Текст книги "Мы всякую жалость оставим в бою…"

Автор книги: Александр Авраменко

Соавторы: Борис Орлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

Архимандрит (капитан) Олег Власов. Сибирский Исправительный монастырь № 16

Очередное утро начинается как обычно. Муэдзин с пулемётной вышки заунывно призывает правоверных к молитве: «Исса Акбар»! Не Аллах, а Исса. Исус Христос. Аллаха в наших монастырях упоминать запрещается под страхом немедленной казни. Если на всех остальных стройках народного хозяйства работают лагерники под командованием Министерства Государственной Безопасности, то нам доверен более ответственный участок – строительство новой железной дороги, Байкало-Амурской магистрали. Она пройдёт через всю Сибирь и свяжет четырёхколейной трассой западные и восточные пределы нашего могучего Союза… Контингент у нас особый, это так называемые отщепенцы от Великого Курултая, отказавшиеся подчиниться его решению о переселении на исконные земли в Монголию. Единоверцы отказались от них и передали право решать их судьбы в руки нашей Матери, Русской Православной Церкви. Посовещавшись, святейший Синод постановил использовать этих предателей на строительстве стратегической железной дороги…

Туман наползает из леса, скрывая в дымке перспективу. Заключённые покидают теплушки и строятся на молитву. Видно, что слова «Отче наш» они произносят через силу, но если кто не подчинится – наказание будет мгновенным и строгим, ослушника посадят на муравейник и обольют мёдом. Это летом. Зимой выгонят голым на мороз и обольют водой. А весь вагон оставят без пищи, поэтому все нехотя читают молитву. За этим бдительно следят рядовые иноки с огромными кавказскими овчарками-людоедами. Сегодня пятница, рыбный день. Поэтому после молитвы всем выдают по куску хлеба и по целой рыбине, бывшие мусульмане с жадностью накидываются на еду. Следующую порцию пищи они получат только вечером, после работы, и то только в том случае, если будет выполнена дневная норма по укладке путей…

Раздача инструмента. Вскоре над могучей тайгой возникает неумолчный рабочий шум: лязг металла о камень, скрип колёс, визжание пил, треск дерева. Мы внимательно следим за заключёнными, чтобы не было никаких эксцессов. То что они могут бежать нам не страшно: до ближайшего населённого пункта почти пятьсот километров по глухой тайге, там смельчака быстро сожрут дикие звери или он умрёт с голоду. Но вернее всего – он попадёт в руки местных племён, которые на нём неплохо заработают: его шкура при сдаче властям оценивается в сто рублей. За эти деньги самоеды могут купит две тонны муки и обеспечить всё своё кочевьё пищей на зиму. Цены у нас в России очень низкие. Так что… Заключённые об этом знают. Как знают и то, что сейчас за ними из тайги наблюдают узкие жадные глаза. Бывали случаи, когда зазевавшихся заключённых воровали прямо с работ, чтобы сдать их кожу. Её, как правило, снимают с живых. Поэтому мусульмане, вернее, бывшие мусульмане, стараются не отходить далеко от охранников и держаться в секторе их наблюдения. Заключённые, кстати, в любой момент могут выйти из лагеря, кроме священнослужителей. Этим особая статья. Нужно только согласиться на переселение в Монголию, либо принять христианство. Правитель барон фон Унгерн с радостью принимает всех татар и башкир к себе на службу. Каждому такому поселенцу выдаётся стадо коров, табун лошадей, отара овец. Так же полный комплект домашнего имущества: юрта, посуда, одежда, снаряжение и даже оружие. А так же жена, из полячек или француженок. Желающие могут взять даже двух или трёх. Обязателен так же один ребёнок на воспитание. Этот может быть только из испорченных славянских племён. Вернее всего опять же поляк. Выкресты же могут поселиться где угодно. Но опять же под надзором Православной Церкви. За ними устанавливается особый надзор по соблюдению правил и уставов Церкви. За нарушение – назад в монастырь без права выхода на волю.

