Текст книги "Тревожные галсы"

Автор книги: Александр Золототрубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

11

Но погода наутро совсем испортилась. Грязно-серые облака заволокли все небо, сыпал мелкий дождь.

Гончар, закончив настройку контуров передатчика, начал паять провода. Тут пришел мичман Крылов:

– К вам гости...

– Кто? – Матрос загасил папиросу.

– Кажется, подводник. Там он, на юте.

У сходни, поеживаясь, стоял коренастый худощавый мичман с чемоданом в руке. Костя узнал Семена Каштанова, своего земляка. Каштанов-старший с отцом Гончара воевал под Курском. Семен плавает на подводной лодке старшиной команды радиометристов. Весной Костя был в соседней бухте и заходил к нему на лодку.

– Здоров, земляк! – улыбнулся Каштанов. – Дома я гостил. Вот только с поезда...

– Да ну? Эх, не знал я, сынку гостинец мог передать. – Гончар пожал Семену руку. – Ну, как отдыхалось? Рассказывай.

Костя пригласил земляка в кубрик, но он отказался, сославшись на то, что скоро уходит катер. Погода портится, могут рейд закрыть, и тогда ему не добраться в бухту.

Они отошли под навес. Костя узнал, что у Каштанова родилась дочь, жена приболела, потому вернулся из отпуска один.

– Глаша со мной на Севере с первого года службы. Теперь вот сам до осени поживу...

Костя слушал земляка внимательно, и все ему хотелось спросить, заходил ли Каштанов к его матери. Ждал, когда мичман сам скажет об этом. Но тот все молчал. Наконец сказал:

– Виделся с твоими...

– Как там они? – оживился Гончар.

Каштанов разжал губы:

– Мать болеет. Сделали ей операцию... Она все еще в больнице.

Костя помрачнел.

– Не волнуйся, – успокоил его Каштанов. – Аппендикс вырезали. Теперь она поправилась. Я не хотел тебе все это говорить, и отец наказывал молчать.

– Спасибо, Семен, спасибо. – Голос Гончара дрогнул. – Я не знал, что она болеет. Она мне писала другое...

– Малыш твой загорел, вытянулся, – продолжал Каштанов. – И весь в тебя, даже родинка под правым глазом, как у тебя. Издали увидел меня и с криком «папка приехал!» бросился навстречу. А потом понял, что обознался, замер на месте...

– А где он живет, ведь мать-то в больнице? – спросил Костя.

– У нас. Сестренке-то моей семь лет, вот они и бегают на речку.

«У чужих людей живет, – вздохнул Костя. – Нет уж... Я больше терпеть это не стану. Или семья, или траулер. Так и скажу ей...»

Каштанов достал из чемодана сверток:

– Это тебе, Костя. От матери. Ты же любишь сало?.. Ну, а как тут вы? Надя что, на «Горбуше»?

Костя замялся:

– Скоро уйдет на берег. Куда ей рыбачить? Семья...

– И верно, чего ей там? – подхватил Каштанов. – Уж если родила, то воспитывай. Я так мыслю... Да, а Глаша обещает мне сына... Страсть, как люблю детишек! Ну, будь...

Они распрощались, и земляк ушел. А Гончар так и остался стоять. Небо плотно затянуто тучами. Хмурое и тоскливое. Капли дождя гулко стучат по палубе, а матросу казалось, что они западают в душу, холодят ее.

Он думал о матери, остро ощущая, как в груди появилась какая-то тяжесть; ему вспомнилось ее последнее письмо; она сообщала, что жива, здорова, ходит с внуком на речку, загорел он, сил набрался.

«У меня, сынок, все думы про тебя да твою Надю. Как отслужишь свое, возвращайся в родное село. Все тут наше – и земля, и колхоз; корни тут наши, сынок, так что свою думку остаться на корабле – забудь. Вот умру я, похоронишь меня, а тогда поезжай хоть за три моря...»

Вот она какая мать – болела, а в письме – ни слова. Конечно, прожить можно и без моря, Костя и не собирался оставаться на корабле он просто спрашивал у матери совета, куда ему податься после службы. А она решила, что он остается. Нет, Костя вернется домой; мать там одна, старенькая уже, и он должен быть рядом. Еще на той неделе он сказал своей жене, чтобы уходила с траулера, есть работа и на берегу. Спорить с ним она не стала, только с улыбкой заметила: «Заработаю деньжат, пока ты на корабле, а потом уедем от моря».

