Текст книги "Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)"

Автор книги: Александр Слонимский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Сухинов стараниями Муравьева был недавно переведен в Александрийский гусарский полк. Казенная подорожная лежала у него в кармане, но он все откладывал свой отъезд.

Послышались торопливые шаги и в комнату влетел Андреевич, запорошенный снегом.

– Я сейчас из Киева, – проговорил он, с трудом переводя дыхание. – Скакал что есть мочи… в Петербурге восстание…

– Восстание, ура! – воскликнул в восторге Кузьмин.

– Тайное общество открыто, дут аресты… – торопливо продолжал Андреевич

Кузьми остановился в оцепенении. Сухинов вспыхнул и грозно скрестил на груди руки. Щепилла так треснул стулом об пол, что он чуть не разлетелся вдребезги.

– В Киеве ждут распоряжений, – сказал Андреевич. – У меня письма к Муравьеву. Где он?

– Проклятие! – заревел Щепилла. – Хорошо, если не в лапах Гебеля и его чертей жандармов!

– Ты ничего не знаешь, – мрачно сказал Сухинов. – Получен приказ об аресте Муравьева. Гебель гонится за ним в Житомир.

– Вот что, – быстро заговорил Соловьев. – Скачи сейчас за Муравьевым, отдай ему письма. Скажи, чтобы он с гусарами и с восьмой дивизией шел прямо на Житомир, а Бестужева – он поскакал туда вот только сейчас, – так Бестужева чтобы обратно прислал сюда для команды. Сам поезжай к нашим в артиллерийскую бригаду – пусть идут на соединение с Муравьевым. Заезжай также к Артамону предупреди его. Мы тем временем поднимем Черниговский полк и займем Киев. Понял? Скачи – и прежде всего разыщи Муравьева.

– Но как же быть? – в отчаянии воскликнул Андреевич. – У меня нет подорожной.

– Возьми мою подорожную, – сказал Сухинов, протягивая бумагу с печатью. – Мне нет в ней нужды. Братья, решено: я остаюсь с вами!

Соловьев, Щепилла и Кузьмин бросились обнимать Сухинова.

– Денег… У меня нет денег, – растерянно говорил между тем Андреевич, стоя на месте.

– Вот деньги! – ответил ему Кузьмин и быстро вынул пачку ассигнаций.

Андреевич запихал за пазуху подорожную и деньги, повернулся и вышел.

– Разыщи Муравьева! – успел прокричать ему вдогонку Кузьмин.

– Не дали даже чаю напиться, – сказал Сухинов.

А Кузьмин, обнимая Щепиллу, повторял в восхищении:

– Прямо на Киев! Потом на Москву! Ах, братцы как славно!

XV. «МЕТЕЛЬ

Уезжая в Житомир, Сергеи сказал Гебелю, что хочет повидаться со своими родственниками Муравьевыми – Артамоном Захаровичем и Александром Захаровичем, командирами двух квартирующих около Житомира гусарских полков, а кстати поздравить с праздником генерала Рота, командира третьего корпуса. На самом деле причины поездки были иные.

Еще 2 декабря, на другой день после присяги Константину, поручик Крюков привез письмо от Пестеля, в котором сообщалось, что общество открыто правительством. В Тульчин из Петербурга приехал генерал Чернышев с какими-то секретными поручениями к графу Витгенштейну, командующему второй армией. В то же время скрылся капитан Вятского пехотного полка Майборода, недавно принятый в Тульчинскую управу. Через денщика Савенко удалось установить, что он тайком, ночью, ушел от своей роты и, переночевав в деревне за десять верст, поехал на север – очевидно, в штаб первой армии. Теперь ясно, что это шпион и предатель. К счастью, он знает только тульчинских членов, да и то не всех. Приезд генерала Чернышева, без сомнения, вызван другим доносом, полученным в Петербурге. Имя второго доносчика известно: это некий подпрапорщик Шервуд, которому неосторожно открылся граф Булгари, один из молодых членов общества. Граф Булгари уже арестован в Харькове. «Nous sommes pris!»[47]47
  «Мы пойманы!»


[Закрыть] – заканчивал Пестель.

