Текст книги "Тревожные галсы"
Автор книги: Александр Золототрубов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
5
Евгений Антонович Савчук проснулся рано. Осторожно, чтобы не разбудить жену, на цыпочках прошел на кухню. За окном висели черные, тяжелые тучи. Лил густой дождь, и вода в лужах пузырилась. На березе, росшей у дома, нахохлившись, чирикали воробьи.
Он налил стакан кефиру, выпил. Из комнаты донеслись шаги, и на кухне появилась жена.
– Рано встала, Машенька, – сказал он. – Поспала бы еще. Ведь только шестой час.
– Нужно пораньше в клинику. Сложная операция... Кстати, когда ты едешь на Север?
– Скоро... Уже скоро...
Командировки у мужа были частыми, особенно в последние годы. Неделями он не бывает дома. А то вдруг улетит срочно, в ночь. Так и под Новый год было. Нарядили елку, она поехала за внуком, а вернулась – на столе записка:
«Машенька, я улетел. Далеко улетел. Там уже солнце...»
– А Юля Журавлева все там же, на Севере? – вдруг спросила жена.
Савчук засмеялся:
– Не ревнуешь ли? Эх, Машенька, как порой мы глупы. Да, да, глупы, как пингвины. Впрочем, нет, пингвины вовсе не глупые.
Она насмешливо спросила:
– Ревную? Не смеши меня... А на Север я бы тебя не пустила. Ведь это там был у тебя сердечный приступ? Боюсь за тебя...
Савчук знал, что если она пожалуется адмиралу, то его могут и не пустить. А оружие уже почти готово к испытаниям.
– Переутомился я тогда. – И, ласково тронув ее за плечо, сказал, что будет себя беречь. Ну, а Север его здоровью никогда не вредил. Ведь исходил он на подводной лодке в тех суровых краях тысячи миль. – Север – моя юность, ты это сама знаешь...
– С годами все мы осторожничаем...
...Савчук подошел к окну. Маша, раскрыв зонтик, спешила к троллейбусу. Он никогда не переставал восхищаться ее подвижности, энергичности. Все у нее получалось как-то быстро и ловко. Это он заметил еще там, в Мурманске, когда попал в госпиталь – ранило в правую ногу. Боялся, что могут ампутировать. И тогда – прощай, корабль, прощай, море. Помнит еще, Маша сказала ему: «Что, милок, приуныл?» Главный хирург долго и нудно осматривал его и все щупал ногу. Щупал и, глядя сквозь стекла очков, усмехался:
– Так, так, стало быть, отбегался. А что, парень, опять хочешь на корабль?
Страшная догадка словно током пронзила все его существо.
– А что?
– Ишь, любопытный какой. Раз уж сюда попал, молчи. Тут я, доктор Кашуба, хозяин. Не слышал о таком? Теперь будешь знать. Ну, как? – Он стал массировать ногу.
От сильной боли Савчук сцепил зубы, но когда доктор нажал пальцами повыше колена, он вскрикнул:
– Ой, больно!.. Что вы, доктор, у вас есть сердце?
– А вот и нет сердца, – улыбнулся хирург. – Плохи у тебя дела, морячок. Боюсь, ампутировать придется... М-да, может быть гангрена...
Стоявшая рядом Маша молчала, глядя то на Савчука, то на хирурга.
– Да-с, гангрена...
– Виктор Лазаревич, – сказала наконец Маша. – У нас ведь был такой случай, помните? Разрешите мне сделать операцию?
Главный хирург не устоял и в конце концов согласился. Савчук сердечно сказал ей:
– Спасибо вам. А уж если останусь без ноги, не терзайтесь – сам виноват...
Главный хирург прошелся по палате, о чем-то размышляя, потом вдруг спросил:
– Морячок, у тебя есть кто из близких?
Савчук задумался, брови нахмурил, и не хотелось ему говорить о своей невесте, да надо, может быть, она приедет сюда, и ему будет легче. Да, конечно же, с ней ему будет легче.
– Есть, доктор. Юля, невеста моя. Она тут неподалеку, в Полярном.
– Она сможет сюда приехать?
– Конечно! – глаза у Савчука загорелись. – Как только узнает, что я ранен, сразу же приедет. Я напишу ей. Написать?