Костя размышлял, что ему теперь делать? Надо бы забрать сына, а то матери нет покоя.

«Схожу-ка я к своему командиру», – решил он.

Костя постучал в дверь:

– Разрешите, товарищ старший лейтенант?..

Грачев только что вернулся с «Гордого», где флаг-связист проводил разбор учения, и теперь делал пометки в своей рабочей тетради. Отложив бумаги в сторону, он кивнул матросу.

– Что у вас?

Гончар неловко помялся:

– Просьба у меня к вам...

– Какая? Да вы садитесь...

И Гончар рассказал все, что услышал от своего земляка.

– Домой вам надо съездить, – сказал Грачев. – Проведать мать. Моя вот тоже живет в деревне, а сюда никак не хочет. Всю жизнь провела в селе. Оно ей – как море для нас. Ждет меня в отпуск, но поеду я, видно, еще не скоро. А вы, – он сделал паузу, – можете ехать сразу же после испытаний оружия.

– Мне бы сейчас сына забрать, день-два погостить и – на корабль, – сказал Гончар.

– А почему бы Наде не съездить? – спросил Грачев. – Я готов попросить капитана траулера. Серов мне не откажет.

Гончар не сразу ответил. Он размышлял. Он был однажды у капитана, и тот разочаровал его. «Я не стану возражать, если Надя уйдет с траулера. Но позвольте, ради чего уходить? Щи готовить вам да варить кашу? Сам ведь все время на корабле, а сын у бабушки».

В тот день Костя чуть не поссорился с женой.

Она на рассвете ушла на судно, когда он еще спал. На столе оставила записку:

«Костя, дорогой, я тебя люблю. Вернусь с промысла, и тогда поговорим. Целую. Твоя Белозубка».

– Он вредный, Серов. – Гончар взглянул на Грачева; у того вопросительно сдвинулись брови.

– Серов не такой, – возразил старший лейтенант. – Вы просто его не поняли.

Матрос промолчал.

– Ну вот что, – Грачев встал. – Я доложу командиру, и если он даст вам добро съездить домой, не стану возражать.

– Спасибо, товарищ старший лейтенант. – Глаза у матроса заискрились.

Он вышел, и в каюте стало тихо, даже слышно, как за бортом плескалась вода. Грачеву было не по себе, и все же он решил сходить к командиру.

А в это время Скляров беседовал с замполитом о том, как матросы действовали в море по уничтожению мины. Леденеву не понравилось то, что Скляров заранее, как он выразился, «настроил людей на мирный лад», сообщив им о том, что мина учебная и не представляет опасности...

– Зря, Павел Сергеевич, осторожничаете...

Слова Леденева словно хлыстом ударили Склярова; веселость с его худощавого лица мигом сошла, взгляд стал цепким и неприступным.

– А что, по-вашему, надо было оставить запал? – холодно спросил он, все еще недоумевая, к чему клонит замполит, может быть, ему стало жаль Кесарева, который весь промок в шлюпке, пока матросы подвешивали к «рогатой смерти» подрывной патрон? Или у Леденева заныла душа, когда он увидел кровь на руке у Черняка? Ну и что тут особенного, шар оброс острой ракушкой, надо матросу быть внимательным. Скляров, не глядя на своего собеседника, глухо добавил:

– Терять людей в мирное время никто не дал нам права. Это не мои слова – командующего.

– Не надо прятаться за слова командующего, – возразил Леденев. – Сказаны они были по другому случаю. А вы, Павел Сергеевич, просто боитесь уколоть себя... – Замполит не договорил, но Скляров и так все понял.

– Позвольте, откуда вы взяли, что я осторожничаю? Нет, Федор Васильевич, вы просто не поняли меня. Мина – оружие небезопасное, малейшая неосторожность – и конец. А кто должен предупредить людей, уберечь их от опасности? Я, командир.

