Текст книги "Проклятый Лекарь. Том 3 (СИ)"

Автор книги: Александр Лиманский

Соавторы: Виктор Молотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава 15

Я смотрел на синюю дыру в плече Аглаи, и по спине пробежал холод, которого я не испытывал даже в самых глубоких склепах. Это была не рана.

Отсутствие куска плоти. Отверстие в самой ткани реальности, аккуратно вырезанное в живом человеке.

Память услужливо подбросила анамнез. Я видел такое раньше.

Триста лет назад, в Карпатах. Местный барон, ревнивец и дилетант в тёмных искусствах, отчаявшись удержать свою неверную жену, наложил на неё похожую печать.

«Якорь верности», так он это называл.

Тогда я хорошо заработал на снятии печати, но потом меня полгода преследовала вся его родня, обвиняя в пособничестве разврату. Детали уже стёрлись, но суть я помнил.

Я активировал некро-зрение, фокусируясь на структуре аномалии. Картина была отвратительной в своей примитивной элегантности.

Это был не просто дефект ткани. Это был «душевный якорь».

Тёмные, почти живые нити прорастали из краёв дыры вглубь, оплетая её энергетические каналы, врастая в саму её ауру. Их узор был грубым, но безошибочным – якорные руны, вбитые в саму её душу, чтобы привязать её к создателю.

Эти нити не просто держали её. Они медленно, методично высасывали из неё Живу, превращая её в живую батарейку для кого-то другого.

А остаточная энергетическая подпись на этих нитях не оставляла сомнений в личности хирурга.

Серый Волк. Кому кроме него могла понадобиться эта молодая особа? Хотя у молодой дочери влиятельного графа могло быть множество… скажем так, недоброжелателей.

Грубый, силовой, лишённый всякого изящества, но до ужаса эффективный метод удержания. Как удар дубиной по голове.

Архитектор проклятий создал бы симфонию боли, многоуровневую конструкцию, которая медленно сводила бы с ума. Серый Волк же просто взял кувалду и пробил стену.

Это было не проклятье.

Он не просто хотел её контролировать. Он заклеймил её. Поставил на неё свою метку, как на скот.

«Ты моя, и если не со мной, то ни с кем».

Этот якорь не просто связывал её с ним. Он медленно убивал её, передавая украденную жизненную силу ему. Она угасала, а он становился сильнее.

Я опустил руку. Диагноз был ясен.

Причина – ревнивый бандит с магическими замашками. Патогенез – паразитический душевный якорь. Прогноз – без моего вмешательства летальный исход – в течение месяца.

Лечение… лечение будет сложным. И очень, очень болезненным. Для него.

– Всё понятно, – произнёс я.

Аглая поспешила прикрыть плечо.

Снять такой якорь – это не просто вырезать опухоль. Здесь физическое вмешательство бесполезно. Это астральная хирургия. И чтобы она прошла успешно, нужно, чтобы пациент сам захотел отторгнуть инородное тело. Её воля – мой главный анестетик и скальпель. А для этого она сама должна понять, кто её хирург.

Прямо сказать я не мог – это нарушило бы магический резонанс печати. Якорь, почувствовав прямую внешнюю угрозу, вцепился бы в её душу ещё сильнее, и тогда снять его было бы в десять раз сложнее. Нужно было действовать тоньше.

– Аглая, – начал я осторожно, мой тон снова стал спокойным, врачебным. – Подумай хорошо. Что это может быть? Откуда оно взялось?

– Я не знаю! – она испуганно покачала головой, плотнее запахивая рубашку. – Утром проснулась, а оно уже было!

Хорошо. Прямой путь заблокирован. Зайдём с фланга. Классический вектор для такого примитивного колдовства – физический носитель.

– Может, кто-то что-то тебе дарил в последнее время? Украшение, амулет? Платок? Или проводил какой-то ритуал? Может быть, в шутку?

– Нет, ничего такого! – Аглая выглядела искренне растерянной.

Она лихорадочно перебирала в памяти последние дни, и я видел, что она не лжёт. Она действительно ничего не помнила.

