Текст книги "Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)"

Автор книги: Александр Слонимский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Сергей был между тем как будто спокоен. Он равнодушно, как ни в чем не бывало беседовал с Гебелем и только иногда хмурился и сдвигал брови, точно под напором каких-то неожиданных мыслей.

На улице послышались веселые крики мальчуганов. Они как будто встречали кого-то. Спустя минуту дверь скрипнула. Гебель обернулся. На пороге стояли Кузьмин и Сухинов.

Оба, не трогаясь с места, смотрели прямо на Сергея, Сергей смотрел на них.

Гебель поставил кружку с чаем на стол. Кузьмин и Сухинов шагнули в комнату. Гебеля они, казалось, не замечали. Поведение офицеров показалось Гебелю странным. Он рассердился.

– Что это значит, поручик? – задал он резкий вопрос Кузьмину. – Где вы пропадали?

– Ах, вы здесь, господин подполковник, – проговорил с напускной развязностью Кузьмин, не глядя на Гебеля. – Здравствуйте, господин подполковник.

– Я вас спрашиваю: почему вы не вернулись со своей ротой? – крикнул Гебель.

Не дождавшись ответа, он накинулся на Сухинова:

– А вы здесь зачем? Ваше место не здесь, а в Александрийском полку.

– Найдется дело и здесь, – грубо ответил Сухинов.

Оба вышли в сени, а затем на крыльцо.

Гебель снова принялся за чай. Дерзость офицеров не нарушила приятного течения его мыслей. Он выкурит этот буйный дух своеволия, он подтянет их! Корень зла вот тут, перед ним, на диване, в его власти. У него в портфеле бумага за № 1606, и, пока она с ним, он может быть совершенно спокоен.

Записка Сергея была получена в Василькове накануне, поздно вечером. Офицеры немедленно собрались в путь и скакали всю ночь без передышки. Они опасались, что Гебель настигнет Муравьева в Трилесах раньше их прибытия и увезет его в Васильков. Чтобы не разминуться с Гебелем, они на всякий случай разделились. Соловьев с Щепиллой поехали большой дорогой, Кузьмин с Сухи новым – проселком. Проселочная дорога была короче. Кузьмин и Сухинов опередили товарищей. Подъехав, они увидели, что хата окружена часовыми. Худшие предположения подтвердились: Муравьев был уже под арестом.

Кузьмин и Сухинов с нетерпением поджидали Соловьева и Щепиллу. Они стояли на крыльце, смотря на дорогу.

Около Кузьмина вертелись мальчуганы. Они уже успели повидать утром Гебеля и теперь надоедали Анастасию Дмитриевичу расспросами: кто такой этот «рудый»[50]50
  Рудый – рыжий.


[Закрыть] начальник и зачем кругом расставлены солдаты с ружьями.

– Вин за всих наиважнейши? – допытывался маленький Тараска.

– Не до вас, ребята! – отмахнулся Кузьмин.

Наконец показались сани с Соловьевым и Щепиллой. Оба выпрыгнули на ходу. На лице Соловьева был тревожный вопрос. Щепилла свирепо таращил глаза.

– Муравьев арестован, здесь Гебель, – взволнованно сообщил Кузьмин.

Щепилла сжал кулаки.

– Убить его! – прошептал он, ударив кулаком по воздуху.

И, сделав несколько шагов к хате, выразительно повторил:

– Убить непременно!

Все четверо гурьбой вошли в комнату. Гебель в это время стоял у окна и говорил что-то поручику Лангу. Поручик Ланг был ростом выше Гебеля и слушал его, наклонив свою белобрысую голову. Гебель отдавал распоряжения насчет отъезда.

Щепилла, кинувшись к Сергею, крепко стискивал его руку в своей. Соловьев, холодно поклонившись Гебелю, обменялся с Муравьевым значительным взглядом.

Неожиданное появление еще двух офицеров на миг смутило Гебеля. Но он овладел собой и строго спросил:

– Как вы осмелились отлучиться от своих рот без моего разрешения?

Наступило молчание. Офицеры переглянулись между собой. Сергей стоял потупившись. Брови его были сдвинуты, губы вздрагивали. Щепилла исподлобья смотрел на Гебеля, и что-то тревожное было во всей его неуклюжей, громоздкой фигуре.

Странное ощущение, похожее на испуг, прошло по сердцу Гебеля. Но он вспомнил о бумаге и повторил свой вопрос только гораздо тише:

– Как вы осмелились приехать без моего разрешения?

Щепилла сделал движение к Гебелю, но вдруг круто повернулся и вышел из комнаты. Остальные последовали за ним

Гебель с облегчением посмотрел на окно, за которым торчал штык часового.

– Прошу озаботиться приготовлением лошадей, – сказал он поручику Лангу. И с оттенком горделивого торжества произнес, обращаясь к братьям Муравьевым: – Готовьтесь, мы скоро поедем.

Кузьмин, Сухинов, Соловьев и Щепилла прошли в караульню, которая находилась на кухне, по другую сторону от сеней.

Караул только что сменился, и солдаты еще не успели составить ружья. Им было уже известно то, что произошло ночью. На всех лицах было какое-то беспокойство. Шутов, опустив глаза в землю, задумчиво гладил свои седые усы. Все притихли, когда вошли офицеры.

– Вы знаете, братцы? – прямо начал Кузьмин.

Солдаты молчали, переминаясь с ноги на ногу.

– Сергея Ивановича хотят взять от нас, посадить в крепость, – сказал Кузьмин. – Гебель будет терзать вас и мучить, и больше некому будет за вас заступиться!

– Да что говорить, – сумрачно отозвался один из солдат, скуластый малый, глядя куда-то в сторону, – Сергей Иванович барин хороший.

– Поддержать можно, – раздалось несколько голосов. – Не выдадим!

– Ну, братцы, так я вам все расскажу! – заговорил с увлечением Кузьмин. – За нас и семнадцатый егерский, и пятая бригада, и гусары. Это не что-нибудь, а целое войско. Мы заберем Киев, потом Могилев и Москву. А как власть будет наша – заведем порядки по-новому: солдат облегчим, а помещиков прочь. Ах, братцы, как славно!

В это время дверь отворилась, и на пороге показался поручик Ланг. Увидев офицеров и странные лица солдат, он отступил назад на один шаг.

– Ага! Ты подслушивал? – взревел вдруг Щепилла, в хватив ружье у солдата, и со штыком наперевес бросился к поручику Лангу.

Длинная фигура поручика Ланга мгновенно сложил полам, будто сломалась. Скрючившись и держась за живот он метнулся в сени и прижался к стене. Каска с гребнем покатилась с грохотом по полу. Щепилла наткнулся на нее и со злобой отшвырнул в угол.

Соловьев вцепился в Щепиллу и почти что повис на его руке.

– Оставь! – крикнул Соловьев решительно и властно. – Тотчас оставь! Мы его арестуем.

Лицо поручика Ланга было серо. Он воспользовался замешательством, выскочил на крыльцо и бегом пустился по улице, широко, по-журавлиному забирая ногами. Каска с гребнем осталась лежать в углу.

Между тем Гебель был в нетерпении. Он с наслаждением мечтал о минуте, когда он посадит арестованных в сани и повезет их в Васильков. Услышав в сенях какой-то шум, он предположил, что лошади поданы, и вышел из комнаты. Дверь за собой он запер снаружи на засов. В руках у Гебеля был портфель с заветной бумагой. Движения его были быстры и смелы. Он шел с гордо закинутой назад головой, чувствуя себя победителем и героем. Офицеров он не боялся нисколько. «Я их подтяну!» – думал он с удовольствием.

В сенях никого не было. Гебель посмотрел в караульню. Там происходило что-то странное. Офицеры, сбившись в кучку, о чем-то толковали вполголоса. Их окружали растерянные, взволнованные солдаты.

Гебель вскипел. Он шагнул в караульню и, побагровев от гнева, гаркнул во весь голос:

– Что вы здесь делаете? Я вас под арест!

И тотчас осекся. Все глаза вдруг обратились на него. Щепилла, с расширенными зрачками и перекошенным ртом, медленно приближался к нему. Гебель вдруг разглядел направленное на него острие штыка. Он слабо охнул и приподнял портфель, как бы в защиту. Но Кузьмин тотчас вышиб кулаком портфель из его рук. Портфель при падении раскрылся. Бумага № 1606 вывалилась на пол.

Сухинов накинулся на Гебеля и стал сдирать с его плеч эполеты.

– Ты подлец! – приговаривал он. – Ты хотел погубить Мура-а!

Гебель взвизгнул и бросился к двери. Но ему преградил путь Соловьев. Быстрым и точным движением он схватил его за рыжие начесы волос на висках и швырнул на пол. Гебель хотел было встать, но Кузьмин снова повалил его, уселся на него верхом и принялся тузить кулаками.

Гебель боролся отчаянно. Он кусался, царапался и дико визжал. Наконец Щепилла ударил его штыком в плечо, и он замолчал.

– Довольно! – сказал Соловьев, брезгливо глядя на распростертое тело. – Он больше нам не опасен.

– Поймать Ланга! Освободить Муравьевых! Собрать роту! В поход! – заговорили офицеры все разом.

Сухинов и Щепилла мигом побежали разыскивать Ланга. Соловьев поспешил к Муравьевым. Кузьмин отправился с Шутовым собирать роту.

Солдаты один за другим покинули караульню. Караульня опустела. Оставался один только неподвижно лежащий Гебель. Около него на полу валялась растоптанная бумага за № 1606.

Гебель был здоровый мужчина, жилистый, крепкий. Рана штыком не умертвила его, а только на время лишила сознания. Он скоро очнулся. Убедившись, что он один, Гебель собрался с силами, поднялся и, шатаясь, побрел на крыльцо.

Как только Сергей услышал шум и возню, он тотчас понял, в чем дело. Началось то страшное, чего он хотел и боялся. Он

бросился к двери. Но задвинутый снаружи засов не пускал. Тогда он выбил окно.

Снежная улица сверкала на солнце. Сергей занес уже ногу, чтобы спрыгнуть, но в руку его впились тонкие пальцы Матвея.

– Сережа, брат! – простонал Матвей, задыхаясь. – Неужели ты можешь! Ведь это ужасно!

Он цеплялся за Сергея, умоляющий, бледный. Сергей с ненавистью оттолкнул его от себя. Матвей едва узнавал брата: такое было у него беспощадное, жестокое, злое лицо.

– Что тебе нужно? – надорванным голосом крикнул Сергей. – Чего же ты хочешь? Я должен быть там, где они, вместе с ними!

Он выскочил на улицу в снег. На часах под окном стоял худой и желчный солдат Павел Шурма. Все часовые куда-то исчезли. Он один оставался на месте.

– Нам-то что, – ворчал он, хмурясь, – их барское дело!

Увидев, что арестованный подполковник выскочил из окна, он кинулся ему наперерез.

– Не приказано! – крикнул он, поднимая ружье.

Сергей ухватился за ствол и выдернул у часового ружье

– И тебе не стыдно? – проговорил он с горьким укором

Павел Шурма и не пробовал сопротивляться.

– Нам-то что, – проворчал он сурово, – нам как прикажут.

В это время на крыльце показалась шатающаяся фигура Гебеля. Сергей рванулся к нему, держа за ствол отнятое у часового ружье. Гебель замер, прислонившись к стене. Оба секунду смотрели друг на друга. И тотчас Сергей замахнулся прикладом.

Гебель не защищался – он только закрывал голову руками. Сергей бил с остервенением, попадая то по плечам, то по коротким растопыренным пальцам. Мешал штык. Руки Гебеля – веснушчатые, с рыжим пухом – мотались туда и сюда, следуя движениям ружья.

Это видел из окна Соловьев, побежавший освобождать Муравьевых и открывший дверь как раз в ту минуту, когда Сергей выпрыгнул в окно. Соловьев вместе с Матвеем бросились на крыльцо, где Сергей избивал Гебеля. Соловьев выхватил у Сергея ружье и, перевернув его, толкнул Гебеля штыком в бок. Гебель упал ничком на ступеньки.

Тогда Сергей быстрыми шагами пошел обратно в комнату. Соловьев, отшвырнув ружье в сторону, поспешил за ним. Сергей опустился на диван.

– Ознобил руку стволом, – с кривой усмешкой сказал он Соловьеву, с трудом разгибая окоченевшие пальцы.

Матвей между тем оставался один на крыльце. Он был в каком-то оцепенении и не мог отвести глаза от Гебеля.

Гебель был все еще жив. Штык был направлен неловко и только скользнул по мундиру, оцарапав кожу. Гебель пошевелился и встал.

Но его увидел шедший с солдатами по улице Кузьмин. В два прыжка он подскочил к Гебелю и в исступлении стал колоть его шпагой. Гебель опрокинулся, распластав руки.

– Живуч! – с каким-то отвращением выговорил Кузьмин и окунул конец окровавленной шпаги в снег.

Он постоял над Гебелем, потом повернулся и, бледный, с трясущейся челюстью, прошел мимо Матвея в хату. Проходя, он задел Матвея плечом.

Гебель лежал неподвижно. Лицо его было разбито при падении на ступеньки крыльца. Мундир был замаран кровью. Пятна крови были кругом на снегу.

Время близилось к полудню. Небо было глубокое, синее, яркое. В отдалении, у оврага, теснилась кучка перешептывавшихся между собой мальчишек.

…Пятая рота выступала в поход на Васильков. Впереди играли марш музыканты. Вел роту Кузьмин.

Муравьев с братом поехали вперед, в Ковалевку, где квартировала вторая гренадерская рота. Щепилла и Соловьев отправились прямо к своим рогам, стоявшим около Василькова.

Рядом с Кузьминым шел Сухинов, мрачный и злой. Он был раздосадован, что удалось ускользнуть поручику Лангу.

– Черт длинноногий! ворчал он басом.

Солдаты шли неровными рядами, шагая не в ногу. Лица у всех были серьезны и хмуры. Только фельдфебель Шутов с довольным видом гладил свои седые усы. Отделяясь от колонны, он выравнивал ряды и подбодрял солдат.

– В ногу, братцы! – покрикивал он весело. – А ну, запевай, братцы!

Голос запевалы раздался в первых рядах, присоединилось еще несколько голосов – сиплых, несмелых. Потом подхватили другие. Песня крепла. Шаги выравнивались в лад с песней.

Во главе колонны, перед замолкшими музыкантами, взяв на плечи палки, маршировали мальчуганы.

Маленький Тараска с любопытством оглядывался на Анастасия Дмитриевича. Подобравшись к окошку караульни, он видел, как их «Настас Митрич» отделывал «рудого» начальника, усевшись на него верхом.

– Як вин його у харю, у харю! – повествовал он шепотом своим товарищам.

А Данило с важностью заметил:

– А чули, шо мени Настас Митрич казав? Шо це повстання за вильнисть![51]51
  А знаете, что мне Настас Митрич сказал? Что это восстание, за вольность!


[Закрыть]

Крепкая натура Гебеля взяла свое. Ни бешеные удары Сергея, ни штык Соловьева, ни шпага Кузьмина не могли его прикончить. Он все-таки ожил.

Но, придя в сознание, он догадался притвориться мертвым. По распоряжению Шутова, солдаты отнесли его как мертвого за деревню. Тут они бросили его у дороги, на краю обрыва.

Гебель выждал, пока они удалились, и понемногу сполз вниз по рыхлому скату. Прикосновение снега освежило его и придало ему силы.

Вскоре над оврагом послышались громкие голоса мальчиков. Они вернулись, проводив роту. Гебель поднялся на ноги, пошатнулся раз-другой и направился к мальчикам.

Мальчики считали «рудого» начальника убитым. Увидев, что он шагает к ним, они испугались и бросились врассыпную.

– Це ведьмак! – испуганно взвизгнул Тараска.

Гебель стал звать мальчиков. Потом вытащил из кармана серебряный рубль и, помахав им в воздухе, крикнул, что даст его, если кто сбегает в соседнюю экономию и достанет там лошадей. Мальчики поколебались.

– Це гроши ворожены! – предостерегающе шепнул Тараска.

Но несколько мальчиков постарше соблазнились и побежали в экономию, находившуюся в нескольких верстах от деревни.

Спустя некоторое время на дороге показалась коляска. В коляске сидел перепуганный управитель. Гебеля уложили в коляску и доставили в экономию. Тут ему снова сделалось дурно. Управительница охала, вздыхала и терла ему виски снегом.

Потом, когда он очнулся, она перевязала ему раны. Сколько его ни уговаривали управитель с женой передохнуть в экономии, он настоял на том, чтобы его везли немедленно домой в Васильков.

Управитель сам сопровождал Гебеля до деревни Снетинки, где стояла первая гренадерская рота под командой преданного Гебелю капитана Козлова. Тут Гебель переночевал. Самого капитана не было дома.

За раненым ухаживала старушка, мать капитана, очень польщенная тем, что может услужить начальнику своего сына.

Утром следующего дня Гебель в коляске капитана Козлова был отправлен к своей супруге Христине Федоровне. Она всплеснула руками, когда его ввели под руки в дом, одетого в тулуп управителя и с головой, наглухо обмотанной женскими шалями, так что не было видно лица.

– Бармгерцигер готт![52]52
  Милостивый господь!


[Закрыть] – воскликнула она, распаковывая своего мужа. – Густав, что они с тобой сделали!

XVIII. МАЙОР ТРУХИН

В среду, 30 декабря, город Васильков с утра был в волнении. Известие о том, что вечером был привезен командир полка, весь израненный и избитый, мгновенно облетело город и разнеслось по уезду.

С ужасом передавали друг другу, что бунтуют везде мужики, что они уже разгромили экономию графини Громницкой и ограбили сокровища графини Браницкой.

Усатый помещик Милевич, в польском казакине и высоких сапогах, прискакал из своей деревни Мотовиловки и требовал воинскую команду для усмирения крепостных девок. Он клятвенно уверял, что когда одна из девок разбила сегодня утром чашку, то жена его не посмела даже ее ударить.

– Свенты Езус, то бунт! – восклицал он с азартом. – Жена замкнулась в комнате и плачет. Она боится пускать к себе девок.

В доме Гебеля с утра толкались посетители. Одни выходили, другие приходили. Христина Федоровна, жена Гебеля, принимала всех в гостиной и чувствительно наклоняла голову набок с видом полной покорности судьбе.

– Ах, этот Муравьев такой злодей! – говорила она. – А Густав такой доверчивый…

– Это ужасно, – вздыхала городничиха. – Они зарезали несчастную графиню Громницкую!

– Осмелюсь заметить, что графиня в Петербурге, – заявил помещик Милевич, осанисто расправляя усы и, видимо, гордясь своим знакомством с графиней.

– Ну, управителя, управительшу, всех! – капризно перебила городничиха. – Не все ли равно? И представьте, я всегда была уверена, что Муравьев переодетый разбойник! У него в глазах всегда было что-то разбойничье.

– Да, да! – подтвердила Христина Федоровна.

– И потом, этот ужасный Шипилля, – продолжала городничиха (она не могла выговорить как следует: «Щепилла»). – Это уж чистый разбойник! Знаете, он раз на балу чуть не оторвал мне подол!

– Ах, не говорите, это просто страшилище! – простонала Христина Федоровна, закатывая глаза. – Густав всегда его так боялся!

…Начальство над полком принял, по поручению Гебеля, майор Трухин, красноносый толстяк с бабьим лицом, старший офицер в полку после Муравьева.

Майор Трухин давно ненавидел Муравьева. Он ненавидел его чистоплотность, его руки с тонкими пальцами и все его изящные манеры. Свою ненависть он прятал прежде под умильными улыбками, а теперь ощущал радость, что может наконец отомстить.

Майор был с утра в хлопотах. Он послал во все роты грозное приказание собраться немедленно в город. Удвоил городские караулы и с музыкой водил солдат взад и вперед. А в промежутки забегал домой, чтобы пропустить стаканчик рома.

В девять часов утра к нему в полковой штаб явился взволнованный поручик Кременчугского пехотного полка Пшевалинский, случайно находившийся в Василькове, и сообщил, что только что приехали барон Соловьев и Щепилла.

Майор остолбенел.

– Щепилла? – пролепетал он. – Щепилла?..

– Он самый, я его видел! – горячился поручик Пшевалинский. – Они остановились у квартирмейстера поручика Войниловича.

Майор встрепенулся. Он бросился к столу, на котором стояла принесенная из дому бутылка рома, дрожащими руками налил полстакана и выпил.

– Я их возьму живыми или мертвыми! – произнес он с важностью.

Майор немедленно стал действовать. Прежде всего он дал знать городничему и исправнику. Потом призвал дежурного по караулам подпоручика Быстрицкого, черноглазого офицерика с маленькими усиками, и приказал ему собрать взвод солдат, чтобы арестовать злодеев.

Подпоручик Быстрицкий серьезно выслушал приказание, а глаза его смеялись.

– Я рад, что вы сохраняете присутствие духа, подпоручик, – сказал майор.

И вот по направлению к квартире поручика Войниловича двинулось целое войско. Били барабаны. Впереди маршировал майор Трухин. За ним шагал со взводом солдат подпоручик Быстрицкий. В хвосте колонны шагал городничий, командуя ротой внутренней стражи и десятью инвалидами.

– Забыли артиллерию! – посмеивались солдаты.

Майор вошел в дом, держа наготове заряженный пистолет.

За ним последовал подпоручик Быстрицкий с обнаженной шпагой.

Щепилла и Соловьев сидели в расстегнутых сюртуках на диване. Они курили трубки в ожидании своих лошадей и мирно беседовали с поручиком Войниловичем.

При входе майора Щепилла рванулся было с дивана. Но, взглянув на подпоручика Быстрицкого, он мигом успокоился, и широкое лицо его осветилось добродушной улыбкой.

– Вы арестованы, господа! – возвестил майор, выставив вперед пистолет. – Сопротивление бесполезно. Я пришел с воинской силой.

– Ладно, – сказал Щепилла. – Подчиняемся вашей воинской силе. Ведите нас на гауптвахту.

– Майор, вы неустрашимы! – добавил Соловьев.

«Эти бунтовщики совсем не так страшны», – решил про себя майор.

Майор примял строгие меры предосторожности. Соловьева он отвел на гауптвахту, а Щепиллу поместил отдельно в частном доме. Вокруг гауптвахты и частного дома были расставлены солдаты внутренней стражи под командой городничего и исправника.

Было отдано приказание к арестованным никого не подпускать и стрелять в них без сожаления, если они попытаются заговаривать с караульными.

Четвертая мушкетерская рота под командой штабс-капитана Маевского была послана на Богуславскую заставу. Шестая мушкетерская была распределена по караулам.

После этого майор велел подпоручику Быстрицкому отправиться в деревню Германовку и привести оттуда вторую мушкетерскую роту, начальником которой был Соловьев.

– Вы примете роту Соловьева, – сказал майор. – Соловьев, как изменник, отстраняется от командования. Я сделаю представление о вашем производстве в поручики и о назначении вас на должность ротного командира.

Подпоручик Быстрицкий глядел на майора Трухина очень серьезно, но его маленькие усики подергивались от сдерживаемой улыбки.

Известия одно страшнее другого обрушивались на майора Трухина.

На крестьянской телеге прискакал из Ковалевки молоденький прапорщик князь Мещерский с ошеломляющим сообщением, что взбунтовалась стоявшая там вторая гренадерская рота и в полном составе присоединилась к шайке Муравьева.

Трепещущим голосом, с заплаканными глазами докладывал он, как было дело. Ротный командир поручик Петин, переодевшись в крестьянское платье, хотел убежать, но солдаты поймали его и силой принудили следовать за ними. И только ему одному удалось спрятаться в каком-то сарае.

– Там было очень холодно, – говорил молоденький прапорщик, моргая заплаканными глазами. – Но я готов на все, чтобы не изменить своему государю.

Вслед за тем приехал верхом приказчик помещика Добровольского с известием, что Муравьев, переночевав в Ковалевке, выступил сегодня до рассвета по Васильковской дороге.

– Холопы бунтуют, – говорил перепуганный приказчик. – Я едва удрал. Они бы убили меня.

Майор Трухин то впадал в столбняк, то начинал суетиться

Все прошлые войны он прослужил в обозе. Теперь предстояло сражение, в котором он должен был показать себя полководцем.

Майор велел бить тревогу. Он сам расхаживал с барабанщиками по городу, распространяя повсюду смятение и ужас Ему все казалось, что барабанят не так, как следует. Он отнял у одного барабанщика барабан и сам принялся барабанить. Солдаты смеялись. Евреи закрыли свои лавки.

Час битвы между тем приближался. Командир четвертой мушкетерской роты штабс-капитан Маевский, занимавший со своей ротой Богуславскую заставу, прислал ефрейтора с донесением, что авангард Муравьева показался в нескольких верстах от города.

– Так что Сергей Иванович сами скоро прибудут в город! – лихо рапортовал ефрейтор с расползшейся во всю ширь лица улыбкой.

– Какой он тебе Сергей Иванович! – заорал майор Трухин и ударил ефрейтора кулаком по голове. – Он злодей и бунтовщик! Вот кто!

Ефрейтор отскочил, нагнулся за слетевшей фуражкой и снова выпрямился. В ухе гудело от майоровского кулака, но с лица все-таки не сходила улыбка.

А майор, бросив барабан, поспешил в штаб и приказал денщику подать себе обед. Денщик принес майору огромную миску щей и горшок гречневой каши. Перед ним стояла бутылка с остатками рома. Он вылил ее содержимое прямо в рот. После этого майор почувствовал прилив энергии. Он решил немедленно ехать на заставу и самому вести свои войска в бой. В одном расстегнутом мундире, без шинели он выскочил на улицу.

В городе было тихо. Барабаны умолкли. Караульные были на своих местах. Все было как следует.

Только за снежным горбом улицы, спускавшейся вниз, происходило какое-то движение. По улице в гору поднимались солдаты.

«Ага, еще рота идет на помощь! – подумал майор. – Какая же? Первая гренадерская, что ли, под командой капитана Козлова? Однако что же это значит?»

Майор был удивлен. Перед колонной размашистой походкой шагает высокий смуглый офицер. Да, точно: это Сухинов. Рядом с ним другой офицер, с большим ртом, оттопыренными губами и ясными голубыми глазами. Майор знает и его: это Бестужев, друг и приятель бунтовщика Муравьева.

Майор смотрел и не верил глазам. Нет никакого сомнения: это авангард злодейской шайки. Но как они очутились здесь, как вошли в город, когда не было слышно ни единого выстрела?

Все было так просто, как будто одна рота шла сменять другую для несения караульной службы в городе. Солдаты идут вольным шагом, но соблюдая полный порядок. Лица спокойные, серьезные – совсем не такие, какие должны быть у бунтовщиков.

Выпитый ром ударил майору в голову. Преисполнившись мужества, он ринулся навстречу колонне.

– Стой! – закричал он еще издалека. – Стой, подлецы!

Колонна продолжала идти.

– Ишь нос накрасил, гляди-кось! – раздался веселый голос среди солдат.

– Сволочи, канальи, негодяи, мерзавцы! – сыпал майор.

Колонна была уже совсем близко. Прямо на него надвигались смеющиеся лица Сухинова и Бестужева.

– Так-то вы исполняете верноподданническую присягу, данную его императорскому величеству государю императору Николаю Павловичу! – рявкнул майор, приняв грозную позу.

Он загородил солдатам дорогу. Передние ряды колонны остановились.

– Какое такое величество! – крикнул один из передних рядов. – Николай Павлович твой под сапогом у нас – во как! – Он сплюнул и растер сапогом.

Майор рассвирепел и ринулся на солдата с кулаками.

– Забью плетьми каналью! – хрипел он. – Морду расквашу!

Но чья-то крепкая рука схватила майора за шиворот. Майор сразу обмяк.

– Не тратьте заряды, майор, по-пустому! – прозвучал над самым его ухом насмешливый голос Сухинова.

И ударом в спину Сухинов швырнул майора в середину солдатской толпы.

В один миг солдаты сорвали с майора эполеты и разодрали пополам мундир, ухватившись с обеих сторон за фалды. Майора щипали за уши, били по шее и щелкали в нос. Полы разодранного мундира трепались по воздуху, как отшибленные крылья. Солдаты перебрасывались толстым майором, как мячиком, и припевали при этом слова из солдатской песни:

 
Не майорска, сударь, честь
С кулаком да в рыло лезть!
 

– Братцы, братцы… – лепетал присмиревший майор.

Восставшие роты двигались к городской площади, волоча майора за собой. Майор трясся не столько от холода, сколько от страха.

Между тем на площадь, бросая караульные посты, стекалась шестая мушкетерская рота. Встреченный общим восторгом, явился Щепилла, предводительствуя приставленным к нему караулом. Вслед за ним пришел со своими караульными арестованный Соловьев.

Миролюбивый вид мятежного войска успокоил жителей. Город ожил. Евреи открыли свои лавки. Прилегающие к площади улицы наполнились народом – мастеровыми, дворовыми людьми, майданщиками с ближайших заводов.

Наконец показался отряд Муравьева. Сергей шел впереди – с поднятой головой, твердым шагом. За ним, на некотором расстоянии, шла пятая мушкетерская рота под командой Кузьмина. С четвертой мушкетерской ротой шел растерянный и бледный штабс-капитан Маевский. Его роте была доверена защита города, но она присоединилась к восставшим, а он не посмел сопротивляться. В хвосте отряда, потупившись, шел смущенный поручик Петин. Его вторая рота была в авангарде, под командой Сухинова. Матвей в своей синей шинели ехал в обозе. Жители с любопытством смотрели на Сергея.

– Вот он самый, ихний начальник, – говорили в толпе.

Муравьев распорядился отправить майора на ту самую гауптвахту, где сидел Соловьев.

К майору приблизился Щепилла.

– Ну что ж, майор, сопротивление бесполезно, – сказал со смехом Щепилла. – Видите: воинская сила. Вы арестованы волей восставшего народа.

Майор вдруг упал на колени перед Щепиллой.

– Батюшка Михаил Алексеевич, помилуйте! – закричал он отчаянным голосом. – Сжальтесь, отец родной!

Соловьев бросился поднимать майора.

– С ума вы сошли, майор! – говорил он в негодовании. – Стыдитесь! Ничего с вами не будет.

– Голубчик, отец родной, не губите! – вопил майор, ползая на коленях. – Ей-богу, я ни в чем не повинен. Разве что иной раз по уху съездишь – так ведь на то служба!

Солдаты подхватили майора под руки и потащили на гауптвахту. Майор бился, как пойманная птица, и беспомощно бормотал:

– Братцы, отпустите! Вот вам Христос, ни в чем не повинен. Разве что иной раз по уху – так верьте, что от чистого сердца!

Солдаты смеялись и приговаривали, подталкивая майора.

– Ну что там, ступай, коли велят!

Очутившись на гауптвахте, майор снова упал на колени.

– Голубчики! – простонал он. – Сделайте милость!

– Чего еще? – рассердился Щепилла. – Сказано – ничего не будет, ну и сидите смирно.

– Сжальтесь надо мной! – жалобно всхлипывал майор, утирая слезы фалдами разодранного мундира. – Прикажите принести рому. Все в штабе осталось – пять бутылок. Там, в казенном шкафу.

Громовой хохот, потрясший всю гауптвахту, не дал ему окончить. Хохотали солдаты. Взявшись за бока, хохотал густым басом Щепилла.

– Ну, братцы, тащите-ка сюда ром, все пять бутылок! – выговорил наконец Щепилла сквозь хохот. – Утешьте удалого майора!

Муравьев расположился в помещении штаба. В приемной толпились просители. Явился помещик Милевич с просьбой охранить его жену от грубости девок.

– Вы меня поймете, вы человек просвещенный, – говорил он, убедительно прижимая руку к сердцу. – А то ведь холопы то есть мужики, – хамы.

Когда стемнело, прибежала в деревенском платочке заплаканная Христина Федоровна.

– О, спасите моего мужа! – стонала она, заламывая руки. – Они хотят его совсем убить, а Густав такой чувствительный, такой нервный!

– Я рад, что ваш муж остался жив и что на совести моей нет убийства, – сказал Сергей серьезным, искренним тоном. – Я очень жалею о том, что произошло. Но это было неизбежно. Теперь успокойтесь: Густаву Ивановичу больше не угрожает никакая опасность. Вокруг его дома сейчас же будет поставлена надежная охрана.

– О, вы великодушный человек, – сказала Христина Федоровна, заливаясь слезами. – Я вам так благодарна!