– Предупреждать моряков как раз и не надо, – возразил Леденев. – Когда человек видит перед собой опасность, он действует собранно, внимательно, нервы у него напряжены до предела, он переносит психологическую нагрузку. А скажи ему, что вот эта мина учебная, – никакого проку от этого не будет. Принимать меры, исключающие всякие неожиданные сюрпризы, разумеется, надо. Но человек должен осознать опасность, тогда он будет готов к решительным действиям! Так что, Павел Сергеевич, ваша точка зрения нуждается в коренной поправке. Или вот, допустим, я, командир, дал в руки солдата оружие, с которым он не умеет обращаться. Боец сознает опасность – надо стрелять из него по настоящему врагу, в противном случае его самого убьют. Сознает это, а стрелять не умеет, не знает, как владеть этим новым оружием.

– Ну и что?

– Я к тому, – продолжал Леденев, – что тут, как, впрочем, и во всяком деле, нужны знания, практические навыки. Помните, как Грачев бросился вплавь к мине, на которой уже горел бикфордов шнур?

– Рвануться-то рванулся, а сил не рассчитал. Крылов его опередил.

– Не в этом суть, – заметил Леденев. – Грачев под удар жизнь свою ставил...

Грачев как раз подходил к каюте командира и услышал последнюю фразу, он хотел было уйти, шагнул к трапу, как услышал голос Склярова:

– Грачев, вы мне нужны.

«Кажется, появился я не вовремя». – подумал Петр.

Скляров сказал о том, что был в штабе.

– Досталось мне за Кесарева, – он закурил. – Сергей ваш друг, не так ли?

– Друг, товарищ командир.

– Подвел он нас крепко, – Скляров глотнул дым. – Даже не знаю, что с ним делать.

– Перемелется – мука будет, – бросил реплику замполит.

– А что у вас?

Грачев помялся.

– Хочу просить вас, товарищ командир, отпустить домой суток на пять матроса Гончара, – выдохнул он. – Мать у него болеет, операцию недавно перенесла, малыша Гончар хочет забрать, чтоб легче матери было.

Скляров вспыхнул:

– Опять эти семейные неурядицы! То одно, то другое. – Он взглянул на замполита, тот почему-то улыбался. – Что скажешь?

Леденев сказал: если командир боевой части просит, значит, надо его поддержать. Вот только ему, замполиту, неясно, кто будет смотреть за сыном, матрос – на корабле, а его жена – на промысле.

– Вы об этом подумали? – спросил Скляров.

Грачев объяснил: жена матроса уйдет с траулера, как только Гончар привезет сына.

– Тогда другое дело... – Скляров встал, подумал: если Грачев просит, пусть матрос съездит. – Ладно, разрешаю... Десять суток по семейным обстоятельствам. Как у вас Крылов, справится, если вдруг выйдем в море?

– Связь будет надежной, – заверил Грачев.

Скляров вдруг улыбнулся, спросил:

– Вы, кажется, тоже хотели бы съездить к своей...

Скляров хотел сказать «к своей невесте», но умолк на полуслове, увидев, как лицо Грачева залилось краской, он глядел в палубу, неловко опустив по бокам длинные руки.

– Я никуда не собираюсь ехать, – глухо сказал он.

– Ну зачем так? – ласково сказал Скляров. – Я все понимаю, если надо, то и возражать не стану. Да и замполит тоже, а?

Леденев улыбнулся:

– Чует моя душа, Петр, быть свадьбе, а?

Грачев тоже заулыбался.

...У радиорубки его ждал Гончар. Петр сказал, что командир «дал добро».

– Пишите докладную на мое имя, а утром можете ехать.

Гончар обрадовался:

– Правда?..

Прошел еще день в хлопотах.

Скляров сидел за столом угрюмый. Приказ командующего не выходил у него из головы. Он пригласил к себе старпома.

– Садитесь, – сказал он Комарову. – Вон на диванчик, мягче критику перенесете. Ну, как, объявили Кесареву приказ?

– Объявил, – хмуро ответил Комаров.

– И как он реагировал?

Старпом с иронией заметил:

– Аплодисментов не было...

Скляров подергал головой, будто шею сдавил ворот кителя.

– Не к месту шутки, Роберт Баянович. Это приказ командующего.

