Текст книги "Мы всякую жалость оставим в бою…"

Автор книги: Александр Авраменко

Соавторы: Борис Орлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

Оберст-лейтенант Макс Шрамм. Россия

Я получаю отпуск. Меня заранее предупредили, что следующий будет неизвестно когда, но не раньше окончательной победы над врагом. Целый месяц спокойной семейной жизни! Я опять увижу своё семейство! Поэтому очень рад. Курс переучивания я давно сдал, помогла работа в ИВТ, с остальным справиться мой заместитель, оболтус Рудель, хотя у него-то как раз дела и не идут. Он всегда забывает о том, что на высоте свыше шести тысяч метров РУДом двигать категорически запрещено, иначе можно заглушить двигатель. А вот штабник из него терпимый, не скажу, что хороший, но именно терпимый. Прошу особиста проследить, чтобы Руделя не допускали до самостоятельных полётов пока я не вернусь из отпуска и взяв выделенный нам легковой трёхосный «Мерседес» выезжаю в Центр, где находится гражданский аэродром. По дороге любуюсь красивым пейзажем, который немного портит попавшаяся нам рабочая команда из лагеря, занимающаяся приборкой обочин от мусора. За ними лениво наблюдают две фрау из конвойных частей, вольготно расположившихся на небольшой тележке, которую тянут двое унтерменшей. Неожиданно раздаётся громкий хлопок и нашу машину резко ведёт вправо, прямо на них, но водителю удаётся вывернуть руль и мы останавливаемся в клубах пыли. Обеспокоенные неожиданным виражом конвойницы подбегают к нам:

– Что случилось, господин подполковник? Кто-то стрелял?

У меня лезут от удивления глаза на лоб – после работы Ангелов Веры на территории Промзоны даже чихнуть некому, какие тут могут быть партизаны? Вижу спущенное правое переднее колесо и показываю дамам на него.

– Баллон лопнул. Сейчас поменяем и поедем.

Водитель виновато чешет в затылке:

– Герр оберстлейтенант, я это… домкрат не взял…

От души прохожусь на отборном русском языке по всем его предкам с обеих сторон. Фрау уважительно смотрят на меня и невольно подтягиваются, затем одна из них предлагает помощь своих подопечных:

– Господин подполковник, может, наши доходяги помогут?

Киваю головой в знак согласия и через минуту двадцать подконвойных облепляют тяжёлую машину, а один из них, коротко стриженный, резво откручивает гайки балонным ключом, несколько мгновений, новое колесо на месте. Машина опускается на землю, я благодарю любезных женщин и тут стриженый поворачивается ко мне лицом – о! Знакомая рожа! Ну-ка, ну-ка… Подманиваю его пальцем, тот подбегает, вытягивается по стойке «смирно» и бодро рапортует, зажав в руке полосатый шютце:

– Заключённый 26473896 по вашему приказанию прибыл, герр оберстлейтенант.

Я смотрю на дам и показываю взглядом, что нам надо отойти побеседовать с данным существом немного в стороне. Фельдфебель согласно кивает головой…

– Как вас звали прежде, заключённый?

– Капитан Януш Пшимановски, с вашего позволения, герр оберстлейтенант.

– Бывший капитан.

– Как угодно господину подполковнику.

– Откуда я вас знаю, капитан? Подождите, не отвечайте… Вы были в составе международной комиссии по выводу германских и русских частей из Испании в 1937-м году, так?

– Так точно, герр подполковник!

– Давно в лагере?

– Со второго дня войны, герр подполковник!

Прикидываю про себя и чуть не свищу от удивления. Да, лихо…

– Про указ насчёт добровольцев слышали?

– Так точно, герр оберстлейтенант!

– И что думаете?

– Так, не взяли меня, герр оберстлейтенант. Не внушил доверия…

Внимательно смотрю на него и вспоминаю, как он был напуган при нашем марше прощания. Усмехаюсь про себя и поворачиваюсь к машине – там все заинтересованно наблюдают за нами. Бросаю через плечо:

– Следуйте за мной.

