не сходит на палубу. Что же тут плохого? Важно другое – не испортит ли «верхотура» человека, не перестанет ли оттуда замечать ближнего? Бывает с некоторыми и так. Но если командир на мостике держит все нити в руках – значит, на корабле все отлажено, все на «товсь».
Слова попросил Серебряков:
– Конечно, «Бодрый» задачу на учении выполнил. Это ясно. Но с минами случился конфуз. Причина? Скляров ослабил требовательность и контроль. В конце концов, что это такое, корабль перед выходом в море принимает боезапасы, а командира нет.
