Текст книги "Тревожные галсы"
Автор книги: Александр Золототрубов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
– Давайте, гребите к буксиру...
Вскоре мину отбуксировали подальше от порта, на другую сторону залива, и подорвали. Эхо взрыва молнией пронеслось над бухтой, вспугнуло чаек и затерялось где-то в скалах. Кесарев легко вздохнул:
– Еще одно эхо войны... – И, глядя на капитана буксира, спросил: – Ну что, все? Тогда разрешите мне отбыть на корабль на вашем катере...
Уже смеркалось, когда катер ткнулся носом в песчаную отмель. Кесарев спрыгнул на землю, крикнул рулевому «спасибо!» и зашагал вдоль берега.
Странное, однако, чувство овладело им: там, в бухте Заозерной, он думал о Вере, говорил себе, что при возвращении на корабль непременно зайдет к ней; а то, что дома ждет Наташа, его ничуть не волновало. А укротив мину, он вдруг с необыкновенной теплотой подумал о жене, он понял, что это, видно все оттого, что она ждет его, волнуется. Не зря же как-то в пылу откровения она призналась, что, когда он в море, дома она сама не своя: то выглянет в окно, откуда до самого горизонта просматривается дымящее море, то станет звонить по телефону жене старпома Лиле Ивановне, говорить о том, что их сын Игорь хорошо решил домашнее задание, написал сочинение без ошибок, а потом спросит: «А как там Роберт Баянович, что-то давно он не был в школе?» А жена скажет: «Так ведь в море он, как и ваш Сергей». И только после этого Наташа успокоится. А на другой день она снова начинает волноваться...
«Наташе я не скажу, как укрощал мину», – решил Кесарев.
Он вышел на городскую улицу, там, на пригорке, Верин дом. В окнах горит свет, значит, она дома...
И все же Кесарев после колебаний решил зайти к ней. «Только на час, а потом домой».
Стучал в дверь, а у самого в груди трепетало сердце. А когда увидел Веру на пороге, шагнул к ней, схватил обеими руками и крепко прижал к себе. Губы прошептали:
– Веруся, моя дорогая, я так к тебе торопился...
Она не отстранилась, тихо сказала:
– Вот мученик мой, ну, ладно, заходи в комнату...
Она помогла ему снять мокрую шинель, спросила:
– Ты откуда?
– С того света, Вера... – Он тут же прилег на диван и, глядя на нее, продолжал: – Скляров говорил как-то, что человек не умом живет, а сердцем. А я не согласен: ум делает человека сильным, дает ему все, что надо. А сердце... Нет, сердце порой обманчиво, ох как обманчиво.
– Не выдумывай, – усмехнулась Вера. Она встала, выключила в прихожей свет, а в спальне включила ночник. – Сердце, оно никогда не обманет человека.
– А вот и неправда, – возразил Кесарев. – Еще час назад я в мыслях жалел Наташу, даже решил не заходить сегодня к тебе. А вышло по-другому. Увидел в окнах свет, и сердце затрепетало, как рыбешка в сети. Ноги сами понесли к дому. – Он помолчал. – Сегодня я был наедине со смертью. Веришь, а?
Она присела к нему, наклонилась к его лицу и поцеловала.
– Я, кажется, тоже не могу без тебя. А про смерть ты, пожалуйста, не придумывай. Скажи, что спешишь, но приехал ко мне. Я и так тебя пожалею.
«Не поверила, – взгрустнул он. – А Наташа не такая...»
Сергей проснулся на рассвете. На душе было пусто и зябко. Из кармана кителя, висевшего на спинке стула, он достал папиросы и закурил. Тихо, чтобы не разбудить Веру, подошел к окну. На дворе стоял мглистый туман, сквозь его серую пелену тускло просматривалось море – какое-то серое, как застывший свинец. «Погода тихая, значит, уйдем в море», – подумал он и стал одеваться. Ему не хотелось будить Веру. Надо тихо уйти, чтобы она не слышала.
Сергей отошел от окна, загасил папиросу.
«А все же я подлый... – подумал он. – Наташа небось думает, что я на корабле. А вдруг?.. Нет, она не станет наводить справки».
Кесарев надел китель.
Проснулась Вера. Кажется, она давно не спала.
– Сережа, милый... Ты что, уходишь?
Он присел к ней на диван, и глядя в ее черные, как сажа, глаза, сказал:
– Там меня ждут, – Сергей нагнулся к ней и поцеловал в мягкие губы.