– Да. И немедленно...
Дней через пять в госпиталь пришел ответ:
«Юля Журавлева выбыла неизвестно куда».
Савчуку до слез было обидно; уехала, даже не подождала, когда он вернется с моря. А ведь говорила ему, что любит...
Савчук до крови закусил губы, едва сдерживая слезы.
Главный хирург сделал операцию сам. Савчук лежал в отдельной палате, и Маша после дежурства часами просиживала у него. Иногда приносила что-нибудь вкусное:
– Ешь, набирайся сил, а то на лодку слабых не берут.
Однажды, когда на дворе металась пурга, она принесла ему букет хризантем.
– Генерал прилетел из Москвы, цветы преподнес. Пусть у тебя стоят.
На другой день она не пришла к нему. Не пришла и на третий день. Савчук не выдержал, спросил у сестры, где Маша. Та сказала, что уехала в Москву.
– Зачем?
– А ты спроси у начальника. Он ее посылал – ему и знать, зачем. С генералом улетела...
Что-то тревожно-щемящее шевельнулось у него в груди, и всю ночь Савчук не спал. Днем его смотрел главный хирург и сказал, что все идет хорошо. Повезло морячку, заживает нога.
– А ты, вижу, загрустил. На корабль тянет?
– Скажите, доктор, через неделю меня выпишут?
– Ишь, шустрый какой! Еще полежишь!..
По ночам Савчуку снилась Маша. Улыбающаяся и чуточку грустная.
«К чему все это? – сердился он в душе. – Не нужна она мне. И я не нужен ей. У нее есть кто-то, а я, дурень, пекусь...»
Как-то сестра повела его на процедуры в соседний корпус. Когда вернулся, увидел на столе картину. На ней было запечатлено море – тихое, робкое. У причала – подводная лодка. Солнечные лучи дробились на ее палубе.
– Машина работа, – сказала няня. – Она у нас художница.
У него гулко забилось сердце:
– Приехала? – И весело добавил: – А то хотели уже розыск объявлять.
– Не шути, морячок. Тошно ей, Маше. Она мать похоронила...
«Вот оно что, а я-то, костыль, что подумал...» И от злости на самого себя прикусил губу.
Утром она пришла к нему, опечаленная, грустная. Он взял ее руку и тихо сказал:
– Крепись, Маша.
Выписывался Савчук апрельским днем, пролежав в госпитале три месяца. Ему предоставили краткосрочный отпуск по болезни. Собрал он свои нехитрые пожитки, сложил в старый потертый чемодан. Решил съездить домой к матери, а там видно будет... И вдруг в палату вошла Маша. Сняла белую шапочку, и он увидел на ее висках седину. Ласково дотронулся рукой до ее волос.
– И у вас седина... – печально улыбнулась Маша. – Это в том походе, да?
– Откуда вы знаете? – удивился он.
– История вашей болезни у меня...
Она помолчала.
– Лодка что, погибла?
– И лодка, и люди. – Голос Савчука дрогнул.
Она поняла, что ему нелегко говорить, и не стала продолжать разговор, хотя очень хотела узнать, как ему удалось избежать смерти. Но Савчук заговорил сам. Он сказал, что лодка не могла всплыть и командир послал наверх его и боцмана, чтобы добрались к своим и сообщили о судьбе корабля...
– Я и не думал, что живой останусь... Будто воскрес, с того света вернулся...
Маша не сводила с него глаз. А Савчук рассказывал, как вышел наверх через торпедный аппарат, как попал на пустынный остров, питался ягодами, травой, как добирался к своим.
В тот день Маша пригласила его к себе в дом неподалеку от рыбного порта...
Сколько с тех пор времени прошло, а все ему помнится до мельчайших деталей...
...Савчук поглядел на часы. Скоро девять. Дождь перестал, небо заголубело, в окно заглянуло солнце, ярко-белое, умытое росой. Позавтракав, он взял портфель и вышел во двор. У подъезда его ждала машина. Усевшись рядом с водителем, Савчук коротко бросил:
– В штаб!
«Волга», урча, рванула с места и побежала по серому асфальту, еще не высохшему от дождя.
