Текст книги "Мы всякую жалость оставим в бою…"

Автор книги: Александр Авраменко

Соавторы: Борис Орлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)

Ходзуми Футира. Лётчик морской авиации

… «Я взглянул в сторону левого борта и увидел три вражеских самолета, в крутом пике идущих прямо на наш корабль. Они летели прямо на меня! Инстинктивно я упал на палубу и пополз за щит управления. Сначала я услышал ужасающий рев их моторов и затем страшный взрыв. Прямое попадание! Вслед за ослепительной вспышкой раздался новый взрыв. Волной горячего воздуха меня отбросило далеко в сторону. Еще один взрыв, но уже менее сильный. Самолёт, очевидно, упал в воду рядом с авианосцем. Лай автоматов неожиданно смолк, и наступила необыкновенная тишина. Я поднялся и взглянул в небо, русских самолетов уже не было… Оглядевшись, я был потрясен разрушениями, произведенными за считанные секунды: в полетной палубе, как раз позади центрального люка лифта, зияла огромная дыра. Сам лифт скручен, как полоска фольги. Искореженные листы палубной обшивки причудливо свернулись. Самолеты горели, охваченные густым черным дымом. Пламя разрасталось все сильнее и сильнее».

Адмирал Исироку Ямамото. Командующий «Токийским Экспрессом»

… «Мы с офицерами штаба находились в боевой рубке „Акаги“, первого нашего тяжёлого авианосца.

