Текст книги "Мы всякую жалость оставим в бою…"

Автор книги: Александр Авраменко

Соавторы: Борис Орлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

Оберстлейтенант Макс Шрамм. Лондон

Ну, вывалились мы через люки наружу. Когда меня тряхнуло раскрытым куполом – стал осматриваться. Внизу – всё пылает, дым, пыль, ничего не видно, не знаю как усмотрел, что почти прямо подо мной стрельба лютая идёт. Кто-то очень даже лихо воюет. Сообразил, что наверняка это наши десантники. Нас же предупреждали, что первыми на Лондон воздушную пехоту скинут. Для захвата нужных людей и нужных мест. Вот, судя по всему они и действуют. А тут и ветерок такой поганенький поднялся, пришлось стропы тянуть, чтобы к нашим угодить. К «томми» не очень, мягко говоря, хочется. Возблагодарил я Бога за то, что в Китае добровольцем побывал и привык к русскому парашюту. Он ведь нашу германскую систему по всем параметрам превосходит. По крайней мере, здесь хоть полётом управлять можно. Ну, ладно. Планирую я тут себе потихоньку, небесам продолжаю благодарность объявлять, поскольку, во-первых, темно, а стало быть, купол незаметно. А во-вторых, что вон и мои ребята по соседству болтаются, тоже успели сигануть вниз. А внизу драка полным ходом идёт: автоматы с пулемётами наперегонки лупят, захлёбываются прямо. Гранаты то и дело рвутся, ракеты светятся. Жарко приходится. Ну, вот уже и землю видно, поджал я нижние конечности, сгруппировался. Практики-то у меня мало, парашютно-десантной. Не привык я к тому, чтобы сбитым быть. Наоборот, сам больше ронял народ на землю. Тресь! Аж искры из глаз! Ну, замки сразу рванул, из строп выпутался и перекатом под ближайший завал, в укрытие, значит. Маузер из кобуры сразу, лежу, осматриваюсь. Слышу, кричат. Наши кричат, сразу слышно. Отозвался. Ползут двое, сопят. Мол, давай с нами быстрее, летун, а то сейчас «лайми» полезут снова. Ну, я с ними. Недолго мы ползли, забрались за развалины, где они засели, а там меня сразу в подвал, где их командир сидит. Спустились, фонарь керосиновый светит. Сидит за столом целый генерал-майор, руку бинтованную баюкает. Видать, зацепило. Я ему честь отмахнул, представился. Он мне в ответ: «Бруно Бройер. Командир третьей воздушно-десантной дивизии». Я ему в ответ: «Оберст-лейтенант Макс Шрамм, командир КГ 100». Тут радист от рации оторвался, вмешался в наш разговор:

– Господин генерал-майор! Тут передают, что батальоны капитана Буркхарста и майора Шульца совместно отбили атаку британских коммандос!

