Текст книги "Проклятый Лекарь. Том 3 (СИ)"

Автор книги: Александр Лиманский

Соавторы: Виктор Молотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Глава 4

Ольга корчилась на полу, её лицо было белым как мел.

Я положил руку ей на живот, точно на то место, где под кожей пульсировала чужеродная тёмная аномалия, и, не колеблясь ни секунды, влил в неё мощный заряд чистой Живы.

Не разбавленной некромантией, не смешанной с аналитическим холодом. Это была именно чистая, концентрированная жизненная энергия. Если внутри неё был паразит, питающийся жизнью, я дам ему столько, чтобы он на время «насытился» и ослабил хватку.

– Что здесь происходит⁈ – в дверях ординаторской появился Сомов, привлечённый криками. Он был запыхавшимся, очевидно, бежал из своего кабинета.

– Она умирала! – выкрикнула Варвара, инстинктивно вцепившись в его рукав, как в спасительный якорь. – А теперь… смотрите!

Эффект был мгновенным.

Под моей ладонью Ольга перестала дёргаться. Цвет медленно начал возвращаться к её щекам, судорожное, прерывистое дыхание стало выравниваться.

Для всех, кто находился в комнате, это выглядело как невероятное чудо. Как некая «энергетическая реанимация» – я словно перезапускал её угасающий организм своей собственной жизненной силой.

– Вы… вы спасли её! – Пётр Поляков смотрел на меня с благоговейным ужасом, как на явившееся ему божество. – Как вы это сделали? Я никогда не видел таких целительных энергетических практик!

Но я видел гораздо больше, чем они. Моё некромантское зрение показывало истинную картину невидимой битвы, которая развернулась внутри её тела.

Мой мощный, концентрированный поток чистой Живы ударил по тёмной сущности в её животе, как таран по воротам осаждённой крепости.

Паразит – а это был именно энергетический паразит, невидимый для обычного зрения – очевидно, не ожидал такого яростного и прямого отпора.

Он мгновенно отступил. Тёмный, пульсирующий узел сжался до размеров горошины и затаился, идеально маскируясь под окружающие ткани.

Интересно. Очень интересно.

Паразит был не просто бездумной амёбой. Он обладал как минимум инстинктом самосохранения. А возможно – и зачатками разума.

– Пульс стабилизировался, – констатировал я, поднимаясь с пола и отряхивая колени. Маска спасителя снова была на мне. – Но это лишь временная мера. Ей нужна интенсивная терапия. Немедленно.

Следующие два часа прошли в организованном хаосе медицинских процедур.

Ольгу немедленно перевели в палату интенсивной терапии, подключили к десятку мониторов, которые пищали и мигали, создавая иллюзию контроля над ситуацией.

Консилиум в составе Сомова, меня, внезапно выползшего из своей норы Решетова и срочно вызванного лучшего гастроэнтеролога клиники, доктора Мишина, склонился над результатами обследований.

Компьютерная томография брюшной полости с двойным контрастированием – абсолютно чисто. Ультразвуковое исследование – никаких аномалий.

Развёрнутый анализ крови, включая онкомаркеры и гормоны – все показатели в идеальной норме. ЭКГ, энцефалограмма – хоть сейчас на выставку «Здоровый человек Империи».

– Невозможно, – пробормотал Мишин, пожилой седовласый профессор, в десятый раз прокручивая на экране срезы КТ. – Я видел последствия коллапса, я видел её лицо. Такой острый приступ должен был оставить хоть какие-то следы. А здесь – ничего.

– Может, сбой в работе аппаратуры? – с надеждой предположил Решетов, но без особой уверенности.

Сомов устало покачал головой и, как старший по званию, взял слово, чтобы подвести черту под этим парадом недоумения.

– Коллеги, – его голос звучал веско и авторитетно. – Очевидно, мы имеем дело с атипичным острым вегетативным кризом на фоне сильного эмоционального стресса. Редкое, но, как мы видим, встречающееся явление. Организм даёт сбой без видимых органических причин. Сейчас пациентка стабильна. Будем наблюдать. Назначим поддерживающую терапию.

Они согласно кивнули. Что ещё им оставалось?