– Я люблю тебя, Сережа, – сказала она серьезно, без улыбки. – Теперь ты понял свою ошибку?
– Нет, объясни, пожалуйста.
Она встала, набросила на себя коричневый халат, и теперь ее светло-розовое лицо с тонкими дужками черных бровей стало одухотворенным. Каштановые волосы упали на плечи. Высокая, стройная, она была красива, словно сошла с картины художника.
– Ты сам потерял меня, и то что сейчас рядом со мной – моя милость. Да, да, Сережа, жизнь штука коварная! – И она погрозила ему пальцем.
– Ты знаешь, я не ищу в жизни проторенной дороги, – возразил он ей. – Я сам делаю свою тропинку в жизни. Ты извини, но я сам делаю. – Кесарев чему-то усмехнулся. – Странная ты, Вера. Вчера, когда мы сидели в ресторане, ты ко мне не была внимательна, а все поглядывала на соседний стол. Там сидел капитан первого ранга, и ты не спускала с него глаз. Он что, твой знакомый?
Она кокетливо отбросила со лба волосы.
– А ты наблюдательный...
– Кто он? – вновь спросил Кесарев.
Вера сказала, что видела его впервые и что он не дурен собой. Чем-то похож на ее мужа.
– Давай вернемся на пять лет назад... – Она взяла папиросу, зажгла спичку. – Помнишь, как все случилось? Меня пригласил на танец Борис Алмазов. А ты? Ты стал ревновать... Ты ведь ушел тогда, а он проводил меня. Ты наутро уехал и даже не простился со мной. Что мне оставалось делать?
Кесарев усмехнулся.
– И ты поспешила выйти замуж...
Она тяжко вздохнула.
– Это была моя ошибка. Я просто увлеклась Борисом. Лгать тебе не стану – я не любила его. Я просто увлеклась.
– Да, не любила?
– Не веришь? – Она хохотнула. – Детей-то у нас нет? А вот ты поторопился... Что, любишь Наташу?
– Кажется, люблю...
Она громко засмеялась:
– Любишь, да? А чего тогда со мной?
– И тебя люблю...
Она заглянула ему в лицо.
– Тогда не торопись на корабль... Сколько на часах?
– Пять...
Она прижалась к нему, дохнула в лицо.
– Поцелуй меня...
Сергей встал, сказал жестко:
– Я ухожу. К подъему флага надо быть на корабле. Я еще ни разу не опаздывал. Быть на корабле вовремя – это святость. – Он тронул ее за плечо. – Послушай, а твой отец ни о чем не догадывается?
– Куда уж ему? Он без ума от своего судна. Как же – капитан! А вот мой Алмазов только штурман.
– Ты сказала – мой?
Она устало зевнула.
– Так, по привычке. – И решительно добавила: – Я не люблю его. Он мягкий характером, безвольный какой-то, тихоня, что ли, а я таких терпеть не могу. Вот ты – да. Решительный, волевой. Я уверена, что, если бы тебя застал Алмазов, он бы стал извиняться...
– Ты выдумщица...
– Он обманул мои надежды, я разочаровалась в нем, хотя мой отец души в нем не чает. Знаешь, как он сказал о Борисе? «Алмазову можно доверить судно». В его понятии судно это прежде люди, экипаж, а не сама железная посудина... Чаю согреть?
– Не надо, – Сергей, не торопясь, застегивал на кителе пуговицы.
– Завтра тебя ждать?
– У Наташи будет педсовет. – Сергей заколебался. – Нет, не приду. Я просто устал. Очень устал. И потом Скляров... Знаешь, он очень строгий, наш командир. Даже порой жестокий. Я боюсь его...
Кесарев взял на вешалке фуражку и неожиданно увидел на стене новую фотокарточку. Отец Веры капитан «Горбуши» Серов стоял в обнимку с кем-то на берегу моря.
– Кто это? – спросил Сергей.
– Друг отца, Савчук. Они вместе воевали. Он живет в Москве. Днями прислал письмо. Кстати, он как и ты, минер.
«Это тот конструктор мин, о котором мне рассказывал Петр Грачев», – подумал Кесарев.
У двери Сергей остановился. Вера подошла к нему, уткнулась лицом в шинель. В ее глазах заблестели слезы.
– Что это за жизнь, а? Любишь человека и прячешься от чужих глаз. Это ли счастье? Кажется, я больше этого не вынесу. Вот вернется отец с промысла, и я скажу, что... – Она умолкла.