Мы подходим к дамам и я пишу несколько строк в своём именном блокноте, затем протягиваю листок фельдфебелю. Та читает, и у неё вытягивается лицо, пытается что-то сказать, но я сажусь в машину и вместо благодарности говорю:

– Когда я вернусь, то проконтролирую своё распоряжение. Мы уезжаем…

…Взлетают носки сапог к небу в «гусином» шаге, плотно смыкаются плечи, слитный рёв десятов лужёных глоток перекрывает всё вокруг: «Ein, zwei, drei, Heil! Ein, zwei, drei, Heil!!!» В ужасе польский офицер начинает колотить рукояткой пистолета по наглухо задраенному люку «Р-35», бесполезно – трусливые лягушатники наверняка обмочились от страха. Город затихает в панике, и над его улицами слышен только грохот каблуков и счёт: «…Ein, zwei, drei, Heil…» Эта картина стоит у меня перед глазами, и лицо того самого польского офицера, нынешнего заключённого 26473896, бывшего капитана Януша Пшимановского. Что же, пусть послужит в «добровольческих» частях… Ему понравится в болотах Меконга…

* * *

Выхожу на бетонные плиты Киевского аэропорта. Он значительно расстроился со времени моего прошлого визита. Получаю багаж, и носильщик помогает мне погрузить его в прокатный автомобиль, с тоской вспоминается мой красавец АНГ, дожидающийся меня в имении. Включаю передачу и трогаюсь, в мечтах я уже дома…

Я захожу в неплотно прикрытую дверь нашей гостиной и слышу милый голос – моя маленькая жена играет с дочерью. Она ласково что-то ей говорит, я не могу разобрать слова. Просто стою за занавеской и любуюсь на обоих моих самых дорогих в мире существ, нет ничего приятнее, как смотреть на любимую женщину и своего ребёнка. Наконец я отодвигаю занавеску и вхожу. Первой меня замечает Катрин – она внимательно смотрит на меня и вдруг её личико озараяется улыбкой – она меня приветствует и что-то гулькает на своём детском языке. Я млею от восторга… Ну не могла малышка никак меня запомнить, ей же всего неделя отроду была, когда её на крестинах держал! Значит, просто почувствовала, что не чужой я ей, а папа… Следом, заметив необычное поведение дочери поднимется Светлана, она поворачивается ко мне, замирает на месте… Затем вскрикивает и бросается ко мне. Мы застываем в объятиях…

Вечером мы идём в баню. Вместе с супругой. И естественно, занимаемся там не столько помывкой, как тем, что делают любящие друг друга мужчина и женщина. Когда им никто не мешает… Потом сидим оба довольные и распаренные, закутанные в белоснежные простыни в прохладном предбаннике за богато накрытым столом и я слушаю о том, что было в усадьбе за время моего отсутствия. Разговор плавно смещается в другую сторону, когда мы переходим к дегустации домашних наливок, оказывается, моей Светлане звонила Люба, жена Всеволода Львовича. Они с мужем едут отдыхать на Кавказ, в Пятигорск. Сева умудрился вляпаться в очередной раз и получил пулю в руку, вызвавшую осложнения. Правда, ничего особо страшного нет, но ему назначено санаторное лечение. Прикидываю, что к чему и решаю, что мы тоже можем позволить себе съездить и посмотреть на горы. Тем более, что это очень знаменитые места не только как курорт, но и так называемые лермонтовские. По имени знаменитого русского поэта, погибшего там. Сказано – сделано. Утром мы грузимся в самолёт, который довезёт нас до Минеральных Вод всем семейством, включая няньку для Катрины и горничную для Светланы. Хорошо хоть мне не нужно тащить с собой денщика…

Две недели райской жизни. Все дни я провожу с семьёй. Мы гуляем по историческим местам, катаемся на коляске вдоль Провала, Катюшке там особенно нравится. Красота… Вечером ходим в ресторан. Ночью, она у нас занята до предела, моя супруга требует от меня всего того, что остальные жёны получают от мужей всё время, ну а поскольку я человек военный, мне приходится отрабатывать своё отсутствие. Не удивлюсь, если меня в следующем году обрадуют наследником… Вскоре Люба улетает назад в Москву и Сева заводит курортный роман. Вообще на него женщины слетаются, словно сибирские комары на германскую кровь. Он и меня пытается подбить на чёрное дело измены, но вряд ли. Во-первых, я слишком люблю свою красавицу жену. Во-вторых, я не люблю пить, а трезвым строго соблюдаю супружескую верность. В-третьих – да мало ли почему? Ну, не считаю я возможным изменять. Когда холостой – да, а женат – простите, не приемлю. Хотя и Сева никогда от семьи не уйдёт. Так, небольшое приключение себе может позволить, а чтоб совсем – тоже нет.