Признать, что их дорогостоящая аппаратура, их дипломы и многолетний опыт оказались абсолютно бессильны объяснить то, что произошло у них на глазах? Конечно, нет. «Вегетативный криз» – идеальный, ничего не значащий диагноз, который позволял всем сохранить лицо.

После консилиума, когда все разошлись, Сомов жестом попросил меня остаться и отвёл в свой кабинет.

Он плотно закрыл за нами дверь на ключ. Молча подошёл к своему столу, открыл нижний, запертый ящик и достал пузатую бутылку дорогого армянского коньяка и два бокала. Налил себе щедрую порцию, а второй бокал пододвинул ко мне.

– Пирогов, – начал он без предисловий, сделав большой глоток. – Что это было?

Я мог бы сказать ему правду. Рассказать про тёмную, живую сущность, которую я видел в её ауре. Но я молчал. И не потому, что боялся, что меня сочтут сумасшедшим. Причина была глубже.

То, что я увидел, относилось к сфере некромантии. «Паразит» был не биологическим организмом, а магическим конструктом, проклятьем.

А целители этого мира, со всей их светлой магией, были слепы к таким вещам. Их дар был устроен иначе. Они могли видеть болезнь – нарушение потоков Живы. Но они не могли видеть то, что эту болезнь вызывает, если оно было порождено магией смерти.

Их целительная сила, какой бы мощной она ни была, была бессильна перед истинным проклятьем. Она могла лишь временно «залатать» урон, нанесённый телу, но не могла изгнать саму сущность. Это как пытаться вычерпать воду из лодки, не заделав пробоину.

Сказать им правду было бы бесполезно и опасно. Они бы просто не поняли, о чём я говорю. А попытка объяснить им природу того, что я вижу, неминуемо привела бы их к вопросу: «А как ты это видишь, доктор Пирогов?» И этот вопрос я пока не был готов услышать.

– Я увидел у неё тотальный энергетический коллапс, – сказал я наконец, выбирая слова, которые они могли понять. – Я просто… перезапустил её систему. Влил в неё свою энергию. Иногда стресс вызывает такие аномальные реакции.

Сомов недоверчиво хмыкнул, но спорить не стал. Он видел результат, и этого ему было достаточно. А я остался один на один со своим знанием. С пониманием того, что в теле Ольги Поляковой поселилась тьма, справиться с которой в этой клинике не сможет никто.

Кроме меня.

– То, что вы сделали там, в ординаторской… Это была не стандартная медицина. Не реанимация. Я видел, как вы просто положили на неё руку.

– Все системы её организма словно выключились одновременно, – ответил я, тщательно подбирая слова, чтобы они звучали научно, но при этом ничего не объясняли. – Я просто… перезапустил их.

– Влили в неё свою собственную энергию? – Сомов смотрел на меня с той странной смесью восхищения и опаски, которую я уже видел в его глазах. – Так делают все целители, но это не всегда помогает. И этот случай не был бы исключением. В таком кризе вливание энергии подействовало бы скорее отрицательно.

– Иногда это работает, – пожал я плечами. – Не спрашивайте как. Я сам не до конца понимаю механизм. Просто чувствую, что нужно делать. На уровне интуиции.

Он долго молчал, медленно покачивая коньяк в бокале.

– Знаете, Пирогов, – наконец сказал он, глядя не на меня, а на янтарную жидкость. – Я проработал в медицине тридцать лет. Видел многое. Шарлатанов, целителей, магов-самоучек. Но то, что делаете вы… это выходит за рамки всего, что я знаю. За рамки науки. И это меня одновременно и восхищает, и, честно говоря, пугает.

Если бы он знал хотя бы десятую часть правды…

О паразитах, высасывающих жизнь, о некромантии, о проклятьях и ходячих мертвецах… Ты бы не из кабинета сбежал. Ты бы сжёг эту клинику дотла и ушёл в монастырь.

Но вслух я сказал только:

– Медицина полна загадок, Пётр Александрович. Мы только начинаем их разгадывать.

Сомов недоверчиво хмыкнул, но спорить не стал.