Наблюдаю как работают заключённые. Они трудятся из последних сил, стараясь выполнить норму и обеспечить себе обед. Валятся на землю могучие вековые стволы елей и сосен, взблёскивает металл сотен лопат и ломов. Безостановочный тупой лязг. Копошение множества тел. Трасса растёт на глазах. Внезапно подбегает инок:

– Господин архимандрит, у нас чрезвычайное происшествие! Следуйте, пожалуйста, за мной.

Иду за иноком. По дороге он рассказывает мне о случившемся: обычная история на национальной почве. Татарин сцепился с башкиром. Результат – один убит, один искалечен. Подходим к месту драки. Да… Ребятишки пустили в ход отточенные как бритва лопаты. Мёртвому снесли голову, раненому распороли живот. Мгновение смотрю на обоих и принимаю решение: поскольку у нас тут исправительный монастырь, то церемониться с лечением нечего, приказываю обоих уложить в основание насыпи. На меня угрюмо смотрят перевоспитуемые, но мне от их взглядов ни холодно, не жарко. Короткая команда. Тело и раненого уносят и укладывают на уже очищенное скальное основание. Раненый истошно вопит, но уже через мгновение на него начинают вываливать грабарками щебёнку под насыпь. Из под тонкого слоя, едва присыпавшего его ещё слышен приглушённый крик, распоряжение мастера-десятника, и на это место обрушиваются удары массивных трамбовок. Тупой хруст, треск, проступает кровь. Вопли стихают, переходя в задушенное булькание. Затем умолкает и оно. Снова щебёнка, опять трамбовки. Мы уходим к нашему вагону. По дороге читаю молитву с обращением к Господу принять душу грешника и простить его заблуждения…

Звонок по телефону. Завтра прибывает эшелон с новой партией заключённых. Необходимо подготовиться. Нужны инструменты и пища. Жить будут в своих теплушках. Это правило. Чтобы не возиться со строительством бараков и оснащением лагерей, ЗК живут в тех вагонах, в которых их привозят сюда. Помимо всего это и здорово экономит время и средства. Не надо гонять перевоспитуемых взад-вперёд, теряя часы на дорогу от места их расположения до места работы, снижается риск побега. Это первое. А второе – не надо тратиться на строительство бараков. Наш монастырь представляет собой огромный лагерь на колёсах, который передвигается следом за тянущимися вперёд и вперёд нитками путей. Иногда мы останавливаемся надолго. Это когда приходиться строить мосты или пробивать тоннель, когда надо срыть холм или засыпать овраг. Но это редко. Обычно весь лагерь передвигается с места на место со скоростью один километр в день, не меньше. Иногда больше. Когда это происходит то заключённым выдают дополнительный паёк. Это, как правило, дополнительные сто грамм говядины и кружка настоящего чая. Если же меньше – лагерь не кормят вообще. Каждый день население нашего монастыря уменьшается. Кто-то покидает его чтобы уехать в Монголию или на поселение, но чаще они умирают. Не столько от голода, сколько от тоски. Несмотря на все наши усилия по их перевоспитанию много скрытых еретиков-мусульман, которые соблюдают в тайне заветы Корана. В результате доносов мы узнаём об этом и наказываем ослушников. Но наказание у нас одно, без пролития крови. Иногда их просто вешают. Иногда, как сегодня, закапывают в насыпь. Иногда, как я уже упоминал, сажают на муравейник, либо обливают водой на морозе. Дорога должна двигаться. Она вскоре понадобиться нам, когда наши победоносные войска двинуться на завоевание гнуснейшего в мире оплота ереси и зла – Америки…

