Текст книги "Тревожные галсы"
Автор книги: Александр Золототрубов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
– Ну вот что, пойдемте к командиру. – Петр встал, одернул тужурку. – Только не вздумайте оправдываться...
Скляров за столом что-то писал. Когда они вошли, он отложил бумаги в сторону.
– Ну-ну, герой... – с усмешкой сказал он, глядя на матроса. – Где были, почему опоздали на корабль?
Гончар доложил все, как было. Наступила напряженная тишина. Скляров провел ладонью по лицу, как бы раздумывая.
– С женой поссорился? – переспросил он. – Ну, а при чем тут корабль, служба? Этак у всех причин полный трюм наберется. Тот поссорился, тот влюбился, тот еще что...
Матрос молчал. Скляров несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь.
– Рыцарь моря... – с насмешкой произнес он. – Я-то помню, как на комсомольском собрании вы призывали всех быть рыцарями. А теперь?..
В каюту без стука вошел старпом.
– Товарищ командир, вас срочно вызывают в штаб флота, – запыхавшись, сказал он. – Машина на причале.
– Вечером продолжим разговор, – сказал Скляров Грачеву.
Он надел фуражку и вышел: «Вот оно, началось...» Командующий сидел за широким дубовым столом и о чем-то оживленно беседовал с контр-адмиралом, подводником. Увидев Склярова, поднялся из-за стола.
– Илья Васильевич, – сказал командующий, обращаясь к контр-адмиралу, – вот это и есть командир «Бодрого» товарищ Скляров.
Капитан 2 ранга смутился.
– Слушаю вас, товарищ командующий.
– А что меня слушать, – улыбнулся командующий. – Послушайте комдива подводных лодок. Жалуется, что мины закрыли им доступ к кораблям и базе. Хитро! Молодцом, Павел Сергеевич. Хвалю за инициативу. Это и есть командирское мышление. Ну садитесь, рассказывайте, как и что...
«Неужели ему не доложили о ЧП?» – недоумевал Скляров.
– Что покраснели? – спросил командующий. – Небось за случай с матросом переживаете? Мы еще к этому вернемся. А сейчас прошу к столу. Вот карта...
Скляров подробно все доложил. Выслушав его, контр-адмирал сказал не без огорчения:
– Да, не сумел командир лодки перехитрить вас. Не сумел. Я бы, к примеру, рискнул пройти между островом и скалами, хотя мыс Звездный весьма скверное место для плавания лодок. Там рифы, мелководные банки. К тому же сложная гидрология моря. Мне тоже памятно это место, – продолжал контр-адмирал. – В мае сорок второго года, во время патрулирования, мы обнаружили вражеский конвой, и я решил прорваться внутрь конвоя и атаковать его. Замысел удался – торпеда угодила в головной транспорт, и он тут же затонул. Нас атаковали корабли охранения. В кормовой отсек хлынула вода, вышел из строя гидрокомпас. Мне ничего не оставалось делать, как взять курс на минное поле, которое выставили гитлеровцы. Вот так и спас корабль. Позже в одном из походов мы потеряли одну свою лодку. Командовал его капитан-лейтенант Василий Грачев. Я лично его знал – очень смелый был командир. Жаль мне его было до слез.
– У меня на корабле его сын служит, – сказал Скляров.
– Да? Вот не знал. Ну, и как он?
– Есть в нем отцовское... Вот-вот его боевая часть станет отличной. Я им доволен.
– Погодите, – Оживился командующий, – кажется, я видел его. Не он ли в прошлом году обеспечивал нас связью, когда проходили учения? Я тогда на прощание ему руку пожал?
– Он и есть, товарищ командующий.
Помолчали. Скляров хотел, чтобы командующий заговорил о ЧП, а он почему-то молчал. Наконец он заговорил, но не о ЧП на корабле, а о том, как обнаружили в море подводную лодку.
– Вы ее атаковали?
– И старпом, и я... Сообща действовали.
– Да, старпом. – Командующий прошелся по кабинету. – Что с ним делать, а?
– Надо его ставить командиром, – осторожно сказал Скляров. – Я ведь вам докладывал – песок намыло течением...