Всему когда-нибудь приходит конец, но почему-то хорошему – намного быстрее. Вот так же, как одно мгновение пролетает моя короткая встреча с семьёй. Пора возвращаться в часть… Мы приземляемся в Киеве, откуда я вылечу обратно. Там нас ждут дядюшка и тётя Клара. Я сдаю им Свету и Катрин с рук на руки. Происходит бурное прощание: я сажусь на свой рейс в мокром от слёз кителе. Ну, ничего. Осталось немного, и вскоре мы вернёмся насовсем…

Полковник Всеволод Соколов. Москва, 1941

Конец сказки. Прощай, волшебство кавказского курорта, здравствуй, московская обыденность. Отпуск, как и все хорошее на этом свете, подошел к концу. Рука действует нормально, и нечего дальше казенную койку пролеживать. Я пожимаю руки остающимся, тепло прощаюсь с доктором, а потом долго обнимаю Машу. Черноволосая сестра-хозяйка вцепляется в меня с неженской силой и долго всхлипывает, не желая отпускать. Милая, ведь я не собираюсь с тобой оставаться, да и не хочу. Меня ждут жена и дети, дом и служба. А ты – ты еще составишь чье-нибудь счастье, и вспоминать обо мне забудешь. Прощай, дорогая…

…В аэропорту Пятигорска я сажусь в новенький лайнер Туполева. Краем уха я слышал, что Игорь Иванович Сикорский отошел от проектирования самолетов, переключившись на какие-то другие летательные аппараты. И теперь наши большие самолеты делают Туполев и Ильюшин. Что ж, я не против, тем более, что туполевская машина превосходит старые «Сикорские» и «Юнкерсы» и по скорости, и по дальности, и по комфорту.

Возле своего кресла я ставлю кофр, из которого торчит башка Танкиста. Из чемоданчика достаю одну из двух книг, подаренных Маяковским. На каждой он сделал надпись: «Победителю на войне и в мире! Желаю счастья! В. Маяковский». После той памятной игры он потребовал от меня объяснений. Как я мог отказать Пресветлому волхву? Я объяснил, и он понял. Понял! Я даже сперва не поверил. Виданное ли дело, чтобы большой человек умел слушать и понимать?! Но он все-таки великий человек. На следующий день он нас с Максом и семьями в ресторане угощал. И майора Леоне тоже. А потом книги свои подарил. А я ему – шахматы нефритовые. Так, прихватил в Лондоне на память, а они и пригодились. Правда, от Любаши потом досталось: вот, мол, всем все раздариваешь! Ну, да это ладно, я уже привык…

– Господин полковник, извините. Вашего кота не укачает?

А? Вот же, зачитался. Рядом со мной стоит бортпроводница, совсем еще девчонка, и разглядывает нас с Танкистом.

– Не укачает, не волнуйтесь, пожалуйста. Он в танке и не такое переживал. Да и на самолете летит не впервые.

– Вам что-нибудь принести? Обед будет через час.

– Спасибо, девочка, ничего не надо.

Она смотрит на меня обиженно. Еще бы, ее, такую взрослую, такую серьезную, назвали девочкой. Девочка, дорогая девочка, наслаждайся. Еще придет твое время урезать свой возраст, молодиться и притворяться ребенком. Так что не спеши и не обижайся на меня…

…Я углубляюсь в книгу. Под мерное гудение двигателей хорошо читается. Маяковский вспоминает о прошлом, о том, как вставала с колен страна, как поднимала голову Партия, как мы шли к победе. Я помню те годы, но он пишет так интересно и хорошо, что моя жизнь начинает представляться мне чем-то захватывающим, удивительно интересным. А ведь я думал, что жил как все…

– Соратники! Друзья! – голос девочки звенит, а личико – прямо светится! – Только что передали: в Англии последние части противника прекратили сопротивление! Победа!