В императорском флоте было только два таких красавца, не имеющих себе равных в мире: спущенный на воду в 1925 году и модернизированный в 1939-ом, в настоящий момент он имел следующие технические данные: водоизмещение стандартное 36 500 т, полное – 41 300 т, 4 турбозубчатых агрегата мощностью 133 тыс. л. с., скорость хода 31,2 узла. Длина наибольшая – 260,7 м, ширина – 31,8, ширина полетной палубы – 30,5, среднее углубление – 8,7 м. Вооружение: 6 203-мм орудий, 12 127-мм орудий, 28 малокалиберных зенитных автоматов, 91 самолет, 3 катапульты. Это был грозный корабль. Был… Истошный вопль вперёдсмотрящего „Воздух!“ был слышен, наверное, даже в машинном отделении. Неимоверной силы удар бросил нас на пол, тут же грянул ещё один взрыв, уже слабее, но последствия его были намного ужаснее – направленный взрыв пробил подводный борт, и струя огня ударила прямо по цистернам, где хранилось авиационное топливо. Мгновенно пламя охватило техническую палубу и море огня хлынуло в нижние помещения, вспыхнула паника, матросы и лётчики пытались спастись от ужасной смерти и выбраться наружу, возникла страшная давка, в ходе которой многие были растоптаны обезумевшими товарищами по оружию. Но едкий дым от горящего бензина быстро прекратил сутолоку в проёмах переборок, превратив их в мертвецов. Мы не ожидали такого внезапного удара, поэтому корабль шёл по походному, люки в водонепроницаемых переборках были не задраены, а когда вспыхнул пожар, оказалось, что никто не осмеливается спуститься в тот ад, в который превратились нижние палубы. Положение усугубилось тем, что через шесть минут взорвалась первая торпеда на складе боеприпасов, до которого добрался огонь, а потом начали рваться остальные. Это означало, что судьба вынесла свой приговор нашему кораблю, даже если корпус и останется на плаву и наши американские друзья не перестанут нам помогать после такого разгрома, восстановить „Акаги“ мы просто не сможем. Командир корабля, адмирал Нагумо, приказал радисту вызвать спасательное судно из хвоста конвоя, но испуганный до полусмерти радист через мгновение доложил, что не может ни с кем связаться, так как на всех волнах слышны непонятные помехи. Тогда мы решили выйти на палубу и попытаться спастись самостоятельно. И мы вышли, чтобы увидеть за пределами зенитного огня каравана огромные даже отсюда самолёты противника, выпускающие из-под крыльев ещё десятки самолётов неизвестной нам модели устремляющиеся на нас. Из хвостов их вырывалось пламя, с ужасающей скоростью они неслись к нам и врезались в наши суда, страшной силы взрывы гремели не переставая, вскрикнул и упал с рассечённой головой адмирал Микава, огромный осколок на моих глазах разрубил пробегающего мимо нас матроса пополам. Тут же тяжёлый удар в спину бросил меня на развороченную взрывами палубу с такой силой, что я на мгновение потерял сознание. Через сколько времени я пришёл в себя – не знаю, но застал начало следующего акта дьявольской пьесы разыгранной русскими. Сотни бомбардировщиков проплывали над нами, сбрасывая тысячи бомб, казалось, что море кипит, оглохшие от непрерывных взрывов мы пытались объясниться знаками, не слыша друг друга. Летящие осколки казались железным дождём смерти, вся палуба была красной от крови, иногда сквозь грохот разрывов прорывались жуткие вопли сгорающих заживо людей, а когда мне удалось подползти к борту, картина, открывшаяся внизу заставила меня отшатнуться назад. Люди, пытающиеся спастись, и те кого сбросило в воду попадали под винты ещё идущих кораблей и превращались в мелко нарубленные куски тел, вся вода была красной от крови… Едва стихли разрывы бомб, сброшенные первой волной самолётов, как в дело вступили другие – такого я не видел никогда: один за другим врезались в изувеченные борта гигантские огненные стрелы, превращая металл в искорёженные скрученные куски, окутанные огнём, мне казалось, что никто кроме меня не уцелел, и в этот момент я с ужасом понял, что наш „Акаги“ начинает крениться на правый борт. О, Великая Аматерасу! За что ты так возненавидела нас, своих верных сыновей?! За что, хочу я тебя спросить?!! Дай же мне ответ! И словно в ответ на мои проклятия вспыхнуло само море, с рёвом, с гулом, с адским шипением. Мгновенно стало нечем дышать, мои лёгкие разрывались от раскалённого воздуха, тщетно стараясь насытить тело хоть каплей кислорода. Рядом со мной с нечеловеческими криками промчалось объятое пламенем существо, отдалённо напоминающее человека, его кожа пузырилась, клочьями обнажая мясо и кости, казалось невероятным что ЭТО ещё могло двигаться. От очередного взрыва на меня брызнули капли расплавленного металла, всё, что происходило, было выше моих сил. На мгновение мне показалось, что все демоны ада свирепствуют вокруг, празднуя и ликуя от тысяч и тысяч смертей. Никогда ничего подобного я не мог себе даже представить в самых страшных кошмарах. Нетвёрдой рукой я потянулся к поясу, ища свой меч, чтобы покончить с собой, но тщетно – от невыносимого жара его заклинило в обгорелых ножнах, а рядом от огня шипела и пузырилась кровь, обильно покрывающая то, что раньше было палубой. Наконец очередной взрыв сбросил меня в воду, на моё счастье зарывающийся в воду, тонущий авианосец уже миновал стену пылающей воды и я оказался на чистом пространстве. Но едва моё тело всплыло на поверхность, как рядом с шумом рухнул кусок мачты, прямо в гущу тонущих, увлекая их на дно… На моё счастье, рядом плавал пробковый матрас. Хотя и посечённый осколками, тем не менее он помог мне выжить до тех пор, пока не подошли русские суда и не подобрали меня, послужив примером милосердия. Опознав по оставшимся лохмотьям моей одежды что я не простой матрос, меня отделили от остальных, а затем, выяснив моё имя, погрузили в подошедшую летающую лодку. Так я оказался здесь, господин генерал. Благодарю вас за спасение и прошу о единственной милости – позвольте мне совершить сеппуку. Адмирал, потерявший ТАКОЙ флот не достоин жизни…»