– Растерялся тогда ваш Комаров. – Командующий остановился у стола, снял трубку. – Кто это, Никифор Петрович? Так кого вы предлагаете на «Стремительный»? Так, Карпова, а еще есть кандидатура? Да, Карпова знаю, но он всего год как прибыл с Балтики. Да нет же, театра он еще толком не знает. Нет, нет, Карпов не подходит. Ну вот что, Никифор Петрович, завтра к десяти утра жду с Комаровым. Да, с ним... – Командующий положил трубку, взглянул на Склярова: – Значит, будем решать. Ну, что там у вас еще?.. Ах да – матрос... Он умолк, стараясь вспомнить его фамилию. Скляров подсказал:
– Гончар...
– Вот, вот матрос Гончар. Он что, самовольщик?
Скляров доложил, что матрос опоздал с берега. Прибыл на причал, а корабль ушел в море.
– Ну, а что случилось?
– Семейные обстоятельства, товарищ командующий, – Скляров почувствовал, что покраснел. – Жена радисткой на «Горбуше» плавает, сын живет где-то у бабушки, а матросу это не по душе. Конфликт семейный...
– Вы уж сами там разберитесь, – командующий на прощание пожал Склярову руку. – Когда семья вместе, тогда легче и служится.
15
Капитан первого ранга Серебряков читал неторопливо, с воодушевлением; матросы и офицеры, выстроенные на палубе корабля по большому сбору, стояли тихо и неподвижно.
– Боевая часть службы наблюдения и связи противолодочного корабля «Бодрый» объявляется отличной в соединении...
Эти заключительные фразы приказа теплой волной колыхнулись в душе старшего лейтенанта Грачева, он посмотрел на рядом стоявшего Кесарева, тот улыбнулся ему краешком губ, подмигнул, мол, поздравляю.
Строй распустили. Скляров подошел к Грачеву и тепло пожал ему руку:
– Молодцом. Так держать!.. – И, косо взглянув на? Кесарева, добавил: – Я бы хотел и вас видеть среди победителей в соревновании. Свою боевую часть вы также можете вывести в число отличных. Что, разве нет пороха в пороховницах? – и он добродушно улыбнулся.
Кесарев замялся, однако не смолчал.
– Слабину мне надо выбирать, товарищ командир. Сами ведь говорили...
– Ну и выбирай, – улыбка с лица Склярова сбежала. – А то ведь сам знаешь – отстающих бьют!..
– Вот так, Сережа, – сказал Грачев, когда Кесарев вслед за ним вошел в каюту и сел. – Ты знаешь, чего это стоило всем в БЧ и мне, конечно? Сутками, неделями на корабле. У меня даже на берегу в ушах звенит морзянка. Спасибо Крылову, очень старается. Теперь только бы удержать то, что сделано. Получить звание легче, чем удержать его. Ты что молчишь?
Кесарев в раздумье обронил:
– Рад за тебя, Петр, поздравляю. Это большой успех.
– А я рад, что комбриг оставил тебя на корабле. Я не знаю, сердишься ли ты на Склярова, если да, то напрасно. Он ведь просил тебя хорошо все обдумать, а уж потом садиться за рапорт. А ты разве подумал?
– Обида во мне бушевала, – признался Кесарев. – Ну, ладно, кажется, все осталось позади. А тебе, Петр, большое спасибо за поддержку. Мировой ты человек! – Он встал, прошелся по каюте. – Да, корабль... Ты знаешь, в нем святость какая-то... На корабле мы живем, как на острове, но тысячами нитей связаны с землей. Вот причал, да? Где бы ни был наш «Бодрый», а возвращается он к причалу. Я к тому, что корабль – это особый клочок родной земли.
Помолчали. Потом Петр заговорил:
– Ты вот о корабле... Верно говорил, но прежде надо в себе разобраться. Сложная эта штуковина – себя понять, на что ты способен и к чему душа лежит. Иной идет в потемках, не может сам найти дороги, ждет когда ему фонариком посветят. Ну, а кто тогда зажигать будет эти самые фонарики? Вот оно что – зажигать!..
Они говорили о службе, о том, кого какая дорога привела к морю. А потом как-то сам по себе разговор перешел на семейные дела.
– Ну, как Наташа, пишет? – спросил Петр.
Кесарев почему-то молчал, он лишь хмурил брови, отчего лицо его становилось каким-то серым, натянутым. Но вот на нем вспыхнула улыбка, и голосом, в котором Петр уловил разочарование, он сказал:
– Кажется, у нас с Наташей все кончено... Я этого ожидал. Да, я этого ожидал.
– Что еще? – Петр смотрел на него, не мигая.