Лицо старпома оставалось непроницаемым. Возражая Склярову, он говорил неторопливо, подчеркивая каждое слово. Он сказал, что падение матроса за борт совершеннейшая случайность, Кесарев – настоящий офицер, отличный моряк, романтик. В эпизоде с минами виноват Черняк.

– Я, знаете ли, не люблю бесплодной романтики, – сухо заметил Скляров. – Эта, как вы изволили выразиться, «совершеннейшая случайность» дорого нам обошлась. А тут не за горами испытания нового оружия. Это оружие – мины. Боюсь, как бы Кесарев не подвел нас. Кто на «Гордом» командиром минно-торпедной боевой части? Кажется, Борцов?

– Лучший минер на флоте.

– Вот-вот, взять бы его к нам, а? Я бы уговорил комбрига перевести его на «Бодрый».

Комаров пожал плечами:

– Вы командир, вам и решать.

– А все же, ваше мнение?

– Не стал бы я, Павел Сергеевич, с других кораблей тащить к себе. Не стал бы. Наш Кесарев не хуже.

– Ну-ну... Кстати, что произошло у вас с Черняком?

Старпом сказал, что во время приборки матрос курил, поэтому он и не уволил его в город.

– Что, разве я превысил свои права? – усмехнулся Комаров.

– Может, и нет, а матроса обидели. Вы же подписывали список увольняемых? Черняк наутюжил брюки, встал в строй, а вы вдруг раздумали. Где же логика?

– Форма у моряка всегда должна быть наутюженной, – возразил Комаров. – Вы что, разве забыли, как он всех нас подвел?

– За свой проступок матрос понес наказание.

Кто-то постучал в каюту, и Скляров разрешил войти. На пороге появился Кесарев.

– По личному вопросу я. Разрешите?

Он вынул из кармана кителя листок и протянул его командиру.

– Рапорт? – удивился Скляров. Он улыбнулся, но улыбка получилась фальшивой, на душе появилась какая-то горечь, впечатление такое, будто он кого-то обокрал.

«А чего ты смутился? – сказал он себе. – Сам же хотел, чтобы Кесарева убрали с корабля. Его может взять к себе на «Гордый» Ромашов. Так чего растерялся? Наложи на рапорте резолюцию, что не возражаешь, и делу конец. На корабль дадут другого минера, и ты будешь спокоен. А то, что жена уехала от Кесарева, – тебе-то что до этого? У тебя есть своя семья, ее и сохраняй...»

Еще вчера Скляров думал о том, как избавиться от Кесарева, а теперь прочел его рапорт и до боли в душе стало обидно – нет, не за Кесарева, за себя. Никогда еще в своей службе ему не писали вот таких рапортов. Что-то недоброе и загадочное было в поступке Кесарева. Старпом тоже, видно, догадался, потому что сидел тихо, ожидая, чем все это кончится.

– Сами так решили? – наконец спросил Скляров.

– А с кем же мне советоваться? – усмехнулся Кесарев. – Жена далеко, а вы хотя и рядом, но...

– Что – но? – Скляров напружинился весь, чувствуя, как на виске заходила тонкая жилка.

– Я к тому, товарищ командир, что советоваться с вами дело гиблое. Вы это не любите. У вас душа на замке, а почему я должен держать свою нараспашку? Словом, я твердо решил и прошу списать меня, – волнуясь, добавил Кесарев.

Скляров положил рапорт на стол.

– А кто говорил: «Море во мне живет, булькает!» – спросил Скляров. – Эх, романтик... Вы так ничего и не поняли, а жаль.

Кесарев глухо заговорил:

– Да, романтик. Я сам избрал профессию моряка. Сам... – загорячился он. – Может, этот рапорт кровью написан... – Он потупил взгляд.

– Кровью написан, тогда почему бежите с корабля?

– Дело не в корабле, а в вас. Вы хотите избавиться от меня. Ну раз так, я и решил...

Скляров не ожидал такой откровенности и едва не вспылил, но вовремя сдержался.

– К сожалению, мы не вольны выбирать себе начальников по личному вкусу. У вас все? Можете идти.