Фриц Штейнбаум. Флаинг-Капитан. Англия. 1940 год

Уже месяц, как я стал папашей! Новые ощущения, новые чувства. Какое это всё-таки счастье держать на руках маленький тёплый комочек, ощущая в нём своё продолжение! Просто непередаваемо! И волшебно! Я не могу выразить того счастья, ощущаемого мной каждый раз, когда беру свою Марту на руки. Конечно, пришлось повоевать с Машей за имя. Она хотела назвать дочь Сарой, в честь своей матери, а я – как свою. Долго спорили, наконец пришли к компромиссу: Сара Марта Штейнбаум. Два имени, как и разрешается в Англии. Так что все довольны. И я, и жена. Вообще в семейной жизни у меня всё нормально, и даже очень. Мария – прирождённая мамаша. Постоянно хлопочет над дочерью и всё-время занята. Иногда даже слишком, на мой взгляд, но я не обижаюсь – она подарила мне такое чудо! А вот другие наши дела – не очень… Прежде всего, с нашими товарищами из III Интернационала. Они считают, что последнее время я отдалился от них и предаю интересы Мировой Революции и угнетённого пролетариата. Может, они и правы. Мне уже не хочется строить светлое будущее, отказывая себе в маленьких и больших радостях жизни. У меня есть дочь, и я хочу для неё нормальной счастливой, а главное – мирной жизни. В должности заместителя командира крыла у меня очень приличное жалованье, позволяющее снимать нам с женой неплохую квартиру в Лондоне, хорошо одеваться, а Маше – заниматься дочерью. Не забивая себе голову поисками подработки лишнего пенса, чтобы содержать семью. Да и супруга моя после родов отошла от дел в Штабе Интернационала. На первом месте теперь семья. Интересно за ней наблюдать, когда она хлопочет по дому или планирует семейный бюджет. Настоящая наседка, в смысле – домохозяйка. Иногда я задаю себе вопрос – может, именно в этом её призвание, да и моё тоже? Время покажет. Если бы так было всегда, я бы отдал очень многое. Да и что я знаю? С ранней юности я занимался только революцией. И только войной. Десять лет непрерывной войны, крови, насилия. В конце концов, от этого просто устаёшь… Сейчас же у меня есть отличная профессия, которая прокормит нас в обозримом будущем, есть перспектива, появилась какая-то более близкая мне цель в жизни. Вот если бы только не надвигающаяся война… Страшно становится. Новый Тройственный Союз растёр Польшу, словно подошва плевок на асфальте. Тысячи танков и самолётов раскатали их в блин. Если откровенно, то иногда ощущал гордость за моих соотечественников, так лихо давших по зубам обнаглевших в конец, если уж быть честным самим с собой, поляков. Всё-таки голос крови многое значит, чтобы там не говорили. Не знаю, может даже я бы и попробовал вернуться назад в Германию, но Маша и ребёнок… Слишком хорошо я знаю, что их там ждёт! Либо лагерь, либо РКП. А это для них смерть. Хотя Марии даже и РКП не светит, как члену коммунистической партии. Лагерь или монастырь. Нет! Лучше уж какая-нибудь нейтральная страна, без всяких коммунистических и тем более, фашистских завихрений. Где можно было бы спокойно жить и работать. Не боясь того, что в один прекрасный день тебе в затылок всадит пулю товарищ из ЧК, или постучит в дверь отец-наказатель. Нет. Видно не судьба мне и моей семье испытать покой. Впрочем, я по натуре фаталист. Что будет, то и будет. Как сложится – если есть кто наверху, разберётся. Ладно. Между тем Британия усиленно готовится к войне. В срочном порядке разрабатываются новое оружие, все военные заводы работают на полную мощность, в три смены. К сожалению, не хватает сырья, а то бы оборона была намного крепче, и мы бы всыпали «наци» как следует. Но сказывается то, что мы практически потеряли все колонии, несмотря на то, что официального объявления войны не было. Все думали, что Англия и Франция вступятся за несчастную Польшу, но ужасающий разгром наших частей в Китае отрезвил политиков. Ещё хорошо, что Союзники не стали поднимать шума по поводу участия наших войск в китайских боях, и не полезли в драку. Впрочем, время работает на них. По слухам, на территории Польши развёрнуто колоссальное строительство новых предприятий, и они нуждаются в покое. Но что будет, когда они закончат? Бр-р-ррр. Даже мурашки по коже. Японцы терпят поражение за поражением. Они уже полностью выбиты из Китая и Маньчжурии. Сами Острова подвергаются невиданным бомбёжкам. Каждый день по радио объявляют о налётах. Русские части пока не начинают высадку десанта, им достаточно того, что выбили самураев из Китая. Теперь японская промышленность сама задохнётся от недостатка сырья. Нам недавно показывали русскую хронику в Коминтерне, жутковато стало. Особенно, когда на экране появились бронированные двухбашенные чудища в съёмках польской кампании. Кстати, в нашем одиннадцатом крыле уже полно сбежавших поляков. Хотя пилоты из них ещё те, летают по старинке. Любой из моих испанских учеников разделал бы их асов в две секунды. А что уж говорить о японских пилотах, с которыми я познакомился в Китае. Что это? Почему все смотрят в небо? Сирены воздушной тревоги не было, да и войны никто не объявлял… Высоко-высоко, в сияющей голубизне, медленно проплывала чёрная точка, оставляя за собой полосы белой инверсии. Вот из-за горизонта появились шесть «спитфайров». Они, надрывая моторы, упрямо ползли вверх, но бесполезно: нарушитель был намного выше. Не меньше шестнадцати тысяч метров. А у наших потолок – одиннадцать… На душе вдруг стало противно. Добрались. Сплюнув от злости, я заспешил домой, чтобы немного отойти от увиденного. А там меня ждала вторая новость, не менее «приятная». Королевство Швеция только что добровольно вступила в Новый Тройственный Союз. Это было началом конца. Через неделю Союзные войска вторглись в Норвегию. Затем – в Голландию и Бельгию. Ни Британия, ни Франция не могли оставаться в стороне от столь наглого вызова и объявили официальную войну Союзу. Ответным шагом со стороны фашистских государств стало объявление полной блокады Метрополии. Нашу же часть перебросили в срочном порядке во Францию, на помощь нашим союзникам-французам.