Он видел результат, и этого ему на какое-то время было достаточно. Он долго, изучающе смотрел на меня, словно пытался разглядеть что-то за маской усталого врача.

В его глазах не было благодарности. Был холодный, аналитический интерес учёного, столкнувшегося с необъяснимым феноменом.

– Что ж, Пирогов, – наконец произнёс он, и в его голосе не было ни тени тепла. – Продолжайте наблюдение. И докладывайте мне о малейших изменениях. Лично.

Он кивнул, давая понять, что разговор окончен. Я в ответ сделал то же самое и вышел.

Я понял две вещи. Во-первых, он временно отступил, но не поверил ни единому моему слову. Во-вторых, с этого момента он будет следить за каждым моим шагом еще более пристально.

Моя аномальность перестала быть просто интересной особенностью. В его глазах она стала фактором риска, который нужно держать под строгим контролем.

У палаты интенсивной терапии, куда поместили Ольгу, меня поджидал её брат, Пётр Поляков. Он нервно мял в руках стетоскоп, его взгляд метался между тяжёлой дверью палаты и пустым, гулким коридором.

– Святослав! – он бросился ко мне, как утопающий к спасательному кругу. – Спасибо! Спасибо тебе за сестру! Не знаю, как ты это сделал. А сам я растерялся, когда увидел её в таком состоянии.

– Это моя работа, – ответил я сдержанно.

– Нет, стой! Я… я, честно говоря, думал, ты будешь таить на нас обиду… ну, за тот случай… в лесу.

Я остановился.

– Случай в лесу? Да какие могут быть обиды, Поляков, не помню такого.

Он замер. На его красивом, но слабом лице отразилось внезапное, шокирующее понимание.

– Ты… ты ничего не помнишь?

– Если ты мне сейчас всё расскажешь, то буду помнить, – мой голос мгновенно стал ледяным.

Я видел, как он сломался. Его глаза забегали, руки задрожали.

Он был на грани. Страх за сестру, чувство вины за прошлое, шок от моего воскрешения и внезапной агрессии – всё это смешалось в один парализующий коктейль. Он был готов говорить. Ещё одно, последнее усилие.

– Прости, но это… это не моя тайна, – пролепетал он, пятясь назад. Это была последняя, жалкая попытка сопротивления.

– А чья? – спросил я, делая шаг вперёд и окончательно отрезая ему путь к отступлению.

– Ты… ты не должен был выйти из того леса живым, – выпалил он. – Я говорю тебе это только потому, что ты спас мою сестру!

Этого было достаточно. Он боялся. Он был напуган и чувствовал вину.

Мягкие методы больше не работали. Настало время для быстрой, дерзкой психологической атаки. Нужно было сломать его последнюю защиту, пока он не успел опомниться и снова закрыться.

Я действовал не из злости. Мой ход был рассчитан. Чтобы он почувствовал реальную, физическую угрозу, которая перевесит его страх перед кем-то другим – перед Николаем, перед их общей тайной.

Я схватил его за отворот дорогого пиджака и одним резким движением втолкнул в ближайшую пустую процедурную, захлопнув за нами дверь и отрезав нас от остального мира.

– А теперь говори, – прошипел я, прижимая его к стене. – Говори, что произошло в том лесу. Или я возьму вон тот шприц, – я кивнул на столик с инструментами, – вколю тебе лошадиную дозу седативного, и ты проспишь до завтрашнего утра. А я скажу твоему заведующему, что ты пытался украсть препараты. Тебя с позором выгонят из ординатуры «Белого Покрова». А если расскажешь, то я помогу тебе снять этот груз с плеч и вылечу твою сестру. Выбирай.

Он был в ужасе от моей внезапной, звериной агрессии.

– Это не я! Это всё Николай! – затараторил он, желая поскорее закончить. – Он хотел просто подшутить! Он говорил, что это просто сильное слабительное! Думал, у тебя начнётся жуткая диарея, и это будет смешно! Он подлил тебе зелье в пиво! Но когда ты упал и у тебя пошла пена изо рта, мы все страшно испугались и… и сбежали! Мы думали, ты умер!

Я смотрел на его перепуганное лицо. История звучала правдоподобно. Жалко, но правдоподобно. Хотя и требовала проверки.

