Текст книги "Мы всякую жалость оставим в бою…"

Автор книги: Александр Авраменко

Соавторы: Борис Орлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

Витторио Леоне. Доброволец

Когда город взяли, стали потери подсчитывать. Страшная картина вырисовалась. Сожжено восемнадцать танков, из экипажей только двое уцелело. Танкетки огнемётные почти все потеряли. Те, что с баком на моторе – японцы из бронебоек пожгли, а те, что с прицепом – по волчьим ямам и минным полям. Пехоты потеряли не так много, всё же русские нас прикрыли. Я думаю, если бы не они – задавили бы нас жёлтые. Массой бы просто задавили. Они же смерти не боятся, прут, будто сумасшедшие. Когда толпа на нас рванула, я, если честно, тоже растерялся. Потому что даже представить себе не мог подобного. Конечно, нам говорили на лекциях, даже показывали фотографии, раз и кино крутанули по этому вопросу. Но одно дело так, а другое – в жизни. Когда всё это с тобой происходит. Нет, всё-таки русские товарищи нас спасли… Когда танки по горелым телам пошли вперёд, мы даже опешили вначале, по телам ведь идут! По людям! Потом спохватились: это уже не люди. Это мертвецы, а им не больно. Оказывается, тело в огне уменьшается. Я даже себе представить не мог такого… Одна картина в память врезалась. На всю жизнь, наверное. Когда наш танкист из «БТ» уже в городе вылез, посмотрел на свой танк и в обморок упал. Сомлел от одного вида своей машины. Там, лучше промолчу…

Пехотинцев мы потеряли где-то человек двести. И все по дурости своей. О подвигах мечтали, идиоты! Надеялись домой вернуться с медалями, орденами. Блеснуть, так сказать, порассказывать всякие истории. Расскажут. Апостолу на том свете. А там уже решат, куда их. То ли по местам прогулки Данте Алигьери, а может кому и повезёт, будут яблоки в раю грызть. Русские монахи утверждают, что павший за Родину прямиком в рай попадает. Я им верю. Если не верить в лучшее, то можно очень быстро сойти с ума. Мне вот не спалось всю ночь. Я по городу бродил. Гражданских в нём если и были, так только те, что в центре города на виселице просушивались. Японцы всех их внутрь страны угнали. А может и не угнали, добровольно ушли. Про нас, в смысле союзников русских, такую агитацию развели – куда там доктору Геббельсу. Так что может и вправду сами ушли. Город сам грязный до невозможности. Как Римские трущобы. Домики вплотную стоят, иногда между ними только боком пропихнутся можно. И нищета страшная. Мы в один, с виду приличный вошли, просто кошмар: полы земляные, стены облупленные. Нищета, одним словом. У нас в Италии люди тоже не сказать, чтобы богато жили, но при Дуче намного лучше стало: безработица исчезла, производство выросло, да ещё как! Новых заводов понастроили, фабрик. Самое главное – Россия все свои обязательства выполняет. Раньше у нас какие проблемы были? Сырья не хватало, хоть ты тресни! А сейчас, куда не глянешь, всюду объявления: Требуются рабочие, обучаем рабочих, нужны рабочие… Да чего там говорить: когда в тридцать пятом нам на модернизацию они свой штурмтрегер пригнали, «Александр III», наши на него ещё новые турбины ставили, так на верфи почти пять тысяч человек набрали! А сколько народа понадобилось, чтобы сами машины сделать? Я не знаю, но вроде не меньше. Ещё в газетах писали, что только этот заказ дал прирост почти пятнадцать процентов общего производства. А самолёты? Как вспомню, какие мы поначалу делали, стыдно становится. Зато сейчас красавцы! И без ограничений в количестве. Топливо – подешевело, продукты – всякие разные! И самое главное: все при деле. Безработных нет. А начиналось всё с поставки хлеба русским… Да. Всё-таки наш Дуче молодец! Вовремя сообразил, за кого надо держатся!..