В кабинете он так увлекся чертежами, что и не слышал, как скрипнула дверь и к нему вошел контр-адмирал Рудин. Был он высок ростом, седоголов, с карими глазами, которые всегда добродушно светились.
– Что, все еще корпишь? – спросил он Савчука и присел рядом.
Савчук удивился приходу адмирала: время было позднее. Все сотрудники уже давно разошлись по домам. Савчук тоже собирался уйти пораньше (сразу после обеда Маша поехала на дачу, дописывать картину – она давно работала над ней, все яснее вырисовывался тот самый подводный корабль, на котором плавал отец Петра Грачева. Савчук решил отвезти эту картину матери героя).
– Был я у главкома. – Адмирал закурил. – Приказано форсировать работы, Евгений Антонович.
Савчук наморщил лоб.
– Понимаешь, расчеты показывают, что радиус действия мины можно значительно увеличить по сравнению с тактико-техническим заданием.
Из всех конструкторов, с которыми Рудину когда-либо довелось работать, Евгения Антоновича он ценил больше других. Как-то авиаторы производили торпедные атаки. Из пяти торпед, выпущенных самолетами, две при соприкосновении с целью не взорвались. На место прибыли представители завода, но причину, не смогли выявить. Обратились к Савчуку, предлагали доставить торпеды на завод, чтобы ему не ехать так далеко. Однако он сказал, что оружие надо смотреть там, где оно отказало, и поехал на Север. Ему удалось обнаружить конструктивный недостаток. Все легко устранили на месте.
Подготовка к испытаниям нового оружия подходила к концу, и Савчук все больше волновался. Он не забыл тех тревожных дней, когда его детище – самонаводящая торпеда показала свой «характер», и ему пришлось еще немало повозиться с ней. В нее он вложил часть своей души, и был рад не только тому, что ее приняли на вооружение, но и что выполнил свой долг перед погибшими товарищами, с которыми плавал на подводной лодке. Когда еще были живы ребята, он говорил им, что обязательно создаст такую мину, которая сама будет искать лодки врага, находить их и уничтожать.
Рудин загасил окурок в черной пепельнице, стоявшей на краю стола.
– Ну, а как мина?
Савчук весело подмигнул адмиралу, мол, нашел «зацепку», и теперь прибор не хандрит. Так что через месяц-два можно ехать на Черное море.
– Да? Сразу бы так. – Адмирал встал, прошелся по кабинету. – Но поедем мы не на Черное море, хотя я там давно не был.
– Что, другой маршрут? – насторожился Савчук.
Рудин хитровато прищурил глаза:
– На Север хочешь?
Север... Гулкий, вьюжный. Гранитные скалы с птичьими базарами и полярная тундра. Кипящее море и ледяная Арктика. Июньские снегопады и полярные ночи... Там, в Заполярье, Савчук делал свои первые моряцкие шаги. Все, чем он жил когда-то на Севере, накрепко осело в нем, и теперь, если заходил разговор о тех суровых краях, Савчук видел себя на кораблях, в море, на подводной лодке, в минно-торпедном отсеке. Все ему там до боли знакомо; и люди, и корабли, и море жили в нем, как живут в сердце матери дети, которым она отдает себя и свою жизнь без остатка. Савчук не знал, чем объяснить такую привязанность к Северу – ведь не только в Заполярье есть море и корабли, есть добрые люди; может быть, потому только, что на Севере он получил боевое крещение? Он не знал, как это назвать – привязанностью или любовью, но чувствовал всем своим существом: Север – это наиболее памятная веха его жизни, когда молодость и зрелость характера сливаются воедино, когда прожитые дни оставляют глубокий след в душе. Навсегда остались в сердце Савчука места, где воевал.
– Ну так как, Север? – вновь спросил Рудин, хотя не сомневался в том, что конструктор поедет туда; Савчук уже бывал там, все лето провел на «Бодром», а когда вернулся, то прямо заявил Рудину: «На Севере я встретился со своей юностью». Адмиралу были понятны его чувства: на «Бодром» Савчук встретился с сыном командира подводной лодки капитан-лейтенанта Василия Грачева – Петром Грачевым; и, конечно же, не обошлось без воспоминаний: Савчук служил под началом Грачева-старшего, и ему было о чем рассказать сыну героя; знал Савчук и адмирала Журавлева, а еще больше привязан он к его жене Юле, с которой его свела судьба, а потом и развела... Ну, а что касается «Бодрого», то лучшего ему корабля и не надо: Скляров, этот «тонкий психолог моря и корабля», как выразился Савчук в разговоре с адмиралом, сделал все, чтобы испытания самонаводящей торпеды прошли успешно. И сейчас он попросил, чтобы все работы проводились на «Бодром».
– Что, полюбился Скляров, да? – засмеялся Рудин. – Этот офицер и мне по душе. Кстати, на днях я еду на Северный флот, постараюсь побывать на «Бодром». Буду просить адмирала Журавлева выделить для проведения испытаний «Бодрый». Но я не уверен, что Скляров будет этому рад. Командир он боевой, жаждет торпедных атак, поединков, а у вас работа иная, и ее надо делать мужественным сердцем.
– Да, хочешь не хочешь, а рисковать придется, – согласился Савчук. – Мое дело – мина, а все остальное – ваша забота, Илья Павлович. На флоте вас знают, ценят...
Рудин протестующе поднял руку:
– Не надо, Евгений Антонович, всякие похвалы не в моем вкусе. Кто морской витязь, так это ваша светлость, – адмирал добродушно улыбнулся, блестя белыми зубами. – А насчет «Бодрого» я постараюсь все устроить. Раз уж ты, морской витязь, просишь, я переговорю со Скляровым. Не так давно, – продолжал Рудин, – я виделся с адмиралом Журавлевым. Хвалит «Бодрый». Значит, дела у Склярова идут хорошо.
«Витязь... – усмехнулся в душе Савчук. – Какой к чертям я витязь?! Ну, тонул в лодке, разоружал мины и торпеды... А кто не рисковал? Нет, я самый обыкновенный. Вот Маша – она у меня необыкновенная...»
Словно догадавшись о его мыслях, Рудин спросил:
– И Машу с собой возьмешь?
Савчук сказал, что она уже была на Севере. Морякам «Бодрого» подарила картину.
– Она все еще ведущим хирургом в клинике? – спросил адмирал.
– Там. Ей очень тяжело, – отозвался Савчук. – Много приходится оперировать. Собирается уходить на пенсию. Признаться, и я об этом подумываю.
Рудин наклонился к нему.
– Никуда ты отсюда не уйдешь. Не сможешь уйти. Связаны мы с морем накрепко. И моряки знают и любят тебя. Новая мина принесет тебе еще большее уважение и еще большую славу. Савчук рассердился:
– Илья Павлович, да вы что? О какой славе речь? Не ради славы мы трудимся.
– Верно, не ради славы. Но когда особенно хорошо трудишься и добиваешься чего-то выдающегося, она сама тебя находит.
– Да, конечно, – смутился Савчук. – Не о ней думаешь, а о деле. И на войне о ней мы не думали, когда рисковали, крови и самой жизни не щадили. Да, Илья Павлович, вы давно обещали рассказать мне о годах службы на Балтике. Про мины всякие. И воевать вам приходилось, не так ли?
– А что, разве я один воевал? – лицо адмирала стало серьезным, каким-то настороженно-неприступным, как перед боем. – Не привык я как-то о себе рассказывать. Но если ты просишь... – Он передохнул. – У меня, как, видно, у каждого, кто видел рядом костлявую, война вот тут сидит... – Адмирал ткнул пальцем себе в грудь. – Ты ведь знаешь, я минером тогда был. В сорок первом корабли вышли на траление в район острова Соммерс. На первом же галсе подсекли три мины, на втором – две, а три взорвались в тралах. Мы море утюжим, а с острова фашисты бьют из орудий. Кругом снаряды рвутся, осколки свистят, а мы тралим. Уклонялись от обстрела – и наскочили на мину. Катер ко дну пошел. Не знаю, как я жив остался. На всю жизнь соленой воды напился... – Рудин сделал паузу. – На Балтике, скажу тебе, немцы преподали нам хороший урок: в первый день войны их авиация на кронштадтских фарватерах, у выходов из баз и на основных сообщениях флота выставила новые мины – магнитные. Иные командиры растерялись, а кое-кто плюнул на эти мины, мол, нас не возьмешь. Поплатились и те, и другие: в ночь на двадцать третье июня в устье Финского залива подорвался крейсер «Максим Горький», а эсминец «Гневный» затонул.
