Текст книги "Проклятый Лекарь. Том 3 (СИ)"

Автор книги: Александр Лиманский

Соавторы: Виктор Молотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Глава 14

Я смотрел на призрака, изучая его, как врач изучает редкий и агрессивный патоген, пока он бился об стены купола.

Моё некро-зрение, усиленное после ночного транса, проникало сквозь его полупрозрачную оболочку, анализируя всю структуру.

Это была не просто остаточная эманация. А сложная энергетическая конструкция, сотканная из боли, ярости и вечного повторения одного и того же момента. Его аура была расколота, изорвана в клочья, и из этих разрывов сочились эмоциональные токсины, отравляя само пространство вокруг ловушки.

Так вот кто шумел по ночам.

Тяжёлый топот гвардейских сапог по паркету. Едва слышный звон несуществующих шпор. Скрип половиц под весом того, кто давно не имеет веса. Всё это был наш капитан.

Но призраки не появляются просто так.

Их существование противоречит фундаментальным законам мира, согласно которым душа после смерти должна отправляться дальше. Чтобы остаться, ей нужен якорь.

Обычно это место насильственной смерти или мощное, незавершённое дело. Но этот случай был иным. Я чувствовал тонкую, почти истлевшую, но всё ещё прочную магическую нить, привязывающую его к самому фундаменту этого дома.

Его не просто убили здесь. Его здесь заперли. Намеренно.

Кто?

Я размышлял, начиная медленно обходить ловушку по кругу, изучая свою добычу под разными углами.

Зачем кому-то понадобилось держать призрака элитного гвардейского офицера в обычной квартире? Как сторожевого пса? Глупо.

Призраки своенравны, трудноуправляемы и привлекают ненужное внимание. Его оставили как наказание? Уже ближе к истине.

Обречь дух врага на вечные муки в запертой клетке – вполне в духе некоторых магических школ. Или, что наиболее вероятно для дилетанта, это был просто неудачный эксперимент? Призвал, а отослать обратно не смог.

Призрак перестал биться о барьер. Встал неподвижно, его глаза следили за моим движением. Он ждал. Оценивал. Это подтверждало мою теорию – он был разумен.

Время пассивного наблюдения закончилось. Пора было начинать допрос.

Я сделал шаг к ловушке. Мой первоначальный диагноз – простой фантом, застрявший в цикле, требовал подтверждения и, возможно, лечения. Самый простой способ успокоить беспокойного мертвеца – это напомнить ему о покое могилы.

Я протянул руку и коснулся барьера.

Через кончики пальцев направил в серебряный купол тонкую, контролируемую струйку своей родной энергии. Не грубую силу, а концентрированный седатив, сотканный из чистого некромантского спокойствия.

Энергия, которая для любой нежити является родной стихией, обещанием тишины и конца страданий.

Эффект оказался немедленным и прямо противоположным ожидаемому.

Призрак отшатнулся, как будто я коснулся его раскалённым железом. Его беззвучный вопль был не криком для ушей, а психической ударной волной чистой агонии и ненависти, которая ударила по моим ментальным щитам.

Он забился в ловушке с яростью бешеного зверя, бросаясь на невидимые стены, не хаотично, а с целенаправленной яростью загнанного в угол хищника.

Кинжал в его руке вспыхнул, засияв пульсирующим багровым светом.

Я отдёрнул руку.

– Тихо, тихо, капитан, – усмехнулся я. – Не на того напал.

Это был не простой фантом, запертый заклинанием. Моя успокаивающая некромантская энергия для него была не успокоением.

Она была той же самой энергией, из которой были сотканы прутья его тюрьмы. Я не предложил ему покой. Я лишь напомнил ему о его вечной клетке.

Наблюдая за его бешенством, я поставил новый диагноз – слишком долго он был заперт. Призрак десятилетиями мариновался в собственной ярости. Ненависть спрессовалась, сконцентрировалась, превратившись из простой эмоции в само топливо для его существования.

Простым касанием тут не поможешь. Это не пациент, которого можно успокоить. Это гнойный абсцесс, который нужно вскрывать. Стандартный подход бесполезен. Требовалось… хирургическое вмешательство.

Призрак снова начал бушевать в серебряных оковах ловушки. Я наблюдал за ним с отстранённым интересом диагноста, который столкнулся с особо буйным и нетипичным случаем психоза.

– Я ем грунт, – произнёс Костомар, стоя за моим плечом. В его интонации была непривычная нотка, которую можно было бы принять за печаль.

Я слегка повернул голову.

– Что, жалко его? – усмехнулся я. – Профессиональная солидарность? Ты стал слишком чувствительным в этом мире, старый друг. Этот воздух и атмосфера размягчили твою костную натуру.

– Я ем грунт! – возмущённо воскликнул он, выпрямляясь во весь свой двухметровый рост. Звук был похож на резкий, обиженный стук костей.

Я едва сдержал улыбку. Его преданность была абсолютной, и любое предположение, что он может испытывать симпатию к какому-то случайному, хаотичному духу, было тяжким оскорблением его профессиональной гордости главы гвардии.

Затем он немного помялся, суставы в его позвоночнике тихо щёлкнули. Он добавил уже более вкрадчивым, почти заговорщицким тоном:

– Я ем грунт?

Его практичный, военный ум уже перешёл от эмоционального спектакля к оценке потенциального ресурса.

– Сделать его помощником? – перевёл я вслух. – С призраками не всё так просто, Костомар. Они не такие, как ты или Нюхль. Ты – конструкт моей воли, связанный со мной узами магии и верности. Нюхль – призванная сущность, часть моей силы, обретшая форму. Мы – единый механизм. А призраки – это эхо. Осколки личности, прикованные к миру своей собственной незавершённой болью. Они не служат. Они преследуют.

– Я ем грунт, – понятливо кивнул Костомар.

– Они не подчиняются, – объяснил я, снова поворачиваясь к бушующему фантому. – Они определяются своей одержимостью. У них свои счеты с миром живых. Всё их существование – это бесконечный цикл последних мгновений их жизни. Хорошо, если вообще удастся выгнать его отсюда, не разрушив при этом полквартиры. Сейчас он скорее проблема, которую нужно решить, чем ресурс, который можно использовать. Но мы попробуем.

Я присел на корточки перед ловушкой, опускаясь на один уровень ниже призрака. Его ярость всё ещё кипела, но атаки на барьер стали менее хаотичными и более сфокусированными.

Он изучал меня. Это был хороший знак.

Если в нём остался хотя бы осколок офицерской дисциплины, он должен отреагировать на обращение по уставу. Нужно попробовать установить вербальный контакт. Если он ответит, мы получим анамнез. Если нет, то диагноз – терминальная стадия агрессии и соответствующее лечение.

– Капитан лейб-гвардии Преображенского полка, – обратился я официально, мой голос был ровным и лишённым эмоций, как у следователя на допросе. – Приказываю вам назвать своё имя и причину вашего незаконного присутствия на этой территории.

Призрак на мгновение замер.

А затем его полупрозрачное лицо исказилось в гримасе чистого презрения. Он беззвучно оскалился и рванулся вперёд, с силой ударяя своим светящимся кинжалом в то самое место, где мои глаза находились по ту сторону барьера. Серебряный купол вспыхнул от удара.

Ладно. Устав не работает. Значит, офицера в нём не осталось. Попробуем зайти с другой стороны. Через его боль.

– Попробуем иначе, – сказал я, не меняя тона. – Кто вас убил? Имя. Звание. Кого вы ищете? Я могу помочь.

На этот раз реакция была ещё более яростной.

Он снова бросился на барьер, но теперь не просто бил кинжалом, а колотил по нему обеими руками, ногами, всем своим призрачным телом, сотрясая серебряный купол до самого основания.

Ясно. Контакт невозможен.

Я медленно поднялся.

Пациент невменяем и представляет опасность. Стандартные протоколы переговоров провалены. Переходим к плану Б: изоляция и разработка терапии.

– Серебряного купола хватит на пару дней, – сказал я, обращаясь скорее к нему, чем к своим фамильярам. – За это время ты либо успокоишься и будешь готов к конструктивному диалогу, либо я найду способ тебя… упокоить. Окончательно. Выбор за тобой, капитан.

Повернувшись к Костомару и материализовавшемуся рядом Нюхлю, я строго предупредил:

– Не подходить к нему. Ни при каких обстоятельствах. Призрак в таком состоянии – это энергетический вампир. Он может попытаться высосать вашу силу даже через барьер, если вы дадите ему эмоциональную зацепку. Просто игнорируйте его. Он в надёжной клетке.

Проблема с призраком была локализована. На ближайшие пару дней он был надёжно заперт, превратившись из невидимой угрозы в объект для наблюдения. Это означало, что я мог позволить себе то, в чём отчаянно нуждался. Отдых.

Я еле добрел до спальни.

Вхождение в транс, болезненная перестройка энергетических каналов, поимка и допрос буйного духа – всё это, наложенное на практически бессонную ночь, выжало моё тело до последней капли. Каждый шаг отдавался свинцовой тяжестью, а в голове стоял гул, как после контузии.

Двенадцать с половиной процентов. Я мысленно проверил Сосуд, уже падая на кровать прямо в одежде. Критически низкая отметка. Ещё одна такая ночь – и проклятье, не получая внешнего притока Живы, начнёт с силой высасывать её из меня самого.

Сон накрыл меня мгновенно. Тяжёлый, вязкий, без сновидений. Это был не отдых, а скорее, аварийное отключение системы для экстренной перезагрузки.

Проснулся я от запаха жареного бекона. Густой, насыщенный, абсолютно неуместный в квартире, где обитает некромант и два его костяных фамильяра. Костомар продолжал своё кулинарное самообразование.

Он уже стоял у стола, когда я вошёл на кухню, и с гордостью, достойной шеф-повара императорского дворца, ставил передо мной тарелку. На ней был полноценный английский завтрак – идеальная глазунья из двух яиц, хрустящие полоски бекона, фасоль в томате и поджаренные тосты.

– Я ем грунт! – гордо объявил он. В переводе: «Завтрак подан, милорд. Прошу оценить».

– Спасибо, – ответил я.

Мысленно проверил Сосуд. Одиннадцать с половиной процентов. За ночь пассивное восстановление не дало ровным счётом ничего. Критически мало. Смерть всё ещё дышала мне в затылок.

– Костомар, принеси документы, которые я тебе вчера дал, – распорядился я, приступая к завтраку.

Скелет молча кивнул, подошёл к старому книжному шкафу, который мы приспособили под сейф, и извлёк оттуда две серые папки. Одну, с компроматом на Морозова, он положил на край стола, а вторую, с досье на меня, протянул мне.

Я углубился в чтение, методично поглощая завтрак. Морозов был педантом. Каждая бумажка, каждый донос, каждая запись с камеры были аккуратно подшиты и снабжены его комментариями. Он анализировал меня так же, как я изучал своих пациентов. С холодной отстранённостью и вниманием к деталям.

Из-за моей спины, из центра кухни начали доноситься звуки. Приглушённые серебряным барьером, но отчётливые беззвучные вопли призрака, который вместе с рассветом возобновил свои попытки пробить клетку.

– Я ем грунт, – произнёс Костомар с ноткой, похожей на сочувствие, кивнув в сторону невидимой ловушки.

– Не жалеть, – отрезал я, не отрываясь от документов. – Это не живой человек. Это отпечаток. Энергетическая запись последних, самых сильных эмоций, зацикленная на вечном повторении. Он не страдает – он просто снова и снова воспроизводит паттерн своей ярости и боли. Жалеть его – всё равно что жалеть граммофонную пластинку за то, что на ней записана грустная песня. Он – симптом, а не пациент.

Моё собственное досье было коротким и предсказуемым: подозрения в некромантстве, доносы, параноидальные выводы. Я отложил его в сторону.

Теперь – основное блюдо. Вторая серая папка. Та, что была озаглавлена «Финансовая отчётность – особая», оказалась не просто золотой жилой. Это был подробный анатомический атлас коррупционной системы клиники «Белый Покров». Морозов в своей педантичности документировал не только врагов, но и союзников по воровству. Вероятно, для контроля.

Это была не просто папка с компроматом. Это была карта слабостей, подробный план всех болевых точек и рычагов давления на руководство клиники.

Заведующий анестезиологией, доктор Семёнов, систематически списывал и продавал излишки морфия клану «Системников».

Полезная точка давления. Наркоторговля карается строго.

Главный бухгалтер Крючков годами подделывал накладные на закупку несуществующего оборудования, вроде «магических резонансных глушителей» для морга. Дилетантски, но эффективно для вывода средств. И легко доказуемо.

Даже милая, как божий одуванчик, Зинаида Петровна из главной регистратуры, как оказалось, имела небольшой, но стабильный побочный бизнес, беря взятки за «ускоренную» запись к ведущим специалистам.

Жалко, но показательно. Гниль проела систему с самого верха до самого низа.

Шантаж – грубый инструмент для бандитов. Но знание точных рычагов давления, позволяющее заставить всю систему прогнуться под твою волю… вот это уже искусство управления. Некоторых из этого списка можно будет аккуратно взять на крючок. Пригодится.

– Костомар, спрячь это в сейф, – я протянул папку скелету. – И смотри, не перепутай с той, что на меня. Первая – это оружие. Вторая – просто мусор, но пусть останется на память.

Уже не хотелось сжигать ее в огне. Только спрятать. Очень хорошо, чтобы больше никто не прознал. А это Костомар умеет.

– Я ем грунт! – он бережно взял документы с тем благоговением, с каким жрец мог бы принять священные тексты.

Он всё понял без лишних слов. А я отправился на работу.

В клинике царила анархия. Не паника, а именно системный хаос, который наступает, когда из сложного механизма внезапно вынимают главную шестерню. Медсёстры бегали по коридорам, как обезглавленные курицы, врачи сбились в нервную толпу в ординаторской, не зная, какие распоряжения выполнять.

Отсутствие Сомова парализовало всё отделение.

– Где заведующий? – спросил я у первой попавшейся медсестры, которая пробегала мимо с пачкой карт.

– Никто не знает, доктор Пирогов! Со вчерашнего дня не появлялся! Телефон не отвечает! – выпалила она и побежала дальше.

Отмечает вчерашнюю победу. Или, что более вероятно, уже сидит в тихом кабинете с юристами и оформляет документы на должность главврача. Надо бы его найти.

Но его прагматизм создавал вакуум власти, который нужно было немедленно заполнить.

– Всем внимание! – громко объявил я, входя в ординаторскую. Мой голос не был криком, но он прорезал гул встревоженных голосов. – В отсутствие заведующего я принимаю командование на себя. Утренняя планёрка отменяется. Все немедленно расходятся по своим постам и продолжают работать в обычном режиме. Обход пациентов через десять минут.

– С какой это стати вы здесь командуете, Пирогов? – раздался скрипучий голос. Глафира Степановна – старшая медсестра и женщина старой закалки – смотрела на меня, уперев руки в бока. – Вы ординатор. Ваше дело – исполнять, а не распоряжаться.

Я не стал вступать с ней в пререкания. Спорить – значит признавать её равной.

Просто посмотрел ей в глаза. И на долю секунды позволил ей увидеть то, что скрывалось за маской врача. Я не использовал магию, не создавал иллюзий. Всего лишь приоткрыл взгляд на бездну. На холод, который не имеет ничего общего с температурой. На абсолютную пустоту, которая смотрела на неё из моих зрачков.

Глафира Степановна побледнела. Её уверенность испарилась, как вода на раскалённой плите. Она отшатнулась, сглотнула и молча опустила глаза.

Я обвёл взглядом остальных врачей, которые замерли, наблюдая за этой безмолвной дуэлью.

– Есть ещё вопросы? – спросил я.

Волков, стоявший в углу, злобно пыхтел, но молчал. После ареста Морозова он потерял своего покровителя и теперь вёл себя тише воды, ниже травы. Остальные просто отвели взгляды.

На выходе из ординаторской Варвара догнала меня и прошептала, едва касаясь моего плеча:

– Нужно повторить наше позавчерашнее… занятие.

Отличный инструмент для снятия стресса. И, как показала практика, потенциально… возобновляемый ресурс. Союз необходимо поддерживать. Посмотрим сколько Живы я смогу из этого добыть.

– Сегодня, пять вечера, там же, – ответил я, не раздумывая и не сбавляя шага.

В палате номер восемь царила идиллия.

Ольга и Николай, которых из-за общего заболевания оставили вместе, сидели за небольшим столиком и завтракали. Больничная овсянка и чай, но выглядели они так, словно это был праздничный ужин. Оба розовощёкие, живые, спорящие о какой-то мелочи.

Любопытно.

Входя в палату, я активировал некро-зрение, просканировав их обоих. Потоки Живы текли ровно, мощно, как полноводные реки после весеннего паводка. Никаких тёмных прожилок, никаких аномальных вихрей. Ни единого следа проклятья. Работа была выполнена чисто.

– Свят! – воскликнула Ольга, заметив меня. Её лицо озарилось искренней, почти детской радостью. – Спасибо тебе ещё раз! За всё!

Я почувствовал, как тёплая, концентрированная волна энергии влилась в мой Сосуд. Пятнадцать процентов. Её благодарность была чистой, без примеси, усиленной облегчением и, возможно, чем-то ещё, что она сама пока не осознавала.

– Да, спасибо, – добавил Николай, откладывая ложку и натянуто улыбаясь. – И… прости за тот инцидент. Мы были… глупы.

От него в Сосуд капнуло всего три процента. Жалкая, водянистая струйка. Это была не благодарность. Это была вежливость. Маска доброжелательности, за которой скрывалась пустота. Или что-то похуже.

Проклятье не обманешь!

С Николаем нужно держать ухо востро. Он не простил. Ни унижение, ни то, что я оказался сильнее.

Неискренность в благодарности – это не просто вежливость. Это симптом затаённой обиды и возможной будущей агрессии. Потенциальная угроза. Нужно будет понаблюдать за ним. К тому же я и сам еще с ним не закончил. Но подождем полного выздоровления.

В палате поручика Свиридова всё было предсказуемо. Пациент был бодр, сидел в кровати и читал книгу о тактике танковых атак. Моё мягкое внушение о «посттравматическом синдроме» работало безупречно, заменяя его фанатичную преданность на обычную, понятную всем благодарность.

Я проверил его рефлексы.

Идеальный солдат. Исполнительный, лояльный, а теперь ещё и незаметный. Когда придёт время, его можно будет снова активировать.

– Завтра выписываем, – объявил я, закрывая его карту. – Рекомендации получите у дежурной медсестры. После выписки найдите меня.

– Спасибо, доктор! За всё! – он вскочил, пытаясь отдать честь, но вовремя спохватился и просто крепко пожал мне руку.

Палата графа Ливенталя была погружена в тишину. Он лежал в кровати, бледный, но дышал ровно. Операция прошла успешно, но организм всё ещё боролся с последствиями тяжёлого вмешательства.

Аглая сидела у его изголовья, держала его руку и тихо читала вслух книгу.

– А, доктор… – голос графа был слаб, но узнаваем. Он с трудом приоткрыл глаза, увидев меня. – Вы пришли…

– Пришёл проверить, как вы, ваше сиятельство, – сказал я, подходя к кровати.

Я провёл быстрый осмотр. Рефлексы были в норме, постоперационный отёк мозга спадал медленнее, чем хотелось бы, но в пределах нормы. Заживление шло хорошо.

– Всё в порядке. Восстановление займёт время, но угрозы для жизни больше нет.

– Я… я вам обязан… – прошептал он. – Аглая, дочка… мою чековую…

– Не сейчас, ваше сиятельство, – остановил я его. – Сначала полное выздоровление. Все дела потом.

Несмотря на его слабость, я почувствовал мощный, хотя и неровный поток Живы. Благодарность человека, который осознавал, что его вытащили с того света, была сильна. Двадцать процентов.

Итого в Сосуде уже сорок девять с половиной процентов. Отлично. Я был далек от критической отметки.

– Вы… вы друг… семьи, – пробормотал граф, его глаза снова закрылись.

Я уже собирался уходить, когда Аглая подняла на меня глаза. Они были красными от слёз и бессонной ночи.

– Спасибо вам, доктор, – тихо сказала она. – За отца.

И… ничего.

Абсолютная тишина в энергетическом плане. Ни капли, ни даже слабого всплеска Живы.

Я напрягся, сохраняя на лице вежливую улыбку.

Что-то не так. Её благодарность должна была быть одной из самых сильных. Она любит отца. Она видела его на грани. Она должна была…

Её аура была странной. Приглушённой. Как будто между мной и её эмоциями стоял какой-то фильтр. Или… как будто её благодарность была направлена не на меня. А на кого-то другого.

Я посмотрел на неё внимательнее. Она улыбалась, но её глаза были где-то далеко. Она думала не об отце.

Это была не просто аномалия. Это был симптом. Отсутствие Живы от благодарности Аглаи было таким же тревожным признаком, как отсутствие пульса у пациента. Что-то блокировало естественный поток. И это «что-то» нужно было немедленно вскрыть.

– Аглая, мне нужно поговорить с вами, – сказал я, мой тон не оставлял места для возражений. – Наедине.

– Но я… – она бросила испуганный взгляд на отца, ища у него защиты.

– Иди… дитя, – голос графа был тихим, хриплым, но в нём слышались прежние властные нотки. – Доктор… друг семьи… Слушай… его…

Аглая колебалась ещё секунду, но затем покорно кивнула и встала.

Мы вышли в холодный, стерильный коридор. Тишина после оживлённой палаты давила на уши.

– Что случилось? – спросил я прямо, без предисловий. Я был не другом, а врачом, собирающим анамнез.

– Ничего, – она отводила взгляд, теребя край своей рубашки. Классический признак утаивания.

– Снова Серый Волк? Проблемы с бандитом?

Я намеренно ударил по самому больному месту. Это был не вопрос, а диагностический зонд, призванный вызвать реакцию.

– Нет! – её отрицание было слишком резким, слишком быстрым. – С ним всё в порядке. Просто… просто я устала. Волнения за отца, всё это…

Она лгала. Неумело.

– Аглая, – я сделал шаг ближе, мой голос стал тише, но твёрже. – Я врач. Моя работа – видеть симптомы, которые пациенты пытаются скрыть. Я вижу, что с вами что-то не так. Говорите.

Она молчала, глядя в пол. Я видел, как в ней борются страх и отчаяние. Наконец, она сдалась. Глубоко вздохнув, она ничего не сказала.

Вместо ответа она просто потянула в сторону ворот своей свободной, навыпуск, рубашки, открывая левое плечо.

Я ожидал увидеть синяк, шрам, может быть, магический ожог. Но то, что я увидел, заставило даже меня на мгновение замереть.

В её плече, там, где должна была быть гладкая кожа, зияла дыра размером с пятирублевую монету.

Это была не кровавая рана, не язва. Это была именно дыра – идеально круглая, синяя, светящаяся изнутри холодным светом пустота, сквозь которую я отчётливо видел узор на стене коридора за её спиной.