Я отпустил его.

– Иди к сестре.

Но для себя я уже всё решил. Николай. Тот, кто принёс «шуточное зелье». Пора нанести ему визит. И наш разговор будет совсем нешуточным. Но и с Петром нужно продолжать держать ухо востро.

В холле клиники, когда я уже направлялся к выходу, меня перехватила сияющая Аглая. Она буквально подлетела ко мне, её глаза горели от счастья.

– Святослав! У меня прекрасные новости! Операция прошла успешно! Опухоль удалили полностью!

– Рад это слышать, – кивнул я, а сам уже мысленно подсчитывал будущую прибыль. Граф Ливенталь, спасённый от верной смерти после такой сложной операции… это минимум двадцать, а то и все тридцать процентов Живы. Плюс обещанные сто тысяч. Отличная инвестиция.

– Отец уже приходит в себя. Профессор Абросимов сказал, что всё прошло идеально, без малейших осложнений.

Но сквозь её искреннюю радость за отца я видел и другое. Тонкую, серую тень беспокойства. Её энергетическое поле было нестабильным, как пламя свечи на сквозняке. Она что-то скрывала.

– Аглая, с тобой всё в порядке? – спросил я мягко, как подобает врачу. – Ты рада за отца, но я вижу, что-то тебя тревожит.

Она вздохнула, и её радостная маска на мгновение спала.

– Алексей… он не отвечает. Совсем. У него там, на улицах, настоящая война с «Псами». Бои каждый день.

– Не переживай, – сказал я стандартную утешительную фразу. – Война скоро закончится, и он объявится.

– А я и не переживаю! – она вдруг вскинула голову, и в её глазах сверкнул упрямый, злой огонёк. – Знаешь, доктор, я тут сидела у постели отца и думала. Задолбали! Задолбали эти мужики со своими войнами, своей честью, своими проблемами! Один чуть не умер из-за опухоли, второй может умереть из-за бандитских разборок. А я должна сидеть и ждать⁈ Хватит! Я решила стать самостоятельной. Хочу пойти учиться на врача. Как ты. Помогать людям, а не вытирать кровь с очередного раненого бандита.

Похвальное желание. И абсолютно наивное.

Она видела лишь фасад – чудесные исцеления, благодарность аристократов. Она не видела изнанку – грязь, смерть, интриги и постоянную борьбу за энергию. Впрочем, переубеждать её я не собирался. Скоро она сама передумает.

Мы расстались у выхода. Вежливо, но с холодком. Каждый из нас сделал свой выбор и получил то, что хотел. Я – доступ к благодарности её отца.

Она – новую, пусть и иллюзорную цель в жизни. Но наши дороги были связаны. Я знал это наверняка.

Что ж, меня это более чем устраивало.

Спустившись в своё царство тишины, я застал необычную картину.

У стола доктора Мёртвого стояла молодая женщина в элегантном, но строгом чёрном платье и что-то требовательно говорила. Мёртвый же, в свою очередь, только отмахивался с видом человека, которого пытаются отвлечь от важного дела какой-то ерундой.

– Мне нужна справка о смерти немедленно! – настаивала дама, её голос был твёрдым и лишённым скорби.

– Ничего я вам не дам! Сказал уже!

– Не имеете права!

– Ещё как имею!

Разговора заходил в тупик. Нужно было спасать нашего главного патологоанатома.

– Доктор Мёртвый, позвольте мне, – попросил я.

– Разбирайтесь сами, – буркнул Мёртвый, с облегчением заметив меня. – Конечно, займись баронессой. У меня срочный перерыв на чай.

Он, не говоря больше ни слова, удалился в свою каморку, оставив нас наедине.

– Екатерина Доронова, – представилась женщина, протягивая мне тонкую руку в чёрной перчатке. – Баронесса. Точнее, теперь уже вдова барона Доронова.

Ей было не больше двадцати пяти. Высокая, стройная, с идеальной осанкой. Холодная, аристократическая красота. Но что действительно привлекало внимание – это её глаза.

Умные, тёмно-карие, абсолютно спокойные. В них не было и тени горя. Только деловая сосредоточенность.