Майор Макс Шрамм. Отпускник

После разгрома «Токийского Экспресса» я получил в награду звание «Героя России» от Воеводы. А тут и очередной отпуск подошёл и решил его провести в своё удовольствие. Поскольку у меня скопилась довольно внушительная сумма денег, то я решил немного озаботиться своим будущим, как и полагается каждому добропорядочному подданному Рейха. Часть денег я отправил своим родственникам в Рейх, дяде и тёте, а сам решил немного попутешествовать по Союзу. Из Владивостока я первым же рейсом вылетел в Москву, на огромной летающей лодке «Дорнье». Летели мы долго, я когда сел в своё кресло, сразу одеяло достал, накрылся им и уснул. Проспал до самого Байкала, где мы промежуточную посадку делали для дозаправки. Проснулся – тишина. Пассажиров никого в салоне нет, слышно через открытую дверь как вода о борт плещет… посмотрел я на часы – сообразил, что к чему. И решил кофе попросить. Поднялся, костюм поправил (я в гражданской одежде летел), расчёской по волосам махнул и потопал к пилотской кабине, где стюардессы должны находиться. Поднялся по лесенке, за стойкой буфетной ни души, ну и решил я сам о себе озаботиться по фронтовой привычке. Ковёр толстый, ступаю неслышно. Тут мне вроде плач чей-то тихий послышался. Подошёл я вплотную, заглянул за стойку – сидит на крохотном стульчике стюардесса и плачет, маленькая такая, хрупкая, как статуэтка, волосы длинные, пшеничные из-под шляпки форменной вьются, сразу мне Анна моя вспомнилась… Постучал я тут пальцем по поверхности, вскочила та, платочек из кармана униформы извлекла и глаза свои зелёные вытерла аккуратно, потом извинилась, спросила, чего мне. Ну, я кофе попросил, девушка заказ приняла, и пока она его варила, я за столик присел, стал в иллюминатор любоваться. Байкал же озеро огромное, недаром русские поют: «Славное море, священный Байкал…» Поставила она мне чашку на стол, бисквиты принесла, сижу я, пью, значит, на воду поглядываю, и так мне тоскливо стало, Анаи перед глазами как живая стоит. Тут голоса послышались, пассажиры явились, я допил, вниз спустился, только перед отходом на девочку посмотрел, а она на меня глядит, и оторваться не может. Минут через десять моторы взревели, самолёт наш по волне брюхом поколотил, и поднялись мы в небо. Летим. Народу немного оказалось, война ведь. А поскольку я днём выспался, то остался в темноте один бодрствующий. Просидел где-то с час, машина ровно идёт, пропеллеры в свете луны взблёскивают. Тут меня рука за плечо слегка тронула, и шепчет кто-то на ухо:

– Вам плохо?

– Нет, – отвечаю, – просто спать не хочется…

Тут я эту стюардессу из-за стойки узнал и в ответ:

– Если вы не заняты, может, посидите со мной, у меня и кресло рядом свободно…

Помолчала она чуточку, подумала, потом села всё-таки и спрашивает, каким ветром меня на Восток занесло?