Кесарев ласково прижал ее к себе.
– Не надо говорить отцу. Не надо. Ты думаешь, что мне легко? Боль на душе, как будто там тяжелая рана. И Наташа... У меня такое чувство, что я брошу ее.
Брови у Веры дрогнули.
– А сын? Ему ведь уже пять лет... И потом, чего спешить? Я же этого не требую! Ох, Сергей, ты можешь натворить всяких глупостей...
Это его взорвало.
– Я же люблю тебя!
– Надо уметь прятать в себе эту любовь, – возразила она. – Ты понял? Не торопись. Поживем – увидим...
Кесарев шел на корабль угрюмый и то, что, не был всю ночь дома, угнетало его. Он не собирался идти к Вере, он шел домой. Он так и доложил командиру, что будет дома. «А вдруг меня вызывали на корабль?» – мелькнула мысль, но Сергей тут же отбросил ее прочь. Он шел через сопку. На кустах можжевельника блестела роса. Туман над бухтой почти разошелся, по-прежнему было зябко. Из-за густо-синего горизонта выкатилось ярко-оранжевое солнце. Над бухтой кричали чайки. На память Кесареву пришли слова Веры: «Что это за жизнь? Любишь человека и прячешься от чужих глаз...»
И еще: «Будь твоей женой, я бы ни за что не согласилась, чтобы ты плавал на корабле. Я бы не перенесла разлуку...»
Сейчас Кесарев подумал:
«А как же Борис? Ведь он тоже плавает, и она не протестует, даже наоборот, рада... Странно, весьма странно...»
Еще издали Кесарев увидел на палубе Склярова и с огорчением подумал о том, что некстати пришел, надо было подождать, когда он уйдет. Но причал был пуст, и Скляров уже заметил Кесарева, потому что, покуривая, поджидал его у трапа.
«Только ему ни слова, где был и что делал», – сказал себе Кесарев.
Легко, пружинисто он взбежал по трапу, поздоровался с командиром. Скляров, как показалось Кесареву, пристально взглянул на него.
– Что-то рановато вы пришли, – сказал он.
– Да вот... спешил, – Кесарев стоял рядом, не зная, то ли ему идти, то ли ждать, что еще скажет командир. Теперь Сергей почувствовал себя свободнее, потому что если Скляров ничего не говорит, значит, вчера после ужина его на корабль не вызывали, и о том, что он не ночевал дома, никто не знает. Ему вдруг захотелось поделиться с командиром о том, как в бухте Заозерной обезвреживал мину.
– Каверзная попалась «эска», пришлось доставать запалы. Это дело хотя и привычное, но, признаться по совести, меня даже пот прошиб, а тут еще зацепка случилась... – Он сделал паузу, взглянул на командира. Скляров молча курил, глядя куда-то в сторону острова, где неуемно кричали бакланы. – Зацепка, по правде говоря, каверзная.
– Проводок задел? Я все знаю, Сергей, – прервал его капитан второго ранга. – Мне звонил начальник порта, просил поощрить вас.
Кесарев смутился. А Скляров, словно не замечая этого, продолжал:
– Я ценю ваше мужество, Кесарев. Очень даже ценю. И еще мне обидно, что у меня один вы такой минер. Уедете, скажем, в отпуск, и некому будет обезвреживать эти каверзные «эски». Вот и получается, что на корабле вы человек незаменимый.
– Весьма странно, товарищ командир, весьма странно... – Промолвил Кесарев, пряча досадную улыбку.
– Это почему же весьма странно? – Скляров требовательно взглянул ему в лицо.
– Вы мне как-то говорили, что я не умею мыслить тактически...
Скляров улыбнулся, его лицо сделалось мягким, добрым, казалось, что оно никогда не было строгим, что и сам командир человек добродушный, и с ним запросто можно говорить на самую сокровенную тему.
– Ничего в этом нет странного, Сергей Павлович, – сказал Скляров. – Мужество и кругозор морского офицера, его тактическое мышление – понятия не однозначные. Вы умеете укрощать мины – это делает вам честь. Но в море иногда теряетесь. Помните, как стояли вахтенным офицером? Акустик обнаружил шум винтов подводной лодки, доложил вам, а что сделали вы?
– Попросил уточнить характер цели...