Гауптштурмфюрер Вилли Хенске. Царицын

Прибыли мы в Царицын поздно вечером. Сразу под разгрузку стали. Часа четыре на это дело ухлопали. Потом нам сопровождающего дали и повёл он нашу колонну через весь город к месту расположения. Шли плотной колонной, только фары светят, да гусеницы по булыжнику лязгают. Сзади броневики ползут. Наши «двести двадцать первые» четырёхосные, грузовики на колдобинах переваливаются. Народ дремлет потихоньку, кто может себе это позволить. Так по городу часа четыре ползли, потом за город выехали и вдоль Волги поехали. Почему вдоль Волги? Так она же под луной блестит, а другой такой реки нет в округе. Долго ехали, ещё часа три, наверное. Пришлось колонну даже останавливать и дозаправлять технику. Наконец уже светать стало, когда прибыли… Я такого в жизни не видал и представить себе не мог: тысячи палаток по ранжиру стоят, вокруг полигоны всякие, постройки обеспечения. Народу – не то что сотни или тысячи, сотни тысяч! Все и отовсюду! Русские, мы, немцы, итальянцы. Техники – тучи. Целый день народ занимается делом: полками и дивизиями учатся. Штурм укреплённых позиций, взаимодействие авиации и наземных частей. Артиллерийская поддержка наступающих, оборона от контрудара. И ещё много чего, а главное самое – это взаимодействие не только разных родов войск, но и разных национальностей… Всё время происходит учёба: офицеры командуют различными подразделениями, солдаты действуют в составе сводных рот, полков и дивизий. Часто получается примерно этакое: германские танковые части с русским десантом и итальянской артиллерией. Командуют по очереди все командиры. Поначалу выходит обыкновенный бардак, но постепенно все притираются, узнают, чего ждать друг от друга. Выясняется, что самая отчаянная при штурме пехота русская, самая стойкая в обороне – немецкая. Итальянцы отлично ориентируются при лихих наскоках, неплохие артиллеристы. Правда, когда работают в спокойной обстановке. И так днём и ночью, утром и вечером. Трижды в неделю у нас полевые выходы днём, дважды – ночью. Два дня на отдых. В выходные мы занимаемся приведением себя в порядок, обслуживаем технику. Наши танки эксплуатируются на износ, но нас уже предупредили, что к выходу из лагерей мы получим новые: улучшенную модификацию с усовершенствованной подвеской и более мощной пушкой калибра восемь и восемь сантиметра. Часто приезжают артисты, перед нами выступают самые лучшие представители культуры из всех стран Союза. Сам Демьян Ужасофф со своим оркестром. Леонид Утёсов со своим джаз-бандом. Ставят различные спектакли. Если никого нет, то крутят кино. Словом, без духовной пищи нас не оставляют. Что касается телесной пищи, то кухня национальная: один день итальянская, один русская, один, естественно, германская. Кормят до отвала, но тренировки быстро сгоняют лишний вес. Обещают итоговые учения в присутствии всех трёх глав Союза весной, поэтому все стараются. Что интересно, всё боевое слаживание проходит без авиаторов: они срабатываются в небе Англии. Иногда показывают военную хронику – смотрится впечатляюще…

Неожиданно меня вызывают в Комитет Государственной Безопасности. Недоумевая иду туда и мне задают ряд вопросов касательно моей расовой чистоты и склонностей. Выясняется, что на моё имя пришло письмо из районов, отведённых для польских поселенцев. Меня как молнией обжигает и мгновенно вспоминаю ту мимолётную встречу на ночном полустанке: Ирена Ковальска! Объясняю ситуацию, особист успокаивается и вручает мне злополучное письмо, уже вскрытое, естественно. Читаю: моя знакомая попала не так далеко от нас, работает на швейной фабрике в Иванове. Там адрес и приглашение навестить… Неожиданно кагэбэшник, уже дядька в возрасте, протягивает мне папиросу и приглашает выйти на воздух покурить. Мы располагаемся на берегу Волги. Стоит удивительная пора вечерней зорьки, тихо. Мы прикуриваем и молчим. Наконец дядька спрашивает:

– Что, первая любовь?

Молча киваю ему в ответ головой.