Кесарев достал из кармана кителя письмо, протянул его другу:
– Прочти... – Он усмехнулся. – Она ненавидит меня; она давно вырвала меня из своего сердца. Ты знаешь, я не ожидал, что она такая злая...
Он говорил, но Грачев не прислушивался к его голосу, а читал письмо. Кажется, Наташа выплеснула в нем всю свою злость к мужу. Но больше всего Петра обескуражили вот эти ее слова:
«К тебе я не вернусь. Да и к чему? Твоя любовь живет там рядом с причалом».
Нет, она не так глупа, чтобы оставить сына без отца; нет, она по-прежнему любит Сергея, просто она все еще не пришла в себя, потому так и написала.
– Ну, теперь ты все понял? – спросил его Кесарев.
– Я – да, понял, а ты, видно, нет, – Грачев отдал ему письмо. – Вот что я думаю – тебе надо ехать к ней, и там, на месте, все решить. Неужели ты не понял, что до слез ее обидел? Она же видела тебя с Верой... Эх, Сергей, ну зачем ты с этой Верой?..
– Ладно, хватит... Что было, то было... И былью поросло, – добавил он смеясь. – Мне нужно побыть одному. И ей тоже. Мне надо в себе разобраться, и ей – тоже. Я, конечно, могу съездить к ней, я могу упасть перед ней на колени. Ради сына могу это сделать. Но только не сейчас. Мне важно в себе разобраться. И прошу тебя, Петр, не говори мне больше об этом. Может, у меня кипит в душе, а ты еще огня добавляешь. Только не сердись. Ты со своей Ирой разве все решил? Туман у тебя перед глазами. Туман, и ничего ты не видишь перед собой. Ослеп ты... – Кесарев сделал паузу, потому что увидел, как нахмурился Грачев, сжал губы так, что они посинели. – Я бы этой Ире показал где раки зимуют...
Он хотел сказать еще что-то, но Петр резко прервал его:
– Прикуси язык... – Он подошел к столу и, не глядя на Кесарева, добавил с ожесточением. – Ты не знаешь Иру, она очень добрая...
– Как же – ангел! – Кесарев насмешливо прищурился. – Еще бы – ведь она дочь нашего комбрига товарища Серебрякова. А он, этот милый отец, даже не видит, как ты страдаешь.
– Сергей, не говори глупости, – вспылил Грачев. Но Кесарев, будто и не слышал его, продолжал:
– Ты просился у него на пять суток съездить в Ленинград? Просился. Отпустил он тебя? Дудки? А ведь Ира просила приехать, а?
Грачев молчал. В сущности, Кесарев прав – мог бы комбриг отпустить его на пять суток в Ленинград. Уж так просил Петр, уж так просил, но Серебряков был неумолим. «У тебя по горло дел на корабле, да и ей, Ире, не до встреч, – сказал он. И, подумав, добавил: – И впредь прошу по этим вопросам ко мне не обращаться. У вас есть свой командир». Сказал жестко, давая понять: личные мотивы не должны брать верх над служебными делами. Грачев смолчал, хотя разговор с Серебряковым растравил ему душу.
– И все же ты, Петр, человек счастливый, не то, что я, – после недолгой паузы вновь заговорил Кесарев. – Ира, безусловно добрая, но она не в моем вкусе. Нет, блондинки не в моем вкусе.
– Ты с этой Верой свою честь запятнал, – вдруг сказал Грачев. Он ожидал, что друг обидится, станет доказывать обратное, а он улыбнулся.
– Вера, она же... Эх, – махнул рукой, – да что тебе говорить, не поймешь ты меня... Ладно, я пойду, а то Савчук давно ждет меня...
Глядя ему вслед, Грачев крикнул:
– Ты все же напиши ей!..
Всю ночь вместе с Кесаревым Савчук провозился с прибором, и когда наконец закончил работу, устало присел. Теперь, когда все сделано, Савчук подумал о Кесареве. «Без его помощи я бы еще сутки возился с электросхемой», – отметил он в душе. Взглянул на Кесарева, минер собрал в ящик инструменты, разные провода и, надев китель, спросил:
– Может, я все это отнесу?
– Да, конечно, – согласился Савчук. – Иди отдыхай, Сергей, к прибору осталось подключить питание. Спасибо за помощь...
Но Кесарев почему-то медлил. Он так увлекся делом, что не замечал времени, хотя было уже поздно.