Сразу на душе полегчало. А адъютант мне кружку подаёт. Мол, выпей, лётчик, за своё спасение. Считай, второй раз родился. Заглотил я шнапс, рукавом занюхал. И правда, отпустило. Ну, тут опять в штаб импровизированный ломятся, оказывается, того англичанина, что нас таранил, прямо на позиции занесло и ребята его подобрали. Хотели было его на месте кончить, да пожалел я, всё-таки, храбрый оказался, не отвернул. Упросил я генерала его до наших оставить, уж больно меня удивило, как тот поступил. По-настоящему, как истинный воин. Ну, ладно. А тут и «лайми» в атаку опять пошли. Подхватились мы с десантником, и тоже на позиции. Я – за пулемёт на крыше, он со своими внизу, мясорубка, одним словом. Уже второй ствол сменил, когда откатились, да и то потому, что им в спину ударили. И опять наши. Десантники Штенцлера на подмогу подоспели. Прорвалось из Блэчли-Парка, где у «томми» шифровальная школа была. И притащили с собой пленных человек двадцать. Ну, пленных в подвал, а командира десантуры – к нам. Здоровенный шкаф. Наши погоны увидел – заробел. Всего-то навсего унтерштурмфюрер. Офицеры все полегли. И фамилия у него интересная. Шварцнеггер. Густав. Ладно. Распределили мы по-быстрому его ребятишек. Ждём утра. А до рассвета ещё часов шесть. И британцы словно осатанелые лезут. Дошло уже раз и до рукопашной. Как раз подо мной, в смысле под моей крышей всё и было. Обер-лейтенант Шмеллинг, тот самый, олимпийский чемпион 1936 года, со своим взводом. Как раз стрельба кончилась, а там, во дворике, мясорубка полным ходом идёт! Меня даже передёрнуло – вспомнил я свою последнюю посадку в Китае, когда в мясорубку попал. Слышу орут, хряск, бойцы орут, а что – не поймёшь. Хотел уже гранаты вниз кидать, потом сообразил, что орут почему то по-русски… Высунул голову осторожненько, чтоб шальной пулей не подшибли, пытаюсь чего нибудь разглядеть. Не видно ничего. Только орут внизу по-прежнему, да матерщины прибавилось, на обеих языках. Стал я чего-то соображать и лезут мне в голову мысли нехорошие. У второго номера спрашиваю: «Люстра есть?» Тот головой кивает и достаёт из сумки ракету осветительную. Ну, подвесили мы её, прямо над головой. Сразу светло стало. Драка внизу стихла, потом слышу вопль разъярённый, куча высказываний и пожеланий в адрес командования всего Союза… Самое смешное знаете что было? Ни за что не догадаетесь, с кем Макс дрался, а победить не мог! Его старый противник: чемпион испанской всемирной спартакиады 1937 ого года Николай Королёв, подпоручик русских десантных частей. Любо дорого было посмотреть, как они челюсти друг другу сворачивают. Да и Густав от них не отставал: настоящая машина! Ох, и здоровый же он, однако… Ладно. Стали тут связь налаживать с вышестоящим начальством. Связались со всеми, и выяснили, что от британцев уже давно ничего не осталось. Всё что у них было – зачистили в ходе, как «яйцеголовые» выражаются, межплеменных разборок. Словом, командиры между собой разбираются, слышу: гудит, гремит, стенка кирпичная в песок, и из-за неё появляется тупая морда русского «ЛК-13». Люк откинулся командирский, и я обалдел, когда из танка Сева вылез. Попаленый весь. Но живой! Ох, и давно же мы с ним не виделись… он, правда, при виде моей сияющей физиономии тоже обалдел. Гора с горой сойтись не могут, а человек с человеком… Тем более, на войне… Ну, ребята в тыл пошли сразу, а мы за встречу присели. Благо, и отметить чем нашлось…

Сквадрен-лидер Фриц Штейнбаум. Лондон

…Дверь конуры, в которой я заперт, открывается. На пороге стоят двое десантников в полном облачении. Они с ног до головы увешаны оружием. Первый из них, что побольше, нагибается, и легко, словно ребёнка поднимает меня с пола. Второй присоединяется и меня выволакивают наружу. Ноги немного затекли. Но вскоре я уже довольно сносно передвигаю ими. После прохода по подвалу мы оказываемся на улице. Уже рассвело. Возле развалин дома стоит громадина фашистского танка. Таких я ещё не видел: весь какой-то квадратный, с длинной, увенчанной набалдашником тормоза пушкой увесистого калибра. Стрельба и канонада прекратились. Вокруг – тишина. Возле танка стоит невесть откуда извлечённый стол. За ним сидят двое: русский офицер-дружинник латных частей с погонами полковника и сбитый мной оберстлейтенант люфтваффе. Перед нацистами стоит бутылка шнапса, мелко порезанное сало, колбаса. Закусывают, гады… Полковник поворачивается ко мне, и меня передёргивает – у него половина лица. То есть, одна половина нормальная, как у всех людей, а вторая – вся в лилово-розовых пятнах. Хорошо горел, видно… Он смотрит на меня, затем обращается к лётчику.