Майор Макс Шрамм. Восточный фронт. Октябрь 1939 года

Как мы ни старались, самураи пёрли словно бешеные, и нам пришлось отступать. Немного, но пришлось. Казаки и ополченцы дрались до последнего патрона, до последней гранаты, в плен никто не сдавался. Знали, себя быстро кончишь, а там помучаться придётся, и ещё как. В последнее время у жёлтых мода пошла захваченных на колья сажать. Причём так наловчились, сволочи, что человек на колу бывало, трое суток мучается прежде чем Богу душу отдать. К нам из политотдела приезжали, рассказывали. И фотографии были, замученных, казнённых, распятых на дверях фанз. С распоротыми животами и выколотыми глазами. Я в Испании всякого насмотрелся, но самураи далеко их переплюнули, а ещё себя цивилизованными считают.

И истребителей у них море, всё небо обложили, ни одного вылета нормально не провести: и туда, и там, и обратно. В каждый вылет кто-то горел. У нас ещё не так, а в других частях вообще жуть – с начала боёв осталось по тридцать-сорок процентов лётного состава, а машин и того меньше. Мы то что – если идём, так истребители – свои, подавление зенитного огня – наши тоже, прикрытие, сопровождение, все мои подразделения. Мне и спланировать проще было, и людей распределить, я же знаю, что у меня у истребителей сорок две машины на ходу, значит, две эскадры бомберов и полк штурмовиков я послать могу. А у других что было? Семнадцатому бомбардировочному полку задачу ставят: уничтожить аэродром Ухтын-Обо, а седьмой истребительной бригаде их прикрыть. Между тем у бомбардировщиков в строю всего шесть машин, а истребитель вообще один, и тот неисправен… И до такого доходило. Спасали нас только зенитки, наши флак-системы. Хорошие машинки всё-таки придумали. Иначе бы японцы наши части ещё на подходе повыбивали. И ещё то, что бронепоезда у нас были. Это вообще монстры. Я бы сказал, апофеоз войны. Представьте себе обшитую пятидесятимиллиметровой бронёй восьмиосную платформу, утыканную пулемётами. И ещё на этой вот хреновине стоят три установки спаренных пушечек калибром 128 мм. Зенитных. Круто? И таких платформ в одном поезде шесть штук. Итого – тридцать шесть орудий и сто двадцать восемь крупнокалиберных пулемётов с сектором обстрела от минус тридцати до плюс ста градусов. То есть, универсального действия. Попадёте под такой поезд – мало не покажется. Так вот и держались, бронепоездами да нами все дыры латали. Это уже после мы узнали, что железка всё сдерживала, пропускная способность мала. А по БАМу до нас не дотянуться так близко. А потом чья то светлая голова додумалась для перевозки личного состава гражданские самолёты использовать, а по железке составы вообще шли один за одним, с головы локомотива разговаривали с пассажирами задней площадки последнего вагона впереди идущего поезда. Вот так вот и перебросили к нам уже в конце октября Пятую, Седьмую и Двенадцатые танковые армии, плюс две особые дружинные – «Мокошь» и «Перун», да пятьсот тысяч пехоты, среди которых четвёртая охранная дивизия Русской