Текст книги "Всеволод Залесский. Дилогия"
Автор книги: Александр Золотько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)
Один из силуэтов взмахнул винтовкой.
Севка бросился вперед, в голове звучал его собственный беззвучный истошный крик, требовавший бросить все и бежать, спасаться, но что-то гораздо более сильное, чем инстинкт самосохранения, заставило Севку подбежать к тому, кто был с винтовкой, и в упор, почти приставив ствол револьвера к голове, нажать на спусковой крючок.
Спуск был тугой, рука дрогнула, и выстрел прозвучал неожиданно даже для Севки. Вспышка осветила коротко остриженный затылок и почти ослепила Севку.
– Орлов, ложись! – заорал Севка, хватая револьвер двумя руками, как в американском кино. – Ложись!
– Есть! – прозвучало в ответ, и Севка стал стрелять по теням, замершим в двух шагах от него.
Теней было всего три. Это были не люди – просто три плохо различимых в сумерках мишени, вырезанных из серого картона. И не было ничего сложного в том, чтобы всадить в каждый из них по пуле.
Раз-раз-раз…
С третьей мишенью Севка поторопился, нажал на спуск слишком рано, промазал, картонная фигура вдруг ожила и побежала прочь, к дороге.
– Не упускай! – крикнул Орлов. – Не упускай!
Севка попытался прицелиться, но не увидел мушки револьвера, было слишком темно.
Он наугад трижды выстрелил в сторону бегущего, но не попал.
Орлов вскочил и бросился за убегающим.
Севка подумал, что нужно достать из полевой сумки патроны и перезарядить револьвер. Достать патроны и перезарядить…
Снизу, из-под самых ног, послышался звук, тонкий, почти мелодичный. Стон. Кто-то из тех, в кого стрелял Севка, все еще был жив. Он стонал и пытался ползти. Или просто скреб землю, все еще не веря в то, что умер.
Орлов нагнал пленного. Севка не видел, что именно там происходило, слышал только, как кто-то пронзительно закричал. Крик прокатился по полю, взлетел к темному небу и погас.
И шевеление на земле у ног Севки тоже прекратилось.
«А сумка осталась под деревом, – отстраненно подумал Севка. – Там, возле березы». А еще Севка подумал, что только что убил человека. И не одного. Подумал и с ужасом замер, ожидая, что сейчас к горлу подступит тошнота, а чувство вины и ненависти к самому себе заполнят его сознание…
Сумка и патроны. Это было гораздо важнее, чем коротко остриженный затылок, освещенный вспышкой выстрела.
– А ты у нас герой. – Орлов подошел к Севке и хлопнул его по плечу. – Я уж думал – все…
– Что – все?
– Что тут мне и смерть пришла. Успел даже огорчиться немного… – Орлов высморкался. – Вот, нос мне, кажется, погнули… Честно – я не думал, что выживу. Неприятное, скажу тебе, чувство… Только подумать, я – и промазал трижды. Трижды – и почти в упор… А ты – молодец. Считай, что мы квиты.
– «Квиты» по-украински значит цветы, – сказал Севка. – Цветочки.
– Тоже вариант. – Орлов несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. – Ладно, нужно уходить. У тебя как с патронами?
– Пачка в сумке.
– Это хорошо. У меня еще один магазин. И все. Еще одна такая выходка с нашей стороны, и даже застрелиться будет нечем. – Орлов нагнулся, голос стал глухим. – Где тут моя винтовка? К ней у меня еще четыре обоймы…
Севка шагнул к рощице, споткнулся обо что-то мягкое и чуть не упал. Осторожно переступил через покойника.
Пока искал сумку и фуражку, Орлов собрал свое имущество.
– Слышь, Орлов, ты не можешь перезарядить мой револьвер? – попросил Севка.
– Руки дрожат? Ладно, бывает. Ты вообще неплохо держишься. Когда я своего первого убил, мне совсем плохо было.
Орлов взял у Севки «наган», выбил на ощупь из барабана гильзы, потом разорвал пачку с патронами, часть вставил в барабан, а остальные отдал Севке. Тот ссыпал их в карман галифе.