Значит, якорь был установлен без физического носителя. Через прямой контакт. Это сужает круг подозреваемых до одного человека. Всё того же.

– Хорошо, тогда по-другому, – я сделал ещё один шаг в глубь её памяти. – Кто-нибудь касался этого места в последнее время? Может быть, во время ссоры? Или, наоборот, в момент близости? Кто-то, кто держал тебя за плечо и что-то говорил?

Она замерла. Её взгляд на мгновение расфокусировался. Я видел, как в её сознании зашевелились, поплыли смутные образы.

– Нет… никто… Алексей бы никогда…

Она осеклась на полуслове, но было уже поздно. Она сама назвала его имя.

Вот оно. Ключ в замке. Осталось только повернуть.

Я не стал давить. Я просто повторил её же слова, как эхо.

– Алексей бы никогда… что, Аглая?

Она молчала, закусив губу.

– Эта магия, Аглая… – продолжил я тихим, почти гипнотическим голосом. – Она питается сильными эмоциями. Не обязательно ненавистью. Иногда… она питается отчаянной, собственнической любовью. Желанием удержать. Не отпускать. Никому не отдавать.

Я видел, как мои слова попадают точно в цель. Как в её глазах сначала мелькнуло непонимание, затем отрицание, а затем медленный, леденящий душу ужас осознания. Она вспомнила. Вспомнила какой-то момент, какой-то разговор, какое-то прикосновение.

Я замолчал. Моя работа была сделана. Она сама поставила себе диагноз. И теперь её ужас и отвращение к тому, что с ней сделали, стали моим главным союзником в предстоящей операции.

– Что это такое?

– Душевная печать, – сказал я, давая осмыслить сказанное. – Или, если хочешь, астральный якорь. Он вырвал кусок твоей души и привязал к какому-то своему артефакту. И теперь эта оторванная часть, как магнит, тянет остальное к себе, создавая эту дыру.

– Но я ничего не помню! Он не мог!

– Разумеется, не помнишь. Он позаботился, чтобы ты забыла сам момент нападения. Это стандартная практика для подобных манипуляций. Но факт остаётся фактом – если не разобраться с этим в ближайшие дни, дыра будет расти. Сначала плечо, потом рука, потом половина туловища. В конце концов от тебя останется только пустое место в пространстве. А вся жизненная сила перетечёт к нему.

Это была грубая, жестокая правда, но именно она ей и была нужна.

Аглая пошатнулась, её ноги подкосились. Я вовремя подхватил её под локоть, не давая упасть. Её тело было холодным, как лёд, и дрожало. Шок-терапия сработала. Теперь можно было начинать настоящее лечение.

– Зачем?.. Зачем ему это? – прошептала она, её взгляд был пустым.

Я усадил её на банкетку в коридоре.

Вот он, правильный вопрос. Не «как», а «зачем». Она перешла от отрицания к анализу. Хороший знак.

– Классическая страховка ревнивых собственников, – пояснил я ровным, почти лекционным тоном. – Примитивная, но эффективная магия контроля. Жена уходит к другому, и артефакт, к которому привязан якорь, чувствует разрыв эмоциональной связи и активирует печать. Начинает медленно убивать «неверную», высасывая из неё жизнь. Или, как вариант, заставляет вернуться, обещая снять проклятие.

– Но я не изменяла! Я даже не думала…

– Для такой грубой магии это не имеет значения, – отрезал я. – Она не считывает мысли. Она реагирует на факт. Ты ушла от него. Даже ему еще не сказала об этом, а для себя решила. Для печати этого достаточно, чтобы запустить протокол уничтожения.

Я смотрел на её бледное, искажённое ужасом лицо.

Вот кстати, женщины в таких вопросах куда прагматичней. У них всё прямолинейно: изменил муж – пусть его мужское достоинство отсохнет.

Простое, элегантное проклятие. Быстро, эффективно, по делу.

А мужчины… мужчины любят изощрённость в таких вопросах. Продумать всё заранее и осуществить, если факт измены подтвердится. Медленная смерть, страдания, драма. Даже в магии некоторые не могут обойтись без театральных эффектов.