– Доктор Пирогов. Чем могу помочь, баронесса? – спросил я.

– Мне нужна официальная справка о смерти моего мужа. Для вступления в права наследства. Но ваш коллега почему-то отказывается её выдавать, ссылаясь на какие-то формальности.

Конечно, отказывается.

Ведь я указал в предварительном заключении «подозрение на отравление». Эта бумажка сейчас лежит в сейфе у Мёртвого, ожидая своего часа. А баронессе, очевидно, наследство нужно срочно.

– Странно. Обычно это действительно простая формальность, если нет подозрений на насильственную смерть. У вас есть предположения, от чего скончался барон?

– Нет, конечно, – ответила она, не моргнув глазом. – Я понятия не имею. Я же не врач. Возможно, внезапный сердечный приступ. Последнее время он жаловался, что у него сердце ноет.

Я усмехнулся. Вот ты и попалась.

– Не нужно ломать комедию, баронесса. Это вы убили своего мужа.

Глава 5

Екатерина Доронова отшатнулась. Её лицо побелело. Рука инстинктивно взметнулась ко рту, пытаясь удержать рвущийся наружу крик.

– Я не понимаю, о чем вы говорите! – голос, до этого твёрдый, дрогнул. – Это… это чудовищная клевета!

Я видел её реакцию. Стадия первая: отрицание. Классика.

Она ещё не поняла, что играет на моём поле, по моим правилам. Она думает, что это светский салон, где можно задавить оппонента статусом. Но это морг.

Здесь статус есть только у меня и у моих молчаливых пациентов. И её муж, барон Доронов, уже успел мне кое-что прошептать перед тем, как окончательно умолкнуть. Его последняя мысль была очень… красноречивой.

Она попыталась обойти меня, направляясь к выходу. Я не сдвинулся с места. Просто стоял, сложив руки на груди.

– Это возмутительно! – баронесса попыталась вернуть контроль. Она выпрямила спину, её голос обрёл металлические нотки. Маска возмущения вернулась на место, хотя паника в глазах её выдавала. – Я вызову полицию! Вы не имеете права меня здесь удерживать! Я вас уничтожу! Подам на вас в суд за клевету! Вы и дня больше не проработаете в этой больнице!

Я позволил ей выговориться. Когда поток угроз иссяк, спокойно ответил:

– Можете вызвать. Прекрасная идея, баронесса. Вызывайте.

Она замерла, ошеломлённая моими словами.

– Они приедут, – продолжил я тем же ровным тоном, – примут у вас заявление, составят протокол о клевете. А потом я, в качестве врача, проводившего вскрытие, передам им своё официальное заключение.

Я сделал короткую паузу.

– Заключение о том, что ваш муж, барон Доронов, был отравлен редким алкалоидом растительного происхождения. Веществом, которое почти не оставляет следов, если не знать, что искать. И о том, что микроскопические следы этого же вещества были найдены на внутренней стороне его любимой фарфоровой чашки для утреннего чая. Уверен, следователям будет интересно обсудить с вами его утренние привычки.

Её лицо стало совершенно белым. Маска треснула. Угрозы, статус, связи – всё это оказалось бесполезным. Теперь она не нападала. Она защищалась.

Я сделал шаг вперёд и понизил голос.

– Знаете, баронесса, у смерти есть свои секреты. Иногда, в последнюю секунду, сознание успевает подумать о самом главном.

Она смотрела на меня, не дыша.

– И последней, самой отчётливой мыслью вашего мужа была не боль и не страх. Это были два слова. Обращённые к вам.

Я смотрел ей прямо в глаза.

– Он подумал: «Катя… прости…».

Это сработало. Вся её выдержка исчезла. Она медленно осела на жёсткую банкетку для посетителей, её плечи поникли. Полное поражение.

В морге снова стало тихо. Тишина капитуляции. Она сидела, глядя в пол.

Я ждал, пока пройдёт первый шок. А когда тишина стала невыносимой, я задал главный вопрос, который мучил меня с самого начала.

– Так за что он просил у вас прощения, баронесса?

Её защита рухнула. Время переходить от общего обвинения к конкретике. К деталям, которые сломают её окончательно и заставят говорить.