– Все, – сказал Орлов. – Нам пора. Общее направление – на северо-восток. Шагом марш.
И они пошли.
Идти было не очень удобно, земля была неровной, километра через два Севка чуть не сверзился в воронку посреди поля. То ли прилетел шальной снаряд, то ли самолет случайно сбросил бомбу, решил Севка.
Часа через полтора они добрались до леса. Идти стало еще труднее. Лес был густым, с богатым подлеском, с низкими ветками, норовившими расцарапать лицо или хотя бы сбить фуражку. Пришлось ее снять и нести в руке.
– Так. – Орлов остановился, Севка, уже давно ничего не различавший, натолкнулся на него и замер. – Так мы далеко не уйдем, как полагаешь?
– Полагаю… – сказал Севка, осторожно потрогав свежую царапину на щеке.
– Значит, привал до восхода. Располагайся.
– Где?
– Там, где стоишь, – ответил Орлов. – Падай.
Севка сел. Потом лег, под локтем хрустнула ветка.
– Смотри не напорись на сучок или корень, – посоветовал Орлов. – Как самочувствие?
– Нормально. Нет, правда, нормально, – торопливо добавил Севка, которому в молчании старшего лейтенанта померещилась ирония.
Севка хотел добавить что-то энергичное, типа «все пучком» или, там, «круто», но подумал, что фраза может оказаться непонятной для Орлова. Лучше говорить на литературном языке, без всяких там неологизмов, арготизмов и прочих новоделов.
– А чего они на нас бросились? – спросил, немного помолчав, Севка.
– Убить хотели, – ответил Орлов. – Ты что, сам не понял?
– Это я понял, но почему?
– Знаешь, товарищ младший политрук, ты меня удивляешь. Нездешний ты какой-то. Хотя, с другой стороны, ты же, как политработник, должен всех делить по классам. Вот ты по происхождению кто?
– Мама – учитель. Отец… Отец – журналист, – честно ответил Севка, надеясь, что не придется объяснять старшему лейтенанту, откуда в советском Харькове могла взяться газета «Харьковские губернские ведомости».
Можно было сказать, что отец работал ответственным секретарем в «Вечерке», но черт его знает, была эта газета до войны или нет.
– А у меня – отец военный, а мать… Мать не работала. То есть классово мы с тобой принадлежим к прослойке. Где-то между рабочим и колхозницей. И защищаем власть рабочих и крестьян. Так?
– Так.
– А рабочие и крестьяне, как мы с тобой обнаружили, не так чтобы горят желанием эту свою власть защищать. Так?
Севка промолчал.
– Да все так, – засмеялся Орлов. – Такая путаница замечательная получается, обхохочешься.
– Но ведь не все же…
– Не все. Тут ты совершенно прав. Но разве это значит, что те, кто вот там, на дороге, ждал немцев, чтобы второй раз сдаться в плен… они что, сильнее хотят жить, чем те, которые умирают в окопах? Честно умирают? В империалистическую… В империалистическую войну та же чушь была. Под конец, в революцию. Одни продолжали воевать за родину, другие призывали все бросить ради идеи… А третьи… Третьи просто решили выжить… – Голос Орлова стал задумчивым. – Вот эти третьи…
– А тебе сколько лет? – спросил Севка.
Историю он знал плохо, но то, что Первая мировая война закончилась в восемнадцатом, помнил. Если сейчас сорок первый, то получалось, что та война закончилась двадцать три года назад. И было старшему лейтенанту Орлову тогда никак не больше пяти лет.
– Мне – двадцать шесть. Я – пятнадцатого года рождения. Мне отец рассказывал. Папа. Ему пришлось повоевать и в Мировую, и в Гражданскую… Вот он рассказывал, что побеждали те, кто мог заставить желающих выжить любой ценой идти на смерть…
– Это как?