– Запала, говоришь…

Это не вопрос, а утверждение, и он продолжает:

– Эх, молодо, зелено… Война, брат, штука такая: ты нынче есть, а завтра тебя нет. И не останется никого после тебя на этом свете…

Никак не могу сообразить к чему он клонит. Я ведь уже не мальчик давно, двадцать девять лет. И тут доходит до меня: Закон о крови! Так называемое обязательное продление рода! Но… Особист разговор тем временем продолжает спокойненько:

– Я что тебе скажу, капитан: есть у нас в этом законе лазейка одна, но надежды мало. Если окажется, что у неё в родственниках арийцы есть, то могут и разрешить. Ну а если не окажется – извини…

Мы прощаемся и расстаёмся почти друзьями. Возвращаюсь в расположение, его слова не идут у меня из головы, решаю написать ей письмо, поинтересоваться её родственниками, что тут же и делаю. Жду её ответ с нетерпением, но не дожидаюсь, вместо этого в один из дней меня опять вызывают в Комитет и вручают дешёвенький журнал для нижних чинов со скабрезными картинками: одна из голых моделей – Ирена… Видно, что журнал старый, ещё польский. Вот тебе и первая любовь…

Зима выдалась неожиданно холодная и суровая. Промёрзший металл брони обжигает до костей. Дизеля с трудом заводятся. Пехоте приходится ещё труднее в чистом поле. Тем не менее все занимаются не покладая сил всю зиму. Приятная неожиданность под Новый Год – мой старый друг Макс стал папашей! Нас отпускают, и мы с моими друзьями едем к нему на крестины. Два волшебных дня отдыха. Плюс ещё четыре – дороги. Мы немного приходим в себя от муштры, недоумевая, почему так расщедрилось командование. Понимаем это, когда узнаём, кто был крёстной матерью дочери оберстлейтенанта Шрамма… Впечатляет, конечно!

Наконец наступает весна. Степь раскисает, но учёба не прерывается ни на минуту, наоборот, темп её и напряжение нарастает. Мои танкисты действуют уже как чётко отлаженный механизм, без промахов разя многочисленные мишени, понимая пехотную поддержку с полуслова. Артиллеристы достигают невиданных высот в своём нелёгком искусстве, владеют всеми способами стрельбы. Начинается нечто новенькое: на берегу Волги появляются огромные плоскодонные суда и мы часами тренируемся в погрузке на них и выгрузке. Это несложно: у этих уродцев весь нос падает на пляж, образуя мост для высадки. Судно выползает на берег наполовину, так что особых проблем это не создаёт. Эти тренировки окончательно вносят ясность в то, что нас ожидает: десант. Либо Англия, либо Япония…

* * *

Апрель одна тысяча девятьсот сорок первого. Мой батальон поднимают по тревоге и мы совершаем марш на товарную станцию: наконец-то пришла новая техника! Торопливо сгоняем новенькие машины с платформ, и загружаем свои старые. Все танки – новейшие «Лавр Корнилов модернизированный» или «ЛКМ». Они немного отличаются внешне от тех, что были у нас раньше. Первое – бросается в глаза новая конструкция ходовой части, к которой приложил руки и мозги сам Фердинанд Порше. На ходу машина стала плавнее и мягче идёт. Более мощный дизель, не пятьсот, а семьсот сил с увеличенным моторесурсом. Естественно, всё это в сложении даёт выигрыш в скорости и дальности пробега. И, конечно, вооружение… Это – нечто! Сто двадцать два миллиметра калибр с дульным тормозом! Вот это орудие! Три «УБТ» двенадцать и семь мымы на закуску. Боеприпасы бронебойные, фугасные, бетонобойные и зажигательные в комплекте. По заказу – подкалиберные и специальные. Ну, дымовые там, осветительные, даже агитационные. Те, что листовки всякие раскидывают. А ещё такая штука как кумулятивные или бронепрожигающие. Естественно, великолепнейшая рация, просветлённая оптика. Разведчики получают восьмиколёсные «двести тридцать четвёртые» так же с усиленной бронёй и дизельным двигателем. В башне у них стоит тридцатисемимиллиметровая автоматическая пушка и новинка – радар. Это что-то новенькое. Одновременно к нам прикомандировывается рота огневой поддержки – сорокасантиметровые реактивные миномёты на базе тех же «двести тридцать четвёртых». Их залп ошеломляет и впечатляет. Всё разносит вдребезги. Теперь мой отдельный пятьсот второй тяжёлый танковый батальон способен решать задачи целого полка средних танков без всякого развёртывания. Я горжусь оказанной мне честью…

Две недели отведённые на ознакомление с новой техникой пролетели незаметно. Все ходили в эйфорическом состоянии от нового оружия. Затем итоговые учения. Моё подразделение получило высший балл. Одно из немногих. А сейчас мы готовимся к дальней дороге, нас ждёт Англия. Лорд Черчиль, мы идём к тебе!