– Наперстянка, – произнёс я ровным голосом. – Дигиталис пурпуреа. Сердечные гликозиды. В малых дозах – лекарство для сердечников. В больших, или при длительном накоплении – яд, имитирующий сердечную недостаточность. Идеальный выбор для тихого убийства.

Екатерина замерла, её взгляд стал стеклянным.

– Вы начали месяца четыре назад, – продолжил я, излагая факты так, будто читал лекцию студентам. – По пять-семь капель в его вечерний бокал коньяка. Достаточно, чтобы вызвать накопительный эффект, но слишком мало, чтобы он почувствовал горечь, особенно замаскированную алкоголем.

Я подошёл на шаг ближе, наблюдая за её реакцией. Она не дышала.

– Сначала была легкая аритмия. Он списал это на возраст и стресс на работе. Потом появилась одышка при подъёме по лестнице. Слабость по утрам. Отёки на ногах к вечеру. Классическая картина хронической сердечной недостаточности, которую ни один врач не отличил бы от естественного течения болезни.

– Откуда вы… – прошептала она.

Её вопрос был предсказуем. Она всё ещё думала, что я говорю только о её муже. Пора расширить поле зрения.

– Я патологоанатом, баронесса. Для меня тело – это книга. И я читаю не только следы яда. Я вижу и то, что вы так тщательно скрываете пудрой.

Она инстинктивно коснулась щеки. Рефлекторное, выдающее её с головой движение.

– Он бил вас. И не только вас. Вашего сына тоже. Особенно когда напивался. Свежий кровоподтёк на вашем запястье, – я указал на её руку, лежавшую на колене, – не старше трёх дней. Судя по форме и расположению, это след от сильного захвата мужской рукой. Он схватил вас, когда вы инстинктивно выставили руку, пытаясь защитить ребёнка. Верно?

Последнее слово прозвучало не как вопрос, а как утверждение. Как окончательный диагноз.

Слезы текли по её щекам, оставляя тёмные дорожки на дорогом макияже. Но это были не слёзы вины. Это были слёзы человека, чью страшную правду наконец-то кто-то увидел и назвал своим именем.

– Вы правы, – её голос был тихим, но в нём появилась твёрдость. – Но не во всём. Он был не просто жестоким мужем. Он был чудовищем.

Она подняла на меня глаза, и в них больше не было страха. Только лёд.

Я слушал, не перебивая. История была… цельной. Мотив – сильным.

– Автомобильные салоны «ДорАвто» – вы знаете о них? – спросила она. – От отца ему достались три. Скромный, но прибыльный бизнес. За пять лет он расширил империю до двадцати салонов по всей Москве.

– Впечатляющий успех, – заметил я, подталкивая её дальше.

– Построенный на крови! – выпалила она. – Купец Мельников отказался продать свою мастерскую на окраине. Через неделю – несчастный случай. Его автомобиль врезался в дерево на пустой загородной дороге. Братья Соколовы не уступили ему территорию под новый салон в центре. Через месяц пожар уничтожил их дом вместе с ними. «Неосторожное обращение с мангалом» – таким было заключение полиции.

Екатерина встала и начала мерить шагами холодный кафельный пол морга.

– Он хвастался этим! Рассказывал мне за ужином, как ловко устранил очередного конкурента. При ребёнке! Мой восьмилетний сын сидел за столом и слушал, как его отец с улыбкой описывает подробности убийств!

Убийства конкурентов, хвастовство перед ребёнком – это не просто бытовое насилие. Это портрет патологического садиста, упивающегося своей безнаказанностью. Её рассказ приобретал логическую завершённость.

– И вы решили это прекратить, – констатировал я.

– Я пыталась по-другому! – она резко остановилась и повернулась ко мне. – Я просила, умоляла его остановиться, грозила разводом. Он избил меня до полусмерти. Сказал, что если я попытаюсь уйти или обратиться в полицию, он убьёт моего сына. «Несчастный случай на прогулке, дорогая, – она с отвращением передразнила его вкрадчивый голос. – С мальчиками всякое бывает». Тогда я поняла – либо он, либо мы.