Объяснил я, что воевал на Восточном фронте, доброволец из Рейха, и тут девочка меня и спрашивает:

– А вы не можете мне сказать, есть у вас «Закон о продлении рода»?

Не понял я вначале, решить спросить, что за закон такой хитрый… Оказалось, что принято в России следующее: мужчины обязаны до двадцати пяти лет жениться, а женщины до двадцати трёх замуж выйти. Если же этого не происходит, то партийная ячейка района назначает ослушникам семейную пару принудительно. А если кто не согласен, то либо лагерь, для мужчин, для женщин же заменитель мужа. То есть назначенный партийный функционер с ней спит до тех пор, пока та не забеременеет и не родит, потом опять и опять. Прямо в деторождающую машину превращают. Вот Светлана и попала в подобную ситуацию: приглянулась она кому-то в парткоме, жениха её быстро в армию призвали, и погиб он ещё во время первых инцидентов с японцами. Ей вчера двадцать три исполнилось, и знает она, что данный партийный товарищ к ней сразу после возвращения из рейса заявится, был запрос на самолёт из парткома: действительно ли она на борту находиться. Поэтому и плакала она там, за стойкой… Смотрю, она носом вновь зашмыгала… Эх, думаю, мне без Анаи уже счастья не будет, а помочь человеку могу, глядишь, зачтётся мне на этом свете доброе дело… А девочка моя поднялась и к себе убежала, в буфет… До конца полёта… Завтрак мне другая стюардесса принесла, перекусил я, и через час мы на посадку зашли… Сели на Москве-реке, там специально устроили гидродром. Реку расширили и выпрямили для него. Нам катер подали, и стоим как раз напротив Храма Христа-Спасителя. Пошли мы на выход – гляжу, Светлана стоит, всех провожает, как положено, а глаза у самой распухшие от слёз, ни на кого не смотрит, и тут словно толкнул меня кто-то, остановился я, за руку её взял и говорю:

– Замуж за меня пойдёшь?

Замерла она от неожиданности, потом вспыхнула вся, покраснела и тихонько в ответ:

– Пойду.

И руку свою не убирает. Повернулся я – сзади пилот стоит, о челюсть отвисшую запнуться можно, ну я ему сразу:

– Передай в компанию, что Света больше не работает. Замуж выходит. Всё.

И помог ей в катер сойти. Сели мы рядышком, прижалась она ко мне плечиком, вся дрожит, а я ей шепчу, мол не бойся, всё нормально будет. Только катер наш к берегу подвалил, я сразу в Храм Христа Спасителя. Завёл её, на лавочку посадил, а сам к батюшке, взял его за жабры. Жени нас немедля, и всё тут. Тот подёргался немного, но я его быстро уговорил, и он обряд провёл и в книгу нас записал, как законным браком сочетавшихся. Потом попросил немного подождать, пока он свидетельство выпишет. Дождались, взяли мы свидетельство, вышли на улицу. Солнышко сияет… Взял я извозчика и жену спрашиваю, куда тебя отвезти? Бояться тебе теперь нечего, вряд ли он осмелится теперь приставать, а я тебя отвезу и сам где-нибудь в гостинице остановлюсь, а завтра вместе в партком сходим. А супруга как вцепилась в меня! Что ты, мол, с ума сошёл?! У меня и заночуешь, а то быстро нас в оборот возьмут… И права она оказалась ведь! Только мы приехали, а жила она недалеко совсем, минут десять на таксомоторе ехали, не успел я чемодан свой поставить и переодеться в форму, чтобы сразу с неприятностями закончить, как звонок в дверь. Пошла половина моя дверь открывать, пока я в комнате туалет свой заканчивал, и слышу я голос такой противный, гнусавый:

– Да плевать мне, что замуж ты там вышла, или что? Будешь со мной всё-равно спать, и никуда не денешься! А хахаля твоего я завтра же на фронт упеку, в самое пекло…