Когда дверь закрылась, Скляров взглянул на Комарова:

– Слышали? А раньше он на эмоции нажимал. Море – моя дорога, море – мечта. Вот вам и романтик...

Скляров ожидал, что старпом поддакнет, а тот неожиданно сказал:

– Будь я на месте Кесарева, поступил бы точно так.

Скляров царапнул его глазами: '

– Не дури, Роберт Баянович.

– Я серьезно, Павел Сергеевич. Порой злой вы к людям. Срыв задачи в море – это и мне пощечина, и замполиту, а вы как тот страдалец – за всех нас грех берете на душу. Непосильная ноша. Раз возьмете, два, а там, глядишь, еще пупок от тяжести развяжется. Кесарев честно сказал – он бежит от вас. Он не стал ждать, когда вы дадите ему по шапке, он решил действовать. Кто станет служить с вами, если видит, что он бельмо у вас в глазу? Не хмурьтесь, Павел Сергеевич, я ведь напрямую с вами. Узнай, что я для вас неприятен, вроде кочки на гладкой вашей дороге службы, я бы тоже ушел на другой корабль. Рыба ищет где глубже, а человек – где лучше.

– Вот как? – удивился Скляров откровению старпома. – Ну, а дальше что?

– Мне как-то замполит говорил, что я железный старпом. Может быть... Но я бы узнал, что заставило Кесарева сделать такой шаг. Вы бы, Павел Сергеевич, поговорили с ним без горячности, так, исподволь, что ли...

Скляров промолчал.

По кораблю прозвучал сигнал большой приборки, и моряки мигом разошлись по постам и кубрикам. Черняк делал приборку в каюте Кесарева. Капитан-лейтенант что-то писал за столом. Матрос видел, что он не в духе, но все-таки не выдержал и спросил:

– Товарищ капитан-лейтенант, цэ правда, що вы подали рапорт?

– Подал.

– На корабле все переживают, не верят, що вы оставите корабль, – грустно сказал Черняк. – Это, выходит, из-за меня?

Кесарев взглянул на матроса, хотел ему что-то сказать, но в каюту вошел командир. Кесарев встал, одернул китель.

– Садитесь, – мягко сказал командир. – Хочу продолжить наш разговор. А вы, Черняк, идите в кубрик...

Он скосил глаза на открытый иллюминатор, откуда доносился разноголосый крик чаек.

– Море тихое, не то, что в том походе, – перехватив его взгляд, сказал Кесарев.

– Я не люблю тишины, – отозвался Скляров. – Со стороны посмотришь – у нас сплошная романтика. Тихое, бирюзовое море, гребешки на волнах, чайки... Красота! Помню, когда я был штурманом, один матрос вот таким и нарисовал море. Подарил мне эту картину. А после лютого шторма забрал картину и написал заново.

Кесарев, слушая командира, недоумевал, зачем это он пожаловал. Мог бы и к себе вызвать. «Рапорту он даст ход, это ясно, – подумал Сергей. – А я ведь рапорт не для того подал, чтоб с корабля уйти... Только боюсь, поймет ли Скляров? Может, к замполиту сходить и все выложить ему начистоту?»

– Вы о чем-то задумались? – прервал его мысли Скляров.

Кесарев поднял глаза.

– О себе думаю...

– А конкретно, о чем? – Скляров пристально посмотрел на него.

– Меня всегда тянуло на подводную лодку, очень тянуло, а послали на «Бодрый».

– Почему же так получилось? – заинтересовался Скляров. – Кто помешал?

– Ну кто еще мог? Врачи. Нашли, будто легкие у меня барахлят, слабые вроде, на подлодке не потянут. А я не стал возражать, хотя и хотелось стать потомственным подводником – еще отец на лодке плавал.

– Слышал о нем, – с подчеркнутой вежливостью заметил Скляров. – Еще с тех пор, как пришел на «Бодрый». Серебряков мне о вашем отце рассказывал. Но почему вы считаете, что наследие отцов – это обязательно их рабочее место? Вы не правы. Мы наследники их дел, а не служебных кабинетов и отсеков. Поверьте, Кесарев, мне вот самому и в голову не приходило, что буду моряком. А стал, хоть и не потомственным. Столько лет прослужил, а каждый раз волнуюсь, когда выхожу в море... Так что напрасно сожалеете, что не стали подводником. Важно не где, а как продолжать дело отца.