– Он не просто хотел тебя вернуть, – добавил я вслух. – Он хотел, чтобы ты страдала, зная, что умираешь, и что только он может вас спасти. Это не любовь, Аглая. Это чистый эгоизм.

– Но я не изменяла ему! – упрямо повторила Аглая, и в её голосе впервые с начала разговора прорезались злые нотки. – Я просто… перестала думать о нём. Забыла.

– Я так и сказал. И именно это для такой печати ещё хуже, – покачал я головой, формулируя свою догадку. – Измена – это страсть, сильная эмоция. Печать питалась бы ею, но оставалась бы относительно стабильной. А забвение… полное равнодушие… это обрыв связи. Пустота. Для примитивной магии, основанной на эмоциональной привязке, это как выдернуть шнур из розетки. Она воспринимает это не просто как предательство, а как отрицание связи. И её единственная заложенная программа – уничтожить носителя.

Я видел, как до неё доходит вся чудовищность ситуации. Он привязал её к себе так, что даже её свобода чувств стала для неё смертельной угрозой.

– Что же делать? – прошептала она.

– Искать твоего Серого Волка. И быстро, – ответил я. – Эта дыра лишь симптом. Чтобы вылечить тебя, нужно уничтожить источник болезни. То есть артефакт, к которому он тебя привязал. А пока…

Я приложил ладонь к её плечу, не касаясь самой дыры, а лишь кожи вокруг неё.

– … сделаю временную заплатку, чтобы сквозняки не гуляли.

Я сконцентрировал остатки своей родной, некромантской энергии на кончиках пальцев. Тёмная сила, холодная и послушная, сплелась в сложный узор, в подобие астральной паутины. Это замедлит расползание дыры.

Примитивное проклятие требует примитивного решения. Не лечить, а временно изолировать. Как гангрену.

– Будет немного холодно, – предупредил я и приложил ладонь к её плечу, прямо поверх дыры.

Некромантская заплатка легла на рану, мгновенно блокируя дальнейший распад. Я чувствовал, как голодные щупальца якоря упёрлись в мой барьер и бессильно отпрянули.

Сверху я наложил простую, базовую иллюзию – тонкую плёнку света, которая для любого постороннего взгляда делала кожу на плече идеально гладкой и здоровой.

– Это продержится дня три, может, четыре, – сказал я, убирая руку. – За это время найдёшь мне всю возможную информацию о Сером Волке. Где его логово, какие у него привычки, слабости. Мне нужно всё.

– Ты… ты сможешь это снять? – в голосе Аглаи впервые за долгое время прозвучала не паника, а робкая надежда.

Я посмотрел на место, где под иллюзией скрывалась уродливая дыра в реальности.

Такие метки, как и проклятья – это оружие слабых. Удар из-за угла, в спину. Признание собственной неполноценности. В моём старом мире за такое вызывали на ритуальную дуэль и сжигали дотла.

– Терпеть не могу такую работу, – сказал я вслух. – Это грязно, неэстетично и трусливо. Так что да, сниму. Из чистого принципа.

Проводив Аглаю обратно к отцу, я направился в палату к своему «долгосрочному проекту» – коматознику Кириллу Красникову. Нужно было проверить результаты анализов, которые я назначил вчера.

Отсутствие благодарности – это отсутствие сознания. Но кома – это лишь симптом. Где-то должна быть причина, которую я упускаю.

Каково же было моё удивление, когда, войдя в тихую палату, я обнаружил там Петра Александровича Сомова. Он не осматривал пациента, не изучал карту. Он просто стоял у окна, заложив руки за спину, и задумчиво смотрел на суету в больничном дворе.

– Пётр Александрович? – я прошёл внутрь. – А я думал, вы пропали. Всё отделение стоит на ушах, вас ищут.

– Всё верно, – он горько усмехнулся, не оборачиваясь. – А я вот прячусь. Как мальчишка, сбежавший с уроков.

Его голос звучал непривычно – в нём не было ни обычной начальственной уверенности, ни научного азарта. Только глубокая, вселенская усталость.

Подходя к кровати пациента и делая вид, что проверяю показатели на мониторе, я отметил про себя, что он в той же одежде, что я его видел вчера утром. Значит, из больницы он не уходил.