Победа! Победа! Бортпроводницы разносят всем «Абрау-Дюрсо». В салон выходит летчик и, судя по погонам, это командир экипажа.

– Соратники! – он берет в руки бокал. – Выпьем за нашу победу и за ее вдохновителя, соратника Кутепова. Ура!

Я выпиваю вино. Слава Перуну, наконец они поняли бессмысленность сопротивления. Кончилась дурацкая, кровавая бойня. Британцы, конечно, сами во всем виноваты, но последний месяц это была уже не война, а библейское избиение младенцев…

* * *

…Москва сильно изменилась за время моего отсутствия. Ходынского аэропорта больше нет. И гидропорт на Москве реке закрыли. Теперь гидропланы садятся на водохранилище в Химках, а аэропорт перенесли в деревню Внуково. Здание аэровокзала впечатляет своими размерами и архитектурой. Море людей, улетающих, прилетающих, встречающих… Совсем рядом я слышу истошный детский визг «Папка! Папочка!» Нет, это не мне. Это девчушка лет 5–6 повисла на шее капитана-стрелка, который смущенно обнимает ее одной рукой, второй опираясь на палку. Вон пожилой чиновник попал в объятия многочисленной родни. Крепко обнимаются на прощание несколько флотских офицеров. Повсюду гул голосов, окрики носильщиков, призывы таксистов, приветствия, слова прощания. И перекрывая все звучит мелодичный женский голос: «Рейс на Харбин отправляется в 14 часов 7 минут по московскому времени… Пассажиров на Мюнхен просят пройти ко второму причалу… Надворного советника Чарушина, прибывшего из Рима, просят подойти к справочному бюро. Вас ожидают»…

…Дом, милый дом. Я вылезаю из такси, отклоняю предложение пожилого водителя донести вещи и вхожу в парадное. Как всегда чисто и витает тот самый, знакомый с детства, запах родного места. Лифт, третий этаж, а вот и моя дверь.

– Всеволод Львович, батюшка, – Марковна всплескивает руками.

– Здравствуйте, здравствуйте Марковна, родная. Если бы Вы только знали, как я соскучился по Вашим шанежкам. А вот это – Вам, – я протягиваю ей отрез на пальто и крупные янтарные бусы.

Марковна ахает, прижимает к груди подарок и вихрем уносится на кухню. Оттуда раздаются ее грозные окрики, звон посуды, топот ног прислуги. Успеть бы переодеться и помыться с дороги, прежде чем Марковна начнет процесс кормления…

…Успел. Чистый и свежий я выхожу из ванной комнаты в тот момент, когда две китаянки под чутким руководством Марковны, щедрой на брань и затрещины, заканчивают сервировку стола.

– Всеволод Львович, пока закусите с дорожки, а там и шаньги доспеют.

Ах, милая Марковна! «Закусите!» Да тут продуктов на целую роту. И напитков – на батальон.

– Садитесь-ка со мной, Пелагея Марковна, да выпьем за победу, за Россию, тех кто не пришел с войны помянем…

Марковна отнекивается, но недолго. Эта сибирская крестьянка – из породы однолюбов. Когда в 23-м ее муж, уссурийский казак не пришел с войны, она осталась вдовой. В 1927 она появилась в нашей семье, да так и осталась. В Сибири у нее живут многочисленные братья и сестры, к которым наша Марковна ежегодно ездит в гости, навьючив на себя гору подарков. Возвращаясь, он ругательски ругает деревенское житье-бытье, что не мешает ей на следующий год снова отправляться к родне…

– Помянем, – говорит Марковна, поднимая стопку, – и Костеньку моего…

Одним махом она опрокидывает в рот водку на калгане, закусывает солониной, и тут же убегает на кухню, утверждая, что «эти распустехи все погубят!»