– И что, Макс, вот этот сопляк тебя уронил?

– Да, Сева. Знаешь, на таран пошёл.

– На таран? – удивлённо тянет дружинник. Его взгляд несколько меняется. Теперь он смотрит на меня с каким то уважением, что ли…

– Слушай, Макс. Ей Богу, он ведь не англичанин. Спорим?

– Да даже спорить не хочу, Сева. Или ваш, или наш. Но что не «Томми» – и так ясно. Эй, летун, ты кто?

Я молчу. Лётчик поднимается, и я вижу, что он здорово навеселе. Наливает кружку шнапса. Кладёт на хлеб кусочек сала и колбасы. Затем придвигает всё ко мне.

– Выпей, летун. Заслужил!

Дружинник вторит:

– Пей, не бойся! Честно заработал. Моего друга мало кто уронить на землю может. Ты вот – смог! Так что пей.

Чувствую, как мне развязывают руки. Растираю кисти и пью, затем закусываю. Эх, наглеть, так наглеть.

– Сигарету бы.

Оба гада смеются. Затем латник извлекает из кармана серебряный портсигар с вензелем и достаёт из него толстую папиросу. Один из конвоиров щёлкает зажигалкой, и я окутываюсь ароматным дымом. Как хорошо! Сразу видно, что это не эрзац, которым мы последнее время пробавлялись.

– Садись.

Передо мной появляется пустой ящик из под снарядов. Я не обижаюсь. Оба фашиста сидят точно на таких же. Тут появляется новое действующее лицо – русский монах в непонятном звании. Но по тому, как тепло его приветствуют сидящие за столом, явно в немаленьком.

– Значит, немец… Спартаковец?

Глаза оберст-лейтенанта холодеют.

– Был. Коммунист.

Теперь все трое смотрят на меня как на нечто гадкое и отвратительное.

– Где вступил?

– Мадрид.

Парочка, явно удивлённая, переглядывается, затем вновь наливают. Уже всем троим. Опять пьём. Монах воздерживается. Не положено.

– Вот где свидеться довелось… Где ещё был?

– Китай. Норвегия. Франция. Здесь.

– Молодец! – Неожиданно выдаёт русский полковник.

– Женат? Дети есть?

Перехватывает горло.

– Были. Бомбой. Накрыло.

Они некоторое время молчат.

– Дурак ты, братец. Не на ту сторону стал. Обманули тебя большевики, теперь – извини. За всё в этой жизни платить приходится. У него – дочка. У меня – трое. Что же, им умирать из-за твоих идей? Нет, для этого мы и воюем. Не мы Версаль придумали. Не нам и отменять…

В желудке становится тепло, и их слова доносятся словно сквозь вату. Чего они проповеди читают? Что я, не знаю про приказ? Членов III Интернационала приказано кончать на месте. Об этом я и говорю обоим наци. Те переглядываются.

– Дурак. Сколько тебе? Двадцать пять, двадцать семь? Тебе бы жить, да жить. А ты? Раз немец – давно бы взял своих в охапку, да к нам. Пожурили бы, раскаялся. Отбыл свой срок да и всё. И дети бы при тебе были. А может, и жена.

Глухо бормочу:

– Иудейка она.

Ведь знаю, знаю, что правду сейчас они говорят! Но…

– Господа офицеры! Гауптштурмфюрер Отто Скорцени! Прибыл за вашим пленником.

Нашу беседу прерывает появление нового действующего лица. Здоровенный эсэсовец, со шрамом через всю щеку. Танкист и лётчик переглядываются, затем наливают ещё раз.

– Так, посиди-ка.

Гауптштурмфюрер видит, КТО пьёт за столом и у него вытягивается лицо. Особенно при виде извлечённого монахом символа веры. До меня доносится разговор.