Полковник Всеволод Соколов. Зима 1941. Москва

 
Рождество настает!
Пожелать хочу Вам счастья!..
 

Несется из динамиков приятный девичий голос. Меня отпустили в краткосрочный отпуск домой. Зимняя Москва – самый красивый город на свете. Как сладко похрустывает снег под сапогами, как весело сияют электрическим светом вывески магазинов и гирлянды на елках, выставленных на улице, как счастливо улыбаются встречные прохожие. Гремят колокола «сорока сороков» временами перекрывая музыку из уличных динамиков, а временами сплетаясь с ними в удивительную симфонию праздника.

Я шагаю по Волхонке. В руках – куча свертков с подарками. Рядом медленно ползет такси, в которое я периодически складываю свои приобретения. О, вот это я хочу! В этом Любаша будет прекрасно смотреться, да и Аришке это тоже подойдет!

– Будьте добры вон то. Размеры: один – примерно на вашу фигуру, второй – на девушку лет четырнадцати.

– Пожалуйста, господин полковник. С наступающим праздником Вас!

– Благодарю, Вас также!

Так-с, ну-ка притормози, любезный. Вот это мы положим сюда, а это вот здесь…

– Сеффа! СЕФФА!

Господи помилуй, кто ж это так надрывается? Оглядываюсь: никого вроде…

– Сеффа! Сеффа, ты что – ослеп?! Своих не узнаешь?!!

Макс? Откуда? Лихорадочно верчу головой. Да вот же он – мчится вприпрыжку от богатого авто, из которого машет его очаровательная супруга.

– Макс? Какими судьбами?! – я оказываюсь в объятиях, прижатый физиономией к шинельному сукну и в ответ стискиваю его сам.

– Отпуск дали, – орет он счастливо. – А Люба позвала нас в гости. Ну, мы и прилетели.

– Молодцы! – хлопаю я его по спине. – Я-то думал, что господа помещики, из своих латифундий ни ногой! А я, видишь вот, только сегодня в отпуск прибыл… Слушай, а крестницу вы тоже прихватили?

– А как же, – на его лице отражается отцовская гордость, – куда ж мы без нашей Катрин? Слушай, давай к нам. Отпустим твоего «извозчика» – у нас места хватит!

– Знаешь, мне еще кое-что купить надо. Вы, давайте, к нам, а я скоро…

Он на минутку задумывается. Потом, приняв решение, говорит:

– Тогда так: я своих отправляю, а мы с тобой – за покупками, годится?

– Отлично!

Он бежит к своей машине, а я начинаю быстро соображать: теперь нужны еще подарки. Да ладно: денег много, в Роослепе особенно не потратишь…

Возвращается Макс. Он все уладил, и теперь мы шагаем вместе. Особой беседы не выходит: нам просто приятно быть вместе. Хорошо, когда есть человек, с которым можно и поговорить и помолчать…

– Смотри! Вот это мне нравится! – он тычет пальцем в симпатичную детскую шубку.

– Да ты что? Твоей Катюхе еще лет шесть до этой шубы расти. Или еще кому?

– Да никому, – он обиженно сопит, – кто у меня еще-то есть? Только ты да твои…

– Ну, мои уже для этой шубки велики.

Так, а вот это… Любаше не годится, но для Светы…

– Любезный, мне вот эту шапочку покажите…

– Сеффа, это не мое дело, но по-моему, Люпе это не подойдет…

– Любке – нет, а вот Светлане – в самый раз, а?

Макс смотрит на меня удивленно, но потом осознает сказанное и начинает отнекиваться. Мол, у него подарок для жены уже есть. Очень мило: у него есть, а у меня-то – нет!..

Мы бродим добрых два часа и, наконец, являемся домой, немного усталые, румяные от бодрящего морозца и нагруженные целой кучей всяческого барахла, среди которого, впрочем, попадаются и полезные вещицы.

Первое впечатление от дома: он стал меньше. Впечатление второе: это вообще не мой дом. Слишком много прислуги и слишком много дорогих вещей, на покупку которых моего аттестата явно бы не хватило… Но вскоре все становится понятным. После того, как проходят первые восторги от встречи, после того, как дети наконец оставляют меня в покое, чтобы вплотную заняться подарками, после того, как Марковна наконец перестает плакать и спешит на кухню, после того, как жена выпускает меня из объятий, она радостно сообщает, что все это: и кабинетный рояль, и вот эти ковры, и дубовую мебель в гостиной ей выдали как жене фронтовика из трофейного фонда.

– И вот это – тоже! – гордо демонстрирует она богатый сервиз китайского фарфора. – Спасибо соратнику Кузьмину, принес.

Подразумевается, что я – в жизни ничего не сделал для дома, и только посторонние люди оказывают ей помощь в тяжелом труде домохозяйки. Ладно, такие мелкие уколы для меня уже не страшны: десять лет супружества выработали у меня к ним иммунитет. Кроме того, на Любаше то самое бархатное платье, которое я прихватил в Нанси, моя испанская брошка и тот самый жемчуг, который я подарил ей к рождению Левушки…

– А это – наши Даша, Паша и Глаша, – говорит Люба.

Передо мной стоят три девицы в темненьких платьях и накрахмаленных передничках. Две из них – явно китаянки, с блестящими черными волосами и длинными раскосыми глазами. Третья – черноволосая смуглянка, похожая на цыганку или испанку.

– После крещения их мне на воспитание отдали, как члену партии, – гордо сообщает мне супруга. – Даша и Паша – китаянки, а Глаша – откуда-то из Румынии, что ли…

Оч-чень интересно. Что ж это за воспитание такое?

– Да? И как это ты их воспитываешь?

– Как-как, – похоже, что Любаша обиделась, – слежу, чтобы в церковь ходили, чтобы работали. Вот Марковне помогают…

М-да. Это мы, значит, рабовладельцы? Слышал я про такие дела, да вот видеть до сего дня не доводилось… Здравствуй, родная плантация, стало быть, не один Макс у нас – владетель орудий «молчащих, мычащих и говорящих»…

Но дальше праздник идет своим чередом. Стол ломится от различных вкусностей, над которыми Марковна, судя по всему, колдовала не один день. Гремит в углу радио, ждет своего часа новинка – телевизор, который очень нравится Любе, и о котором вздыхает Светлана. Да нет, Макс бы ей десять телевизоров купил, вот только у них он не показывает. Транслятора нет. За праздничным столом шумно и весело. Заглянул Кузьмин «на минутку» и остался: вырваться из наших цепких лап выше его сил. Какая-то очередная Любина родня, которая иногда кажется мне неисчислимой, как орды Чингисхана, зашла без приглашения и тоже осталась. Да Бог с ними, что мне – еды жалко? Тем более что один из родственников – пехотный капитан с медалями за Кавказ. Садись, соратник, ешь-пей чего душе угодно! Мало будет – еще возьмем!

– ОТ РОССИЙСКОГО ИНФОРМБЮРО!!! – врезается в веселый гомон голос Левитана. – В последний час: после продолжительных упорных боев войска Союза, сломив ожесточенное сопротивление противника, овладели городом и портом Александрией! УРА-А-А!!!!

– У-р-а-а!!! – дружно орем мы.

Молодец Рокоссовский. В том, что это именно его заслуга, а ни каких-нибудь там макаронников, за этим столом никто не сомневается. Левитан рассказывает, что первыми в город ворвались танки полковника Рыбалко, который, взяв на броню три роты немецких парашютистов, сходу проскочил траншеи противника и помчался по улицам, сея вокруг хаос, разрушение и смерть. Молодчина! Так и надо!

Мы выпиваем за Рокоссовского, за африканский союзный корпус, за братство по оружию, за победу и за мир во всем мире.

– Танцы, танцы – шумит Любина племянница, намертво вцепившись в Кузьмина. Александр покорно идет за ней.