– Вот-вот, уточнить! – Скляров загасил папиросу. – Во-первых, вы усомнились в достоверности доклада мичмана Морозова, чем, безусловно, обидели его, а ведь он ас в своем деле, во-вторых, не объявили на корабле боевую тревогу, время было потеряно, и «чужая» лодка ускользнула. Тогда-то я понял, что тактическое мышление у вас развито недостаточно и что вас надо и надо учить...
«Он прав, дальше мин и торпед я ничего не вижу», – вздохнул Кесарев.
– Флот ныне не тот, каким был, скажем, пять лет назад, – продолжал Скляров. – Корабли у нас самые, современные, и надо уметь максимально использовать их первоклассное оружие, технику.
– Значит, меня еще надо учить? – Кесарев выжидающе посмотрел на Склярова.
– И вас учить, и меня учить, и старпома... – Скляров сделал паузу. – Да, а как Наташа, я слышал, что ей предложили стать завучем?
– Предложили, но я был против, и она отказалась.
– Что, это могло отразиться на вашей службе?
Вопрос был коварным, даже ехидным, но Кесарев снисходительно улыбнулся, словно бы его это ничуть не задело. Он сказал, что и так редко видит жену дома. Вечно она пропадает в школе. А что это за жизнь?
– Любовь требует полноты чувств...
– Не надо громких слов, – сухо сказал Скляров. – Я их не люблю. Это шелуха. И еще – будьте поскромнее, Сергей...
У себя в каюте Кесарев подумал: «И не хотел врать командиру, а пришлось...» Теперь, когда Веры рядом не было, и он не видел ее милое, красивое лицо, не слышал нежного, бархатного голоса, он мучился, злился, что заходил к ней, обманул Наташу. А вдруг она обо всем узнает? Ну и пусть. Он сумеет убедить ее в том, что встреча с Верой была последней, что никого, кроме Наташи, он не любит. Без нее, Наташи, его жизнь была бы несчастной. «Да, да, если что, я ей так и скажу...»
Кесарев вдруг вспомнил о том, что собирался вместе с Грачевым в Дом офицеров на спектакль флотского театра «Океан». Интересно, взял ли Петр билеты?
– Вы что, с Луны свалились? – удивился старпом, когда Кесарев спросил у него о Грачеве.
– Я еще туда не летал, – отшутился Кесарев, взявшись за козырек фуражки.
– А кто вас туда пошлет? – усмехнулся старпом. – На Луне мин нет, – и уже серьезно сказал, что еще на рассвете Грачев убыл на рейсовом катере по делам, и вряд ли он пойдет на спектакль, у него на корабле дел по горло.
– Впрочем, я не стану возражать, если и вы посидите на корабле, – добавил он полушутливым тоном. – Выход в море не за горами, и к нему надо хорошо подготовиться.
«А домой я все же зря не зашел, – огорчился в душе Кесарев. – Небось Наташа ждала. Впрочем, чего ей ждать? Я же сказал, что ухожу на задание. Я мог бы еще и сегодня возиться с миной, и никто бы меня не упрекнул».
– Товарищ капитан-лейтенант, торпеды будем осматривать? – раздался за спиной голос Черняка.
– Идите к торпедным аппаратам, я сейчас...
2
А старший лейтенант Грачев в это время возвращался из далекой бухты на рейсовом пароходе. Весь день он пробыл на ракетном крейсере, и то, что на учении по связи четко выполнил свои обязанности, замечаний от флагманского связиста не имел, радовало его.
«Вы там не забудьте о традициях «Бодрого» – радиосвязь на корабле была всегда надежной, – напутствовал его старпом Комаров. Уже когда Грачев сел на катер, он добавил: – Связь – нерв корабля, вы уж глядите там...»
Над морем спустились сумерки. Было сыро и зябко, дул колючий ветер. Петр продрог на палубе и спустился в салон. Пароход качало. В углу сидела молодая женщина с ребенком на руках и уговаривала его не плакать, рядом с ней пожилой мужчина в очках шелестел газетой...
Петр прошел к свободному месту и тут увидел Наташу. Откинув голову к переборке и закрыв глаза, она, казалось, спала.
«Не стану ее тревожить», – решил Петр.
Но Наташа лишь дремала. Петр присел рядом, поздоровался. Вид у нее был усталый. Она сказала, что ездила в город по домашним делам.
– Купила вот кое-что. – Она кивнула на лежавшую у ног сумку. – Рубашку Сергею, сыну костюмчик... Да, знаешь, ребята мои очень просили тебя побывать в школе, Я рассказывала им о Баренцевом море, говорила, что в войну здесь погибла подводная лодка твоего отца капитан-лейтенанта Василия Грачева и что ты, его сын, тоже моряк.