Православной Церкви, дружинная мотопехотная «Рарог», плюс артиллерия: самоходная, тяжёлые СУ-14 и обычные на тракторной тяге, от ста мм и выше. Авиация своим ходом шла, две тысячи самолётов, две трети истребители наиновейшие, «Мессершмиты» да «Хейнкель-МиГи», остальные бомбардировщики. Прибыла и ещё специальная группа дальних машин нам на пополнение: ещё «двести шестьдесят четвёртые», но новой модификации, с более мощными моторами и улучшенным вооружением, и «Еры» с «Пе-8», тоже улучшенными. Наши инженеры новые моторы на конвейер поставили, по две с половиной тысячи сил, вот их на всё и навтыкали. Наш аэродром уже здоровенной базой стал: лагерники поле бетоном залили, бункера и ангары подземные, с перекрытиями по метру толщиной, всё необходимое, от бани до офицерского клуба. Короче, дали мы самураям отпор. Ох как дали… Всё с нас началось, с бомбардировщиков. Мы сначала их базу авиационную раздолбили на острове Тайвань, у них тогда трёхлетний запас топлива сгорел, да больше сотни самолётов взлетело в небо безвозвратно, в виде дыма. Комендант Тайбэя себе от огорчения осмотр живота устроил, при помощи харакири. А потом вообще распоясались, отправились Острова бомбить. Токио там, Канадзаву, Симоносеки, Фукуоку… Нам то чего, у нас дальность двадцать тысяч километров и автономность 35 часов в воздухе без посадки. Прикажут – так и Нью-Йорк раздолбаем. Это не шутка, когда радиус действия равен половине земного шарика. А грузоподъёмность одного такого самолётика – пять тонн. Тротила и стали. Если перевести на гражданский язык – огня и смерти. Японским городам ведь много не надо, они у них в основном из дерева и бумаги построены, одним ФАБом на двести пятьдесят кило половину квартала в небытие сдувает. Так всю зиму и летали мы на бомбёжки метрополии, а наземные части японцев оттеснили, рубежи заняли оборонительные повыгодней и стали к весне готовиться, чтобы урок им преподать раз и навсегда, отбить охоту к нам лазить. Видите, как я уже заговорил? К нам, не к русским, не к немцам, а к нам. Да и как ещё я могу сказать, сами посудите? Я уже столько лет с русскими, да почитай, с тридцать шестого, а сейчас у нас и война общая. Они ведь на востоке Рейх защищают, оружие у нас одно и то же, наполовину русское, наполовину – немецкое. Деньги – общие, конструктора в одних институтах работают, технику вообще кооперируют, что-то наши заводы производят, что-то – русские. Я вот недавно видел танк новейший, Т-34М, так там вообще… Пушка, оптика, рация – наши, броня и дизель – русские, сборка – общая. В смысле, что делают их и в Германии и в России. А «Хейнкель-Миг»? Одно название само за себя говорит, пожалуй… Я же молчу что МП-3940 на заводах Сестрорецка клепают для Германии и России, а автомат Фёдорова образца тридцать девятого года принят на вооружение воздушно-десантных сил Рейха? Да, не надо было в первую мировую войну с русскими воевать, глядишь, и Антанту бы одолели… Да чего уж там говорить… О, чего то наш замполит бежит, наверное, опять новое задание…