– А очень просто. Ты объясняешь такому жизнелюбу, что если он не пойдет в атаку, то ты его расстреляешь. И он прикидывает, что тут он погибнет точно. Без всяких вариантов. А там, в атаке, у него есть шанс. Пусть даже совсем крохотный, но шанс. И они шли в атаку. Те, кто за идею, и те, кто хотел остаться в живых. Человеку свойственно все упрощать. Сводить свою жизнь к простым движениям… – Где-то рядом, почти над самой головой истошно закричала птица, Орлов замолчал, прислушиваясь.
Было тихо. «Птице, наверное, приснилось что-то страшное, или она выпала из гнезда, – решил Севка. – Интересно, птицы видят сны?»
– Ладно, – сказал старший лейтенант. – Давай спать.
– Но ты не закончил.
– Про что? Про тех, которые хотели нас в благодарность убить? Что тут заканчивать? Они свели свою жизнь к очень простому действию – сдаться в плен, переложить ответственность за свою дальнейшую жизнь на немцев. Немцы ведь не погонят их в атаку. А наши – наши обязательно погонят. Вот тут и прикинь, что безопаснее. Я вообще удивляюсь, отчего еще заложников не берут…
– Каких заложников?
– Обычных, из семей воюющих. Погиб – молодец, паек и пособия для семьи. Сдался в плен – всем будет плохо. – Орлов сделал паузу. – Нет, все-таки хорошо, что я не маршал. Я бы столько народу загубил… Или спас. Ты как думаешь?
Севка не ответил.
– Ну, спи… – тихо пробормотал Орлов, завозился, устраиваясь на земле, и затих.
Даже дыхания не было слышно.
А Севке спать не хотелось. Сердце часто-часто стучало, удары его отдавались во всем теле, оседая с легким шорохом где-то в голове.
День. Прошел всего только один день. И то, что вначале показалось Севке невероятным и важным, теперь стало почти ничего не значащим, будто и не было ничего до того, как Севка очнулся посреди поля.
Кто-то когда-то сказал при Севке странную фразу, которой тот поначалу не придал особого значения, отложил по привычке в голове как странную, экзотически звучащую сентенцию, а вот сейчас…
Человеческое сознание устроено правильно, сказал кто-то. Чтобы защитить человека от безумия, мозг вначале не верит, а потом – не помнит.
Вот и Севка, наверное, утром так и не поверил в реальность всего происходящего, а теперь стал забывать то, что было раньше. Не забывать, нет, прошло слишком мало времени. Мозг услужливо завернул все, что было до этого дня, в вату, прикрыл острые углы воспоминаний, спрятал режущие грани ужаса…
И теперь мысли потихоньку стали приобретать простоту и недвусмысленность. Не понять, что произошло этим утром, а дожить, дождаться следующего. Не придумать, как все повернуть вспять, а найти способ выжить. И не до конца войны, нет, а как пережить эту ночь, как не умереть в следующий день.
Это состояние было знакомо Севке по срочной службе. Не поступив сразу после школы в университет, он сгоряча не стал прятаться от военкомата или нести военкому стандартные в таких случаях триста долларов – просто, получив осенью повестку, отправился на комиссию. От него, похоже, ждали, что он либо станет просить освобождения, либо будет настаивать на призыве. И в том, и в другом случае с него содрали бы те самые три сотни, а он просто сидел в коридоре военкомата и ждал своей судьбы.
И только попав в часть, Севка сообразил, что это на целый год, что теперь от него ничего не зависит, что теперь придется триста шестьдесят пять дней ждать, когда его отпустят, что эти проклятые триста шестьдесят пять дней придется просто вытерпеть, пропустить над собой…
И вот теперь, в ночном лесу, его снова охватывало то же самое чувство – перетерпеть. Все само собой закончится, станет понятным. Появится простое объяснение всего происходящего.
Ну, не может ничего страшного случиться с Севкой Залесским. С кем угодно, только не с ним. Его могли несколько раз убить. Но ведь не убили. Пилот не стал стрелять, мотоциклист не попал, а те, что пытались втоптать его в сухую землю, умерли.
Он сам убил нескольких из них. Убил.
У Севки перехватило дыхание, горло будто судорогой свело, выдавив слабый стон.