Мне удается уцелеть, несмотря на все усилия нашей Марковны отправить меня в мир иной от переедания. Из школы возвращается первоклашка Левушка, и тут же бросается ко мне. У него накопилась масса вопросов, ответить на которые может только отец. Битых два часа я рассказываю ему о войне, объясняю арифметику, экзаменую по Закону Божьему, выслушиваю бесхитростные истории о том, что «Петька Чернов ушами умеет шевелить, а Максим Антонов со мной вчера подрался, и теперь дуется». И так далее до бесконечности. Окончательно меня сражает загадка: «Руки-ноги есть, говорит – а не человек?» Попробуйте-ка сходу догадаться, что это – иудей! М-да, что-то у нас в школе, того-с… В гимназиях такого не было…

Бурная встреча вечером растягивается за полночь. А утром я уже у дверей ГУК дружинных частей. Новое назначение меня и радует и огорчает одновременно. Под Москвой создаются три тяжелых латных бригады, по образу и подобию «Александра Невского», но, разумеется, с совсем другой техникой. Мне поручено принять командование бригадой «Генерал Скобелев», расположенной неподалеку от Звенигорода, куда и предлагается срочно отбыть.

Однако, в интимной беседе, без чинов, соратник Кольцов сообщает, что отбывать-то, собственно говоря, некуда. Бригада существует только на бумаге. Поэтому, мне и моему штабу пока предлагается оставаться в Москве, вплоть до особого распоряжения. Конечно, остаться в Москве хорошо, но вот полевые, квартирные, и представительские где получать? В Москве их не дают. Да нет, я-то без них проживу, не заплачу, вот только Любаша опять браниться будет…

…В середине октября я отбываю, наконец, к своей бригаде. Вторая половина месяца проходит у меня в бесконечных делах и заботах, обычных во вновь сформированных частях. Чего-то не хватает, что-то не известно куда девать. Два блока казарм еще без печей, топлива завезли ровно в два раза больше, чем может принять наш склад. Половина личного состава – новобранцы, экипированные с иголочки, за то вторая половина – фронтовики-ветераны, у которых не то, что зимней формы нет, а и летняя – в таком состоянии, что мой начтыл лишь колоссальным усилием воли удерживается от самоубийства. В общем, если ты хоть раз принимал новый взвод, роту, батальон или полк, то ты знаешь, что таких бед тебе не избежать. А между тем, приближается 7 ноября – славная годовщина восстания патриотов в 25-ом. Неплохо бы парад провести, если, конечно, все удастся подготовить…

…Не удалось. Новые танки все еще не прибыли, а машины с капремонта… О, Господи, зачем же мне еще и это наказание! Двигатели только что не рассыпаются на ходу, сервоприводы барахлят у каждой второй коробки, а у каждой первой – вообще не работают. Короче говоря, выводить это на парад, даже в части, я не стану. Ничего, пройдет личный состав парадным маршем и хватит…

…Но мне не удается провести даже такой парад. То есть парад, разумеется, проходит, но без меня. Пятого ноября мне доставляют приглашение на парад в Москве. Забавно: я четырежды проходил по брусчатке Красной площади в строю колонн, но ни разу не сподобился на приглашение. Всегда по приказу. Что ж, посетим…

* * *

– …Господин полковник, разрешите, – это Лагутин, мой денщик. – Ваш мундир. – На кровать ложится отглаженный китель. – Любовь Анатольевна ждут Вас в столовой.

Ну, насчет «ждут», это он, конечно, преувеличивает. Как и большинство женщин Любаша органически не умеет собираться быстро. Одеваюсь, натягиваю начищенные до зеркального блеска сапоги. Все, что Лагутин умеет делать хорошо, так это чистить сапоги и гладить мундир, да еще заваривать чай, но для денщика этого достаточно. Теперь «сбруя» – портупея и ремень с кортиком и кобурой.

– Ну что, Костя, как я выгляжу?

– Великолепно, господин полковник, просто великолепно. Я могу быть свободным?

– Свободен. Иди-иди, погуляй для праздничка. – я протягиваю ему десятирублевку. – Бери, но учти: попадешься патрулям в пьяном виде – с «губы» вытаскивать не стану. Отсидишь свое, а в бригаде я еще добавлю. Все понял? – я стараюсь быть грозным.

– Так точно, господин полковник – рапортует молодец и исчезает.

Он, конечно, напьется, и, конечно, попадет к патрулям. И, конечно, схлопочет пять суток гауптвахты. И, конечно, мне придется звонить начальнику «губы», моему старому знакомцу, подполковнику Бессонову, с которым мы учились в Академии… Самое интересное: мы оба это знаем. Ну, не могу же я, в самом деле, обойтись без такого замечательного, услужливого и исполнительного денщика…

– Родная, ты готова?