– Я же не герой... – смутился Петр.
Пароход пристал к причалу, и они вместе сошли. Наташа пригласила его к себе:
– Выпьешь чаю...
Она нажала кнопку звонка, но никто не отозвался. Тогда достала из сумочки ключ. Щелкнул замок, и они вошли в квартиру.
– А где Сергей? – спросил Петр.
Она сказала, что глубокой ночью он забежал домой, переоделся, схватил чемоданчик и поспешил на катер.
– Уехал куда-то к рыбакам, кажется, в бухту Заозерную. – Наташа достала из серванта стаканы и стала готовить чай.
«Видно, опять мину подняли со дна моря рыбаки», – подумал Грачев, но ей сказал о другом:
– Кораблей много, а опытных минеров, как твой Сергей, раз-два, и обчелся. Вот и приходится ему помогать молодым офицерам. Да, чуть не забыл, мы собираемся сегодня в Дом офицеров, он просил взять два билета, но я не мог – сам уезжал ночью.
– Ладно, Петр, я тоже так устала...
Петру всегда нравилось бывать у Кесаревых. На какое-то время отодвигались служебные дела, переставали звенеть в ушах корабельные механизмы. Здесь ему было хорошо и уютно. Сегодня Петр заметил, что на стене появился чей-то портрет. Горела лишь настольная лампа, и трудно было разобрать, кого написал художник. Он встал с дивана, подошел ближе. С холста улыбалась Наташа...
«У нее такое же доброе лицо, как у Ирины», – подумал Петр.
Наташа вернулась в комнату и, увидев, что он разглядывает портрет, смутилась, сказала, что это брат написал ее, он ведь в студии Грекова. А Сергею портрет не нравится. Говорит, что она получилась какой-то чужой.
– Да? – удивился Петр. – А я этого не нахожу. Ты просто получилась здесь старше своих лет.
– Может быть...
Они молча пили чай. Неожиданно Наташа спросила об Ире.
– Когда у вас свадьба?
– Сам не знаю, видно, осенью, – Петр отодвинул пустой стакан в сторону. – Я хотел весной... – Серебряков не против, а ее мать Надежда Федотовна говорит, что сейчас у Иры и так много забот, мол, пусть окончит второй курс...
– Смешно, – заметила Наташа, но Петр не понял ее.
– Что ты имеешь в виду?
– Свое замужество...
И она рассказала, как познакомилась с Сергеем на танцах, когда он, курсант военно-морского училища, приехал в отпуск. Он часто провожал ее домой, а перед отъездом сказал: «Наташа, если вас не пугает участь жены, вечно ждущей возвращения мужа с моря, и если я хоть немного вам по душе – приглашаю вас в загс. Словом, мое сердце – ваше». Вскоре они поженились. А теперь у них сын, ему уже пять лет. Он весь в отца – и глазами, и лицом.
– Я завидую Сергею, у него уже есть наследник, – грустно молвил Петр. Он поднялся с дивана, подошел к окну. Издали море казалось черным, вода отливала лунным блеском, и свет от нее отражался холодный, будто неживой. На скале, что высилась у входа в бухту, то вспыхивал, то угасал маяк – тонкий, скользящий по воде луч, который в густой темноте, при шквалах и штормах, в любую погоду указывает дорогу кораблям. Глядя на него, Грачев подумал, что мимо этого чудо-огня не раз проходила отцовская подводная лодка. О чем думал отец, когда смотрел на маяк? Быть может, он вспоминал свою тихую станицу, где вырос, откуда берет начало дорога в большую жизнь, где навсегда осталось детство? А может, виделось ему пылающее море и тонущие фашистские корабли?..
Кто-то за окном тихо напевал: «В нашем кубрике с честью, в почете две заветные вещи лежат, это спутники жизни на флоте, бескозырка да верный бушлат...» Песня нравилась Грачеву. И неспроста. В шкафу у него бережно хранились отцовские вещи – тельняшка и ремень с бляхой; сберегла их мать и, когда сын, став офицером, уезжал на флот, отдала ему: «Носи, сынок...»
Петр обнял мать.
«Эх, мама, мама. Я его всегда помню. Порой мне кажется, что отец вовсе не погиб, что он рядом на корабле, вот-вот откроется дверь каюты, войдет он и спросит: «Сынок, ну как тебе плавается?..»