Она закончила. В воздухе пахло правдой – горькой и ядовитой, как наперстянка. Её история не вызывала у меня жалости. Но она вызывала… понимание. Логику. Её действия были ответом на прямую угрозу существованию её и её потомства. Рациональный, хоть и незаконный акт самосохранения.

Она смотрела на меня, ожидая приговора. Судьёй, свидетелем, палачом – она не знала, кем я стану для неё.

Но у меня был другой вопрос.

Что теперь мне делать с этой правдой?

Итак, что мы имеем? Убийство, совершённое с помощью яда. Мотив – самозащита и защита потомства. Жертва – серийный убийца, садист и домашний тиран. С точки зрения баланса, его устранение является положительным событием. Мир определённо стал чище и безопаснее без барона Доронова.

Это не сочувствие. Это объективная оценка ситуации. Мёртвых не воскресить. Моя задача – работать с живыми. А она, Екатерина Доронова – это ресурс. Высокопоставленная, богатая, теперь ещё и полностью зависимая от меня вдова.

Баронесса со связями в высшем свете – это не просто союзник, это ценнейший актив. Глупо разбрасываться такими активами ради абстрактного «торжества закона», который в её случае, очевидно, не сработал.

Решение было принято.

– Я не выдам вас, баронесса, – объявил я. Мой голос прозвучал ровно, как будто я сообщал время.

Екатерина подняла на меня взгляд, полный шока и недоверия. В её глазах медленно зарождалась надежда.

– Более того, – добавил я, – я помогу вам. Но взамен мне нужна ваша абсолютная и безоговорочная лояльность.

Эмоциональная плотина прорвалась. Екатерина рухнула на колени и, схватив мою руку, прижалась к ней лбом.

– Спасибо! Спасибо! Вы спасаете нас!

Я мягко, но настойчиво высвободил свою руку. Эмоциональные проявления такого рода бесполезны и только мешают делу.

– Встаньте, баронесса, – мой голос был холодным, отрезвляющим. – Сентиментальность здесь неуместна. Мы не друзья и не спаситель с жертвой. С этого момента мы деловые партнёры. И я ожидаю от вас соответствующего поведения.

Она медленно поднялась, вытирая слёзы тыльной стороной ладони. Её взгляд изменился. Испуг ушёл, сменившись сосредоточенным вниманием. Она поняла правила игры.

– Что мне нужно сделать?

– Пока ничего, – я начал излагать условия сделки. – Во-первых, я обеспечу вам нужное заключение о смерти. Мне придётся провести некоторые манипуляции с документами, чтобы обойти подозрения полиции, но это моя забота. Вы получите официальную бумагу через три-четыре дня. Тихо и без скандала.

Она кивнула, впитывая каждое слово.

– А взамен?

– Взамен вы становитесь моими глазами и ушами в высшем свете. Мне понадобится информация, доступ к нужным людям, иногда – содействие в деликатных вопросах. Вы будете моим представителем там, куда у меня нет прямого доступа.

– Согласна. Что угодно, – без колебаний ответила она.

– Хорошо. Тогда первое задание: идите домой. Убедитесь, что вас видели заплаканной. Изображайте скорбящую вдову. Чем убедительнее будет ваше горе, тем меньше к вам будет вопросов. Обо всём остальном не беспокойтесь и ждите моего сигнала.

Она направилась к выходу, но у самой двери остановилась и обернулась.

– Доктор Пирогов… почему вы мне помогаете?

Это был последний тест. Она хотела понять мой мотив, чтобы знать, чего от меня ожидать в будущем. Я дал ей ответ, который она хотела и должна была услышать:

– Потому что верю в справедливость, баронесса. А иногда справедливость требует обходить закон.

Она ушла, унося с собой иллюзию, что её спаситель – борец за справедливость. Пусть думает так. Лояльность, построенная на идее, крепче лояльности, построенной на страхе. А мне нужен был именно такой союзник. Надёжный. И полностью подконтрольный.

Ещё один актив в моей новой игре получен.

Возвращение домой было сродни возвращению в крепость. В мой личный штаб, где ждал самый верный солдат. Костомар двигался по кухне с бесшумной эффективностью автомата, выполняя программу «приготовление ужина».