– Иди, Сергей, дома ведь жена тебя ждет, – сказал Савчук, и тут же на его лице застыло выражение сострадания. – Извини, я забыл, что ты один... Извини... – Он снял очки, подержал их в руке, потом снова надел. – Глупый я человек, Сергей. Старый и глупый, память дырявая. Я не хотел обидеть тебя...
Кесареву стало жаль его.
– Пустяки, Евгений Антонович. Я не очень-то страдаю. Если честно, то я верю, что Наташа вернется. Я ей уже два письма послал. Неужели не приедет? Нет, не верится. Она не жестокая, Наташа, она добрая...
С этими словами он ушел к себе в каюту, а Савчук все еще возился с прибором. Уже занимался рассвет, серый горизонт окрасился в розовые тона. Исчезла мглистая дымка, море проснулось, посветлело. Белая пузырчатая пена волн ярче подчеркивала его голубизну. Бухта огласилась корабельными звонками.
«Надо бы сегодня сходить к Юле», – подумал Савчук, да и Журавлев пригласил его в гости. «Если не придешь, – говорил ему адмирал, – Юля очень рассердится. В пять вечера ждем, слышишь?»
Савчук посмотрел в иллюминатор. В бухте бугрились волны. Над ними с криком носились чайки. Чего Савчук не терпел, так это их крика. Пронзительный и жалобный, он всегда предвещает непогоду.
В каюту вошел Грачев, поздоровался.
– Погода портится, – с грустью сказал он и сел на стул. – А вы, Евгений Антонович, опять всю ночь просидели?
– Неважно, сколько я сидел, важно, Петя, другое – я, кажется, нашел то, что надо. Теперь «аппарат ИКС» заговорит своим голосом. – Савчук повесил полотенце, расчесал перед зеркалом волосы и тоже сел.
Грачев сказал, что на флоте объявлено штормовое предупреждение. Рейд закрыт и, наверное, на двое-трое суток.
– А что, твой Гончар все еще на гауптвахте? – неожиданно спросил Савчук.
– Уже отсидел, вчера вернулся на корабль.
– Жаль, что вы не защитили матроса, – заметил Савчук.
Петр сердито отрубил:
– Его судить мало. Корабль опозорил... И училища ему не видать, как своих ушей. Какой из него офицер?
– Н-да, – задумчиво произнес Савчук. – Сядь ближе, расскажу об одном случае...
Петр придвинул к нему кресло.
– В начале войны я пришел на лодку, – начал Савчук. – Твой отец встретил тепло. Построил моряков минно-торпедной боевой части и представил меня: «Матросы, отныне лейтенант Савчук – ваш командир. Прошу любить и жаловать». Речь – короткая, твой отец всегда говорил коротко. Ну что, принял я боевую часть. А через две недели вышли в море на боевую позицию. Ночью сыграли тревогу. Уже отдали швартовы, как вдруг старшина команды докладывает, что на лодке нет минера Лаврушина. Был такой у меня матрос. Сергеем звали. Я – к Грачеву, мол, так и так. «Вернемся с моря – разберусь, если что – под суд военного трибунала отдам». Ну, думаю, пропал парень. Лаврушин родом был из Вологды, до флота работал на заводе слесарем. Служил хорошо, в боевых походах вел себя мужественно и хладнокровно. Жила у него в Мурманске мать. Подумалось, а не к ней ли он пошел? В субботу, за день до выхода, просился уволить его на берег, но я не отпустил. Пытался узнать, в чем дело, но он упорно молчал. А на другой день вечером самовольно ушел с корабля. В море мы пробыли недолго. Вернулись – я сразу в штаб. Оказывается, Лаврушин опоздал всего на десять минут.
– И что отец?
– Погоди, не торопись. – Савчук достал папиросу и закурил. – Привел я Лаврушина к командиру. Командир спрашивает: «Что заставило вас пойти на такое преступление?» А Лаврушин: «Мне сказали, что мама тяжело ранена. Во время налета на город бомба разорвалась рядом с домом». – «Почему мне не доложили?» – «Так уж получилось... Растерялся...» – «Вас могут судить по законам военного времени...» – «Я это знаю, надо отвечать...» – «Матери будет очень обидно, что ее сын...» Он не договорил, потому что Лаврушин сказал: «Она скончалась. При мне...»