– Ты знаешь, а Сергей романтик, – нарушила его раздумья Наташа. – Я уверена, что если бы ему пришлось выбирать море или меня, то, наверное, предпочел бы первое.
– Ты так говоришь потому, что любишь Сергея, – усмехнулся Петр. – У него есть и море и ты. И корабль для него существо живое...
Наташа задумалась. Да, Сергей любит службу, хотя никогда не говорил ей об этом. Напротив, он всегда ворчал, собираясь в поход. Но это была не ругань. Она даже ревновала: «Ну и целуйся со своим морем, пусть оно ласкает тебя». Он улыбался: «Сердишься, да? А все равно ты любишь меня, это я знаю!»
– Ты когда в отпуск едешь? – спросила Наташа.
– Не скоро. Может быть, в августе. Все зависит от Иры – как она там, с учебой. Я не дождусь ее приезда, – признался Петр.
Наташа молча встала, подошла к окну. Неожиданно сказала, не оборачиваясь:
– А я, наверно, отсюда уеду, – она умолкла.
– Случилось что-нибудь? – Петр насторожился.
Она отвернулась:
– Уеду я от Сергея. Он не любит меня...
Петр опешил:
– Что ты, Наташа? Сергей мировой парень...
– Может, для Веры и мировой, – глухо сказала она. – Эта Вера не стыдится даже домой ему звонить...
– Ты говоришь о дочери капитана «Горбуши» Серова?
Наташа вздохнула: до женитьбы Сергей дружил с ней. Потом она уехала в Ленинград и там вышла замуж. Теперь живет здесь и Сергей, видно бывает у нее.
– Вот так, а ты говоришь, что он мировой парень, – по ее лицу скользнула усмешка. – Не любит он меня, – и она вдруг заплакала.
– Не надо, Наташа, – успокаивал ее Петр. – Ты все преувеличиваешь. Тут что-то не так. Поговори с ним. А плакать не нужно.
Она через силу улыбнулась.
– А я и не плачу. – Голос у нее дрожал, на ресницах блестели серебристые капельки.
«Что-то неладное творится с Сергеем, – подумал о Косареве он. – Поговорю с ним. А то и капитана Серова обидеть может...»
Ветер стих, и осколок луны сиротливо висел над угрюмым морем, излучая бледно-желтый свет. Грачев поднялся на сопку, откуда море было как на ладони и невольно залюбовался бухтой. Вся она украшена гирляндами корабельных огней. Вот вдали, у острова, что верблюжьим горбом чернел над иссиня-темной водой, проплыли зеленые огоньки. Это траулер уходил на промысел. Петр подумал, что надо съездить к Серову, капитану «Горбуши». Давно он не был у ветерана. В войну Серов служил на Севере, вместе с его отцом. Однажды капитан подарил ему макет подводной лодки из слоновой кости. «На такой лодке плавал твой отец, – сказал Серов. – Ты можешь им гордиться – это был человек с сердцем льва. Герой!..»
Доложив о своем прибытии старпому (Склярова на корабле не было), Грачев вошел в радиорубку. Матрос Костя Гончар что-то паял. Он выпрямился, неловко отбросил назад упавшие на покатый лоб метелки волос.
– Беда, товарищ старший лейтенант, – и он кивнул на радиоприемник. – Лампу менял, задел проводок, ну и короткое замыкание. Сгорело сопротивление входного контура. Я уже заменил его, осталось проверить...
«Вот не пущу на берег к жене, тогда поймешь, как надо с техникой обращаться», – мысленно сказал он матросу. А вслух спросил:
– Что, Надя все еще на «Горбуше»?
Гончар зарделся:
– А то где же? Нравится ей там...
– Может, мне пойти к Серову?
Матрос дужкой свел лохматые брови, а в карах глазах вспыхнули сердитые искорки.
– Не надо... Я не люблю, когда за меня просят. И она тоже... – Он по-доброму взглянул Грачеву в лицо. – Надя очень обидчивая.
«Как хочешь, я же вижу – страдаешь ты, когда судно на промысле. Тяжко, когда ты дома один...»
Петр потянулся к щитку и включил рубильник. Вспыхнул зеленый глазок, и в наушниках послышалась музыка. Чей-то грустный голос напевал «Рябину». Петр чуть изменил настройку, и, будто каскадами водопада, зазвенела песня: «Я на подвиг тебя провожала, над страною гремела гроза...»
– Песенка Дженни из кинофильма «Остров сокровищ», – робко заметил Гончар.