– Очень хорошо сказали, товарищ командир. Но вот вы говорили еще, что море дает счастье. А таким, как я, не дает? Можно, значит, Кесарева убрать с корабля?

– Нет, почему же... – Скляров потер ладонью щеку. – Кажется, я погорячился. Это я признаю.

После паузы Скляров спросил:

– Так как же быть с рапортом? Доложить комбригу?

– Вам виднее, – тихо отозвался Кесарев.

– Ну что ж, придется искать замену. Кстати, вы Борцова знаете?

– Да, знаю. Хороший минер. Вы с ним поладите...

Скляров вышел. Кесарев от злости побелел:

– Черт, и дернуло же меня...

Вон ведь как дело повернул Скляров. Что делать?..

За дверью послышались шаги. Это Грачев. Он вошел в каюту без стука и сразу увидел фотокарточку Наташи. Еще вчера ее не было. Она мило улыбалась и как бы спрашивала: «Ну, как я?..» Петр перевел взгляд на Кесарева.

– А я тебя искал. Что с тобой, на тебе лица нет... Что-то у тебя опять стряслось. – Он сел рядом. – В чем дело, выкладывай.

– Ухожу с корабля. Совсем.

Грачев недоверчиво покосился на него:

– Рапорт подал?

– Да. – Кесарев сел на стул. – Скляров хочет взять с «Гордого» Борцова...

– Послушай, а как Наташа? – спросил Петр.

– Молчит... – Кесарев тяжело вздохнул.

– Поссорились? – удивленно воскликнул Грачев.

– Помнишь, я говорил тебе о Вере? У нее я был... – Кесарев взял папиросу, хотел закурить, но положил ее обратно. – Ну, а потом... потом она увидела меня с ней. В тот самый вечер, когда ты приходил к нам...

– Как же теперь, Сергей? – спросил Петр. – Ведь сын, а?

Кесарев все же закурил, выпустил в сторону иллюминатора кольцо бурого дыма.

– В тот вечер мы и поссорились. – Кесарев натянуто улыбнулся. – Видишь, как все вышло. Она плакала, а я как-то был спокоен. Думал, куда она уедет? Вернулся с моря, а ее нет... Что теперь делать? Ты – друг мой, скажи...

– Не знаю. – Петр полол плечами. – Сам решай, сам...

Они вышли на верхнюю палубу. С берега дул пронизывающий ветер. Сиротливо висело над бухтой солнце, и в его бледно-матовом свете холодно искрилось море. Оно то затихало, то, словно проснувшись, набрасывалось на берег, закипая белой пеной. Кесарев зябко поежился.

– Ты скучаешь по ней? – спросил Грачев.

– Не знаю, – качнул головой Кесарев. – Сам не знаю. Может, мне в огонь легче шагнуть, чем этот узелок развязать.

– А рапорт? Сгоряча небось...

Кесарев до боли закусил губу.

– Сам знаешь, что спрашивать?

Помолчали. Наконец Грачев с издевкой сказал:

– Дело свое и долг свой ты ценишь в копейку. Совесть у тебя есть?

Кесарев от злости побелел.

– А твоему делу что, рубль цена? Как бы не так!

– Совесть она в человеке должна быть стопроцентной, это спирт разводят, – оборвал его Грачев. – И вот что я тебе скажу, романтик, пока не поздно, иди к командиру и забери свой рапорт, да еще извинись перед ним. Понял! Ну, а насчет Наташи – это особый разговор.

– Нет уж, милый Петя, рапорт я не возьму...

Весь день Кесарев ходил удрученный. Из головы никак не уходили слова Грачева. После ужина Кесарев закурил на полубаке. Над бухтой смеркалось, на небе высыпали звезды, они горели ярко, но свет от них холодил душу.

«Пожалуй, я схожу к командиру», – наконец-то решил Кесарев.

Постучался в его каюту.

– Товарищ командир, я передумал. Разрешите мне взять свой рапорт обратно?

– Поздно, – глухо сказал Скляров. – Рапорт уже у комбрига, ему и решать.