Прежде всего оказалось, что велено мне явиться в Штаб Восточного Фронта, а оттуда меня во Владивосток отправили. В управление особых операций. Ну, прилетел я, значит транспортным «Юнкерсом», меня уже встречают четверо офицеров в форме КГБ, нашей самой «любимой» конторы, сажают меня в «Руссо-Балт» закрытый со шторками на окнах и везут, ни слова не говоря. У меня даже сердце застучало, думаю, уж не арестован ли я? Едем, молчим, я то что – человек дисциплинированный, приказали – еду. Приезжаем где-то часа через два. Только слышно, как у нашего водилы пароль спрашивают, да пропуск предъявить требуют. Наконец добрались, остановились, вышли – гараж подземный, непонятно, что и где. Меня в лифт завели, и стали мы вниз опускаться. Долго спускались, наконец доехали, и сопровождающий меня очередному капитану КГБ передал. Тот приехал за мной на такой маленькой машинке аккумуляторной. Посадил меня, поехали. Минут, наверное двадцать мы по подземным туннелям катались, наконец приехали, и заводят меня в огромнейший кабинет, а там сидят такие чины, что и назвать страшно. И ставят они мне задачу следующую. Мы, оказывается, в последний раз Императорский дворец в Токио случайно накрыли. Да так удачно, что Микадо приказал своему любимцу, адмиралу Ямамото собрать флот и стереть с лица земли Владивосток и Георгиевск-на-Амуре. Поэтому нужно эскадру эту перехватить, и по возможности полностью уничтожить. До последнего корабля и до последнего матроса. Вот и вызвали меня, как командующего самым большим авиаподразделением на Фронте, а так же имеющего значительный боевой опыт посоветоваться, как лучше это сделать. Ну, я тут подумал, что дело действительно серьёзно обстоит, чтобы какого-то майора для такого дела вызвали. Что у них, поумнее не нашлось, вокруг то одни генералы сидят, хоть и КГБэшные… А нам уже карту тащат, с глубинами, с маршрутом предполагаемым, сводку наличия личного состава и вооружения. Стали мы думать. Они – за русских, я – за японцев. Самое плохое, что флота у нас нет здесь толкового. А если их близко подпускать, то они с авианосцев береговую оборону подавят и десант высадят, и потом их долго выковыривать отсюда придётся. Значит, топить где-то посередине придётся. Долго мы мудрили, ну никак не выходит. Или их авиация нас накрывает, или они нас в воздухе перехватывают. Решили прерваться и покурить, я наглости набрался и кофе себе попросил, принесли, ни словечка не сказали. Стою себе у карты, пью и внимательно так её разглядываю… Тут меня и осенило: вспомнил я про нашу неразлучную парочку в институте – Челомея и Бахема. Они тем прославились, что по выходным напивались в стельку, а потом песни пели, причём один на русском, а второй на немецком, интересно в их исполнении слушать было скажем, «Дубинушку». Друг мой, Ганс Иохим Пабет фон Охайм глядя на них каждый раз до икоты смеялся, и Архип Люлька его потом водичкой отпаивал. Но дело у них шло тем не менее. Как раз в день моего отлёта на фронт они должны были свой самолёт-снаряд испытывать с реактивным двигателем… Ну я господ генералов и вопросил, мол как там с этим делом обстоит? Видели бы вы их глаза… тут у нас всё и тронулось с мёртвой точки. Я же первые реактивные облётывал, можно сказать, «Мессершмит» и «Хейнкель» реактивный в небо вывел, так что знаю, на что реактивная авиация способна. Первым делом мы с руководством института связались и выяснили обстановку. Нам оттуда и говорят, что да, мол, испытали успешно, но скорость маловата, всего шестьсот сорок километров в час. Тут у наших генералов глаза на лоб полезли, и в трубку заорали отборным матом. Словом, велели через месяц сто штук поставить. Мне слышно было, как в трубе булькнули сказали, что сделают. Обрадовались все, меня по плечу похлопали, и велели назад отправляться. Да не аэродром, в Монголию, а в город. Во Владивосток. А о совещании этом никому ни словечка. Я только «Яволь» сказал, и меня назад повезли. Так же в закрытой машине, с такой же охраной. Привезли в какой-то особнячок и спать уложили, а утром уже в другое место отвезли, в самом городе, оттуда мы в институт наш вылетели, ракеты смотреть. Ох и здорово же у ребят наших получилось, эффект потрясающий. Словом, утвердили нам план обороны города и полетел я наконец к своим ребятам. Благо, как раз попутный транспортник шёл на фронт. Хотя что я говорю, для КГБ все самолёты попутные, куда скажут, туда и доставят. Летим, значит, моторы за бортом гудят, ну, я по старой фронтовой привычке задремал было, да не вышло. Привязался ко мне один тут, военинженер первого ранга. Углядел мои крылышки, и давай меня пытать, что, чего, как. Причём, что интересно, выспрашивал меня наиболее характерные места попаданий при штурмовке. Короче, все пять часов полёта и пытал. Схемки всякие рисовал, таблички. Мне потом даже самому интересно стало. Но под конец я его всё-таки уел. Он мне значит говорит:

– А какой бы вам, герр майор, для штурмовки самолёт понравился?

Тут я ему в ответ и выдал:

– Танк с крыльями! А ещё лучше – Т-34М летать научите, вот это и будет самый лучший самолёт!

Инженер ничего не в ответ на сказал, только задумался до конца полёта. Правда, когда уже сели, догнали поблагодарил, на прощание визитку дал: Сергей Ильюшин, инженер. Ну, я её в карман сунул и пошёл узнавать, как мне до своих добраться. Прихожу в комендатуру, там мне и говорят, что есть три способа. Первый – это пешком с караваном, второй – завтра к нам транспортник пойдёт, а третий – со святыми отцами. Я вначале не понял, а комендант ржёт, собака и объясняет, что через час к нам противодиверсионная группа из Православной дивизии выезжает для охраны аэродрома от японских шпионов. Махнул я рукой и согласился с попами ехать. И попал я, ребята так, что вам и не снилось… Отправил меня комендант вместе с сопровождающим к ним в расположение. Приезжаем, вижу я там такое, от чего у меня начинает крыша ехать. Вместе с мозгами. Представьте себе здоровенного детинушку под два метра ростом. Представили? Наденьте на него чёрную форму. Причём галифе на нём армейского покроя, нормальные, а вместо кителя – ряса укороченная, чтобы не путалась, а на рясе той зелёным цветом кресты вышиты, два штуки. Один на спине, один на груди. И на погонах не звёздочки, а крестики. А самое главное, вместо шинели у них не пойми что – невообразимо-пёстро-лохматое. Вроде плащ-палатки. Так, кстати, и называется – «лохматка» установленного образца. С оружием вообще полный абзац. Во-первых, сами посудите – поп и оружие, а во-вторых у каждого на боку меч висит, кроме штатного огнестрела. Самый настоящий, без вранья! Они им еретиков наказывают. Усекновением головы, как один выразился. Мне прямо не по себе стало, я же по ихнему – еретик, лютеранин. Ну, командир меня успокоил, ты, говорит, не неверный, ты – брат по оружию, а значит верить можешь и в своего бога. У нас, говорит, в дружинных частях и неверующие вообще, и язычники, а все братья. А на нас миссия особая возложена, нехристей врагов искоренять. Вот мы и боремся. Отлегло у меня на душе от его слов. А батюшка усмехается. Меня в один из грузовиков посадил и тронулись мы несмотря на ночь. Святые отцы сидят, по сторонам в окошки тента смотрят, и тут меня у одного ружьё заинтересовало, здоровенное такое, и калибр у него не маленький. Прям, таки, авиационный. Так и оказалось, 12 и 7. Противотанковое ружьё. Ох и понравилось же мне оно. У меня вообще с раннего детства слабость к оружию. Ну, потом об этом. Едем, значит. Отцы бдят. Впереди разведчики, сзади арьергард, всё как положено. Только вокруг всё такое однообразное, что в сон клонит, но держусь, в самолёте выспаться не удалось, а здесь – носом чую, не стоит… И точно, только за один из барханов завернули, как только «БУМ», и первая машина задымила, и одновременно с флангов стрельба по грузовикам нашим. Я и сообразить ничего не успел, как земле оказался, так и не понял, то ли сам выпрыгнул, то ли меня вытолкнули. Лежу, соображаю, куда бы мне закатиться, чтобы не достали, вижу холмик, заполз под него, маузер свой выдернул, кобуру пристегнул и давай по вспышкам садить. Засекли меня самураи, стали в ответ отстреливаться, пришлось мне голову спрятать на время. Гляжу, рядом то самое ружьё лежит, а батюшка рядом стонет, за живот держится. Видно, зацепило. Ну, я к нему подполз, за колесо заволок, чтобы хоть как-то спрятать, а сам ружьецо цап и поволок опять к холмику. Тут меня что-то по ноге стукнуло, оборачиваюсь – смотрю, святой отец хоть и раненый, а сумку свою мне бросил, сипит из последних сил, патроны, мол там. Я ему в ответ кивнул и её подобрав пополз обратно. На моё счастье, там чьё-то старое колесо валялось. Дополз я до него, стал с агрегатом разбираться. Ну, принцип вообще то у всех ружей одинаков. Открыл я затвор, патрон туда вложил, здоровенный, стал смотреть, куда мы мне его использовать. А тут прямо напротив меня пулемётчик появился и как начал садить… Ну, я по нему и бахнул… Ох и садануло меня в плечо, но пулемёт замолк, только искры там вверху полетели, да видно было, что что-то тёмное подбросило. Я второй патрон, скорчился весь, посильнее упёрся и по вспышке опять – БАХ! Ещё один замолк. Тут меня за плечо тронули, гляжу монах знаками показывает – кончай стрельбу. Я на всякий случай патрон зарядил и жду. Глядь, наверху чего-то замельтешило, вопли послышались дикие, потом всё стихло, монахи наши поднялись, и я с ними… Тут то я и увидел, как они с еретиками борются: быстренько двоих пленных на колени, молитву прочитали и раз, и укоротили на одну голову. Потом тот, кто экзекуцию проводил, камешек на рукоятке нажал, и по лезвию вода пролилась. Святая, как мне потом объяснили, кровь грешную смывает на раз… Ну, собрались мы в общем, и опять поехали. К утру добрались, уже спокойно. Раненых в санбат сдали, а потом тяжёлых самолётом отправили. И того монаха тоже, у которого я пушку его забрал. Перед отлётом он мне её подарил. С разрешения их командира, а мне наш оружейник на неё прицел приспособил оптический, от винтовки снайперской и пристрелял. Потом она мне ой как пригодилась, но это уже другая история.