Тут я и появился… При полном параде и наградах заслуженных: кресты всех государств Союза горят, терновый венец с мечом Героя России сверкает. Оба они и замерли на месте, Светлана-то меня за обычного поручика пехотного посчитала, не подумала, что я лётчиком могу оказаться, да ещё в таких чинах и с целым иконостасом на груди. Гад этот, со здоровенными мохнатыми бровями, почуял, что теперь ему конец настал – от него даже запахло… Я маузер свой верный из кобуры вынул, поставил его в ту стойку, что у монахов из охранных дивизий столько раз видел, и супруге своей:

– Вызывай немедленно Апостолов Веры, военный патруль и в посольство позвони наше, германское…

По полной программе этого козла обработали, за всё он получил, полностью. Пока я всех ждал, так все сапоги об него оббил, а когда все прибыли, обвинил его в склонению к сожительству жены офицера и злоупотреблению служебным положением, за это по русскому закону полагалась торжественная кастрация и лагерь особого содержания. А слово героя Союза весило намного больше воплей какой-то тыловой крысы…

Закончил я разборки с этим гнусом, вернулись мы в квартиру. Тут я её взглядом наконец, внимательно окинул. Ну что сказать, скромненько моя супруга живёт. Даже очень скромненько: две комнатки крохотные, кухонька маленькая, правда, чистенько, но чистота какая-то такая, что сразу понимаешь – редко здесь хозяева бывают. Мебель скромненькая, абажурчик цветной висит, правда, телефон есть… Супруга моя села на стул и платочек в руках теребит, всё в себя прийти не может от событий бурных. Сами посудите, сколько всего с ней за день случилось: и замуж вышла, и с недругом своим рассчиталась, и всё такое, вроде визита властей и святого патруля. Думала, что за простого иностранца вышла, а у неё лётчик оказался. Да ещё в таких чинах… Ну, я ей тихонько говорю, мол, кофе у тебя найдётся? Подхватилась тут Света, и на кухоньку свою крохотную бегом, слышу, посудой загремела, вдруг дзынь, что-то разбилось, и ойканье такое, а потом плач. Я вбегаю – она прямо на полу сидит и у чашки рыдает, разрядка наступила. Взял я её за руки, поднял с паркета осторожно, к себе прижал бережно. А она мне в грудь уткнулась и плачет навзрыд, и стоим мы вдвоём обнявшись: она мне китель парадный слезами орошает, а я всякую ерунду бормочу и по головке соломенной глажу, успокаиваю. Наконец, выплакалась она, глаза свои подняла и на меня смотрит, даже улыбается сквозь слёзы. Понял я что кризис миновал, разрядка наступила, и ей значит: мол, не расстраивайся ты из-за чашки своей, а раз не получается у тебя сейчас, то переоденься во что-нибудь, и поедем в город, надо кольца купить обручальные, да так, ещё кое-чего в дорогу, я хочу родственников своих навестить, уже сколько не видел их. Побежала супруга моя себя в порядок приводить, слышу, вода зашумела, потом дверца гардероба хлопнула, одежда шуршит, а себе на кухне сижу и в окно смотрю, на панораму любуюсь. Наконец, вернулась моя супруга, одета скромненько, конечно, но видно, что лучшее платье на ней… Вышли мы из подъезда – соседи её во двор высыпали, смотрят во все глаза, таращатся. А она так вежливо: знакомьтесь, это муж