Суп из чечевицы, как всегда, был приготовлен с идеальной точностью – ни граммом соли больше, ни градусом ниже нужной температуры.

Я сел за стол. Костомар бесшумно поставил передо мной тарелку и устроился напротив. Нюхль тут же запрыгнул мне на колени, ткнулся носом в руку и свернулся клубком, тихо засопев.

– В нашем оперативном подчинении появился новый актив, – начал я, обращаясь к обоим. – Поручик Свиридов. Помнишь того дворянина с приёма у Бестужева?

– Я ем грунт, – ровно произнёс Костомар. Интонация была утвердительной: «Конечно, помню».

– Он теперь мой… особый пациент, – продолжил я, помешивая ложкой суп. – Очень особый. Настолько, что теперь он добровольно не отстанет от меня ни на шаг.

Костомар слегка наклонил череп набок – его универсальный жест, означающий вопрос.

– Придётся брать его на службу. Это создаёт определённые трудности. Пристроить дворянина в качестве телохранителя или помощника к безродному врачу – это нонсенс для местного общества. Это привлечёт ненужное внимание, породит слухи. Нужно будет придумать убедительную легенду. Возможно, «пациент с тяжёлым посттравматическим расстройством, нуждающийся в постоянном врачебном наблюдении». Это объяснит его постоянное присутствие рядом со мной.

Я задумчиво посмотрел на Костомара. Он – идеальный исполнитель. Но он – нежить, его нужно прятать. Свиридов – другое дело. Живой, интегрированный в общество.

– С другой стороны, он может быть полезен. Разведка, наблюдение за нужными людьми. А может быть, даже…

Я не договорил.

Идея создания небольшой, абсолютно лояльной группы… оперативников была слишком заманчивой, чтобы от неё отказываться. Но пока это лишь теория. Нужны дальнейшие испытания и доработка технологии.

Мне не нужно подавлять волю людей. Мне нужно, чтобы они сами хотели служить мне. Служить, чтобы прикоснуться к магии, которую здесь считают запретной и не понимают, на что она способна на самом деле.

Она способна подавлять волю. Это одна из причин запрета. Но не самая весомая. И если не делать всего того, что есть в этом списке, то никто не заподозрит неладного.

Костомар и Нюхль молчали. Но я чувствовал их понимание. Они не просто слуги. Они – часть меня, они ощущают мои амбиции, мой растущий потенциал. И они готовы.

Ночь прошла без происшествий.

Утром палата интенсивной терапии выглядела как рекламный проспект клиники «Белый Покров». Солнечный свет заливал комнату, на тумбочке стояли свежие цветы, а сама пациентка, Ольга Полякова, бодро обсуждала что-то с медсестрой.

Иллюзия полного выздоровления была безупречной.

– Святослав! – она заметила меня и искренне обрадовалась. – Спасибо тебе огромное! Я чувствую себя намного, намного лучше!

Она улыбалась. Люди – мастера самообмана. Они цепляются за малейшее улучшение, принимая передышку за победу.

– Рад это слышать, – кивнул я, подходя к кровати и попутно активируя некромантское зрение.

Картина, открывшаяся мне, была далека от идиллической.

Тёмная сущность никуда не исчезла. Она сжалась до плотного узла размером с грецкий орех, мигрировала из брюшной полости вверх и теперь притаилась, идеально мимикрируя под ткани перикарда – сердечной сумки.

Она учится. Экономит энергию. И готовится к решающему удару.

– Как себя чувствуешь сегодня? – спросил я, беря её руку для проверки пульса. Ровный, спокойный.

– В целом хорошо, правда, – она слегка нахмурилась. – Только… странное ощущение в груди. Будто что-то сжимает изнутри. Не больно, просто… неприятно.

– Давай послушаем, – сказал я, доставая стетоскоп.

Её жалоба была не просто симптомом.

Для меня это было подтверждением данных разведки. Я приложил холодную мембрану стетоскопа к её коже. Слушал не столько её сердце, сколько «его». Паразит обвивал сердечную мышцу как удав, ещё не сжимая, но уже занимая позицию для атаки. Я чувствовал его пассивное, выжидающее напряжение.