Оберштурмфюрер Вилли Хенске. Первый день войны. Где-то в Польше

Поляки, если честно, нас не ожидали. В смысле, что Германия осмелится заступиться за Россию, пусть и был уже прецедент. И хотя мы их честно предупредили, что начнём, времени на подготовку у них не было. Так, пограничников успели по тревоге поднять, пехотный полк недалеко базировался. Ну мы и пошли. Напрямую, через мосты, которые они даже заминировать не успели, а может, не поверили, думали, что фюрер блефует. Только от границы отошли немного, как смотрю – пылят родные, «7ТР». По сравнению с нашими монстрами – банки консервные. Стрелок мой, Ганс, как даст из восемь-восемь, так только клочья брони летят, а «Муромцы» – те вообще: по одному влупит, а двое сразу в металлолом превращаются. А что нам их пукалки допотопные сделают? Да ничего. Прошли мы их с ходу, только костры полыхают позади. Вышли на тракт и по газам, на всю катушку. Так с сотню километров отмахали, решил я передохнуть, да своих подождать, а то оторвались далеко, еле слышно по рации. Встали на каком-то фольварке, ребята кабанчика реквизировали, костёр развели, потом и яичек раздобыли с салом. А что? Довесок к пайку не помешает. Сидим, значит, чавкаем. Вдруг откуда не возьмись, «Шторьх» на посадку заходит, а из него целый оберст вываливается и за пистолет хватается. «Сволочи эсэсовские, – орёт, – жрёте, мол?! А там моих ребят поляки в мешок заманили, из гаубиц тяжёлых садят. А на подходе к ним кавалерийская дивизия, моих же солдат сейчас в капусту изрубят!» Ну, я своим скомандовал, быстренько по машинам разбежались, я оберста к себе в «Муромца» и рванули мы на выручку. Полста километров да по бездорожью польскому за два часа пролетели и вовремя – кавалерия уже атаковать собралась, да тут мы с тыла появились. Я остальным «Муромцам» приказал батареи подавить, а сам с Т-28 на конников… такого, я ребята, в жизни не видел. Настоящее кино, когда эти олухи с шашками на тяжёлые танки попёрли. Не знаю, что им там про нас напели, но они на полном серьёзе считали, что броня у нас фанерная. А гаубицы мои танки сразу загасили, морская граната, она бьёт будь здоров! Только стволы да колёса в небо летели, а потом ещё и гусеницами прошлись, додавили всех и всё. Танки все в кровище, клочья кишок на траках, оторванные конечности в ходовой застряли. Картина неприглядная получилась. А кавалеристы как увидели, что броню нашу шашкой не взять, так на танки полезли, спасаться, ну, мы машины развели в разные стороны, и друг дружку пулемётами почистили… Пленных человек может пятьдесят взяли, так они потом все машины целую ночь драили, чтобы потом кровь не воняла. Потом их всех из пулемётов положили. А что? Не в лагерь же их отправлять? Я не думаю, чтобы русские против были, всё – равно они к ним счёты с двадцать третьего года имеют, когда поляки на них в первый раз напали. Тогда только по Западной Украине они два миллиона человек вырезали. Всех. И взрослых и детей. Никого не щадили. Нам в Каме инструктор рассказывал, сам он из Черновиц был, так поляки всю его семью в хате спалили живыми. Мать, отца, дочек обоих… Тут и день к концу подошёл. Темнеть стало. Пехота охранение выставила, и мы спать завалились. А утром опять в бой. Но на следующий день нам тяжелее пришлось… Эти чокнутые на нас опять свои танки пустили, так называемые. Танкетки «TKS» и опять же «7ТР». У первой броня даже от пуль бронебойных не спасает, а вторые с пукалкой на 37 миллиметров. А её снаряды нам даже гусеницу не могут порвать. Избиение младенцев, как оберст сказал. Классный, кстати, оказался человек. Он, когда мы его солдат выручали, связался с кем-то там, наверху, ну и вытребовал нас для взаимодействия с его частями, а то командиры наши не знали куда нас приткнуть. По всему видно, грамотный офицер! Здорово всё спланировал! Роммель фамилия. Эрвин Роммель.