Савчук посмотрел на Грачева и сказал:
– Судили бы матроса, если б не твой отец. Пошел к адмиралу и все рассказал. Командир был уверен, что Лаврушин искупит свою вину в бою. Твоего отца, – продолжал Савчук, – адмирал очень ценил и поддерживал его. И Лаврушин действительно не подвел. Он был у нас лучшим минером...
Савчук ненадолго умолк.
– Видишь ли, – вновь заговорил он, – отдать человека под суд – дело не хитрое. Но важно другое – разобраться, оправдано ли это. Одно дело, когда проступок совершен преднамеренно, сознательно, и другое – когда проявляются особые обстоятельства, неопытность, незрелость и даже наивность. В жизни ведь бывают особые случаи, исключения, – Савчук тяжело прошелся по каюте, положил руку ему на плечо. – Молод ты еще, Петя. А голос басовитый. Всех под одну гребенку... А человек – как отпечатки пальцев: двух одинаковых нет. На одного – прикрикнуть надо, к другому – с лаской. Но никто не любит, когда к нему в душу без спроса лезут. А ты сумей его понять, подойти к нему, и он сам тебе навстречу раскроется. – Савчук подошел к иллюминатору и неожиданно спросил: – Скажи, ты видел жену Журавлева?
– Юлию Герасимовну? Видел как-то. Приятная женщина.
– Да, приятная. Очень. – Савчук тяжело вздохнул. – В сорок первом, тогда еще лейтенант, я как-то на вечере в Доме офицеров познакомился с ней. И... влюбился. По самую макушку. Она тогда вдовой была: муж-моряк погиб на Рыбачьем. Я танцевал с ней. Потом пошел ее провожать. До рассвета просидели на берегу залива. Потом еще встречались. Вернулся как-то с моря уставший, промокший, сдал дежурство на лодке и – к ней. Вместе встречали Новый год... Собирался сделать ей предложение, да, видно, не судьба... – Савчук кашлянул. – Вышла замуж она за Журавлева... А Катя это моя дочь...
Грачев не раз видел эту девушку и вот сейчас вдруг подумал о том, что она очень похожа на Савчука. Такие же большие выразительные глаза, угловатый подбородок. И даже голос – нежный, чуть глуховатый.
– Она похожа на вас, – заметил Петр.
– Кто? – Савчук будто перестал дышать.
– Катя...
– Разве?.. А впрочем, может быть... – Савчук зачем-то снял очки, стал тереть их пальцем. – Я очень любил Юлию. А вот потерял ее...
Савчук устало опустился в кресло. У него даже на лбу выступила испарина. Петр сказал ему то, о чем он и сам не раз думал, особенно, когда рядом видел Катю... Нежданно-негаданно она вошла в его жизнь, и никак он не мог забыть ее светло-розового лица с ямочкой на щеке, ясных глаз. Все чаще и чаще думал о ней Савчук, а порой, едва вспомнит ее, как грустно-щемяще начинало ворочаться в сердце.
Как-то Савчук пришел к Журавлевым, но дома адмирала не оказалось.
– Ночью ушел в море, – сказала Юлия и как бы вскользь заметила: – А ты, Женя, совсем позабыл нас, И Катя вот обижается.
– На меня-то? – улыбнулся Савчук. – Нет, нет, я добрый. Ты же сама не раз говорила, что я добрый? А может, и надо на меня обижаться, а?
Юля хотела что-то ответить, но из своей комнаты вышла Катя. Прихрамывая на правую ногу, она улыбнулась, блеснув ровными зубами.
– Вы? Вот уж сюрприз. – Она подала ему свою тонкую, белую руку. – Ну, добрый вечер! Вы все тут, на море? Мама говорила, что вы соскучились по Москве. А я не верю. Мне бы поехать в гости к вам. – Она коротко вздохнула: – Ох, как я себя не люблю! – неожиданно добавила она, сверкнув глазами.
– Чего так, Катя? – спросил Савчук. – Человек должен себя любить... Да, а что же ко мне не приехала, я же приглашал? Маша будет очень рада. Она у меня добрая, очень добрая. Вот Юля знает...
Савчук глянул на хозяйку и успел заметить на ее лице светлую улыбку.
Завязавшийся за столом разговор был прерван телефонным звонком Журавлева. Юля о чем-то стала говорить с мужем, а Савчук сославшись на то, что его ждут на корабле, распрощался с Катей и ушел.