– Вам напомнить, гауптштурмфюрер, положения об офицерах латных частей? Или моему другу позвонить в Берлин, вы знаете, кто он? Нет, сие дело церкви…

У Скорцени явно начинают дрожать колени, и он вяло отбрехивается:

– Господа, господа, ну у меня же приказ, я должен, у меня будут проблемы…

Танкист зачем-то с кривой усмешкой кладёт руку на кобуру:

– Нет человека, нет проблемы.

Никогда не видели белого от ужаса эсэсовца? Я вот увидел. И то, как он исчез в мгновение ока. Все трое возвращаются за стол, вновь наполняют кружки:

– Ну, прощай, летун. Мы на тебя зла не держим. И ты не держи.

Мы пьём. Мне протягивают уже зажжённую папиросу, и я глубоко затягиваюсь. Конвоиры отводят меня в сторону, а троица куда-то звонит из принесённого к столу полевого аппарата. Появляются два здоровенных монаха и забирают меня. Плевать. Мне – всё-равно. Я уже запутался во всём. Эх, скорее бы…

Меня ведут по развалинам Лондона. Длинный путь на эшафот. И чего тянут? Накормили, напоили, покурить дали. Вот сейчас бы и кончали. Не хочется трезвым на тот свет уходить… Выводят к грузовику. Чьи-то руки подхватывают меня и втаскивают наверх, в кузов. Значит, это ещё не конец… Проклятие! Хуже самой смерти может быть только её ожидание. Нас куда-то везут. Я ведь не один в машине. Нас человек десять. По углам кузова грузовика стоят конвоиры с автоматами, внимательно наблюдающие за нами. После часа езды мы оказываемся на месте. Меня отделяют от остальных и заводят в небольшой домик, где меня встречают два русских монаха, вполне прилично владеющих немецким языком. Начинается допрос. Через два часа я выкладываю им всю свою жизнь. Затем меня уводят и запирают отдельно ото всех. Неужели потому что я немец? Может быть. Вечером мне приносят ужин. Ого! Очень даже приличный! И кучу книг. В основном ИХ партии. В моей камере есть электричество, и я почти всю ночь читаю. Три дня меня не водят на допросы. Я только ем и читаю. Куревом меня снабжают конвоиры. На четвёртые сутки меня вновь навещают монахи. Они приносят решение моей судьбы. Исправительный монастырь строгого режима где-то в России, до искупления вины…

Полковник Всеволод Соколов. Англия 1941

Четвертый день после высадки. Лондон полностью оккупирован частями Союза, и по улицам уже вышагивают тройственные патрули. По улицам развешаны репродукторы, которые на скверном английском каждый час сообщают новые приказы военной комендатуры города, дублируя их на трех языках союза. Мне вдруг становится любопытно: а почему только на трех? Готов поклясться, что только что видел настоящего монгола, а часа два тому назад нам с Максом навстречу попалось отделение солдат со шведскими коронами на погонах. А ведь Монголия и Швеция – полноправные члены Союза. Монголы, по крайней мере, это заслужили с оружием в руках…

Впрочем, мне сейчас не до подобных праздных размышлений. Мы ждем высокое начальство, которое должно прибыть для нашего награждения. Все лидеры Союза договорились делать вид, что операция и планировалась заранее как совместная. И еще все договорились считать, что никакой междоусобицы не было. Все раненные и убитые исключительно от британских рук. Генерал Горбатов по этому поводу делает нам отдельное внушение, надо полагать, просто пересказывая своими словами то, что было получено им самим.

Хуже всех, конечно, пришлось дуче: его-то бравые парни участия в захвате не приняли. И потому все договорились делать вид, что итальянцы там были. Были – и баста! Рубите мне голову – в истории, да и в кинохронике уже покажут, как бравые латиняне вместе с нашими танками и немецким десантом штурмуют Тауэр и Парламент. Несчастных макаронников привезли в Лондон вчера, часа за два до заката. Оказывается, итальянцев сбросили на Плимут, сдуру спутав его с Лондоном!