Так, кто сегодня за роялем? Все-таки танцевать под патефон – вульгарность. Но только я за рояль не сяду – слуга покорный! Я тоже танцевать хочу!

Первые три или четыре танца мы все же отплясываем под патефон, а вернее – под радиолу. Макс и Светлана великолепно танцуют вальс, ну, а у нас с Любой свой коронный номер – танго. Этот танец больше всего любили в офицерском клубе в Манчжурии, поэтому те, кто служил в тех местах танго танцуют как бы не получше чем профессиональные артисты. Звучат «Брызги шампанского» и мы выходим на середину комнаты. Посмотрите, полюбуйтесь, позавидуйте…

Но после меня все-таки усаживают за фортепьяно. Я играю не очень: в детстве учили, забыть, конечно, невозможно, как, допустим, разучиться кататься на велосипеде и плавать, но умения у меня, скажем прямо, маловато. Наконец мне это надоедает. Невзирая на просьбы, я встаю из-за рояля.

– Ну, я плохо умею играть, что не понятно? Вон младших моих попросите: Ариша очень неплохо играет…

Но Арина занята очень важным делом. Она пытается решить: подходит к платью, привезенному мной из Петербурга, кулон, подаренный Максом и Светой, и потому ей вообще нет дела до всего окружающего. Пожилая Любина родственница, кажется, двоюродная тетка, было садится к роялю, но то, что ей удается извлечь из инструмента, музыкой назвать сложновато. От этих звуков Танкист, прибывший вместе со мной в отпуск, гордо встает и отбывает на кухню, спасая остатки ушей. Да черт с этим роялем, нам и без танцев неплохо. Макс, передай коньяк, будь так добр…

– Господин, разрешите? Я могу попробовать – слышу я робкий голосок.

Около меня стоит Глаша. Она хочет играть на рояле?

– Милочка, а ты умеешь?

– Да, немного, – видно, что ей очень хочется.

Ну, что ж, я человек не жадный. Хочется бедолаге – пусть поиграет.

Жестом я разрешаю ей сесть за рояль. Уже по тому, как она садится, как кладет руки на клавиши видно, что играть она умеет. По крайней мере, не хуже меня…

Да нет, я ошибался. Она играет лучше, намного лучше. Мелодия вальса Штрауса то набегает волной, то рассыпается звонкими брызгами, то победно гремит, словно медью фанфар. Закончив один вальс, она тут же начинает другой, третий и так дальше и дальше без передышки. Потом наступает черед танго.

– Ну, разве я не умница? – спрашивает меня Люба, жарко дыша мне в ухо. – Видишь, какое сокровище я приобрела? А она еще и вышивать умеет, и шить…

В самом деле, девчонка – молодец! Играет прекрасно. И на вид – очень ничего. Надо будет напомнить Любе, чтобы проследила за Севкой: парень повзрослел, и мне не хотелось бы, чтобы он подглядывал за прислугой, или того хуже – влюбился в нее…

Наконец, Глаша прекращает игру и уходит на кухню. Я следую за ней.

– Глаша, спасибо – говорю я совершенно серьезно, когда девушка останавливается. – Где ты научилась так играть, если не секрет?

Она смотрит на меня, а потом тихо произносит:

– Дома, в Букурешти, я училась в консерватории… господин полковник.

– В консерватории?

– Мой отец был генералом румынской армии, господин полковник. Ионел Мунтяну. А я – его дочь, Мариула.

Она смотрит на меня с какой-то нечеловеческой покорностью. Наверное, если бы я приказал ей сейчас раздеться и плясать голой, она выполнила бы это с тупой покорностью. А если бы я потребовал чего-нибудь другого, то и это получил бы немедленно…

Пожалуй, стоит подумать о том, чтобы убрать эту девицу из нашего дома. Эта «Глаша», конечно, девушка из порядочной семьи, но Всеволод-младший уже не в том возрасте, чтобы в доме была ТАКАЯ прислуга. Люба, может быть и огорчиться, но я, пожалуй, позвоню о. Спиридону, чтобы ее поскорее забрали обратно в монастырь…