«Скоро у Кати день рождения, и надо ей что-то подарить», – подумал сейчас Савчук. Но Грачеву об этом он не сказал.
– Ну и погодка, видать, не скоро выйдем в море, – Петр кивнул в сторону островка, где гулко бились волны. Уже неделю лютовал шторм. Волны с шумом обрушивались на берег, густой белой пеной закипали у лобастых камней. Корабли у причала подрагивали, как в приступе лихорадки. Швартовые концы натужно скрипели.
– А какой прогноз на завтра?
– Видимость нулевая, вот что плохо.
– Да, в небесную канцелярию не позвонишь, – взгрустнул Савчук.
– А знаете, Катю я вчера видел, – сказал Петр.
– Приехала? – удивился Савчук. – Я очень любил Юлю, а вот потерял ее, – вновь повторил он.
Мысли уносили его в Полярный, где много лет назад познакомился с Юлей в Доме офицеров. Весь вечер провел с ней, а наутро ушел в море. Почти месяц лодка находилась на позиции, и когда вернулась в базу, Савчук поспешил к Юле. Он не знал, что ей скажет. Он знал одно: там, далеко в море, все мысли были о ней.
Но он ей ничего не смог сказать: дома ее не было. А потом – выход в море. Торпедный залп по фашистскому транспорту. Преследование. Взрывы бомб. Резкий удар о грунт. Кислородное голодание...
Пот липкими каплями бежит по лицу. Соленый пот, въедливый, от него туманятся глаза, и Савчуку то и дело приходится вытирать его платком. Рядом умирал матрос-минер. «Лейтенант, у меня сынишка трех лет. И жена... Умирать не хочется».
Савчук подсел к матросу, стал успокаивать его, говорил, что нельзя расслаблять нервы, не один он в лодке, скоро к ним спустятся водолазы.
«Я вижу сынишку, лейтенант. Вот он мой, Васек... Да ты не бойся воды, сынок, шагай ко мне...»
Савчук понял, что минер бредит, и хотел было позвать доктора из соседнего отсека, но не успел. Матрос крепко схватил его за плечи, что-то беззвучно зашептал и тут же стих. Его глаза были открыты, но он уже не дышал.
Потом Савчуку вспомнился госпиталь в Полярном, где Юля работала медицинской сестрой. Савчук тогда был без сознания, а когда пришел в себя, то увидел ее грустное лицо и черные бархатные глаза.
– Ожил! – она ущипнула его за нос. – Значит, все будет в порядке.
Подводная лодка, душный отсек, выход на поверхность и долгое плавание в море – все это куда-то исчезло, и перед глазами стояла она, Юля.
– Ты глазастая, – сказал он.
Вскоре Савчука выписали, и Юля пригласила его к себе. На стене висела в рамке фотокарточка моряка. Савчук встал и подошел ближе. Лицо у моряка суровое, во взгляде печаль.
– Это Гриша, мой муж, – сказала Юля и тяжело вздохнула: – Погиб на катере.
Он рассказал Юле о том, как затонула лодка, как выбрался из глубины через торпедный аппарат, как плавал в море.
– Судьба, значит, у тебя такая, – грустно сказала Юля.
Савчук выздоровел, окреп, и его снова назначили на подводную лодку. Когда корабль возвращался в базу, он спешил к Юле. Однажды лодка долго находилась в море. Вернулись ночью. До утра надо было пополнить запасы и снова – в море. Савчук забежал к Юле. Однако дома ее не оказалось. Забеспокоился: где она, что с ней? Решил, что она на работе, и бегом направился к высокой, крутой сопке, у подножия которой стоял госпиталь. К его огорчению, дежурная сестра сказала, что Юля там больше не работает.
– Давно ушла?
– С неделю... – Сестра помедлила, потом добавила: – Кажется, она уехала к матери в Архангельск.
Потом оказалось, что это не так. Никуда Юля не уезжала – она перешла работать в санчасть к катерникам.
При встрече ему захотелось сказать что-то заветное и доброе, но он не нашел нужных слов, а обнял ее, стал жадно целовать. Она шептала:
– Ох и глупенький ты, ох и глупенький...
Утром, когда уходил на корабль, она спросила:
– Ты придешь?
– Приду. И скоро приду...