Интересный поворот. Победитель, который должен праздновать триумф, прячется от своей армии. Что-то пошло не по плану.

– От чего прячетесь? – спросил я, присаживаясь на стул у кровати.

– От ответственности, – Сомов медленно повернулся. Его лицо было бледным и осунувшимся. Он снял очки и устало потёр переносицу. – Вчера поздно вечером, после ареста Морозова, мы долго общались с графом Бестужевым. Он предложил мне должность исполняющего обязанности главврача. «Больше некому», – так он сказал.

Логично. На безрыбье и рак – рыба. В клинике, где половина руководства – воры, а вторая половина – трусы, Сомов – единственный логичный кандидат. Компетентный, амбициозный и теперь ещё и обязанный мне.

Все в целом и шло по нашему плану «Сомов-главврач». Но что-то пошло не так.

– И вы согласились? – спросил я, хотя ответ был очевиден.

– Сначала – да. Конечно, да. Это же то, к чему я шёл двадцать лет. А потом… началось. Ночные звонки. Бумаги, которые нужно было подписать здесь и сейчас. Отчёты для следствия. Запросы из министерства. Сегодня в полдень нужно быть в управлении, чтобы подписать окончательные документы о назначении, а я… я сбежал. Спрятался здесь. Как мальчишка.

– Сомневаетесь, что справитесь? – предположил я.

Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидел не страх, а глубокую, честную неуверенность.

– Я хороший врач, Святослав. Возможно, даже очень хороший. Но администратор? Руководитель такой махины? Я не уверен. Морозов, при всех его пороках, был гениальным управленцем. Он держал эту клинику в железном кулаке. А я… я привык сражаться с болезнями, а не с бюджетами и интригами.

Я слушал его и анализировал.

Мой тщательно выстроенный план по захвату власти в клинике дал трещину в самом неожиданном месте – в психологии моего главного актива.

Сомов, которого я видел как идеальную, амбициозную фигуру для управления, внезапно проявил симптомы острого профессионального выгорания, смешанного с панической атакой.

Мне не нужен мямля во главе клиники. Но и второй Морозов, железный диктатор, тоже не нужен. Мне нужен управляемый, но решительный руководитель. Тот, кто будет заниматься бумагами, пока я занимаюсь настоящей работой.

Сомов мог им стать.

У него были все данные – ум, опыт, репутация. Просто сейчас он был сломлен внезапно свалившимся на него объёмом ответственности. Это было похоже на то, как опытного хирурга, привыкшего работать скальпелем, внезапно заставляют дирижировать целым оркестром.

Каждый может сломаться перед большой, непривычной задачей. Даже Архилич, столкнувшись с необходимостью лечить, а не воскрешать, поначалу испытывал… дискомфорт.

Вопрос был не в том, сломался ли он. Вопрос в том, как помочь ему собраться. Как превратить этого сомневающегося врача обратно в того уверенного карьериста, которого я выбрал для своей игры.

– Пётр Александрович, – начал я, мой голос был ровным и спокойным, как у психотерапевта, работающего с пациентом в кризисе. – Давайте на минуту отвлечёмся от ваших сомнений и посмотрим на факты. Что случится с клиникой, если вы сейчас откажетесь от этой должности?

– Пришлют кого-то из министерства, – без раздумий ответил он. – «Кризисного менеджера».

– Именно. Чиновника, который не отличит скальпель от шпателя. Бюрократа, для которого пациенты – это цифры в отчёте. И что он сделает первым делом, чтобы показать свою эффективность?

Сомов тяжело вздохнул.

– Начнёт оптимизацию. Сократит расходы.

– А вторым делом – уволит половину «неэффективного» персонала, – продолжил я, рисуя перед ним картину будущего. – Ваших врачей, ваших медсестёр. Потом введёт новые, платные услуги. И через год «Белый Покров» из лучшей клиники Империи превратится в элитный санаторий для богатых аристократов, где лечат подагру и похмелье, а настоящая медицина умрёт.

Сомов поморщился, как от зубной боли.

– Вы же этого не хотите? – я нанёс завершающий, самый точный удар, целясь не в его амбиции, а в его совесть. – Вы двадцать лет отдали этой клинике. Вы знаете каждую медсестру по имени, каждого санитара. Вы помните их детей. Неужели вы просто встанете и уйдёте, бросив их всех на съедение этому чиновнику?

– Но я не умею руководить! Я врач!

Стоило Сомову это сказать, как в палату вошла медсестра.

– О, Пётр Александрович! Вас там вовсю ищут. Люди из министерства приехали. И срочно вас требуют.

– Что скажете? – спросил я у Сомова.

Он опустил глаза в пол и сжал кулаки. Это был сложный выбор.

Глава 16

Сомов молчал, взвешивая на невидимых весах свою спокойную жизнь и будущее сотен людей. Медсестра, не дождавшись ответа, испуганно ретировалась. Время, казалось, застыло.

Я не торопил его. Он должен был принять это решение сам.

Наконец, Сомов поднял голову. В его глазах больше не было паники. Только холодная, тяжёлая решимость.

– Я пойду, – сказал он. – Но вы правы. Один я не справлюсь.

– А вы и не будете один, – я нанёс последний, решающий удар. – Я буду вашим заместителем. Вы всегда сможете на меня положиться. Вы видели, на что я способен. Вы будете лицом клиники, её совестью, её врачебным гением. А я буду вашими руками, вашим мечом, если хотите. Я решу все проблемы с поставками, с персоналом, с интригами. Если такое потребуется.

Я видел, как мои слова зажигают в нём искру. Он смотрел не на меня. Он смотрел на будущее, которое я ему нарисовал. Будущее, где он не просто жертва обстоятельств, а творец.

В его глазах, до этого полных усталости, загорелся знакомый мне огонёк. Огонёк амбиций.

– Думаете… у нас получится? – Сомов старался говорить уверенно, но тень сомнений ещё чувствовалась.

– Я в этом уверен, Пётр Александрович.

Он кивнул, уже не мне, а своим мыслям. Развернулся и твёрдым, решительным шагом направился к выходу – навстречу своей новой судьбе.

Моя работа была сделана. Марионетка была починена и готова к использованию.

Я остался один, если не считать спящего пациента.

Сомов – отличный инструмент. Достаточно умный, чтобы быть полезным, достаточно слабый, чтобы быть управляемым. Идеальный пластилин. Гибкий, послушный, готовый принять любую форму, которую я ему придам.

Мой план был прост и эффективен. Наш тандем действительно выведет клинику на новый уровень. Сомов будет заниматься бумагами, встречами с министерством, благотворительными балами и прочей административной шелухой. Он будет щитом, прикрывающим меня от бюрократии и интриг. А я… я буду заниматься настоящей работой.

И, конечно, поиском способа снять это мерзкое проклятие.

Сомов будет думать, что это он руководит, что это его гений и опыт ведут «Белый Покров» к вершинам славы. А на деле каждое ключевое решение, каждый стратегический ход, каждый новый проект будет исходить от меня. Он будет королём на шахматной доске. А я – игроком, который двигает фигуры.

Идеальный симбиоз.

Когда шаги Сомова затихли в коридоре, я подошёл к кровати Кирилла Красникова.

Согласно электронной карте, которую я открыл на прикроватном мониторе, его вывели из медикаментозной комы ещё вчера утром. Барбитураты, поддерживающие его мозг в состоянии покоя, давно вывелись из организма. Физиологически ничто не мешало ему очнуться.

Я провёл быстрый осмотр. Пульс – ровный, стабильный. Дыхание – глубокое, самостоятельное. Зрачковый рефлекс, корнеальный рефлекс, глотательный рефлекс – всё в норме.

С медицинской точки зрения, он должен был уже сидеть в кровати и жаловаться на больничную еду. Но он продолжал спать. Глубоким, непробудным сном.

Загадка становится всё интереснее.

Я активировал некро-зрение.

Ожидал увидеть блок, тромб, остаточную гематому – что-то физическое, что мешало бы нормальной работе мозга. Но ничего. Потоки Живы в его голове циркулировали ровно, без завихрений и препятствий. Энергетически он был абсолютно здоров.

Именно это и было самой тревожной аномалией. Его тело было готово проснуться. Но его сознание… его сознание отсутствовало. Словно кто-то или что-то удерживало его в этой серой, безвременной зоне между жизнью и смертью.

Это была уже не просто кома. Это было… похищение души. Или что-то очень на него похожее.

Я посмотрел на его неподвижное, почти безмятежное лицо.

– Что же ты скрываешь, Кирилл Красников? – тихо спросил я, делая пометки в его электронной карте. – Какие тёмные тайны прячутся в твоём теле?

Я назначил полный токсикологический скрининг, МРТ всего тела и даже биопсию печени. Если это отравление, я найду его источник. Но внутреннее чутье подсказывало, что причина не в химии.

Ключ к разгадке, возможно, лежал не в пробирках и не в сканерах. А в том самом телефоне, который я отдал на взлом.

Пришло время нанести визит нашему компьютерному гению.

Я спустился в подвал, в царство айтишника Жоры, которое он гордо именовал «серверной». Помещение было завалено разобранными системными блоками, мотками проводов. Пахло горелым пластиком и крепким дешёвым кофе.

– А, доктор Пирогов! – Жора вскочил со своего стула, едва не опрокинув башню из старых жёстких дисков. – Я как раз собирался вам звонить! Я взломал его! Этот проклятый телефон!

Отлично. Наконец-то хоть какая-то зацепка.

– Хорошая работа, Жора. Что там? Список звонков, контакты, сообщения. Мне нужно всё.

– Вот… вот в этом-то и проблема, доктор, – Жора нервно почесал свой вечно взъерошенный затылок. – Там ничего нет.

– Как это – ничего?

– Вообще ничего. Ни одного контакта. Ни одного сообщения. Ни одной фотографии. Память абсолютно чистая. Как будто телефон только что с завода.

Я нахмурился. Странно.

Даже у самого последнего затворника в телефоне есть хоть что-то. Номер матери, пара фотографий кота, счёт за электричество… Полная пустота – это ненормально. Это искусственно.

– Может, ты что-то удалил при взломе? – спросил я прямо.

– Исключено! – обиделся айтишник. – Защита была зверская, имперского образца, пришлось повозиться. Но я обошёл её чисто. Если бы я что-то стёр, система бы оставила следы. Логи были бы забиты ошибками. А здесь… здесь просто пустота. Мне скрывать нечего, доктор.

Он протянул мне телефон. Я взял его.

Действительно, абсолютно девственный интерфейс. Ни единого следа предыдущего владельца. Словно Кирилл Красников купил его за пять минут до того, как его привезли в больницу. Что было крайне маловероятно.

Зачем носить с собой пустой телефон?

Значит, кто-то позаботился о том, чтобы стереть все данные. Это был единственно возможный вывод. И сделал это профессионально, не оставив следов. Но зачем? Что мог скрывать в своём телефоне простой парень? Или не совсем простой…

Загадка становилась всё запутаннее. Слишком много переменных в этом уравнении.

Я вернулся в палату и снова посмотрел на неподвижное тело на кровати.

Тот факт, что кто-то профессионально вычистил его телефон, говорил о многом. Значит, там была информация, которая не должна была попасть в чужие руки. Информация, которая, возможно, стоила ему сознания.

Может, попробовать разбудить его силой? Мощное, концентрированное вливание Живы прямо в центр сознания. Как удар током. Это могло бы сработать. Но эффект непредсказуем.

Я взвешивал риски.

Если он действительно жертва, это может его спасти. Но если он… не тот, за кого себя выдаёт? Если эта кома – не болезнь, а маскировка? Тогда моё вмешательство может разбудить не пациента, а хищника. И я окажусь с ним в одной комнате, один на один.

Нет. Пока слишком много переменных. Лучше не рисковать. Пациент стабилен, угрозы для жизни нет. Пусть пока поспит. А я соберу больше информации. Прежде чем лечить болезнь, нужно поставить точный диагноз.

Особенно если есть подозрение, что болезнь может убить и врача.

Возвращаясь в ординаторскую после визита к Красникову, я услышал за спиной торопливые шаги. Меня догнала Варвара. Судя по её решительному виду, она меня именно что выслеживала.

– Ещё нет пяти часов, – заметил я, взглянув на настенные часы.

– Я не могу ждать, – выдохнула она, её глаза блестели. Она схватила меня за руку и, не давая опомниться, потащила в ближайшую пустую процедурную.

Дверь захлопнулась, щеколда щёлкнула. Прежде чем я успел что-либо сказать, Варвара прижалась ко мне всем телом, её губы нашли мои.

Первая мысль, пока я отвечал на её настойчивый поцелуй, была – её импульсивное поведение вызвано остаточным адреналином и эмоциональным потрясением. Но от чего?

Интересно.

Пятнадцать минут спустя она ушла, довольная и раскрасневшаяся, поправив на ходу слегка растрепавшуюся причёску. А я остался в тишине процедурной, чтобы проанализировать произошедшее.

Я мысленно проверил Сосуд. Тридцать четыре с половиной процента. Уровень не изменился. Ни на долю процента.

Я прокрутил в голове события. В прошлый раз, в моей тайной комнате, я получил три процента. Тогда это была смесь благодарности, восхищения и желания после совместной победы. Эмоциональный коктейль был сложным, но чистым.

А сейчас… сейчас это было нечто иное. Чистое, неприкрытое вожделение. Животный инстинкт. В её ауре не было ни благодарности, ни восхищения. В этот раз желание было не так велико?

Я пришёл к выводу, что Жива – это не просто сильная эмоция. Похоть не конвертируется. Нужна именно благодарность. В прошлый раз её воздержание было так велико, что разрядка была сродни благодарности за спасение.

Эмоция, направленная от спасённого к спасителю.

А это… это было просто использование друг друга для снятия напряжения. Взаимовыгодная сделка, которая не приносит энергетических дивидендов.

Что ж, полезный урок. Теперь я точно знал, какие «отношения» приносят пользу, а какие – лишь приятное времяпрепровождение.

Выйдя из процедурной, я направился в ординаторскую, чтобы забрать свои вещи перед уходом. Но у самой двери меня перехватила Глафира Степановна. Её обычная строгость сменилась плохо скрываемым волнением.

– Святослав Игоревич! – она понизила голос до заговорщического шёпота. – Слава богу, я вас нашла! Там… там эти девушки… ну, из подвала… они вас требуют!

– Девушки? – удивился я. – Их ещё не выписали? Я думал, после осмотра полиция передала их родственникам.

– Их всех перевели в VIP-крыло по личному распоряжению графа Бестужева! И теперь они… они бунтуют! Не подпускают к себе ни врачей, ни психологов! Кричат, что будут говорить только с вами!

С чего бы это? Я оказал им первую помощь, не более. Прямого контакта почти не было.

– Сомов уже рвёт и мечет! – продолжала старшая медсестра. – Приказал найти вас и отправить к ним. Немедленно! Говорит, они там что-то кричат про долг и возмездие!

Долг… возмездие. Звучит не как благодарность, а как… призыв на военный совет.

Что-то в ритуале Морозова, в самом акте кражи их жизненной силы, изменило их. Связало их со мной, их спасителем, на каком-то более глубоком, энергетическом уровне?

Или это побочный эффект моего вмешательства? Когда я нейтрализовал проклятье Морозова, я мог случайно оставить на них свой собственный… отпечаток.

Ситуация становилась непредсказуемой.

Я шёл по коридору в VIP-крыло, и у меня было неприятное предчувствие, что моя коллекция «особых пациентов» сегодня может пополниться сразу несколькими новыми экспонатами.

Палата в VIP-крыле, куда временно разместили спасённых из подвала девушек, больше напоминала приёмную в элитном пансионе, чем больничное помещение. Пять кроватей, пять молодых женщин в одинаковых шёлковых халатах, и все они смотрели на меня с таким выражением, которое я видел лишь однажды – в глазах фанатиков, узревших своего мессию.

Что ж, по крайней мере, это не враждебность.

Я вошёл внутрь.

– Доктор Пирогов! – воскликнула рыжеволосая девушка, та самая, которую я вытащил из лап Морозова последней. Она вскочила с кровати, её глаза сияли. – Капитан Громов нам всё рассказал! Это вы нас нашли! Вы остановили его!

– Спасибо вам! – подхватила вторая, блондинка с аристократической осанкой.

– Вы наш спаситель! – добавила третья, темноволосая.

– Наш герой! – выдохнула Анна, которая была первой.

И тут меня накрыло.

Это была не струйка, не ручеёк. Это была волна. Цунами.

Пять мощнейших, идеально сфокусированных потоков чистой, концентрированной Живы ударили в мой Сосуд. Благодарность молодых, сильных организмов, вырванных из лап мучителя и верной смерти, была настолько мощной, что я на мгновение пошатнулся.

Десять процентов от одной, потом от другой. Пятнадцать процентов. Двадцать… Я чувствовал, как энергия вливается в меня, как пересохшая земля впитывает ливень. Сосуд наполнялся с такой скоростью, что закружилась голова.

Пятьдесят… шестьдесят… семьдесят… восемьдесят процентов.

Я мысленно проверил шкалу. Восемьдесят девять, если быть точным. Мой резервуар был почти полон. И всё благодаря падению одного извращенца, который сосал Живу из девушек.

– Рад, что смог помочь, – сдержанно кивнул я. – Как ваше самочувствие?

– Уже намного лучше, доктор, – ответила самая старшая из них, темноволосая девушка, которая, очевидно, взяла на себя роль лидера. – Доктор Сомов сказал, что физически мы почти здоровы. Через пару дней нас должны выписать. Но… – она на мгновение замялась, её взгляд стал жёстким.

– Но? – подтолкнул я.

– Но мы не уйдём, – твёрдо сказала она, и остальные четверо согласно кивнули. – Не уйдём, пока не будем уверены, что это чудовище получит по заслугам. И мы хотим помочь. Чем сможем.

Так-так. Не просто благодарность. Они жаждут мести. Это интересный и потенциально очень полезный ресурс. Но сейчас у меня другие приоритеты. Нужно подумать, как этот факт можно использовать в будущем

– Ваше желание понятно, – сказал я ровным голосом. – Но сейчас ваша главная задача – восстанавливаться. Обо всём остальном позаботятся следствие и суд. Отдыхайте.

Я кивнул им и вышел из палаты.

Убедившись, что физическому состоянию девушек больше ничего не угрожает, я направился к палате Ливенталей. Внезапное наполнение Сосуда было приятным бонусом, но оно не отменяло основной повестки дня.

Спасение Аглаи от душевного якоря Серого Волка стало первоочередной задачей. И дело было не только в моём обещании графу.

Такие метки – это грязь. Как и проклятья.

Уничтожить этот якорь – вопрос профессиональной чести. Вопрос принципа.

К тому же прагматическая сторона вопроса была не менее важна. Если якорь полностью активируется и убьёт Аглаю, граф потеряет единственную дочь. Горе сломает его. А значит, я потеряю влиятельного, благодарного и, что самое главное, предсказуемого покровителя.

Прагматизм и мораль в данном случае полностью совпадают. Спасти девушку, наказать зарвавшегося бандита и укрепить свои позиции в высшем свете. Идеальный план.

Но для этого мне нужна была информация.

Аглая встретила меня в коридоре, едва я подошёл к палате. Она приложила палец к губам.

– Отец только что уснул, – прошептала она, осторожно прикрывая за собой дверь и увлекая меня подальше по коридору. – Ему лучше, но лишний стресс ему сейчас ни к чему.

Она взяла ситуацию под контроль. Больше не испуганная девочка, а хозяйка положения. Хорошо. Полезный союзник – это сфокусированный союзник.

– Понимаю, – кивнул я. – Что удалось выяснить о Сером Волке?

– Я пыталась дозвониться, – она достала свой изящный телефон, словно в подтверждение. – Но он не берёт трубку. Несколько раз звонила. Это странно, обычно он отвечал мгновенно.

Девушка смотрела на меня с растерянностью и затаённой надеждой, словно я мог предложить простое, логичное объяснение.