Правда, надо отдать ребятам должное – из грузовиков они вылезают, как оплеванные. И потом, жутко нарезавшись, даже не пытаются по своей обычной привычке хвалиться или задираться. Лишь грустно смотрят на нас и на разные лады клянут своих летунов, которые не могут отличить один город от другого. А ведь в Плимуте они дрались не хуже нашего, если еще и не получше: там-то настоящие войска стояли, не то, что в столице – с бору по сосенке…

Нас выводят на награждение. Вот уже оторали свое «Ура!» родимцевцы, значит сейчас и до нас доберутся… Ого! ОГО! Такого я действительно не ожидал.

К нам медленно шествуют Миллер, Гиммлер и Гольдиони, командующий чернорубашечниками, в сопровождении многочисленных адъютантов. На всех принявших участие в героическом штурме британской столицы проливается золотой дождь, правда, без тех неприятных последствий, которые случились у достопамятной Данаи! Ордена и медали всем! Что особенно характерно: медали с видом Тауэра и Биг Бена русского и немецкого образца, почти идентичные с виду (только наша серебряная, а немецкая – бронзовая), которые тащат в нескольких ящиках следом за Великими Белыми Вождями. Эге, стало быть медальки-то заранее заготовлены. Самое удивительное, что нам выдают и итальянские медальки с пейзажем британской столицы.

Наши руководители жмут нам руки, долго улыбаются, говорят множество хороших и теплых слов, но, если не считать того, что Гиммлер ставит на мой танк памятный мне еще по Берлину, ящик с коньяком, награждение больше всего напоминает похороны. Особой радости не наблюдается. Чему радоваться, если половина орденов не заслужена вообще, а половина потерь – по нашей собственной вине…

Грустно. Не нравится мне такое награждение. Я иду следом за большим начальством и вижу, какие лица у моих парней, награждаемых за «героический штурм». Пожалуй, впервые я вижу награждение, где улыбаются только награждающие…

Что это? То тут, то там, в шеренге экипажей на лицах появляется сначала недомение, а потом улыбки. Слышится даже еле сдерживаемый смешок. Что такое? Я скашиваю глаза. Матушка заступница, Перун охранитель! Танкист, совершенно не вовремя проснувшись, вылез из танка и теперь шествует вдоль строя ко мне. Подойдя, он с мощным урчанием начинает тереться о мои сапоги. Я замираю, ожидая взрыва. Какой-то бравый адъютант Гольдиони уже примеривается дать Танкисту пинка. Да гори оно все огнем! Это – мой кот, он в танке прошел такое, чего, ты макаронина, в жизни не видывал!

– Тронешь его – пристрелю! – я говорю тихо, но внятно. И поясняю: – Меня посадят, но ты, крыса, об этом не узнаешь!

Адъютант мгновенно делает вид, что вовсе собирался почесаться. Над шеренгами стынет молчание. Между прочим, насчет «посадят», это еще бабка на двое гадала. Арестовывать меня при всем личном составе полка – задачка, мягко говоря, не для слабонервных. Люди обозлены, и бунт, тот самый «русский бунт, бессмысленный и беспощадный» может полыхнуть от малейшей искры…

– Господа, мы не наградили еще одного участника штурма – мягко говорит Гиммлер, протягивая к Танкисту руки. – Иди ко мне, маленький герой.