Но Савчук пришел не скоро – в походе лодка наскочила на вражескую мину. Ей разворотило корму. Раненых моряков, в том числе и Савчука, доставили в госпиталь. Он долго не приходил в сознание, многие дни находился на грани смерти. Но молодой организм не сдался. А потом – операция. Перед этим написал Юле, чтобы приехала, но письмо вернулось обратно – Юля куда-то уехала. Затерялась... В Полярный он вернулся через два года. Узнал, что Юля в городе, и, записав ее адрес, поспешил к ней. Он не шел, а бежал к Юле. У него было такое чувство, словно он навсегда потерял ее. Было уже темно, и он часто спотыкался, пробираясь лощиной, густо заросшей можжевельником. На сопке замаячил беленький домик. В окнах горел свет.
У дома он встретил знакомую медсестру, которая работала вместе с Юлей.
– Боже, откуда ты? – воскликнула она, удивленная этой неожиданной встречей.
– С того света, – улыбнулся Савчук.
– К Юле?
– Ага.
– Как же так?.. Ведь она... она вышла замуж...
У Савчука обожгло сердце.
– Ей сказали, что твоя лодка погибла...
«Нет, я не пойду к ней, – кипело у него в груди. – Я не пойду...»
И все же, когда лодка вернулась с моря, Савчук решил зайти к Юле, чтобы объясниться. Это был тяжкий для него день. Юля встретила его холодно, сказала:
– Я уже все знаю... – Она перевела дыхание. – Поздно, Женя... У меня есть муж.
– Ты даже успела родить детей! – вырвалось у него.
Побледнев, она тихо сказала:
– Дочь... дочь – это твоя, а сын его. А теперь – уходи. Мужа я не брошу. Ты сам виноват, мог бы и раньше найти меня. И Кате – ни слова, чтоб не знала она, что ты ее отец...
...Да, это было давно, очень давно. Савчук закрыл глаза. Теперь ему вспомнилась прошлогодняя встреча с Катей. Она щурит глаза от солнца. «А правда, что у человека жизнь может сгореть в сердце, хотя он и живой?» – спрашивает Катя. Он ласково трогает ее за косы. «Может быть такое. Только почему ты об этом подумала?» Она грустно вздохнула: «У моей подруги отец погиб в море, так она все плачет и говорит, что жизнь в ее сердце угасла...» Он сказал, что жить ее подружке надо ради погибшего отца...
Савчук открыл глаза.
«Катя обидится, если не приду, – подумал он сейчас. – Я должен быть у нее на дне рождения».
Савчук надел пальто и сошел на берег. Море серебрилось в свете луны, оно дремало, утомившись от непрерывных штормов.
Журавлевы жили неподалеку от берега, и Савчук уже через несколько минут поднимался на третий этаж. Дверь квартиры была приоткрыта, и он отчетливо услышал голос Журавлева:
– Катенька, и не вздумай идти на причал. Евгений Антонович отдыхает. Я очень просил прийти его, но он не мог.
Дверь закрылась, и Савчук, постояв с минуту в нерешительности, начал спускаться по лестнице. «Нет, не надо сегодня. Не пойду...»
Он спустился к берегу. Всегда в шуме моря ему чудились людские голоса, и один из них, так глубоко запавший в душу, – голос командира лодки Василия Грачева. Вот тут, совсем недалеко, где стоит сейчас «Бодрый», швартовалась его лодка... Савчуку вспомнился сентябрьский вечер 1941 года, когда на рейд Полярного вошла подводная лодка капитан-лейтенанта Уткина и произвела орудийный выстрел. Стоявшие рядом с адмиралом Головко заметили, как тот нахмурился. Грачев шепнул Савчуку: «Ну и задаст им сейчас командующий». Но вот лодка ошвартовалась у пирса. Уткин и командир дивизиона Магомед Гаджиев, принимавший участие в походе, доложили командующему, что в море потоплен фашистский транспорт водоизмещением в шесть тысяч тонн. В честь этой победы произведен салют из пушки холостым снарядом. Командующий горячо поздравил подводников с боевым успехом и сказал, что повод для салюта был действительно подходящий. С тех пор такие выстрелы на рейде Полярного стали традиционными.
В очередном походе лодка Грачева уничтожила два транспорта, и, когда вошла в Екатерининскую гавань, из ее пушки прозвучало два выстрела. На пирсе адмирал Головко тепло обнял Грачева:
– Ну, что ж, вижу почерк подводного аса.
А ночью лодка снова ставила мины...