– И не мудрено! – воскликнул Савчук. – Балтику фашисты засорили изрядно: выбросили более двадцати пяти тысяч мин лишь за год. И что делали, стервецы? Ставили мины на мелководье, в акваториях портов. А тралов против магнитных мин у нас не было. В июле сорок первого вызвали меня в штаб флота, дали краткое описание баржи, оборудованной для траления магнитных донных мин на Черноморском флоте, и сказали: «Изучи – и внедри у нас». Это уже потом изготовлен был безобмоточный трал...
– Ну и что, катера оборудовали?
– Катера? – Рудин усмехнулся. – Где их взять было столько! Металлические баржи рельсами наполняли, всяким железом, а буксировали деревянными тральщиками. На моих глазах один такой тральщик подорвался... – Адмирал ненадолго умолк в раздумье. – А знаешь, Женя, мы умудрились применять против мин и «морские охотники». На полном ходу они создавали шумы, и мины взрывались. Труднее пришлось с минами, у которых был комбинированный взрыватель. Вытраливали их электромагнитной баржой. Катер-охотник сопровождал ее и создавал акустическое поле.
– А мы на Севере нередко уничтожали мины глубинными бомбами, сбрасывая их с кораблей, – сказал Савчук. – Тоже досталось...
Адмирал замолчал. Быть может, вспомнил он тот огненный рейс, когда пришлось ему участвовать в перебазировании флота из Таллина в Кронштадт. Между островами Керн и Вайндло немцы выставили около двух тысяч мин, а следовало провести здесь около двухсот кораблей и судов. Днем 28 августа корабли снялись с якорей. Флагманским в конвое шел штабной корабль минной обороны флота «Ленинград-совет».
– А знаешь, кто был его командиром? – Рудин сел на диван. – Амелько, нынешний адмирал. А я был рядом. Помню его слова: «У нас, матросы, один курс – Кронштадт. Мин у нас на пути предостаточно. Но мы проведем корабли. Должны провести!» Так вот, слушай дальше. Идут, значит, корабли за флагманом. И вдруг взрыв. В трале соседнего тральщика рванула мина. Но самое страшное было впереди, когда под вечер, миновав остров Керн, корабли вошли в плотное минное заграждение. Что тут было!.. Тяжко даже вспоминать. Несколько тральщиков подорвалось и затонуло. Многих моряков так и не удалось спасти. А тут с мыса Юминда бьют по нам фашистские орудия. Крики, стоны, мольбы о помощи. Только что сделаешь? А когда совсем стемнело, еще хуже нам пришлось. Тралы подсекали мины, а расстреливать мы их не могли – не видно было.
– И корабли рядом...
– В том-то и дело. Пришлось застопорить ход и стоять до утра. А на рассвете мы не могли сразу сняться с якоря: всюду у бортов мины. Матросы их шестами отталкивали... Добрались до острова Вайндло, а тут налетели самолеты и давай нас бомбить. В тральщик угодила бомба, меня задел осколок... – Рудин сделал паузу. – На этом переходе мы потеряли немало кораблей, но спасли основные силы флота. Блокировать минным оружием наш флот фашистам так и не удалось. Не удалось это им сделать и на Черноморском флоте. На минах подорвались лишь буксир, плавучий кран и эсминец.
– Я помню, – продолжал адмирал, – как вскоре на флот прибыла группа ученых из Ленинграда во главе с Курчатовым. Вместе с флотскими минерами они разгадали секрет устройства новых немецких мин, нашли способы их траления. Но это далось дорогой ценой, люди жертвовали жизнью – у каждой мины было хитрое защитное устройство. – Рудин немного помолчал. – И все же немцы обогнали нас в минном деле и сумели сохранить секрет.
– Не знаешь, как случилось? – удивленно сказал Савчук. – Мы собирались бить врага на его территории, то есть только наступать. Это определялось и нашей военной доктриной.