Он убил. Его хотели убить… Его убивали, и он убил. Его хотели убить. Его!
«Мамочка, – прошептал одними губами Севка, – за что? За что меня так? Почему меня забросило в это смертельное лето? И…»
Севка заскулил, прижимая руки к лицу.
Вспышка выстрела осветила затылок того пленного. Севка тогда не увидел, как пуля ударила в затылок, не знал, проделала она аккуратную черную дырочку в черепе или разворотила, раздробила кость.
Но сейчас Севка вспомнил запах – смесь кислого сгоревшего пороха и сладкий привкус крови. Крови.
У него тогда не было времени, чтобы осознать все происходящее, нужно было выжить, потом он просто шел за Орловым, и самым главным желанием его было не упасть, не подвернуть ногу или не напороться на сучок… А еще потом он слушал голос Орлова, не особо даже вникая в смысл того, что старший лейтенант говорил, и только сейчас, оставшись один на один с собой, осознал…
Волна озноба прокатилась по телу. Севка скорчился, подтянул ноги к животу, чтобы хоть как-то согреться. Согреться.
Тишина ночного леса, казавшаяся до этого глухой и монолитной, вдруг обрела ясность и прозрачность, распалась на тысячи звуков и отзвуков, стала гулкой и бесконечной. Где-то далеко кричала птица, что-то похрустывало вокруг, шуршало, шелестело и постукивало.
Зашевелились ветки на вершинах деревьев, ветер принес издалека собачий лай и звуки выстрелов. Очень далеких, неопасных для Севки.
Три… нет, четыре щелчка на самом пределе слышимости и какая-то торопливая, будто скомканная очередь.
Севка, успокаиваясь, со всхлипом вздохнул.
Он выживет. Он сможет. Он сильный. Он же смог пережить то, что мать и отец погибли, смог не сойти с ума, поняв, что остался на свете совсем один.
Приятели поглядывали на него с опаской и подозрением. Тот же Богдан пару раз, стараясь быть незаметным, проверял его вещи на предмет наркоты и вроде как в шутку проверял внутренние сгибы локтей. Тогда Севка не сломался.
Не сломается и сейчас.
Для начала… Для начала нужно понять, как себя вести со старшим лейтенантом Орловым.
Может, нужно сейчас, в темноте, когда Орлов спит, просто отползти в сторону, потом встать на ноги и идти-идти-идти прочь, спрятаться, а потом, заучив, наконец, свои новые фамилию и имя, прибиться к группе окруженцев, выйти к фронту… Или остаться в партизанах. Орлов – единственный, кто слышал от Севки его настоящее имя и кто может понять, что документы в кармане гимнастерки – не его.
Уйти?
И что он может в одиночку? Это Орлов, не устроив допрос поначалу, больше спрашивать не будет, откуда взялся младший политрук Залесский, а любой новый знакомый даже не по подозрению, а из чистого любопытства засыплет вопросами. И что тогда?
Нужно…
Севка открыл глаза.
Лес был серым, солнца еще не было, но уже можно было рассмотреть все вокруг в подробностях.
Орлов сидел метрах в трех, прислонившись спиной к толстому дубу, и что-то рассматривал на карте, которую разложил на коленях. Несколько раз он сделал пометки, заложил карандаш за ухо, сорвал травинку и сунул ее в рот.
Он что-то напевал, губы шевелились, но Севка не смог разобрать ни звука.
– Доброе утро, – сказал тихо Севка.
– Доброе, – согласился Орлов. – Немного голодное, но тем не менее. Мы с тобой, кстати, прошли не так чтобы очень много. Фельдмаршал Суворов был бы нами недоволен. В общей сложности выходит всего восемь километров от места нашего героического сражения… Вот там, – Орлов взял карандаш и указал перед собой, – километрах в пяти, кирпичный завод. А вот там, – карандаш указал за спину, – в восьми километрах, лесничество, потом село Яровое, и дальше, на северо-восток, через тридцать километров река и мост. И что это значит?
– Не знаю.