– Подожди, ты что не видишь, мне еще надо подкрасится.

– Милая, но ведь до начала парада осталось всего сорок минут, пускать на трибуны прекращают за пятнадцать, а ведь ты не сможешь идти быстро…

– Ничего, пропустят, – моя благоверная вынимает изо рта еще одну шпильку, вставляет ее себе в прическу и критически осматривает в зеркало результат, – покажешь им Знак Героя, и пропустят. Никуда не денутся.

За что я всегда любил свою супругу, так это за несгибаемую уверенность в том, что не она должна подстраиваться под людей, а люди – под нее…

…Мы мчимся по Александровскому саду. До парада – 19 минут. Ей-ей не пустят. Однако! И впереди, и позади нас торопятся такие же пары. И пусть меня повесят, если хоть один из мужчин не был готов минимум за час до парада…

…Ф-у-ух, успели. Держа свою благоверную за руку, я пропихиваюсь вперед. Для Героев России выделен отдельный сектор. Ну, соратник, соратник, что ж ты встал-то аки соляной столп? Нет, я здесь не останусь, мне во-он туда…

– Внимание, внимание. – разносится над площадью голос Левитана. – Работают все радиостанции Союза.

С неба падает легкий снежок. Затихли трибуны, замерли шеренги войск. Бой курантов на Спасской башне разливается словно над всей землей, над всем миром. С десятым ударом на трибуне мавзолея появляются руководители страны. Прищурившись, я различаю их знакомые лица. Вот идет министр по делам национальностей Джугашвили, в простой шинели и фуражке, вот министр среднего машиностроения Берия со знаменитым пенсне на умном и строгом лице, вон на трибуне стоит министр авиации Северский, а рядом с ним – министр здравоохранения профессор Менгеле. Русские, немцы, грузины, армяне – плечом к плечу стоят они, наши вожди. И в центре – человек, которого знает весь мир, тот, на кого с надеждой и любовью смотрят миллионы людей по всей земле, наш Александр Павлович Кутепов! На трибунах – безумство. Прямо над моим ухом кто-то отчаянно орет «Ур-а-а!», и лишь через несколько мгновений я понимаю, что это я ору. «Ур-а-а!» кричат рядом со мной Любаша и солидный человек в расстегнутом пальто, под которым виден знак Героя Труда, молодой немец в форме и широколицый монгол, высокий кавказец в статском мундире и летчик с обветренным лицом. Но вот трибуны стихли. Из ворот Спасской башни выезжают всадники. Командует парадом генерал-полковник Рокоссовский, принимает парад генерал-фельдмаршал Сахаров.

Генералы объезжают войска, и динамики голосом Левитана комментируют происходящее. Над площадью летит «Раз… двай!.. А-а-а-а!» Наконец, смотр войск окончен. Сахаров с адъютантом подъезжают к мавзолею. Он всходит на трибуну и встает по правую руку от Верховного. Александр Павлович чуть придвигается к микрофонам.

Вначале он поздравляет весь народ России с годовщиной первой попытки патриотов взять власть в стране. Потом говорит о нынешнем положении в мире.

– Наша Родина идет вперед уверенно и спокойно, точно могучий корабль разрезает волны бурного океана. И нет таких сил, что свернули бы нас с выбранного пути. Мы показали всему миру, что бывает с врагами нашего Отечества, когда миллионы патриотов берутся за оружие. Подлые наймиты плутократов в бессильной злобе потрясали кулаками, стремясь задавить, уничтожить вольную и могучую Россию. Где они теперь?