Эти пшеки с утра, как рассвело и попёрли на нас. Без разведки, без артподготовки. Зато следом пехота с развёрнутыми знамёнами, под барабанную дробь, маршевыми колоннами с примкнутыми штыками, даже без касок. Это у них психическая атака называется. Идут и орут во всю глотку: «Еще Польска не сгинела!», ну мы их… Сперва «двадцать восьмые» с дальней дистанции, из восемь-восемь. Потом чуть поближе подошли – пехоту накрыли из пулемётов, благо у нас их много… А танкетки вообще без выстрелов – гусеницами подавили. Потом ходили любоваться – стоят такие… сплющенные, кое-где из них кровь капает, иногда даже и стоны слышны. Нет, наша пушка – это зверь! Сам свидетелем был, как одним снарядом танку шляпу сняло и второму в лоб вошло, а через кормовой лист вместе с мотором вышло. Внутри всё в кашу. Словом, управились мы минут за тридцать со всей этой оравой. Пехота пошла поле зачищать, трофеи собирать, пленных. А мы сели со своими ребятами кофе допивать утренний. Не дали ведь спокойно позавтракать, сволочи. Сидим, значит, пьём. А так тихо вокруг, будто и войны нет. Внизу наши fusslatscher, грязедавы бывшие, среди обломков и трупов ползают, да время от времени выстрелы пощёлкивают, добивают безнадёжных. Вдруг слышим, гул какой-то в небе. Тяжёлый такой, даже ушам больно стало. Ну, всё понятно, авиация пошла на бомбёжку. Не завидую я тому, кому их подарочки достанутся… тут ординарец бежит, рукой машет, мол, пора двигаться. Ну, я своему Гансу и командую, поехали мол. Попрыгали мы по машинам и вперёд, на благо Союза, Польшу добивать… Первым городом крупным у нас Краков на пути был, древний Кракау, основанный ещё королём Фридрихом Барбароссой, а потом у нас поляками отторгнутый. Вот на него они и шли, бомберы наши. И много. Мой мехвод, Ганс, в детстве в музыкальную школу ходил, так он клялся, что не меньше трёх сотен пошло, и все тяжёлые. Обманул, гад. Мне потом Эрвин сказал, что не триста, а пятьсот. «Юнкерсы», «Дорнье», «Хейнкели»…