...Наутро Катя сама пришла на причал. Она стояла к кораблю спиной, но Савчук сразу узнал ее.
– Катюша... – прошептал он.
Вдруг показалось, что все кругом замерло. Нет ветра, нет морского прибоя – кругом тихо, как в штиль...
– Добрый вечер, Катюша... Ты уж не смейся, растерялся твой старичок. Не думал я, что придешь.
Савчук заметил, как она сжала губы, но тут же улыбнулась.
– Хотела повидать вас. Вы, верно, скоро уедете?
– Что же в Москву не приезжала? – спросил Савчук. – Мы очень тебя ждали.
На лице девушки вспыхнул румянец.
– У Семы была...
– Сема?.. Кто это? – насторожился Савчук.
– Штурман. Плавает тут, на Севере. Собираюсь замуж, а мама советует не спешить. А как вы?
– Я?
– Ну да, вы.
Девушка медленно зашагала вдоль берега и Савчук пошел рядом с ней.
Он не знал, что сказать ей, и, чтобы не тревожить себя раздумьями, ответил:
– Не советчик я, Катюша...
Однако девушка настаивала:
– Ну, а будь вы мне отцом, что сказали бы?
Савчук замедлил шаг. Сердце заныло, и Евгений Антонович до боли закусил губу.
– Вы не торопитесь, подумайте, я подожду, – сказала Катя, заметив, как он весь напрягся.
Савчук взял себя в руки:
– Если любишь, то выходи замуж. – Он сделал паузу. – А мать... Мать права по-своему. Ей кажется, что ты еще ребенок, ей жаль отпускать тебя... Я желаю тебе счастья, Катюша.
Они поднялись в гору, откуда открывался вид на море. Уже вечерело. Небо прояснилось, заходящее солнце подожгло края туч, и они окрасились в багряный цвет. Волны с шумом набрасывались на камни. Казалось, что это шумит не море, а огромный сосновый бор. Катя предложила посидеть здесь.
– Ты не озябла?
– Что вы...
– А я к вам по делу. – Она открыла черную сумочку и достала оттуда пожелтевший от времени листок. – Письмо принесла вам, только, чур, по секрету. Маме о нем – ни слова: я ведь стащила у нее. Старое письмо...
Савчук взял листок. Первые же строки бросили его в жар:
«Жека, милый!
Я в отчаянии. Ты оставил меня не одну. Куда мне теперь? У меня был выход, как и у каждой женщины, но я не пошла на это...
У меня на глазах слезы, и я не могу больше... Ты прости, Жека, что я такая слабенькая. Мне казалось, что ты живешь только мною. Но ты даже не пришел проститься, когда уходил в море. Долго я ждала тебя, плакала по ночам: где ты, что с тобой? А время бежало. Тогда я пошла в штаб, и мне сказали, что ваша лодка не вернулась в базу. У меня померкло в глазах, и не знаю, как хватило сил добраться домой. Наплакавшись, легла спать. Но так и не уснула до рассвета. Ты стоял перед глазами. Кажется, что сидел в моей комнате.
Время шло, но боль не угасала. И вдруг узнаю, что ты – живой! Каким-то чудом добрался на остров и теперь лежишь в госпитале. Дали мне адрес и сказали, чтобы сразу же тебе написала.
Милый Жека, береги себя. Ты нужен не только мне... Потом все объясню, не мучься догадками.
Целую, милый, и жду ответа. Я сейчас лежу больная, а то бы сама приехала. Пишу тебе, а у самой жар.
Целую. Твоя Юлька».
Савчук свернул листок, чувствуя, как дрожат пальцы.
«Мне писала, а я письмо так и не получил», – подумал он.
– Кто этот Жека? Может быть, вы знали его?
Савчук ожидал, что она спросит об этом, и боялся того, что может произойти. Он шумно вздохнул.
– Нет, не знал...
Катя настороженно взглянула на него:
– Но ведь вы тоже тонули на подводной лодке?
Савчук сдержанно сказал:
– Да, я тонул... Так ведь сотни моряков тонули...
Стало тихо, слышно было, как в бухте голосили чайки. Катя смотрела куда-то на море.
– Мама пишет этому Жеке, – наконец заговорила она. – Кого она имеет в виду? А вы, Евгений Антонович, раньше знали мою маму?
– В Полярном все мы знали друг друга, – сказал он деланно-равнодушным тоном. – Помню, как-то танцевал с твоей мамой...