– Неубедительный довод, – возразил Рудин. – Мины нужны и наступающему. Немцы ими немало урона нам причинили. Дело не в доктрине.
– Конечно, главная причина не в ней, – вздохнул Савчук. – Просто у нас еще не было больших возможностей, чтобы создать все необходимые средства борьбы на море. А что касается доктрины, я за решительные действия в войне, за наступление, но в сочетании с сильной обороной! Но кое-кто об этом тогда забыл...
– Кто же, Сталин?
Савчук насмешливо скосил глаза.
– В свое время было модно во всех грехах обвинять Сталина. И ты к этому клонишь? Нет, и без Сталина у нас было кому отвечать за разработку военной доктрины. Но главное ведь не это, главное, что мы победили. Помнишь, праздничный приказ Верховного Главнокомандующего по случаю Дня Военно-Морского Флота в сорок пятом? В нем были такие слова: «Военно-Морской Флот выполнил до конца свой долг перед Родиной». Я. как моряк, этим горжусь!
Савчук закурил. Он подумал о том, что самая дальняя дорога начинается с первого шага. И в ученом мире нечто подобное; самое сложное и грозное оружие начинается с малого. И когда они заговорили о минном оружии, Савчук не мог не вспомнить, что самую уникальную конструкцию подводной лодки придумал русский генерал Шильдер.
– Генерал, да еще инженерных войск, – заметил Рудин.
Савчук сказал, что на этой лодке интересно срабатывала мина. Она висела на гарпуне, в носу лодки. По замыслу конструктора, гарпун вонзался в борт вражеского судна, лодка давала задний ход, разматывая за собой тонкий электропровод. И когда она уже находилась на безопасном расстоянии, нажималась кнопка, и ток от гальванической батареи взрывал мину. Примитивно, конечно, но для того времени мина считалась совершенством.
Рудин ничего не ответил, он подошел к карте, висевшей на стене, и устремил взгляд на Арктику.
– Ты не читал книгу Джорджа Стала, бывшего командира американской подводной лодки «Морской Дракон»? – неожиданно спросил адмирал.
– Как же, читал. Это ведь он совершил поход подо льдами Канадского архипелага к Северному полюсу.
– Да, да, верно. – Рудин кивнул на карту. – Видишь Арктику? Так вот, по словам Джорджа Стила, подводные лодки могут вести огонь баллистическими ракетами из Арктики прямо в сердце Северной Америки или Евразии. Главное – Арктика как стартовая позиция очень удобная, подводные лодки укрыты ледовой шапкой полюса. А раз так, то, мол, Арктика становится потенциальным океанским театром боевых действий. Чуешь, куда он клонит? И не случайно, что в последние годы натовские подводные лодки все чаще заходят в самые отдаленные точки Мирового океана. Джордж Стил призывает лучше изучить Арктику, на случай боевых действий. Я читал его книгу, – продолжал Рудин, – и вспомнил, как в феврале тридцать восьмого года подводная лодка «Красногвардеец», под командованием старшего лейтенанта Виктора Котельникова, шла на выручку папанинцам. Мы держали связь с лагерем полярников и были в курсе событий. Шли в надводном положении. Был сильный шторм. На одном из участков пути появились огромные массивы льда. Вот тогда-то «Красногвардеец» совершил первое подледное плавание под арктическими льдами на глубине пятидесяти метров. Так что Арктика нам не в новинку. Да, – спохватился адмирал, – я тебе хотел что-то показать...
Он достал из портфеля пожелтевшую фотокарточку. На ней Рудин был заснят вместе с каким-то капитаном 3 ранга.
– Кто это? – спросил Савчук.
– Мой крестник по Балтике Саша Маринеско...
Савчук немало слышал об этом командире знаменитой подводной лодки С-13. Это он, Маринеско, в условиях жестокого шторма на Балтике в конце января 1945 года смело торпедировал фашистский лайнер «Вильгельм Густлов», на борту которого было около шести тысяч гитлеровцев, половина из них составляла цвет немецкого подводного флота. Лайнер вышел из Данцига в сильном охранении кораблей. Но советский командир лодки Маринеско сумел перехитрить врага. Гибель «Вильгельма Густлова» потрясла Гитлера. В ярости он приказал расстрелять командира конвоя, а в Германии был объявлен трехдневный траур. Вскоре после этого, 9 февраля, Маринеско потопил транспорт «Генерал Штойбен»; вместе с судном ушли в пучину три тысячи шестьсот гитлеровских солдат и офицеров. За один только поход экипаж лодки уничтожил восемь тысяч гитлеровцев!