Я невольно расправляю плечи. Да, мы раздавили жидовскую гадину в Англии, Франции, Польше, Румынии, Турции, Китае. Мне есть что вспомнить. Как начиналась эта война, когда укрепления на Сунгари и КВЖД захлебывались в крови, когда погибал, но не сдавался Тихоокеанский флот, когда мы рвались через выжженную солнцем пустыню, мечтая о глотке воды больше, чем о жизни. Как война продолжалась, когда наши полки сражались, ломая врагам хребты, и платя за победу самой дорогой ценой на свете – своей кровью и дыханием. И как она кончалась, когда мы давили гусеницами японцев и англичан, когда при виде одного танка с молнией на броне сдавались десятки французов и сотни китайцев, когда мы мчались вперед, обгоняя бегущего врага, ротами принимая капитуляции дивизий…

– Но еще остались в мире те, кто точит свой нож, готовясь вонзить его нам в спину. От имени всей России, от имени всего нашего народа, от Вашего имени, братья и сестры, я говорю им: «Не выйдет!» Никогда не будет по вашему, господа. Чтобы остановить вас, мы не остановимся ни перед чем и, если нас к этому принудят, мы снова поднимем винтовки, встанем к орудиям, сядем в бронированные чрева танков и кабины самолетов, поднимем флаги на наших кораблях. И тогда – тогда берегитесь, ибо мы не дадим вам пощады!

Правильно! Так и надо! Позови меня, соратник, я им всем покажу!

– Парад, смирно! К торжественному маршу… – гремит голос Сахарова.

Над площадью взвивается бессмертная «Славянка» и, чеканя шаг, по булыжникам шагают войска. Левитан сообщает о каждой части, чем прославилась и кто командует. Но вот прошли последние стрелки, проскакали последние казаки. Гром марша сменяется зловещей барабанной дробью. И на площадь выходят солдаты, несущие в руках знамена поверженных противников. Шеренга за шеренгой они подходят к мавзолею и швыряют их к подножию, к ногам Корнилова и Кутепова. Свидетели былой славы захватчиков и насильников, бандитов и поработителей грязными тряпками лежат у всех на виду. Под этими знаменами вы ликовали под Смоленском и Севастополем, на Альме и в Китае – и вот достойный конец!

Красную площадь заполнила техника. Орудия на тягачах, орудия на грузовиках, грузовики и бронетранспортеры мотострелков. И танки – целое море танков!

– Вот они – наши славные броневые машины! – грохочет из динамиков Левитан. – Это те, кто раз и навсегда поставил точку в агрессивных планах японцев и поляков, французов и англичан!

Ну, это ты, соратник, приврал. Были бы у меня эти «ЛК» под Бэйпином, я бы и не обгорел. Да и во Франции малость другие машины были.

– Впереди колонны идет танк георгиевского кавалера, генерал-майора Махрова! Он командовал нашими славными машинами, когда Союз крушил военщину Франции!

Алексей Михайлович здесь? Надо будет отыскать его…

– Вот мимо мавзолея проходит боевая машина Героя России, подпоручика Айзенштайна. Он пришел в армию добровольцем, сражался в Манчжурии и Великой Монголии. Во время штурма Бэйпина он горел в танке, но выжил, и после госпиталя вернулся в свою часть.

Айзенштайн? И даже не позвонил! Встречу – задам ему по первое число!

Но вот прогрохотали последние танки. А гул между тем нарастает. А, вон оно что: низко-низко над площадью идут самолеты. С ревом проносятся детища Мессершмитта, ровно гудят моторами истребители Хейнкеля, Микояна, Картвелишвили.

– Эскадрилью наших соколов возглавляет Герой России подполковник Покрышкин. На его счету 142 сбитых самолета и более 300, уничтоженных на земле.

Я уже почти не слышу голос Левитана. Над площадью проходят бомбардировщики. Первыми идут штурмовики, затем пикировщики… Не может быть! С натужным ревом над головами проходят дальние бомберы. Левитан почти кричит от восхищения:

– Это – ударная мощь нашего Союза! Сводный полк дальней бомбардировочной авиации возглавляет машина, которую пилотирует Герой России, кавалер высших орденов Союза, полковник Российских ВВС, полковник Люфтваффе Макс Шрамм. Его машину помнит небо Испании и Маньчжурские поля, суровые волны Тихого океана и огненный зенит Британии!

Я от всей души кричу «Ур-а-а!». Молоток Макс, так держать! Где ж Вас всех искать-то после парада? Ну да ничего, найду с Божьей помощью. Я хочу выпить с Вами, друзья: за Родину, за Верховного и за всех тех, кто своим трудом, потом и кровью создает этот прекрасный, новый мир!