Радиоприемник работал хорошо, Грачев, выключив его, предупредил матроса впредь быть внимательным.
– Если подобное еще случится, я накажу вас. Ясно?
– Понял, товарищ старший лейтенант...
Петр вошел в свою каюту, снял шинель. Все, теперь можно и отдохнуть. Он умылся, вытер ворсистым полотенцем лицо и заглянул в зеркало, висевшее на стене рядом со шкафом. Лицо серо-землистое, усталое, будто сутки не спал, в темно-голубых глазах тоже усталость. Хотя крейсер и недолго находился в море, но дул стылый ветер, а когда подошли к точке поворота, неожиданно повалил густой снег. Простояв на мостике несколько часов на ветру, он озяб. Тоскливо у Петра на душе, горечь какая-то. Может, сходить к Серебряковым и узнать, нет ли писем от Иры? Молчит она, давно Петру не писала. Видно, замоталась перед экзаменами. В январе она приезжала на каникулы, но радость омрачилась тем, что она едва не попала в госпиталь. А было все так. Ира пригласила его на лыжную прогулку. «Если меня догонишь, значит, я тебя поцелую», – смеясь, сказала она. Хочешь, не хочешь, а надо ее догонять... Ради поцелуя, конечно.
«Пошел!» – крикнула она и, оттолкнувшись палками, стремительно покатилась с горы. Он не видел, как она, зацепившись за деревцо, упала, он услышал ее крик. Подскочил, а она лежит на снегу. Сильно ушибла ногу, и ему пришлось нести ее на руках, пока не добрался до шоссе. «Ты самый добрый, – шептала она ему, – ты очень сильный. Может, я и выйду за тебя замуж». «А ты забавная!» – смеялся Петр. Их взяла попутная машина, и ночью они вернулись в город. Грачеву было не до смеха. Увидев дочь у него на руках Надежда Федотовна уронила на пол тарелку (она как раз накрыла на стол), ее полное лицо с черными крапинками у темно-карих глаз вмиг напряглось, побелело.
– Боже, что с ней! – вскрикнула она и, подбирая на ходу полы халата, подскочила к дочери.
Петр усадил Иру на диван, смущенно одернул воротник шинели.
– Ушиблась малость... – И кивнул Ире. – Ну, я пойду...
Она через силу улыбнулась.
– Оставайся чай пить... Ну? Снимай шинель...
Надежда Федотовна присела на диван.
– Может, у тебя перелом? – Она тронула ее за колено. Ира скривила лицо. – Болит, да?
– Ужасно... – Она не сводила глаз с Грачева, который стоял у двери и, казалось, размышлял: то ли ему задержаться и выпить чаю, то ли уходить.
– Петя, и как это вы проглядели? – упрекнула его Надежда Федотовна.
Не успел Грачев ответить, как заговорила Ира.
– Я сама виновата... Он не разрешал мне с горы спускаться, а я не послушалась. Летела как стрела, и вдруг – кувырк!.. Вывих колена... А, чепуха, – махнула она рукой, – до свадьбы заживет.
Мать тронула ее за плечо.
– Какая свадьба? – строго сказала она. – Ах, Ирочка... Ведь ты учишься. Надеюсь, Петя это понимает? – И Надежда Федотовна мило улыбнулась Грачеву.
«Уж как-нибудь мы с Ирой сами разберемся», – с горькой улыбкой на уставшем лице подумал Петр. Чай он пить не стал, сославшись на позднее время, простился и ушел.
А наутро корабль вышел в море на ракетные стрельбы. Две недели были для Грачева пыткой: он старался не думать об Ире, но все мысли были о ней: как она, что с ногой? И едва «Бодрый» вернулся в бухту, как он сошел на соседний причал, и тут же позвонил Ире. Трубку, однако, взяла ее мать.
– Кто, кто, не поняла? – ручьем звенел в трубке голос Серебряковой. – Ах, это вы, Петя. Не узнала вас. Голос какой-то чужой. Вы не простыли? Нет, да? Молодцом. Вам Иру, да? Я так и поняла. Но ее нет, Петя. Она бы взяла трубку, но ее нет. Как где? Вы меня слышите – уехала. Каникулы-то у нее короткие.
– Когда? – Петр до боли в суставах пальцев сжал трубку. – Вчера, да? А как же нога? Ах, врача вызывали... Так, так. Ну, ладно, спасибо...
Он положил трубку.
«Вот бы съездить к ней в Ленинград», – подумал сейчас Грачев.