– Недавно я прочитал книгу «Гибель «Вильгельма Густлова», которая издана в ФРГ, – продолжал Рудин. – Написал ее Гейнц Шен, бывший гитлеровский офицер, который был на лайнере и чудом спасся. Так вот, он пишет, что, мол, если считать этот случай катастрофой то это, несомненно, была самая большая катастрофа в истории мореплавания, по сравнению с которой даже гибель «Титаника», столкнувшегося в тринадцатом году с айсбергом, – ничто. Гейнц Шен прав, ведь на «Титанике» погибли лишь тысяча пятьсот семнадцать человек.
– Ты его хорошо знал? – спросил Савчук. – Сашу?
– Очень даже. – Рудин спрятал фотокарточку в портфель. – Это мне вчера ребята прислали. Если все будет хорошо, то осенью съезжу на Балтику. Есть у меня задумка написать о лодке книгу.
Оба замолчали.
– Однако ты тоже не спешишь домой, – заметил Савчук, посмотрев на часы. – Уже скоро двенадцать.
– Не спешу, да и что делать дома одному? Жена защитила докторскую, сейчас на Кубе. Уехала на три месяца.
Рудин сказал, что пока на заводе изготовят опытный образец мины, пройдет с месяц, если не больше, и, конечно же, Савчук тоже может отдохнуть.
– Поезжай в Сочи. Погода там сейчас отличная.
Рудин подошел к окну. Далеко в ночной темноте на Ленинских горах светились огни.
В кабинет вошел дежурный и доложил, что адмирала вызывает к телефону главком. Рудин взял фуражку и вышел.
Савчук остался один, устало поглядел на прибор. А что, если опять закапризничает? Ну что ж, так, видно, бывает и у других конструкторов. Не сразу был построен и космический корабль. «А все же сделаю как надо. И мина будет!» Савчук стукнул ладонью по столу, да так, что услышали в другой комнате, и сразу же к нему вошел дежурный.
– Вызывали? – спросил он.
Савчук нашелся:
– Где Рудин?
– Адмирал уехал.
Савчук встал.
– Пора и мне.
Он оделся и вышел. Машина стояла у подъезда. Савчук велел ехать на дачу. Ему было неловко от мысли, что, наверное, Маша не дождалась его и уже спит. Утром она обязательно спросит, почему задержался и почему не позвонил ей. Позвонить бы мог – позабыл. Но Маша должна его понять. Сама ведь говорила, что легче операцию сделать, чем изобрести прибор.
Вскоре «Волга» свернула с шоссе и въехала в лес. У дачи Савчук вылез из машины, поблагодарил шофера и, застегивая пальто, торопливо пошел по узкой тропинке к крылечку. В окне он увидел свет. «Наверное, уснула, а свет выключить забыла», – подумал Савчук.
Открыв дверь, на цыпочках вошел в комнату. Неожиданно раздался голос жены:
– Я все слышу, можешь не прыгать...
– А я полагал, что спишь, – отозвался он и вошел в кабинет.
На полу стоял мольберт, и Маша медленно и осторожно наносила на холст краски. Она уже почти заканчивала картину. С холста на Савчука смотрел капитан-лейтенант Василий Грачев. Он стоял на мостике подводной лодки. Вдали за его спиной неуемно пенилось море. Солнце висело над скалой, и его оранжевые лучи освещали все вокруг – и море, и бухту, и корабли, и даже лицо командира лодки. Лицо было цвета бронзы, волевое, энергичное. Таким оно запомнилось Савчуку навсегда. И сейчас он будто наяву видел Грачева, слышал его звонкий голос... В тот роковой день, когда лодка затонула, Грачев был особенно веселым – торпедировали фашистский транспорт! Лодка погрузилась, чтобы уйти от кораблей охранения. Но они преследовали ее. Глубинные бомбы рвались все ближе и ближе. Но Грачев перехитрил врага. Лодка находилась в районе сильного течения. Командир приказал боцману нырять на большую глубину. А потом инженер-механик выпустил немного масла. Течением его отнесло в сторону, и немцы, обнаружив на поверхности масляные пятна, прекратили преследование. В тот день наша разведка перехватила радиодонесение командира конвоя об «уничтожении» советской подводной лодки.