Вот тут я сам готов заорать от ужаса. А если этот полухвостый дебил надумает когти выпустить? Но рейхсфюрер, улыбнувшись, принимает у кого-то из свитских орденскую ленточку и повязывает Танкисту на шею. Теперь Танкист официально награжден, так как никто в твердой памяти и здравом рассудке Гиммлеру перечить не станет… А рейхсфюрер передает мне свежего кавалера и делает знак многочисленной орде корреспондентов. Вспышки блицев и стрекот кинокамер. Гольдиони и, чуть помедлив, Миллер, также повязывают на шею кота орденские ленты. Затем, кто-то пытается взять у меня Танкиста, чтобы заснять его вместе с высоким начальством. Куда там! Если к Гиммлеру мой рыжий товарищ еще имел какое-то почтение, видимо проникнувшись величием момента, то к господскому холую у него почтения нет. С хриплым мявом он вырывается, чувствительно выпуская когти. И тогда генерал-воевода Миллер делает мне знак подойти к ним. Я подбираю кота на руки и встаю рядом с командующими. Опять блицы. Исторический кадр «Чествование героя» готов.

Все происходившее награждения напоминает мне какой-то дурной сон, бред пьяного дворника! Мой краковский знакомец, Зепп Блашке, который теперь стал одним из адъютантов Гиммлера находит меня в праздничной суматохе и вручаетл мне отдельную награду рейхсфюрера – номерную повязку войск СС, а после добавляет его личный подарок – два замечательных пейзажа Левитана, Бог знает каким путем оказавшихся во французских трофеях. Правда, мне снова удается отдариться: в одном из лондонских домов я обнаруживаю великолепную коллекцию древнегреческих гемм. В конце концов, кому какое дело, что этот дом когда-то назывался Библиотекой Британского Музея? Продать такую находку было бы несколько затруднительно, а держать дома – бессмысленно. Но отдавать просто так трофейной службе – как-то не то жаль, не то обидно. Поэтому я нашел этой коллекции самое удачное применение – подарить ее хорошему и приятному человеку. Мы крепко принимаем с Зеппом и я знакомлю его с Лемке, тоже заглянувшим на огонек. Подвыпив, Лемке, под большим секретом, рассказывает мне, что Гиммлер просил у Миллера разрешения сделать меня… немцем! Зепп с важным видом подтверждает это и добавляет, что рейхсфюрер хочет присвоить мне звание бригаденфюрера и дать под команду тяжелую танковую бригаду своего имени. Если они не врут, а, похоже, что нет, то именно со мной могло бы сбыться пожелание генерала Ермолова, как раз попросившего Александра Благословенного произвести его в это звание. Пока Миллер отказал и, слава Богу, что отказал, но если мне очень захочется, то дорога открыта. Вот так. Макс, который тоже с нами, стал русским помещиком, а мне предлагается стать немецким генералом. Чудны дела твои, Господи!

А на следующий день мы снова идем в бой. И, сдается мне, что посылают нас не в бой, а на убой. Наша задача – добраться до правительства Британии, бежавшего в направлении на Глостер и Челтенхам. Без чьей-либо помощи мы должны взломать оборону британцев на реках Кольн и Рэй. А там – там засели не совсем строевые и не совсем обычные части. Там отбивается весь оставшийся цвет британской армии: 1-ая королевская десантная бригада, оставшаяся половина королевской гвардии, гвардейская дивизия морской пехоты, валлийские королевские стрелки и кадеты из Сандерхерста. Им удалось стянуть туда изрядное количество артиллерии, на аэродромах – почти все уцелевшие самолеты RAF, на позициях – все уцелевшие танки. А против них мы – потрепанная танковая бригада, потрепанная мотострелковая, русские, немецкие и итальянские десантники с легким оружием, а из поддержки – только Моспанов, потерявший над Лондоном десяток своих штурмовиков и Владимиров со своими эрэрсами. Нам объяснили, что мы – единственные сейчас боеспособные части, но подозреваю, что на смерть нас посылают, просто чтоб не болтали лишнего. Нет человека, нет проблемы…

Спасибо, что хоть боеприпасов не пожалели. А то ведь могли и с тем, что осталось отправить. Должно быть, немцы постарались, а то с наших бы сталось… Ладно, чего выть без толку…

– Скалы, слушать меня! Я – Утес! Начали! Уступом вправо, Скала-3 – на месте!