Сергей тотчас послал Бестужева к Пестелю. Он извещал его, что немедленно поднимет третий корпус, как только хоть кто-нибудь будет взят. «Jecornmence l’affaire»[48]48
  «Я начинаю дело».


[Закрыть],– писал Сер-гей.

Бестужев прибыл на четвертый день, в обеденное время, в местечко Линцы, близ Тульчииа; здесь стоял Вятский пехотный полк, которым командовал Пестель.

Оставив извозчика на постоялом дворе, Бестужев отправился к Пестелю пешком. Пестель жил в усадьбе князя Сангушко; он занимал здесь просторный флигель.

Бестужев прошел со стороны сада. Ему открыл денщик Савенко. Увидев Бестужева, Савенко осклабился и почтительно, как всегда, провел его в кабинет.

– Полковник на учении, – доложил он.

Бестужев осмотрелся: ряды книг на полках, шкаф с бумагами, большой красного дерева стол, затопленный камин. Все по-прежнему.

– Ну что, Савенко, как дела? – спросил он с беспокойством.

– Дела-то плохи, ваше высокоблагородие, что и говорить, – отвечал Савенко. – Предали нас. Ну да ничего: барина в обиду не дадут, не такой человек. Сегодня они нас, а придет пора – мы их под арест. Так я пойду, – прибавил он, добродушно улыбаясь, – накрою к столу, а барин скоро будет.

Он ушел.

Через раскрытые в зале окна доносились звуки команды. Бестужев прошел в зал и остановился у окна. На дворе перед главным домом шла учение. Раздавался резкий голос Пестеля:

– Ряды сдвой! Направо кругом марш!

Солдат в третьем ряду замешкался и не попал в шаг. Пестель остановил роту и подозвал ротного командира.

– В каком виде выводите вы свою роту на учение, господин поручик? – сухо сказал он. – На сутки под арест. Рядовому Степанову… пятнадцать розог.

Поручик отошел смущенный. Солдат, рябой, скуластый парень, смотрел на Пестеля испуганным, растерянным взглядом. Пестель приказал повторить поворот. Учение продолжалось.

Бестужев вернулся в кабинет. Ему было неловко. Поступок Пестеля изумил его: ни один из членов тайного общества никогда не прибегал к телесным наказаниям.

В кабинет вошел Пестель.

– Рад вас видеть! – сказал он с необычным оживлением. – Очень рад вас видеть! Сейчас отобедаем – вы, конечно, проголодались, – а затем поговорим.

Лицо Пестеля было бледно, около глаз легли тени.

Бестужев передал письмо Сергея. Пестель прочитал его и бросил в камин.

– Теперь все зависит от вас, – сказал он.

После обеда Пестель увел Бестужева в кабинет.

– Не сегодня завтра я жду ареста, – сказал он, прохаживаясь взад и вперед. – Нас боятся, не знают размеров общества и, кажется, воображают его сильнее, чем оно есть на самом деле. – Он остановился у окна, глядя в сад, где ветер раскачивал оголенные деревья. – И все может рухнуть из-за одного мерзавца, которому я неосторожно доверился, – продолжал он глухим голосом. – Он не посмел идти в Тульчин. Он знал, что здесь он не уйдет от меня, – я достану его из-под земли, истреблю, как гадину!

Пестель прошелся несколько раз по кабинету и присел за стол.

– Видите, все очищено, – сказал он, усмехнувшись и показывая на прибранный стол, на котором не было ни единой бумажки. – В ящиках рапорты, счета. Усердный фрунтовик, и ничего больше. Станут спрашивать солдат – что они скажут? Что я строг и взыскиваю за всякий пустяк. Вот сегодня дал одному пятнадцать розог… Пятнадцать розог – это не беда, – прибавил он, – стерпит.

Пестель помолчал немного.

И затем, переходя на другой тон, сказал:

– Ну, рассказывайте, что у вас.

Бестужев сообщил о предположениях и надеждах Сергея. В окружности Житомира гусарские полки – Ахтырский в Любаре, Александрийский в Троянове. Ахтырским полком командует Артамон, Александрийским – его брат Александр Захарович. Он не член общества, но можно надеяться, что в содействии не откажет. В местечке Полонном восьмая артиллерийская бригада; там славяне – они ждут только сигнала. В Брусилове Пыхачев с пятой конной артиллерийской ротой. Под Киевом, в Белой Церкви, семнадцатый и восемнадцатый егерские полки, на которые твердо можно положиться; там подготовлены и офицеры и солдаты. Восьмая пехотная дивизия, расположенная около Житомира, встанет как один человек; среди солдат там действуют бывшие семеновцы.