мой, Макс. Михаил, по-русски. Я голову в поклоне склонил вежливо, раскланялся со всеми и супругу под ручку и на улицу, такси ловить, ну, это не проблема в Москве, тут же какой-то «Опель» остановился. Мы в него загрузились и в ювелирный салон, там кольца себе подобрали, потом велел я таксисту нас в лучший женский салон отвезти, тот моментально нас примчал, расплатился я с ним и Свету туда отправил, чтобы выбрала себе наряды новые, а то не дай бог, придётся куда на приём идти, а придётся точно, уж фатер мой приёмный, Адольф Гитлер, точно захочет на неё посмотреть, а сам в автосалон отправился. Что через дорогу вывеской маячил. Там мне предложили неплохой выбор различных машин: были роскошные «Майбахи» и «Хорьхи», вальяжные «Мерседесы», утилитарные «Фольсвагены» и «Опели» всех классов, от скромного «Кадета» до роскошного «Адмирала». Кроме наших немецких машин глаз радовали спортивные «Руссо-Балты», нижегородские вездеходы, ярославские и волжские лимузины. Почти весь день я провёл на площадке, заставленной множеством разных машин, сопровождаемый приказчиком, который угадав во мне истинного покупателя вился вокруг меня как юла, стараясь угадать мои желания, благо супруга моя в такое место, куда я её отправил впервые в жизни попала и раньше, чем стемнеет я её не ждал. Наконец я выбрал себе большой трёхосный нижегородский «АНГ-21», обладающий великолепной проходимостью и неплохой скоростью, внёс деньги, и пока автомобиль готовили, расположился в кафе при салоне, попивая кофе с великолепными пирожными, полагающимися каждому посетителю салона. Наконец мне вручили ключи и документы на машину, и я потихоньку выехал, стараясь не особо напрягать новый мотор до окончания обкатки. «АНГ» был просто чудесен! Я получал настоящее наслаждение от управления этим чудом на колёсах и, когда моя жена вышла из дверей салона, то я усадил её в роскошный кожаный салон, а мальчик загрузил все коробки в огромный багажник. Мы ехали домой молча, чувствовалось напряжение, охватившее мою новоиспечённую супругу. Светлана волновалась, и понятно почему: как никак, брачная ночь предстояла. Да ещё с абсолютно незнакомым мужчиной… но я своих прав на неё предъявлять не стал, естественно, попросил мне в гостиной на диванчике постелить, и легли мы в разных комнатах… Утром я проснулся от запахов – супруга моя поднялась ранёхонько и на кухне завтрак готовит. Я тоже из-под одеяла вылез, оделся в пижаму. И в ванную пошлёпал, пока побрился, умылся, себя в порядок привёл – зовёт, готово всё. Ну, притопал я, сели, едим. Она молчит, на меня не смотрит, глаза в скатерть уставила. Я жую, нахваливаю, нахватался я в части русских привычек. Поели, она посуду мыть, а я переоделся и говорю, мол, надо по делам мне съездить, не против, если она одна останется, без меня? Кивнула супруга головой, ну я в машину, и на биржу поехал. Теперь вот придётся жильё новое покупать, квартирка у Светы больно маленькая… Приезжаю я в контору по недвижимости, которую мне политуполномоченный наш Ююкин рекомендовал, жду своей очереди. А передо мной сидит дама средних лет, в трауре. Посидели, вдруг она достаёт из ридикюля пачку сигарет дамских и обращается ко мне:

– Господин офицер, у вас огня не найдётся?

Щёлкнул я зажигалкой, а фрау меня и спрашивает опять:

– Извините за назойливость, господин офицер, но я вот вижу, что форма у вас германской армии, а награды и наши, русские, и ваши. Судя по-всему, вы – боевой офицер?

– Лётчик я, фрау, – отвечаю, – на Восточном фронте воевал, сейчас в отпуске. А вы что здесь делаете? Если не секрет, конечно?

Разговорились мы с ней, и выяснилось, что приехала она из Малороссии. Муж у неё пограничник был, тоже офицер, погиб как раз на Сунгари, в самом начале войны. Детей у них не было, и будучи в Москве, где вдова пенсию оформляла, решила она своё хозяйство продать, усадьба у неё и земля, потому что не может одна там жить больше, слишком многое ей о муже напоминает. Показала она мне все документы, планы при ней были, разрешение губернского комитета партийного на продажу, понравилось мне, и договорились мы, что сейчас всё здесь оформим, покупку в смысле, а потом я приеду и деньги ей заплачу, а не понравиться, то купчую верну. Так и решили. Дождались своей очереди, принял нас клерк, ну, я рекомендательное письмо ему на стол положил, тот прочитал, убежал за хозяином, тот, оказывается, Ююкину моему родственником доводился… Изложил я суть дела, выложили мы бумаги на стол, хозяин их проверил. Позвонил куда-то, головой покивал и купчую, и всё, что нужно оформил. Вышли мы с дамой из конторы, я её на вокзал отвёз, а сам домой к жене поехал. Там я об имении и сказал, а так же, что завтра я еду, на машине, а потом её вызову, чтобы хозяйничала, пока я воевать буду… Ночевал я опять на диванчике, а утром раненько, Света ещё спала, в порядок себя тихонько привёл и уехал. Утро выдалось просто великолепным, небо было чистым, без единой тучки. Мощный мотор мягко заурчал, накануне ещё раз проверенный механиками мастерской, бак был полон, как и запасная канистра. Наконец я выжал сцепление, включил передачу и мой «двадцать первый» мягко тронулся с места… Вскоре под колёсами моего автомобиля шуршал новенький асфальт суперсовременной дороги, широченное четырёхполосное шоссе быстро убегало под капот, чтобы появиться сзади. Иногда навстречу мне попадались здоровенные тупоносые «Блитцы» и огромные пятитонные ярославские тягачи, легковых машин было мало. Дорожные полицейские внимательными взглядами провожали мой автомобиль, но останавливать не рисковали – дипломатические номера и маленькие флажки Рейха на крыльях, полученные в посольстве накануне, надёжно защищали меня от их придирок. Часто навстречу проносились рейсовые автобусы, битком забитые местными жителями, спешащими в город, а несколько раз меня обогнали такие же путешественники, едущие в попутном направлении. А я… я наоборот, не особо торопился, наслаждаясь неспешной поездкой и ласковым весенним солнцем, не было никакой стрельбы, никакого противника, никто не хотел сжечь мой самолёт, всё было просто здорово! Из портативного «Телефункена», входящего в штатное оборудование машины раздавалась приятная классическая мелодия, я просто наслаждался жизнью. Уже к вечеру я миновал Курск и остановился на отдых в небольшом придорожном отеле, сняв на ночь одноместный номер. Плотно позавтракав утром, чтобы поменьше отвлекаться в пути на еду я тронулся дальше, желая поскорее насладиться процессом путешествия. Автомобиль вёл себя безупречно, но я остановился в каком-то селе у придорожного рынка, желая помыть уже немного запылённую машину. Едва я вышел, как меня облепили местные жители, наперебой предлагая домашние продукты и свежее молоко, и пока четверо мальчишек драили кузов «АНГ», я наслаждался тёплыми пирожками с повидлом, запивая парным молоком. Расплатившись, я двинулся дальше. Наконец приехал, спросил у прислуги хозяина. Выходит мне навстречу фрау моя знакомая, в трауре вся по-прежнему. Увидела меня, обрадовалась. Сразу за стол усадила, напоила чаем, а потом мы в банк местный поехали, где я с ней рассчитался и назад в усадьбу привёз, стала она вещички собирать, а я обратно в город собрался, надо было ещё кучу дел сделать. Узнал я, где тут местная партийная ячейка находится, и на полном газу туда. Захожу в здание в парадном мундире, награды сияют. Местные все повскакивали, глаза вылупили, а я раз, и к главному в кабинет без очереди. Там сидит свой товарищ, видно, что бывший фронтовик. Я ему честь отдал и говорю, мол так и так, партайгеноссе, случайно я здесь поместье приобрёл, вот теперь жить здесь буду вместе с супругой своей, надо бы теперь бумаги оформить. Посмотрел на меня капитан, на награды мои, понравился я ему видать, а особенно то, что ордена мои и русские, и наши, германские. Спросил только, откуда я здесь появился. Я скрывать не стал, так и так, в отпуске, мол, скоро уеду на службу, а место моё – на Восточном фронте. И документы ему показал. Тот как увидел что я фронтовик, да ещё личность везде известная, быстро на все кнопки нажал, всё, что надо, оформил без всяких проволочек, расстались мы друзьями. Нет, молодцы всё-таки русские товарищи! Я и осмотреться не успел, они этим же вечером толпу евреев с поляками из соседнего лагеря пригнали, там же не только земли, там ещё и усадьба была: особняк здоровенный, на три этажа с постройками, и мне быстренько порядок навели, за так, просто как фронтовому товарищу. И электричество протянули, и вычистили всё, и связь мне наладили. Пришлось в ресторане местном ужин организовывать, представляться, так сказать. После ужина я сразу дяде Курту позвонил, велел бросать всё и сюда мчаться первым же самолётом. Дядюшка не подвёл, вечером следующего дня я его уже встречал на губернском аэродроме, а партайгеноссе мне за этот день ещё земли подогнали, у них тут её много свободной было… Едем с дядюшкой, я ему окрестности показываю, уже мои земли начались, а тот всё понять не может, какого дьявола я его сюда вытащил и что он в России забыл. Наконец на территорию поместья въехали, я его в дом завожу, а он всё осматривается, хозяев высматривает, наконец шепчет мне: