Текст книги "Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)"

Автор книги: Александр Слонимский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Наконец он не выдержал и, как только метель немного утихла, разбудил хозяина, расплатился за ночлег, расспросил, как пройти до шляха, и пустился шагать в темноте по сугробам. Он добрался пешком до большого села, расположенного на шляхе, и нанял тут лошадей до Любара.

Утихшая было метель разыгралась утром с новой силой. Снежный вихрь крутил и свистал вокруг Житомира по полям и лесам, наметая сугробы и взлетая белыми вертящимися башнями на воздух. В вихре метели друг за другом кружились Муравьевы, Бестужев и Гебель. Сергей с братом приближались к Любару. Их нагонял Бестужев. Из Житомира в Троянов мчался Гебель с жандармским поручиком Лангом. Позади всех пробирался сквозь метель в летней, ничем не подбитой шинели Андреевич в Житомир.

В одиннадцать часов утра у крыльца помещичьего дома в Троянове остановилась тройка с Гебелем и жандармским поручиком Лангом. Оба были облеплены снегом. Командир Александрийского гусарского полка принял их любезно и с тем же вежливым спокойствием сообщил, что братья Муравьевы должны находиться в Любаре. Он накормил гостей завтраком и налил им по стакану бордо. Те не отказались и, подкрепившись, тотчас отправились дальше, в Любар, к Артамону.

XVI. БЕСПОКОЙНЫЙ ДЕНЬ АРТАМОНА

Утром 27 декабря Артамон Захарович Муравьев встал в озабоченном настроении. Накануне он был взволнован вестью о том, что произошло в Петербурге 14 декабря. Он только недавно был назначен командиром Ахтырского гусарского полка. Это было крупным успехом по службе, несколько остудившим его революционный пыл. Намерения тайного общества стали казаться ему несбыточными, и он подумывал уже о том, чтобы откровенно заявить о своем выходе из общества. И вдруг эта ужасная весть. В Петербурге идут аресты, в Тульчине уже арестован Пестель. От одного к другому – доберутся и до него. Его пухлые щеки дрожали, и неприятный холодок пробегал по спине, когда он вспоминал, как во время Лещинского лагеря он сам вызывался убить покойного государя. И вот вместо блестящей карьеры что же ожидает его: казнь, каторга, Сибирь?

Артамон взволнованно расхаживал по залу. За окном вертелись снежные хлопья и тоскливо завывала метель. On останавливался, прислушиваясь то к завыванию метели, то к слабым стонам, доносившимся из боковых комнат через раскрытые двери. Это стонала его жена, у которой в это утро разыгрался, как она говорила, «тик в голове».

«Боже, – думал он, нервно поводя плечами, – что, если она узнает? У нее такая нежная натура…»

Жена его была молодая дама, чрезвычайно впечатлительная и болезненная. Она постоянно упрекала мужа в равнодушии к ее страданиям и ревновала его ко всему: к службе, к товарищам, к родственникам, не говоря о знакомых женщинах.

– Артамон! – послышался издалека сердитый голосок.

В хорошие минуты жена называла его по-французски «Ар-тон» пли по-русски «Артанчик». То, что она назвала его «Артамон», было плохим признаком.

Артамон на цыпочках побежал в спальню, где на кушетке, обложенная подушками, лежала жена.

– Вам ни до чего дела нет, – страдальчески сказала она, прикладывая худенькую ручку ко лбу. – Что вы стучите ногами, как медведь?

Артамон хотел что-то сказать в свое оправдание, но она не стала слушать.

– Неужели вам нисколько не жаль меня? – говорила она. – Вы чем-то заняты – не знаю чем, – а обо мне совсем и не думаете…

Жена была сердита на Артамона. Еще со вчерашнего вечера она заметила его странную мрачность, между тем как от природы он отличался веселым характером. Она сразу поняла, что тут есть какой-то особенный секрет, и злилась, потому что самолюбие мешало ей проявить любопытство. Кроме того, она смутно догадывалась, что с этим секретом связана какая-то провинность с его стороны, и заранее мстила ему.

Миновав зал, Артамон прошел в кабинет, тихонько уселся там в кресло и, чтобы утешиться, стал поедать конфеты, которыми были напиханы ящики его письменного стола. Он очень любил лакомства.

В зале послышались голоса. Артамон вскочил, сунул открытую коробку с конфетами в письменный стол и на миг застыл в нерешительной позе. Он хорошо знал эти голоса, это были голоса двух братьев Муравьевых-Апостолов. «Вот некстати! – подумал он. – И с чего их принесло в такую погоду!»

Преодолевая смущение, он бросился в зал и порывисто обнял неожиданных гостей. Затем привел их в кабинет и осторожно запер все двери.

– Веруша больна, – объяснил он. – Она так страдает.

– Что с ней? – спросил Сергей.

– Ах, ужасный тик! – вздохнул Артамон. – Лежит с утра. Я так беспокоюсь…

– Артамон Захарович! – прервал его Сергей. – Вы слышали, что произошло в Петербурге? Восстание подавлено, идут аресты. В Тульчине уже арестован Пестель…

Артамон засуетился.

– Древние философы учили не падать духом в несчастий! – прервал он, стараясь шуткой прикрыть смущение. – Политику побоку, а пока вот что: глазки закройте, протяните ручонки. Раз, два… – Он шаловливо потащил обоих к письменному столу. – Три! – выпалил он, выдвигая ящик, доверху наполненный конфетами различных сортов.

– Полно, Артамон Захарович! – с упреком сказал Сергей, вырываясь. – Разве теперь время для шуток?

Наступило неловкое молчание. Артамон медленно опустился в кресло. Еще вчера, когда он впервые узнал о петербургских событиях, у него мелькнула одна безумная идея. Теперь он решился высказать ее вслух.

– Вот что, детки, – заговорил он, внезапно переходя на серьезный тон. – Надо открыться во всем молодому государю. Он поймет нас, простит и сам установит вольность. Я поеду в Петербург, брошусь к его ногам, не утаю ничего. Он увидит мою искренность. Он добр, он простит, он поймет… Ах, детки, я верю в великодушие государя! – проговорил он и умолк, совершенно растроганный.

– Ты сошел с ума! – крикнул Сергей в решительном негодовании. – Ты хочешь предать нас!

Артамон осекся и растерянно посмотрел на Сергея.

– Я жестоко обманулся в тебе! – продолжал Сергей. – Не ты ли так щедро сыпал обещаниями? Не ты ли клялся совершить то, чего от тебя даже не требовали? И вот, когда для каждого из нас решается вопрос жизни и смерти, ты замышляешь предательство! Артамон Захарович, опомнись!

– Но что же мне делать? – воскликнул потрясенный Артамон.

– Ты должен немедленно собрать Ахтырский полк и идти на Троянов, – сказал Сергей властно. – Постарайся увлечь александрийских гусар. Нечаянным натиском ты легко овладеешь Житомиром и захватишь весь штаб корпуса. Я напишу Горбачевскому, в восьмую бригаду, а он известит остальных. Житомир назначается сборным пунктом. Оттуда на Киев, потом на Могилев. Через неделю весь юг будет наш!

Артамон вскочил с места. Слова Сергея внушили ему уверенность в успехе и зажгли его воображение. Перед ним рисовались заманчивые картины. Взволнованные толпы граждан около сената. Он проходит, окруженный свитой. Все рукоплещут, и старый сенатор возлагает победные лавры на его склоненную голову…

Но взгляд его скользнул по письменному столу с ящиком, где лежали конфеты, и он снова опустился в кресло.

– Это невозможно, – сказал он упавшим голосом.

– Почему невозможно? – строго спросил Сергей.

– Я недавно принял полк, – отвечал Артамон. – Меня не знают ни офицеры, ни солдаты. Мой полк не приготовлен к действию.

– Неправда, – сурово возразил Сергей. – В Ахтырском полку есть члены тайного общества. Сговорись с ними.

– А что будет с нею? – простонал Артамон, кивая в сторону спальни.

В зале раздались гулкие шаги. Кто-то быстро шел к двери кабинета в сопровождении денщика, громким голосом бросая на ходу вопросы:

– Они здесь? Вот сюда?

Дверь распахнулась, и в комнату вбежал Бестужев, в шинели, в фуражке, весь облепленный снегом.

– Тебя приказано арестовать, – обратился он, задыхаясь, прямо к Сергею. – Гебель гонится за мной по пятам. Сейчас он будет здесь.

Все оцепенели. Артамон побледнел и испуганно смотрел на Бестужева.

– Ну что ж… – пробормотал Сергей, опираясь рукой на стол.

Матвей, который все время сидел молча поодаль, подошел к брату и опустил руку на его плечо.

– Все кончено, Сережа, – сказал он с тихой улыбкой. Мы погибли, нас ожидает страшная участь. Остается одно – умереть.

Странное ощущение легкости и свободы охватило Матвея. Хотелось двигаться, говорить. К сердцу прихлынула непонятная радость.

– Прикажи накрыть стол, – продолжал он каким-то легкомысленным тоном, обратившись к Артамону. Да побольше сластей, фруктов, вина! Угостить ты умеешь! Пообедаем, выпьем – и застрелимся весело, все четверо вместе. Каждый положит свой пистолет у прибора. Умрем как древние: с улыбкой на устах и с бокалом в руке! – И, глядя с нежностью на брата, он повторял в каком-то самозабвении восторга: – Мы умрем, мы умрем…

Сергей вдруг выпрямился, глаза его сверкнули.

– Нет, я так просто не сдамся! – воскликнул он гневно. – Рано думать о смерти. А если смерть, то погибнем в бою. – Он повернулся к Артамону: – Артамон Захарович, ваше последнее слово!

Артамон молчал. Его щеки дрожали.

– Хорошо, – продолжал Сергей. – Если так, то беретесь ли вы, по крайней мере, доставить с нарочным записку Горбачевскому, в восьмую бригаду?

Артамон не в силах был вымолвить слово.

– Полковник Муравьев! – громко и раздельно произнес Сергей, делая шаг назад. – С этой минуты я разрываю все сношения с вами. Прощайте!

Все трое ушли. Слышно было, как по дороге хлопали двери. За окном кружилась и пела метель.

Зимой дни коротки. В комнатах уже горели свечи, когда приехали наконец Гебель и поручик Ланг. Артамон встретил их с таким необыкновенным радушием, что те были даже несколько удивлены. Они стояли, расправив плечи, чопорно и прямо, а он смеялся, сыпал вопросами, жаловался на скуку в Любаре и на то, что с полком у него столько хлопот: до сих пор еще не успели перековать лошадей на зимние шипы, нет сена, и притом люди совсем избаловались, не умеют выполнить самого простого маневра.

– Господин полковник… – пробовал заговорить Гебель, но Артамон всякий раз перебивал его.

– И все я один, – вздыхал Артамон. – Ни помощи, ни совета. А у меня своя забота…

– Господин полковник… – снова пытался ввернуть слово Гебель.

– Больная жена, – не слушая, продолжал Артамон. – Ужасный тик в голове, такие боли…

– Разрешите, господин полковник, – повысив голос, оборвал его наконец потерявший терпение Гебель. – Я к вам по делу!

– Ах, по делу! – сказал Артамон. – Тогда пожалуйте в кабинет.

Войдя в кабинет, Гебель начал сразу:

– Мы решились вас потревожить…

Но Артамон, подхватив его и поручика Ланга за талию повлек их к столу.

Дело не уйдет, говорил он шутливо, – а покамест протяните ручки… – И он выдвинул ящик с конфетами.

Гебель был так озадачен, что взял конфету и положит ее в рот. Его примеру последовал и поручик Ланг.

Конфета разбила церемонное настроение Гебеля. Он смягчился и возобновил разговор уже в более добродушном тоне.

– Мы имели надежду, – сказал он, – найти у вас подполковника Муравьева-Апостола и его брата.

– Да, они заезжали на короткое время, – с притворным равнодушием отозвался Артамон, между тем как его губы и щеки вздрогнули.

– Куда они направились от вас? – спросил Гебель.

– Они куда-то очень спешили, – ответил Артамон. – Полагаю, что в полк. У меня столько забот: больная жена…

– Я имею приказ об аресте обоих, – сказал Гебель. – О, вы не знаете: они принимали участие в злодейском умысле бунта.

– Как, неужели? – проговорил Артамон с видом глубочайшего изумления, однако губы и щеки прыгали у него все сильнее.

– Да, да, это целая шайка, – продолжал Гебель с ожесточением. – И Сергей Муравьев у них главный зачинщик. О, я давно предчувствовал это! – прибавил он, потрясая в воздухе кулаком.

Артамон раза два прошелся по комнате и остановился прямо против Гебеля.

– Я не знаю, куда они поехали, – сказал он. пожимая плечами. – И мне очень жаль… Сергей Иванович мне родственник…

Гебель наклонил голову в знак сочувствия. Он хотел было откланяться, но Артамон дружески удержал его за рукав.

– Нет, нет! – сказал он с прежней веселостью. – Вы у меня отобедаете, мы побеседуем… Я так давно не видал свежего человека… Тем временем я пошлю гусар на разведку…

Гебель с поручиком Лангом остались к обеду. Артамон угощал их фруктами и винами, шутил, подмигивал, а потом вдруг озабоченно вскакивал и подбегал к дверям зала, прислушиваясь к тому, что делается на половине жены.

Гусары, как и следовало ожидать, вернулись ни с чем. Муравьевы приехали и уехали на тех же лошадях, и никто в городе не мог знать, куда они направились.

Артамон усмехался про себя, радуясь своей хитрости, благодаря которой ему удалось задержать Гебеля и его спутника на несколько часов.

Это была последняя услуга, которую Артамон оказал своим родственникам и сочленам.

– Ну и денек! – ворчал Артамон, сидя в турецком халате на широком диване у себя в кабинете и с удовольствием потягиваясь.

Вдруг глухие удары поразили его слух. Кто-то ломился с улицы на парадное крыльцо. Артамон выскочил в переднюю и, наткнувшись на денщика, который бежал отворять, сердито сказал ему:

– Никого не принимать! Скажи, что нет дома.

И заперся на ключ в кабинете.

Из передней донеслись голоса. Кто-то громко спорил с денщиком и потом с шумом ворвался в зал.

«Кого еще черт несет в эту пору?» – с раздражением подумал Артамон.

Это был Андреевич, обмороженный и взлохмаченный.

– Мне необходимо его видеть! – кричал он осипшим голосом денщику, который следовал за ним по пятам. – Понимаешь: необходимо!

– Дома нет, – твердил денщик, – до утра не вернутся.

– Коли так, я до утра и буду ждать! – решительно заявил Андреевич. – Только дай мне чаю, потому что я ужасно прозяб.

Денщик в недоумении удалился. Андреевич большими шагами ходил по залу. Зал был погружен в полусвет. Горела только одна свеча на люстре.

Денщик принес чай. Чай был холодный, но Андреевич выпил его с жадностью.

Денщик постоял и в нерешительности заметил:

– Ваше благородие, коли они уехавши…

– Ступай! – сурово оборвал его Андреевич.

Денщик ушел. Андреевич продолжал расхаживать по залу. Он начинал терять терпение: присаживался и снова вскакивал. Ему казалось, что все погибнет от промедления. Для чего же он летел сломя голову на крыльях метели? Двести пятьдесят верст он сделал без передышки. Ночью под самым Житомиром извозчик его сбился с дороги, и если бы не майданщики1, жившие в избе среди леса, то он бы замерз. За несколько верст от Любара лошади выбились из сил, и его довез какой-то польский помещик, который удивился, встретив идущего пешком офицера в летней шинели. И вот все пропадает из-за какой-то глупости. «Не может быть, – решил про себя Андреевич, – он, конечно, дома. Для других нет дома, а для меня дома».

Он попробовал дверь из зала в гостиную. Дверь отворилась. В гостиной было темно. Он стал щупать другие двери. Дверь в кабинет не подавалась. Он постучал. Молчание. Он постучал еще раз. Опять ничего.

– Артамон Захарович! – позвал он. – Это я, поручик Андреевич. Мы с вами встречались в Лещине.

Никакого ответа. Тогда он приложил ухо к замочной скважине. Он ясно различил шаги в мягких туфлях.

«Ом дома!» – решил про себя Андреевич.

И вдруг забарабанил по двери кулаками.

– Отоприте! – кричал он в бешенстве. – Сейчас не время для шуток. Отоприте!

Он с размаху ударил ногой в дверь и что есть силы уперся в нее плечом. Замок затрещал, дверь распахнулась. Перед ним стоял Артамон в турецком халате.

– Так вот вы как, сударь! – завопил вне себя Андреевич. – Вы играете в прятки! Разве вам ничего не известно? Где Муравьев?

– Уехал, – пробормотал сконфуженный Артамон.

– Куда? – спросил Андреевич.

– Не знаю, – ответил Артамон.

– Черниговский полк поднимает знамя восстания, – сказал Андреевич. – Ваш долг, ваша обязанность – немедленно во главе своих гусар идти на Житомир. Тайное общество открыто, за Муравьевым погоня…

– Мне все известно! – рассердился вдруг Артамон. – Муравьевы и Бестужев были у меня, и я им все объяснил. Мой полк не приготовлен к столь важному предприятию.

Андреевич смотрел во все глаза на Артамона. Он был ошеломлен. Ему ясно представилась вся беспомощность его положения. Подорожная на чужое имя, на каждом шагу грозит арест. Из денег, полученных от Кузьмина, оставался всего один рубль. Отправляясь сюда, он все свои надежды возлагал на Артамона. Что теперь делать?

– По крайней мере, полковник, – начал он после долгого молчания, – помогите мне выбраться отсюда. Дайте мне верховую лошадь.

– Зачем вам верховая лошадь? – спросил Артамон.

– Иначе мне не нагнать Муравьева, – ответил Андреевич. – Везде задержка с лошадьми, для нас пагубна малейшая проволочка…

– Чего вы от меня хотите? – прервал Артамон.

Видя смущение гостя, он все больше смелел.

– Дайте мне лошадь, – упрямо повторил Андреевич.

– Покупайте, если нужно, – сказал Артамон.

– У меня нет денег! – с мрачным отчаянием заявил Андреевич.

Артамон достал из бюро деньги.

– Вот четыреста рублей, – сказал он, отдавая деньги. – Тут есть один ротмистр, Малявин. У него продается лошадь.

После ухода Андреевича Артамон робко направился на половину жены.

Та слышала шум и была в сильнейшем негодовании. Приподнявшись на кушетке и сверкая глазами, она решительно потребовала, чтобы Артамон сейчас же, немедленно объяснил ей, что это за ужасные крики, от которых у нее лопнула голова, и что вообще все это значит.

Припертый к стене, Артамон принужден был рассказать ей и про 14 декабря, и про братьев Муравьевых, которые будто бы искали у него спасения, и про то, как ему удалось перехитрить Гебеля. Он умолчал только о своем собственном участии в тайном обществе.

Жена слабо улыбнулась, поцеловала его в лоб и сказала со вздохом:

– Ах, я всегда подозревала Муравьевых. Только знаешь, Артанчик, я боюсь за тебя: ты такой добрый.

У ротмистра Малявина Андреевич застал целую компанию гусар. Он выложил свои деньги на стол и задыхающимся голосом объявил, что покупает лошадь без торга.

Однако Малявин, пересчитав деньги, спросил хладнокровно:

– А как же остальные? Лошадь стоит восемьсот.

Андреевич растерялся и не знал, что делать.

Один гусар посоветовал нанять лошадей в ближайшей деревне, так как в городе все лошади в разгоне, и сам вызвался проводить его.

Андреевич с помощью гусара достал лошадей. Без всякой надежды в сердце, измученный и печальный, ехал он обратно в Васильков в своей летней, ничем не подбитой шинели.

Метель утихла. Кругом светлело ровное снежное поле.

На небе клубились черные облака, наплывая на звезды.

Андреевич вдруг почувствовал себя ослабевшим, покинутым, одиноким. Ему казалось, что, потеряв Муравьева, он потерял все, что он сам пропал и все пропало. И сквозь дремоту представлялось ему зеленое, залитое солнцем поле в Яготине. Барышня Пауль подносила к его носу цветок и спрашивала с немецким акцентом: «Скатите, потшему он не пахнет?..»

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

XVII. ТРИЛЕСЫ

Деревня Трилесы когда-то была окружена с трех сторон лесом. Теперь от этого леса оставались одни только пни, торчавшие из-под снежных сугробов. Сюда – после беспорядков, происшедших при первой присяге, – переведена была пятая рота Черниговского полка. Она проявила наибольшее буйство, и Гебель решил, что ее лучше держать дальше от города. Деревня Трилесы находилась от Василькова в пятидесяти верстах.

В понедельник, 28 декабря, выглянуло солнце, и деревня повеселела. На крыльце ротной хаты сидел начальник караула – седоусый фельдфебель Шутов. Около него собралась кучка солдат.

Рота только накануне вернулась из города, куда ее водили на вторую присягу. Командир роты поручик Кузьмин задержался в городе.

Солдаты, качая головами, рассуждали о том, правильно ли Константин отстранен от престола.

– Нам-то что, – заметил худой и желчный солдат Павел Шурма, – тот ли, другой – а все пороть будут нашего брата!

Вдоль всей деревни, позади хат, тянулся овраг. Там звенели голоса ребятишек, съезжавших – кто на салазках, кто на собственной спине – вниз в овраг и барахтавшихся в рыхлом, пушистом снегу. Скат оврага был весь изрезан следами полозьев, примят и истоптан.

Данило, рослый мальчуган, запустил сверху снежком в маленького Тараску, копошившегося на дне оврага. Тот уже слепил огромный ком и с видом полной неустрашимости собирался было запустить его в своего противника, но вдруг поглядел на дорогу и радостно взвизгнул:

– Настас Митрич!

Он полез на дорогу, карабкаясь по цельному снегу и проваливаясь по колено. Остальные с веселыми возгласами помчались вслед за ним навстречу подъезжавшим саням.

– Настас Митрич! – визжали мальчики на разные голоса.

Анастасий Дмитриевич Кузьмин, прибыв со своей ротой в деревню, сразу подружился со всеми. Особенно ребятишки полюбили его. Он учил их грамоте, разным песням и играм. И когда пел с ними хором или играл в загадки и разгадки, то сам похож был на мальчишку.

Поравнявшись с санями, мальчики немного смутились. Оказалось, что это совсем не Анастасий Дмитриевич, а чужой офицер с каким-то барином в синей шинели и меховой шапке. Офицер с улыбкой кивнул им головой. «Не страшный», – решили мальчики, и двое самых храбрых прицепились к задку саней. Остальные вприпрыжку бежали рядом.

– Что, Анастасий Дмитриевич отлучился? – спросил офицер.

– А як ходили до присяги, так ще не вертався! – весело отвечали мальчики. – Мы гадали, вин з мисту иде – гостинцев везе.

Сани покатились по деревенской улице. Встречные солдаты отдавали честь. Мужики, держа шапки в руках, смотрели на приезжих с любопытством. Мальчики гурьбой проводили сани до ротной хаты, где квартировал Кузьмин.

Солдаты, увидев приезжих, вошли в караульню, помещавшуюся в кухне, налево от сеней. На крыльце остался только фельдфебель Шутов.

– Анастасий Дмитриевич еще не бывали обратно, доложил он офицеру, почтительно кланяясь в то же время его спутнику.

– Нужно тотчас послать в город записку Анастасию Дмитриевичу, – сказал офицер. – Вели достать лошадей и выбери кого-нибудь понадежнее.

И, пройдя в первую комнату, офицер поспешно написал:

«Анастасий Дмитриевич! Я приехал в Трилесы и остановился в вашей квартире. Приезжайте и скажите барону Соловьеву, Щепилле и Сухинову, чтобы они тоже приехали как можно скорее в Трилесы. Ваш Сергей Муравьев».

Передавая запечатанную сургучом записку солдату, явившемуся к нему по приказанию Шутова, он сказал:

– Доставь Анастасию Дмитриевичу в собственные руки. Скачи без промедления.

– Понимаем, – ответил солдат с добродушной улыбкой и бережно завернул записку в кумачовый платок, который он нарочно раздобыл для этого случая.

А на крыльце мальчики плотным кольцом окружили седоусого фельдфебеля и расспрашивали, кто такие приезжие.

– Сергей Иванович над Анастасием Дмитриевичем начальник, – объяснил фельдфебель.

– А чи вин добрый? – любопытствовал маленький Тараска.

– А такой, что лучше не надо! – отвечал фельдфебель.

– Гей, хлопцы! – крикнул Данило. – В снежки!

И мальчики всей ватагой снова понеслись к оврагу.

Сергей и Матвей приехали в Трилесы вдвоем. С Бестужевым они расстались в Бердичеве. Бестужев свернул на Брусилов, чтобы известить о начале восстания полковника Набокова, находившегося там со своим Кременчугским полком, и полковника Пыхачева, командира пятой артиллерийской конной роты.

Братья расположились в хате Кузьмина. Просторные сени отделяли чистую половину от кухни, занятой караулом. Чистая половина разделялась деревянной перегородкой на две комнаты. Одна была светлая с двумя окнами: на улицу и на обнесенный высоким забором двор. Тут стоял старый, продавленный диван с вылезавшей из-под рваной обшивки мочалой. На стене среди картинок и пасхальных яичек висело тусклое зеркальце. Другая комната была совсем маленькая, без окон. Там стояла простая кровать с тюфяком, набитым соломой.

Затихал перезвон мальчишеских голосов над оврагом. Небо стало лиловым и скоро покрылось мигающими точками звезд. В темноте засветились желтыми огнями окна хат.

Братья Муравьевы долго беседовали перед сном. На продавленном диване была приготовлена постель для Матвея. На столе перед диваном горела одинокая свеча и лежал раскрытый томик Жуковского. Матвей сидел на диване, Сергей против него на табурете.

– Обдумай, Сережа, – ласково говорил Матвей.

– Я решился, Матюша, – тихо ответил Сергеи. – Бестужев станет во главе восьмой дивизии и гусарских полков. Он овладеет Житомиром, и колеблющиеся должны будут ему подчиниться. Одновременно я с Черниговским полком и семнадцатым егерским ударю на Киев. Я уверен в успехе, Матюша! – заключил он и улыбнулся.

– Ты ослеплен, Сережа, – сказал Матвей и печально покачал головой. – Ты хочешь чуда. Но я не верю, не верю!

– Так или иначе, но мы выполним долг до конца, – произнес Сергей.

– И наша гибель будет ужасна, – откликнулся Матвей.

Сергей ушел спать в каморку. Он выложил на столик, стоявший у кровати, заряженный пистолет, лог па спину не раздеваясь и сразу уснул.

Матвеи сидел на диване в первой комнате. Он слышал ровное дыхание Сережи. Пламя свечи перекручивалось, пригасало и снова поднималось, острым язычком кверху. Матвей снял щипцами нагар, и свеча стала гореть ровнее.

Он придвинул томик Жуковского и прочел:

 
Вихрем бедствия гонимый,
Без кормила и весла,
В океан неисходимый
Буря челн мой занесла…
 

Матвей задумался, откинувшись на спинку дивана. Его клонило ко сну. Он снял свой серый сюртук с большими светлыми пуговицами, задул свечу и улегся.

Тяжелая дремота овладела им ненадолго. Ему представилась прямая, уходящая вдаль дорога, освещенная ослепительным солнцем. Посреди дороги рогатка – полосатая рогатка. Он бежит по дороге и хочет перепрыгнуть через рогатку, но ноги точно прилипли к земле. Перед ним уже не рогатка, а чья-то мохнатая голова с вытаращенными, страшными глазами. Он подпрыгивает тяжело и неловко, старается взлететь на воздух, но кто-то схватывает его за ноги.

Матвей дернулся и проснулся. Приподнявшись на постели, он с трудом перевел дыхание. Выбил огонь и зажег свечу. Потом, наскоро накинув сюртук, выбрался через пустые сени наружу, на крыльцо.

Млечный Путь перекинулся с одного края деревни на другой. Было тихо.

Вдруг звякнули где-то бубенцы и замолкли. Матвей стал глядеть в туманную даль дороги. Опять послышался звон бубенцов и потонул в молчании.

На горизонте, в другой стороне деревни, вставал уже бледный свет утра. Бубенцы зазвенели где-то вблизи, резко и часто. Послышался храп лошадей, и Матвей различил в полумраке въезжавшие в деревню сани, запряженные тройкой. В санях сидело двое. Один был в кивере, другой в каске с высоким гребнем.

– Кто тут? – раздался начальственный окрик, когда тройка поравнялась с хатой.

Матвей молчал в оцепенении. Ему казалось, что наяву свершается какой-то страшный сон.

Двое седоков выскочили из саней. Один из них, пониже ростом, в кивере, подошел вплотную к Матвею и пристально вгляделся в его лицо.

– Отставной подполковник Муравьев-Апостол? – спросил он с плохо скрываемой радостью.

Это был Гебель. Матвей узнал его.

– Где ваш брат? – спросил Гебель.

– Не знаю, – беззвучно ответил Матвей.

– А вы что здесь делаете? – спросил Гебель.

– Ничего, – ответил Матвей.

Гебель в сопровождении своего спутника, жандармского поручика Ланга, вошел в сени.

Направо была полуоткрытая дверь в комнату. Оттуда падала в сени неровная полоса света. Налево была дверь в караульню.

Гебель оглянулся на Матвея.

– Пожалуйте в комнату, – сказал он с важностью.

Ланг проводил Матвея в комнату направо, а Гебель распахнул дверь налево, в караульню.

– Фельдфебеля! – позвал он негромко, но строго.

Слышно было, как в потемках зашевелились солдаты. В сени выскочил встревоженный Шутов.

– Расставить часовых кругом хаты! – приказал Гебель. – Да ты спишь, что ли?

Шутов не двигался с места. Он никак не приветствовал начальство, не сказал ни «так точно», ни «слушаюсь, ваше высокоблагородие». Он как бы соображал что-то и стоял неподвижно, глядя прямо в лицо Гебеля, освещенное падавшим сбоку, из комнаты, светом.

Что-то дерзкое почудилось Гебелю в этом взгляде. Он занес было руку, чтобы ударить седоусого фельдфебеля кулаком по голове, но не ударил, а только выговорил сдавленным голосом:

– Поворачивайся, слышишь? Расставь караул!

Шутов очнулся, повернулся левым плечом и исчез в караульне.

Через минуту в сенях показались заспанные солдаты. Стуча ружьями и посматривая исподлобья на Гебеля, они гуськом проходили на двор.

Пропустив мимо себя караул, Гебель вошел в комнату Муравьевых. На столе горела оплывшая свеча. Гебель взял свечу и, указывая на заднюю каморку, спросил у Матвея:

– Что там такое?

– Там? – ответил Матвей. – Там ничего.

Гебель направился в каморку, высоко поднимая свечу.

Увидев спящего Сергея и лежавший на столике пистолет, он вздернул плечи и увесисто крякнул. Затем тронул Сергея за рукав.

Сергей открыл глаза.

– Извольте встать, Сергеи Иванович, – вкрадчиво сказал Гебель.

Сергей продолжал лежать и только повернул голову. Он смотрел не на Гебеля, а мимо него – па мигающее пламя свечи.

– Потрудитесь, Сергей Иванович, – повторил Гебель и, поставив на столик свечу, взял пистолет.

Сергей спустил ноги и сел на кровати. Брови его сдвинулись. Он как будто щурился от света.

Гебель между тем вертел в руках пистолет. Он ссыпал с полки порох и положил пистолет на место.

– Незачем держать в комнате заряженный пистолет, – сказал он с приятной улыбкой.

И вдруг, приосанившись и вздернув плечи, произнес торжественно:

– Вы с братом арестованы по высочайшему повелению.

Сергей неожиданно улыбнулся.

– Что же, Густав Иванович, отлично, – сказал он совсем просто. – Вон там в углу моя шпага. Не хотите ли чаю?

Утро вторника. От хат и заборов побежали через улицу длинные тени. Комната осветилась розовым блеском. Розовые лучи освещали пеструю скатерть на столе, самовар с помятыми боками и рыжие усы Гебеля. Гебель пил чай вместе с поручиком Лангом и двумя арестованными.

Он был очень доволен собой. Поимку таких важных преступников он считал большим подвигом и заранее торжествовал, предвкушая награду. Теперь-то он будет наконец полковником. Ему мерещилось даже командование дивизией. Он молодцевато расправлял плечи, как бы чувствуя на них генеральские эполеты, поглаживал усы и взглядывал на своих арестантов, сидевших напротив него на диване, почти что с нежностью.

Матвей был рассеян и грустен. Он видел перед собой пухлые руки Гебеля, бравшие нарезанные ломти черного хлеба. Руки были покрыты рыжим пухом, под которым проступали веснушки. Матвею было противно думать, что эти веснушчатые руки держат в своей власти его судьбу и судьбу его брата. Его охватывало какое-то тяжелое отвращение – то, которое он испытывал когда-то во время фронтового учения. Вспоминались отупелые лица солдат и их однообразно вытянутые носки. Пухлые руки Гебеля были так же неприятны, как и чмокающий голос полковника Гурко. И тогда и теперь было сознание, что его личность и воля раздавлены какой-то бездушной машиной.