– А значит это, что там могут быть части героической Красной армии. Река – неплохой рубеж обороны, а мост – объект, который нужно защищать. В той стороне днем не грохотало, особо крупных населенных пунктов там нет… Так что вполне может быть, что там мы выйдем к своим. Возражений нет? – Орлов сложил карту, сунул ее в свою полевую сумку, карандаш покрутил между пальцев и тоже спрятал. – Спрашиваю, возражений нет?
– Нет. – Севка сел, попытался потянуться и застонал, почувствовав тягучую боль в левом плече и правом боку.
Расстегнул ремень, задрал гимнастерку и обнаружил на ребрах черно-лиловый синяк.
– Красиво, – оценил Орлов. – Если бы чуть сильнее – сломали бы тебе их к чертовой бабушке. И как бы мы тогда шли? Нет, не нужно было мне встревать… И грехов бы на душе было бы меньше. А ведь могли нас и вообще… того…
Севка встал, одернул гимнастерку и, отвернувшись к дереву, расстегнул ширинку.
– Тоже правильно. – Орлов вскочил на ноги, сделал несколько взмахов руками. – Физическая подготовка, товарищ младший политрук, штука не менее важная, чем подготовка политическая. В здоровом теле, как говорится, здоровый дух…
– А ты не знаешь, Данила, что на самом деле эта фраза у греков звучала по-другому? – Севка оправился, застегнулся и стал подгонять ремень с портупеей. – Древний грек говорил, что теперь нам остается надеяться, что в здоровом теле появится и здоровый дух. С иронией говорил, между прочим.
– Серьезно? – Орлов присел, выставив руки перед собой, встал. Снова присел. Встал. – А так хорошо звучит! Ну, не знаю, не знаю. Лично мне хорошая физическая форма никогда не мешала. Вот и вчера…
– Уходим? – спросил Севка.
– А почему и нет? – Орлов выпрямился, решительным движением обеих рук заправил гимнастерку, повернувшись к Севке лицом.
Значит, вот так это делается. Севка торопливо поправил свою гимнастерку и даже успел порадоваться, что вчера его гнали немецкие мотоциклисты и Орлов, наверное, списал странный внешний вид младшего политрука на суету и неразбериху.
А потом Севка спохватился:
– Слушай, Данила, а как ты на местности сориентировался? Ни черта же не видно. Даже солнце еще не взошло…
– А я, пока ты спал, залез на вершину дерева и осмотрелся. Трубы кирпичного завода – единственные трубы на всю округу, если верить карте. Ну а восток горит зарею новой, тут не спутаешь. Так что все точно, можно идти. Со мной не заблудишься.
И они пошли.
Теперь, когда все было видно, идти стало легко, подлесок не казался таким густым, а ветки не так чтобы очень злобно бросались в лицо. Получалась почти прогулка.
Через пару километров они наткнулись на ручей, и Орлов приказал умыться. Нечего выглядеть парой бандитов. Они, сказал Орлов, старший лейтенант и младший политрук, а не черт-те что!
Еще через час Орлов вдруг резко остановился.
– Слышь, Залесский. – Старший лейтенант сел на пенек и сорвал дежурную травинку. – Давай договоримся…
– О чем?
Севка наклонился, упершись руками в свои колени. Не так много они прошли, но Орлов задал высокий темп, и Севка немного запыхался.
– Если мы вдруг наткнемся на наших… на окруженцев. – Орлов пожевал травинку. – Может возникнуть недоразумение.
– Какое?
– Ну… Нас могут просто поставить в строй, например. Это ты такой покладистый, а какой-нибудь военинженер третьего сорта… то бишь ранга, окрыленный возможностью покомандовать личным составом, может и не согласиться с моим маршрутом движения. И что тогда?
– Не знаю, – честно ответил Севка, которому такие мысли, естественно, в голову не приходили. – Попытаемся убедить…
– Угу, – кивнул Орлов. – Ты мало сталкивался с военинженерами всех сортов. Хуже их только военврачи. Как начнет орать и оружием размахивать…
– И что ты предлагаешь?