– Ты о чем задумался? – спросила его жена.
– О Васе Грачеве... Столько лет прошло, а все не могу свыкнуться с мыслью, что его нет.
Маша отошла в сторонку.
– Похож? – спросила она.
– Как живой. Ох и обрадуется Любовь Федоровна подарку.
– Ты когда едешь в Сочи? – спросила Маша.
Он сказал, что завтра получит путевку в санаторий, а дня через два можно брать билет.
– На самолет?
– Нет, Маша, поеду поездом, – он устало присел на стул. – Заеду к жене Грачева, отвезу ей картину, может быть, какая помощь ей нужна.
– Да, конечно, – согласилась жена.
Савчук сообщил ей новость – командиру героической лодки скоро поставят памятник. Там, на Севере, в бухте. Уже есть решение командования флота. Летом скульптор поедет туда.
– А деньги? – спросила жена.
– Флот выделил. И часть моих. Лауреатских... Не возражаешь? Только ты уж, пожалуйста, Петру не проговорись.
Маша взяла кисть.
– Ну, ладно, иди отдыхай, а я еще посижу над картиной.
Савчук уже лег, когда жена вспомнила, что от Кати пришло письмо.
– Там оно, на столе, – сказала она.
Он уселся на краю кровати, включил ночник. Осторожно надорвал конверт.
«Дорогой Евгений Антонович!
Спасибо за подарок, я так была счастлива получить его именно от вас в день рождения. Сразу не смогла ответить. Вы уж не сетуйте, пожалуйста. Мне очень понравилось у вас на даче, и я хотела бы вновь приехать. Вы обещали съездить со мной в Ясную Поляну, где жил Лев Толстой. Не раздумали? Конечно же, нет, я вас знаю, вы очень добрый и хозяин своего слова.
И еще хочу сказать вам, что собираюсь замуж... Мама ничего не знает, это я только вам открылась.
Я долго не писала, потому что мама болела. Сейчас ей легче. Мама все о вас спрашивает. Вы собираетесь к нам?
А к вам я могу приехать? Не станет ли сердиться Мария Федоровна?
Простите за беспокойство, Евгений Антонович.
Катя-незабудка.
P. S. На днях я листала мамин альбом. В нем есть ваше фото в морской форме. Вы такой симпатичный! Теперь эта карточка у меня».
Савчук свернул листок и прилег на подушку.
«Просится в гости, – размышлял он. – Пусть приезжает. Но почему она думает, что Маша может рассердиться?»
Он позвал жену. Она присела рядом на стул.
– Тут есть и о тебе. – И Савчук протянул ей листок.
Маша читала письмо, а он не сводил с нее глаз. Прочитав письмо, сказала просто:
– Пусть приезжает. – Она улыбнулась. – И замуж ей идти пора. Девушка она хорошая, достойна большого счастья.
Савчук нежно привлек жену к себе.
– Я знал, что и тебе Катя приглянулась.
Маша вышла в другую комнату, а он загасил ночник и снова лег. Но ему не спалось из-за письма. У Юли, видно, был приступ. Она и раньше болела, но скрывала это. От нее долго не было вестей. Разве не могла написать? И фотокарточка Савчука не случайно попала к ней. Тогда, много лет назад, он полюбил Юлю, но судьба распорядилась по-иному. Он жалел, что она не стала его женой, но он был рад, что она нашла себе замечательного человека. Адмирал Журавлев очень был привязан к ней, и в Кате души не чаял. А как он страдал, когда во время практики в Саянах она упала со скалы и сломала себе ногу. В те дни на флоте проходили большие учения, и ему, командиру соединения, надо было все время находиться в море. И все же обратился к командующему флотом с просьбой разрешить слетать в Ленинград, где Катя лежала в гипсе...
До утра Савчук так и не уснул.