– Мы начинаем в Черниговском полку, – заключил Бестужев, – и уверены, что через короткий срок Житомир и Киев будут в наших руках.

Бестужев встал, прощаясь. Пестель тоже встал.

– Начинайте с успехом, – сказал он, – и не беспокоитесь ни о чем. Я ничего не открою, хотя бы меня разорвали в клочья. Спасайте только «Русскую правду». Она зашита в клеенку, положена в ящик и зарыта около села Кирнасовки, отсюда верстах в пятнадцати по дороге в Балту. Место вам укажет поручик Крюков.

Бестужев с волнением смотрел на Пестеля, на его суровое лицо и торчащий над бледным лбом аккуратно зачесанный хохолок.

Пестель крепко стиснул руку Бестужеву и отошел к окну.

– Ступайте, – сказал он.

Бестужев медленно пошел к двери. Пестель стоял к нему спиной у окна.

– Бестужев! – окликнул он его.

Бестужев поспешно вернулся.

– Передайте Сергею, что я желаю ему успеха, – проговорил он не оборачиваясь. – Скажите, что я люблю его как друга.

Бестужев бросился к нему с рыданиями. Пестель обнял его и поцеловал. На глазах Пестеля были слезы.

Бестужев стремглав кинулся вон. Когда он вышел в переулок, его нагнал денщик Савенко.

– На вас с Сергеем Ивановичем вся надежда, – сказал он тихо. – Сердце разрывается, глядя на барина. По ночам не спит, слышно, как все шагает по комнате.

…Пестель был арестован 13 декабря, через два дня после того, как у него был Бестужев. Перед этим были приняты меры предосторожности: войска, стоявшие около Тульчина, были отведены прочь и заменены другими и везде были усилены караулы. После этого все полковые командиры, в том числе и Пестель, получили приказание явиться в Тульчин. В штабе генерал Чернышев в присутствии командующего армией графа Витгенштейна и начальника штаба генерала Киселева объявил Пестелю, что он арестован. Пестель выразил на лице изумление, смешанное с негодованием: по какому такому обвинению можно подвергнуть аресту его – честного, примерного офицера! Витгенштейн был сердит: он не верил, что Пестель может оказаться преступником, и считал, что донос на него сделан каким-то мерзавцем по личной злобе. Генерал Киселев старался скрыть свое смущение: он знал о либеральных мнениях Пестеля и догадывался о его замыслах. Сам Киселев находился под подозрением.

Пестеля отвели в отдельную комнату тут же в штабе и к дверям приставили караул. Потом Чернышев принес ему вопросные пункты, из которых Пестель увидел, что вся история тайных обществ уже известна правительству, хотя и в очень смутных чертах. Он с улыбкой прочитал один из первых вопросов: «Не были ль вы членом какого гласного или тайного ученого общества, составившегося в России несколько лет назад, как оно называлось, в чем заключалась цель его и какие были занятия членов сего общества при общих и частных собраниях?» Пестель написал на второй половине листа ясный и вразумительный ответ: «Никогда не был членом ни гласного, ни тайного ученого общества в России, и потому мне не известны ни название, ни цель, ни занятия такового».

Далее шли более серьезные вопросы. «Из сего ученого или либерального общества, – спрашивали его, – когда именно образовалось новое, под именем Союза благоденствия, которому вы принадлежали, какая была цель его и кто были его члены?» Пестель написал. «Общество под именем Союза благоденствия никогда не было мне известно, и потому я ничего не знаю ни о его образовании, ни о цели, ниже кто были членами оного».

Затем следовал вопрос: «Когда, где и по каким причинам Общество благоденствия преобразовано в тайное, коему вы ныне принадлежите?» – «Не принадлежав никогда к обществу Союза благоденствия, – написал Пестель в ответ, – и не принадлежа ныне ни к какому тайному обществу, не знаю ничего о преобразовании Общества благоденствия в тайное».

«Истинная цель сего последнего общества, – говорилось далее, – стремится ли к разрушению существующего в России порядка вещей и какие именно со стороны его предположены меры к исполнению оной?» – «Не принадлежа к здесь упомянутому обществу и ничего не зная о его существовании, – отвечал Пестель, – тем еще менее могу сказать, к чему стремится истинная его цель и какие предполагает оно меры к достижению оной».

Следующий вопрос заставил Пестеля задуматься. «Когда предназначало общество приступить к выполнению намерения, – говорилось тут, – и какие причины могли тому воспрепятствовать?»

У Пестеля явилось подозрение, что правительству известны уже планы восстания. Он решительно написал: «Совершенно ничего не знаю о сем».

Наконец еще вопрос: «Один ли вы или с помощью прочих членов составили план нового правления в государстве под именем «Русской правды», который написанный вашею рукою видели у вас многие члены?» Пестель с удовольствием подумал о том, что его «Русская правда», зашитая в клеенке, спокойно лежит под землей. «Никогда не составлял я плана для нового правления государства под именем «Русской правды», – писал он, – какового плана никто видеть не мог (он вспомнил, что давал переписывать отрывки этому мерзавцу Майбороде и с каким восторгом он принял тогда поручение!), ибо оный не существовал, мною написанный».

Было уже поздно, когда Пестель кончил писать. Он постучал в дверь и попросил прислать к нему денщика Савенко, чтобы приготовить все для сна. Явившийся штаб-офицер заявил ему, что Савенко не может быть прислан: он арестован.

Пестель потушил свечу и лег на жесткий диван.

«Савенко не выдаст», – думал он в темноте.

…Об аресте Пестеля Сергея известил Алексей Капнист подробным письмом. Сергей немедленно поехал с братом в Житомир.

Сидя в санях и глядя на мелькавшие мимо ветви сосен отягченные снежным грузом, Сергей говорил брату:

– Медлить нельзя. Взяли Пестеля – возьмут и других. Пора начинать.

Матвей не старался останавливать Сергея. Он больше не спорил, не сопротивлялся. Уединенные хомутецкие мечты казались ему потерянными навсегда. Он чувствовал, что захвачен вихрем событий, и во всем покорился воле Сергея.

Братья въехали в Житомир утром 25 декабря. На улицах они застали какое-то необычное оживление. Навстречу им двигались толпы народа. Кучки евреев стояли на углах. Откуда-то с барабанным боем возвращались солдаты.

Сергей окликнул знакомого артиллерийского офицера.

– Что у вас тут? – спросил он его.

– Присяга новому государю, Николаю Павловичу, – отвечал тот с усмешкой. – А вы и не знали? У нас что ни день, то присяга.

Сани остановились у постоялого двора. Хозяин, длиннобородый еврей, встретил братьев на крыльце и с поклоном проводил их в столовую. Пока приготовлялся самовар, он занимал гостей разговором. Рассказывал, что жители очень беспокоятся, как бы чего не вышло, охал, вскидывал руками и спрашивал с любопытством:

– И что же это значит? Зараз столько присяг!

Переодевшись в мундир, Сергей тотчас пошел к генералу Роту, в двухэтажный каменный дом на главной улице. Генерал встретил его с благосклонной любезностью. Первое слово генерала было о Пестеле.

– Кто бы мог подумать! – говорил он, расхаживая журавлиными шагами по ковру кабинета. – Павел Иванович, такой аккуратный офицер, так знает дисциплину! – Генерал с прискорбием качал головой. – Какое развращение умов! – прибавил он со вздохом. – Я рад, что по крайности за свой третий корпус могу быть спокоен.

Денщик доложил, что обед на столе. Сергей хотел было откланяться, но генерал пригласил его разделить с ним его «холостую трапезу», как он выразился.

– Будем толковать за чаркой вина, – сказал он, приятно осклабившись и особенно четко выговаривая слова.

Генерал Рот был холост и сам наблюдал за порядком в доме. Полы были застланы коврами, дверные ручки блестели, печи были натоплены, но все же квартира казалась не жилым помещением, а чем-то вроде полковой канцелярии.

– За свой корпус я ручаюсь, – самодовольно говорил генерал за обедом. – У меня строгость, порядок, дисциплина. Я, сударь мой, понимаю обращение с русским солдатом. Русский солдат – превеликая шельма! Ему нужен кулак – вот! – И он выставил вперед свой костлявый кулак.

Дверь в столовую приоткрылась, и показался вестовой

– Курьер с экстрапочтой, ваше превосходительство! – от-рапортовал он, подавая на подносе письмо за пятью тяжелыми зелеными печатями.

Вестовой удалился. Генерал быстро сломал печати и стал читать. Брови его вздернулись кверху. На бритом сухом лицо, похожем на лицо немецкого пастора, изобразилось негодование! смешанное с испугом.

– О боже мой, какие новости! – проговорил он, укоризненно качая головой. – Вы только послушайте: в Петербурге возмущение, мятеж!

Сергей вздрогнул.

– Мятеж? – переспросил он, скрывая волнение.

– О-о, бедный Милорадович! – вздыхал между тем генерал, продолжая читать. – И кто же со злодеями: гвардии полковник князь Трубецкой! О-о, какой стыд! Послушайте только!

И генерал прочел письмо вслух. В нем сообщалось о том, что произошло в Петербурге 14 декабря, в день присяги императору Николаю. «Злодеи», как выражался автор письма, воспользовались междуцарствием для осуществления своих преступных замыслов. Они объявили, что Константин незаконно отрешен от престола, и возмутили часть гвардии. Мятежники собрались на Сенатской площади. Граф Милорадович пробовал было их уговорить, но один из злодеев ранил его выстрелом из пистолета. К вечеру граф Милорадович скончался. Ни угрозы, ни убеждения не могли поколебать мятежников. Одни кричали: «Ура, Константин!» Другие: «Ура, конституция!» Между тем на площадь стекался черный народ и приставал к мятежникам. Толпа выворачивала камни на мостовой и бросала их в верные правительству войска. Рабочие, взобравшиеся на дрова у церкви, швыряли поленьями. Поленом была перешиблена рука у полковника конной гвардии барона Велио. Пришлось прибегнуть к пушкам, чтобы прекратить мятеж. Был отдан приказ немедленно уничтожить следы побоища. Всю ночь скоблили окровавленный снег и выскобленные места посыпали свежим белым снегом. Однако утром можно было еще видеть пятна крови на стене Сената. Их закрасили только на следующий день. Тотчас после подавления восстания начались аресты. Одним из первых был арестован князь Сергей Трубецкой, скрывавшийся в доме австрийского посланника В числе главных заговорщиков, говорилось в письме, оказались литераторы: Рылеев, давно известный своими возмутительными стихами, Александр Бестужев – его товарищ по изданию альманаха под названием «Полярная звезда», и сумасбродный Кюхельбекер – бывший воспитанник Царскосельского лицея. «Хороша наша литература, нечего сказать! – так кончалось письмо. – Порядок теперь восстановлен, злодеи пойманы и понесут заслуженную кару».

Сергей при последних словах невольно двинул рукой и толкнул стоявшую перед ним хрустальную тарелочку с пирожным. Тарелочка звякнула о бокал, бокал опрокинулся, и темно-красное вино пролилось на белоснежную генеральскую скатерть. Генерал удивился, и на лице его промелькнуло какое-то кислое выражение. Он терпеть не мог беспорядка. Но, как воспитанный человек, он тотчас сделал вид, что ничего не случилось.

– Какое испытание для русского сердца! – говорил он, сворачивая письмо и стараясь не смотреть на красную лужу.

Сергей приковался глазами к красным пятнам на скатерти. Ему представились пятна крови там, на снежной Сенатской площади.

– Хороший знак, генерал, – развязно заговорил вдруг Сергей. – Мы, как древние римляне, совершили в честь императора возлияние богам… Здесь вином, а там кровью, – прибавил он с кривой усмешкой.

– Да, да! – оживился генерал, успевший между тем прикрыть салфеткой запачканное место. – Но мы еще выпьем шампанского по случаю истребления гнусных злодеев. О, как я рад, что за мой третий корпус я могу быть совершенно спокоен!

Подали шампанское. Сергей, по-прежнему сохраняя развязность, выпил бокал. А генерал самодовольно повторял:

– О да, за мой корпус я совершенно спокоен. Присяга прошла в полном порядке. А я, признаюсь откровенно, опасался, чтобы не было глупостей. Теперь я спокоен.

Сергей встал:

– Я тороплюсь в свой полк, генерал, – сказал он.

– Да, да, конечно, – одобрительно кивнул головой генерал. – Конечно, конечно, в такое время вам лучше быть на месте.

Проводив Сергея, он позвал денщика и с брезгливой миной велел прибрать замаранную скатерть.

А Сергей, вернувшись на постоялый двор, в коротких словах рассказал обо всем брату и тотчас послал хозяина за лошадьми.

Братья помчались по дороге в Бердичсв.

– В восьмую дивизию, – говорил брату Сергей, сидя в санях, потом в Троянов, а оттуда в Любар1, к Артамону. То что потеряно там, мы наверстаем на юге.

А Бестужев мчался в Житомир. От быстрого бега сани заносило боком то вправо, то влево к краю дороги. Ветви сосен хлестали по фуражке, обсыпали снегом лицо. На облучке подпрыгивала длинная спина возницы – молодого еврея. Временами возница оборачивался и глядел с любопытством на своего седока. Ему хотелось поговорить, разузнать, в чем дело.

– Добрые кони, – начал он осторожно. – Уж коли пану нужно, куда хочешь поспеем.

– Да, да, хорошо, – откликнулся Бестужев.

Он был занят соображениями о том, как поехал Гебель: шляхом или проселком. Если шляхом, то они его обгонят. Важно выиграть час или два, чтобы предупредить Муравьева. Он, наверное, застанет его еще в Житомире. Если нет, то поскачет за ним в Троянов или к Артамону, в Любар.

– Пане, а пане! – прервал его размышления возница. – И что же это такое: почему господа офицеры всё ездят и туда и сюда?

– Служба такая, – ответил Бестужев.

– Да, служба… – разочарованно вздохнул возница.

Ночь была морозная, ясная. Полозья скрипели по твердому насту, чиркали по горбатым корням. А над головой, в просвете между черными стенами сосен, висел неподвижно хвост Большой Медведицы. Бестужев распахнул шинель и с наслаждением вбирал всей грудью колючий, морозный воздух. Ему вспоминались горячие речи в собраниях, задушевные беседы с Сергеем. То были только слова, но они посеяли бурю. Взметнулся вихрь, подхватил, закружил – и вот несет куда-то в темноту! И когда в его воображении вставали Кибенцы, вальс, черноглазая Соня, то он только встряхивал головой. Он понимал, что со всем этим он распрощался навеки.

Сани боком взлетели на возвышение шляха. Справа и слева открылся мерцающий снежный простор. Скоро большое село, первая почтовая станция. Впереди послышались звуки: колокольчики, пофыркиванье лошадей. Ближе и ближе. Бестужев приподнялся на сиденье и стал с беспокойством вглядываться вперед.

– Обгоняй, – вполголоса сказал он вознице.

Сани дернулись, понеслись еще быстрее. Впереди ясно обозначались темные очертания тройки. Сани свернули вправо, чуть не к самой канаве, шедшей вдоль шляха, и лихо пролетели мимо тройки – так близко, что полозья с размаху стукнулись друг о друга. Бестужев увидел сбоку, рядом с собой, высокие гребни жандармских касок и посередине между ними кивер подполковника Гебеля. Правил тройкой солдат.

– Гони что есть мочи! – срывающимся голосом приказал Бестужев вознице и, опустившись на сиденье, плотно запахнулся в шинель. – Пошел!

Возница испуганно взмахнул кнутом. С тройки что-то кричали, но крики потерялись где-то там, позади. Сани с быстротой вихря неслись дальше – вдоль спящего села, мимо почтового дома, чернеющей колокольни, плетней сараев – и вылетели вновь на сияющий снежный простор.

Был второй час ночи, когда тройка Гебеля, звеня колокольчиками, подкатила к штабу корпуса. Оставив спутников в канцелярии штаба, Гебель тотчас направился в квартиру командира корпуса. Дежурный офицер встретил его с удивлением и сказал, что генерал Рот спит, но он велел доложить, что приехал по экстренному делу, не терпящему отлагательства.

Его провели в кабинет. Через несколько минут к нему вышел обеспокоенный генерал в халате.

– А, Густав Иванович! – сказал ему генерал. – Рад вас видеть. Но почему у вас такое лицо? Надеюсь, ничего не случилось?

– Простите великодушно, ваше превосходительство, – начал Гебель, – что осмеливаюсь беспокоить в такой час…

– Полноте, Густав Иванович! – перебил генерал. – Какие тут церемонии! Но, однако, что же такое…

– Экстренная надобность разыскать подполковника Муравьева, – сказал Гебель.

– Подполковника Муравьева? – насторожился генерал. – Он был у меня и потом поехал в полк.

– Сомневаюсь, ваше превосходительство, – сказал Гебель. – Подполковник Муравьев…

– Ну да, подполковник Муравьев, – нетерпеливо перебил генерал. – Что же такое подполковник Муравьев?

– Подполковник Муравьев есть государственный преступник, – выпрямившись, отчеканил Гебель. – Я имею предписание немедленно арестовать его с братом и препроводить обоих под усиленным конвоем в Могилев, в штаб армии.

Гебель порылся в портфеле, вытащил бумагу за № 1606 и протянул ее генералу. Тот отшатнулся и с испугом смотрел на бумагу, точно боясь притронуться к ней.

– Вот приказ об аресте, ваше превосходительство, – сказал Гебель, держа в вытянутой руке бумагу.

– Боже мой! – ужаснулся генерал. – Он из этой шайки злодеев. А я его угощал, велел даже подать шампанское! Боже мой, боже мой! И это в моем третьем корпусе!

– Необходимо его разыскать немедленно, – сказал Гебель.

– Да, да, немедленно, непременно! – всполошился генерал. – А я его поил, угощал, – продолжал он. – И знаете, он даже запачкал скатерть вином. О боже мой!

– Я тотчас произведу розыск и узнаю, куда он поехал. – сказал Гебель. – Мне нужно ваше предписание.

– Да, да, спешите, спешите, – говорил генерал. – Поставьте на ноги всю полицию. Как можно было думать: в моем третьем корпусе! И Пестель, Павел Иванович, такой отличный офицер!

Генерал охал, возводил глаза к потолку, и лицо его, похожее на лицо немецкого пастора, выражало искреннее огорчение.

От генерала Гебель немедленно поскакал к полицеймейстеру, оттуда к исправнику. Ранним утром он уже мчался по следам Муравьева в Троянов. С ним был жандармский поручик Ланг, которого он взял с собой вместо Несмеянова и Скокова, вернувшихся в Могилев.

Бестужев прискакал в Житомир вечером 26 декабря, опередив Гебеля на несколько часов. На последней станции перед Житомиром он съехался с одним из славян, капитаном Тютчевым, который рассказал ему о петербургских происшествиях. На постоялом дворе он узнал, что Муравьев уехал накануне и что лошади были наняты в Бердичев[49]49
  Бердичев – к югу от Житомира.


[Закрыть]. Едва передохнув с дороги и потеряв время на то, чтобы достать лошадей, он поспешил дальше.

Бердичев был местом расположения восьмой дивизии. Муравьев мог быть там. Но Бестужев решил на всякий случай завернуть раньше в Троянов, в Александрийский гусарский полк, которым командовал полковник Александр Захарович Муравьев, брат Артамона.

От Житомира до Троянова было около тридцати верст, и поздно ночью, в тот час, когда Гебель был у генерала Рота, Бестужев уже стучался в помещичий дом, где жил брат Артамона.

Все огни в доме были потушены, никто не отзывался. Наконец в одном окне показался свет, замелькал через ряд комнат и исчез на кухне. Это потревоженный во время сна полковник пошел будить денщика. Бестужев, сбиваясь с тропинки и шагая по цельному снегу, обошел кругом дома и стал барабанить в дверь кухонного крыльца. Заскрипели засовы, дверь отворилась со скрипом. Пока денщик приходил в себя, потягивался и зевал, Бестужев, как был, в шинели, прошел мимо него прямо в гостиную, оттуда в столовую и постучал в дверь спальни.

– Это я, Бестужев! – говорил он в волнении. – Пожалуйста, полковник! Неотложное дело!

– Будьте добры обождать в кабинете, – прозвучал из спальни вежливый голос. – Я сейчас оденусь.

В кабинете, куда прошел Бестужев, сонный денщик зажег уже свечи. Оставшись один, Бестужев стал с нетерпеливым раздражением оглядывать роскошное убранство кабинета. Над диваном висела огромная картина в золоченой раме, изображавшая битву римлян с карфагенянами. На первом плане был нарисован в необычайно героической позе римлянин в каске и в латах, с толстыми ляжками и одутловатыми щеками. По бокам находились две картины поменьше: пухленький пастушок со свирелью и корзина с яблоками. На высоких часах, стоявших в углу, тихонько отстукивал маятник. Бестужеву через несколько минут показалось, что он ждет уже целую вечность.

Но вот послышались мягкие шаги в гостиной, сопровождаемые позвякиванием шпор, и появился блестящий гусарский полковник в чикчирах с нашивками, затянутый в талии, с начесами на висках и со вздернутыми кверху усами. Он был выше своего брата Артамона, и только одутловатость щек и маленькие глазки выдавали семейное сходство.

– Чем могу служить? – спросил полковник, приветливо протянув гостю обе руки и пригласив его садиться.

Но Бестужев, не садясь, начал пылко:

– Полковник! Вы не член общества, и, поверьте, я умею уважать независимость ваших убеждений. Вам, конечно, известно, что делается в Петербурге. Наши друзья гибнут и в эту решительную минуту ваше благородное сердце подскажет, чего ждет от вас родина. Сергея Ивановича ищут. Гебель гонится с жандармами за ним но следам, и если вы…

Полковник слушал с вежливым вниманием.

– Сергей Иванович был у меня с братом Матвеем Ивановичем, сказал он спокойно. – Они отправились в Любар, к брату Артамону. Надеюсь, вы их застанете там… если поспешите, – прибавил он, немного помедлив.

– Но можем ли мы рассчитывать па ваше содействие? – с отчаянием в голосе спросил Бестужев.

– В чем вы полагаете возможным мое содействие? – любезно осведомился полковник.

– Вы должны поднять свои полк и стать па защиту погибающей свободы! – восторженно воскликнул Бестужев. – Вспомните: Сергей Иванович – ваш родственник, и вы…

– Думаю, что обвинения против Сергея Ивановича не столь серьезны, – хладнокровно возразил брат Артамона, и он сумеет оправдаться перед правительством.

– Итак, вы отказываете в своей помощи? – горестно сказал Бестужев.

– Сожалею, что ничем не могу быть полезен, – вежливо ответил полковник.

Бестужев, скрестив руки, горящими глазами смотрел на собеседника. Его руки дрожали.

– Не желаете ли подкрепиться? – любезно предложил полковник. – Вы озябли. У меня есть прекрасное бордо.

Бестужев, ничего не отвечая, резко повернулся к двери. Громыхая встречавшимися на пути стульями, он быстро шел через гостиную и столовую на кухню. Хозяин провожал его со свечой в руке.

На дворе поднималась метель. Снежные хлопья, как белые птицы, кружились в непроглядной тьме. Бестужев с трудом отыскал своего украинца-ямщика, нанятого в Житомире. Ямщик заупрямился и ни за что не хотел ехать в Любар.

– Не можно, пане, – говорил он, – кони зморились.

Бестужев упрашивал, уламывал, предлагал деньги, кричал, грозил – все было напрасно. Ямщик отрицательно мотал головой и твердил свое:

– Зморились кони. Никак не можно, пане.

Он привез Бестужева в соседнюю деревушку, где жил его кум, «добрый бондарь», по его словам. Сам он пошел спать в каморку, а Бестужеву принесли охапку соломы в переднюю горницу хаты. Бестужев попробовал прилечь, но чуть только прикрывал глаза, как ему начинал мерещиться героический римлянин с одутловатыми щеками. Бестужев вздрагивал, просыпался и садился на своей соломенной постели. Он слушал с тоской, как выла метель за темным окном, и проклинал и упрямого хохла-ямщика, и вылощенного гусарского полковника с его картинами и роскошным кабинетом.