Раздумья Петра прервал матрос Гончар. Вошел он в каюту робко с виноватым лицом.
– Товарищ старший лейтенант, вам тут письмо, а я сразу не отдал, позабыл, – он протянул ему белый конверт.
Грачев буквально выхватил письмо из его рук, увидел, что почерк Иры, сказал матросу «идите, спасибо, идите», потом уселся в кресло и осторожно надорвал конверт. Письмо он читал медленно, ощущая в душе прилив необыкновенно радостных чувств. Ира успешно сдала экзамены и теперь собирается на практику; она еще не знает куда, но, видимо, за рубеж.
«Я понимаю, ты ждешь, что я скажу о нашей дружбе? – спрашивала Ира. – И я все чаще об этом думаю – пора наконец нам решать... Я привыкла к тебе и не стану этого скрывать. Без тебя мне тоскливо, скучно, кажется, уехала бы к тебе. А вот когда я дома, то тоска по тебе куда-то мигом исчезает. Я думаю, почему? Только, пожалуйста, не обижайся, я ведь пишу то, что лежит у меня на сердце. Я не знаю, как ты относишься ко мне, но я отношусь ко всему очень серьезно. Кажется, я особо остро поняла это, ощутила всем сердцем, когда в январе уезжала домой. Я даже повздорила с отцом: ведь это он угнал ваш корабль в море! Я прямо и заявила ему, что видно, не хочет, чтобы я дружила с тобой. Он так на меня обиделся, что даже не провожал на вокзал. «Грачев мне близок как никто другой, но я не собираюсь создавать ему особые условия службы, даже ради своей дочери». Ты понял? Он так и сказал.
Петр, а почему ты редко мне пишешь, да и коротко: жив, здоров, был в море, и все. А я бы хотела знать, что у тебя на сердце. Ну, а не забыл насчет нашей поездки к твоей маме? Я вернусь с практики, и мы поедем. Мне очень хочется ближе узнать твою маму. Надеюсь, ты не станешь возражать? Если честно, то мне даже стыдно, и я корю себя, что не съездили мы с тобой в январе. Этот глупый случай на лыжной прогулке... Две недели я не выходила из комнаты, все ждала, вот-вот ты придешь. А потом не вытерпела, спросила у отца; он засмеялся и сказал, что «Бодрый» давно в море. Мне вдруг стало не по себе, я готова была плакать, рыдать, только бы тебя увидеть. Но так и не дождалась. А ты, Петр, думал обо мне? Только правду напиши.
Ты как-то бросил мне упрек, что не сердце у меня, а камень. Ох, как ты ошибаешься! Помнишь, мы весной ходили с тобой в Загородный парк? Ты вел меня под руку, а потом увидел моего отца и вытянул руки по швам. Ты чего так испугался Серебрякова? Мы ведь были в парке, где люди не только ходят под руку, но и целуются. Я не хочу, чтобы ты был как та заводная пружина; любовь, чувство уважения – все это нам, девушкам, очень дорого. Ты тогда отпустил мою руку, а я весь день ходила как в тумане, думалось: не любит он меня, не нужна ему. Только пойми – не ради себя я говорю об этом, ради тебя, Петр. Что, разве не так? У тебя есть пример – Сергей Кесарев. Вера любила его, ждала, надеялась, а он вдруг приревновал ее к другому, а что получилось? Кесарев женился на другой. Я не скажу, что Наташа женщина лукавая, нет, она по-своему хороша, она тоже имеет право на счастье, на семью. Но ведь первая любовь у Сергея дала трещину, а это долго не забывается...»
Грачев свернул письмо. Но тут же вновь развернул его и в конце прочел:
«Я очень буду рада, если ты хотя бы на день приедешь в Ленинград. Я очень хочу тебя видеть. Только, пожалуйста, не говори об этом маме. Она станет волноваться».
«Я очень хочу тебя видеть...» – повторил про себя Грачев. Каким теплом повеяло от этих строк! Ему так и хотелось крикнуть: «Я люблю тебя, Ира, я, конечно же, приеду к тебе! Но он лишь горько усмехнулся: когда приедет, если снова «Бодрый» уходит в дальний поход? А просить Склярова отпустить его на два-три дня бесполезно, скажет: «А что вам, товарищ Грачев, делать в Ленинграде? Ведь ваша мать живет на Кубани?» Петр вздохнул: да, спросит, а объяснить цель своей поездки он не сможет. Ира ему не жена, а невеста...