На британских позициях еще встают столбы разрывов 40-см гостинцев Владимирова, а мы уже начинаем движение. Бройер послал с нами один свой полк, который частью разместился на броне, а частью топает следом за «бэхами» Одинцова. Единственно что нас пока выручает – наша сыгранность. Все действия много раз отработаны и доведены до автоматизма.

Если верить путеводителю, который у меня сейчас выполняет роль стратегической разведки, глубина Кольна редко где превышает 4 фута, а, в основном, – не свыше 3. Течение – 8 футов в минуту. Берега очень красивы. Ловится форель…

Так, ну, с рыбалкой мы, пока, подождем, красотами берегов нам любоваться тоже некогда, а вот глубины меня устраивают. И раз форель ловится – значит, дно каменистое. Это хорошо. Это очень хорошо. Моспанов сбросил пару бомб в реку и подтвердил данные путеводителя, так что в брод мы должны пройти.

– Вперед, охламоны, быстрее, вашу мать!

Танки с ревом несутся через реку, поднимая веера брызг. Вот первый уже на берегу, второй, третий… О черт, один застрял. Второй. Экипаж лезет было из машины, но их тут же накрывает близким разрывом снаряда. Дьявольщина!

– Скалы! Скалы! Я – Утес! Идти по разведанным бродам! Как поняли?

Они поняли. Танки идут след в след. Так надежнее. Перун-заступник, сделай так, чтобы дно было твердым… Есть! Перун на нашей стороне! Мой «тринадцатый», натужно взревев вылетает на берег. Держитесь, суки, мы пришли!

По броне часто-часто стучат мелкокалиберные снаряды. Кажется, будто толпа чертей взгромоздилась на броню и лупит молотками! Дурачки! Наша броня не по вашим стволам.

– Зиновий! Найди этих наглецов!

– Будет сделано, – шипит он сквозь зубы.

Его руки мечутся, словно у пианиста. Башня поворачивается, и грохот орудия ударяет по барабанным перепонкам. Но даже в этом грохоте слышно довольное колыбановское «Есть, сука!»…

…Мы вихрем проносимся над окопами. Немцы валятся вниз с брони, и в траншеях начинается резня. Мотострелки Одинцова, подойдя на своих БТРах поближе, торопятся принять в ней участие и это получается у них так лихо, что сопротивление британцев мгновенно ослабевает. Но внезапно вспыхивает кто-то из батальона Савчука. Смертники, мать-перемать!

– Следить! Всем следить! Смертники! – выкрикиваю я в микрофон, и тут у меня все обрывается внутри…

Сквозь триплекс я вижу, как к нам бросается паренек в хаки. Его лицо перекошено ненавистью, а к животу прижат металлический блин противотанковой мины. Словно в замедленной съемке, я вижу как он плывет к нам, его рот открывается в беззвучном крике. Я слишком хорошо знаю, что произойдет сейчас: тяжелый грохот, бьющая по глазам вспышка и огонь, целый океан огня…

На груди у него возникают темные пятна, его отбрасывает в сторону. Только теперь я слышу надсадный грохот пулемета. Наш радист Устинов отпускает рукоять ДТ и произносит негромко:

– Добегался, щенок. Ишь, камиказа, б…!

Устинов, как и я, ветеран маньчжурских компаний, и о японо-китайских смертниках-камикадзе знает не понаслышке…

– Утес! Утес! Я – Гора! – раздается в наушниках голос генерала Горбатова. – Не задерживайся на берегу. Идите в замок Астхолл! Разведка сообщает: Черчилль – там! Поторопись!

– Слушаю, господин генерал!

Значит, Астхолл. Ну, посмотрим по карте… Так: от места нашей переправыпо прямой до Астхолла – 15 километров. Через деревушку Бамптон идет грунтовая дорога, но ее наверняка перекрыли…

– Я – Утес! Скалы – в две колонны. Направление – замок Астхолл.

Пятнадцать километров мы проходим подобно степному пожару. Вот он – замок Астхолл. Ха, какие-то ненормальные мечутся среди мешков с песком и пытаются палить в нас из пулеметов… Вы ошиблись, господа, чтобы остановить нас, вам бы морские орудия надо…

Ах, я, недоумок! Самовлюбленный павлин! У «ЛК» Рубашевского сносит башню. Прямое попадание 4,5 дюймовым снарядом. Господи Боже, какой же я идиот! Расслабился, поверил, что уже все кончилось…

– Скалы! Скалы! Зенитки! Рассредоточится!

«Корниловы» расходятся в три линии. «Семерки» выдвигаются вперед и засыпают все подозрительные места своими полуторапудовыми снарядами. Не знаю где точно стояли зенитки минуту назад, но точно знаю, где они находятся сейчас. Передавайте привет Сатане, любезные. У меня еще будет немало шансов нанести ему личный визит…

* * *

…Из пехоты первыми к замку попадают, как ни странно, парашютисты Бройера. Судя по всему, они просто бежали часть пути на своих двоих, а потом разжились где-то десятком грузовиков, выкрашенных в цвет хаки. Сейчас они деловито суетятся возле замка, а приехавший вместе с ними Макс и командир полка майор Штенцлер, уговаривают меня не разносить замок на атомы, за девять сожженных танков и погибшего Рубашевского. Мотивируют они тем, что если Черчилля захватят живьем, то сначала отдадут его нам и целых двадцать минут будут любоваться небом, чтобы не мешать теплому дружескому общению. Услышав это, к их просьбе присоединяются и мои офицеры. Мягкий я человек – не могу отказать друзьям…

«Корниловы» взяли окна замка под прицел, дабы не одна невежливая скотина не помешала визиту десантеров внутрь. Эх, силен ты, дьявол соблазна!

– Майор! Подождите, я с Вами!

Прихватываю из танка ППД и отправляюсь следом за десантом, видя краем глаза, как следом за мной топает еще человек двадцать танкистов.

В замке звучат одиночные выстрелы, но как такового сопротивления нет. Дверь вынесена прямым попаданием 122-мм снаряда, который, видимо, навел гарнизон замка на мысли о тщете всего сущего. По лестнице навстречу нам волокут какого-то господина. Его лицо мне знакомо… Антонии Идеен, соратник Черчилля. Продешевил я, этого тоже надо было потребовать…

На втором этаже гремят выстрелы. Это не случайные – настоящая перестрелка. Бегом туда. Так, вот и следы: трое убитых парашютистов. «Вперед! Вперед, суки беременные!»

Мы вылетаем из коридора и тут же звучат выстрелы из маузеров. Кто-то упал рядом со мной, кто-то зашелся хрипом… А-а-а! На! На! На! Веером от живота поливаю коридор, потом прыжком вперед! Опа! Двое! Один лихорадочно запихивает в маузер новую обойму, а другой… другой, закусив губу и раздув ноздри, идет ко мне с шашкой наголо. Вот, б…! Я выпускаю последние патроны в человека с маузером… Взблеск клинка… Я пытаюсь закрыть голову автоматом… Грохочут выстрелы… Все…

* * *

…Он лежит передо мной, стиснув в мощной руке Златоустовский клинок. Георгиевский клинок. Я знаю, кто это, хотя он и лежит лицом вниз. Только у одного человека здесь могла быть эта шашка в золоченых ножнах. Котовский. Григорий Котовский, герой-партизан, капитан русской армии. Изменник и предатель, команданте Григорио. Секретарь третьего интернационала. Но как бы там ни было, он – русский. Я подбираю его шашку и иду вон из замка. Около своего танка я останавливаюсь. Сломать амосовский булат руками не выйдет и у Поддубного, но на нашей стороне техника.

Засовываю клинок в звездочку, затем стучу по броне:

– Заводи! Малый вперед!

Клинок ломается со звуком, напоминающим тонкий женский вскрик. Не в те руки отдали, Лавр Георгиевич, да не мне Вас судить…