– Значит, делаем так: при встрече с любой группой ты молчишь. Представился, если нужно, старшему по званию, и молчишь. А говорить буду я.
– А какая разница?
– В общем, небольшая. Но я смогу внятно наплести, что мы выполняем особое задание. Я из штаба фронта, между прочим, а не из какой-то там дивизионной газеты. Уловил разницу?
– Уловил.
– Значит, помнишь – мы из штаба фронта, я – главный, а ты в переговоры с кем бы то ни было вступать не имеешь права. Есть возражения? За? Против? Воздержались? Принято единогласно. – Орлов встал с пенька. – Шагом марш.
Через десять минут их окликнули.
– Стой! – прозвучало из-за дерева.
– Стою, – бодро ответил Орлов, разводя руки в стороны.
– Руки вверх! – Теперь команда прозвучала сзади, Севка искоса оглянулся и увидел штык, торчавший из куста.
– Уже поднимаем. – Орлов поднял руки над головой, словно делал зарядку. – Так хорошо?
– Пистолеты.
– Ты бы хоть появился, – не опуская рук, сказал Орлов. – А если ты не часовой Рабоче-Крестьянской Красной армии, а проклятый фашист? А я совсем разоружусь перед тобой?
– Стрелять буду, – чуть менее решительным голосом предупредил голос из-за дерева.
– То есть, выставляя тебя на пост в тылу противника, твой командир не предупредил тебя строго-настрого, чтобы ты не стрелял без особой, даже крайней необходимости? – изумление в голосе Орлова прозвучало настолько искренне, что даже Севка, потянувшийся было к кобуре, замер. – Ты бы, товарищ боец, думал, прежде чем угрожать старшему лейтенанту. В крайнем случае, я бы тебе посоветовал смело действовать штыком и прикладом. Заколоть меня, например. А товарищу младшему политруку хватило бы и прикладом по голове.
Залегла тягостная пауза.
Птица вылетела из-за дерева и, пролетев перед самым лицом Севки, скрылась в лесу. На щеку село какое-то насекомое, поползло к глазу. Стало щекотно, но руку Севка опускать не стал.
– Так что будем делать? – поинтересовался Орлов. – Убивать будешь или поведешь к командиру?
– Стоять, не двигаться, – решился наконец тот часовой, что был впереди. – Калиниченко, бегом к капитану.
Сзади послышалось шуршание и хруст веток.
– Может, я еще и руки опущу? – спросил Орлов.
– Стоять!
– Ну, хоть за голову, – жалобно попросил Орлов. – Думаешь, легко вот так держать руки? Положу руки на затылок, и политрук – тоже. Он молчит, но ведь и у него уже мышцы затекли.
– Ладно, – подумав, разрешил часовой. – На затылок…
– Я еще и сесть могу, чтобы ты совсем не волновался. Вот винтовочку ногой подальше отпихну… – Орлов поддел ногой приклад винтовки и отбросил оружие в сторону, как палку. Мы сядем?
– Садитесь, – голос часового стал не таким напряженным и враждебным, как пять минут назад.
– Садись, Залесский, – приказал Орлов и сел на землю.
Севка сел рядом.
Минут через пятнадцать на поляну вышел капитан.
Петлицы Севка не рассмотрел, но тот представился, вскинув руку к пилотке.
– Капитан Фролов. Кто такие?
– Я могу опустить руки? – спросил Орлов.
– Да, можете.
Орлов и Севка встали.
Старший лейтенант откозырял четко, словно на параде:
– Старший лейтенант Орлов и младший политрук Залесский. Выполняем особое задание штаба фронта.
– Документы, – потребовал капитан.
Орлов шагнул к нему, на ходу доставая из кармана документы. Протянул и, когда капитан их взял, сделал шаг назад.
Капитан внимательно рассмотрел удостоверение, перелистнул несколько страниц.
– Младший политрук. – Капитан посмотрел на Севку.
– Младший политрук со мной, – с нажимом произнес Орлов. – Ко мне вопросы есть?
Капитан задумчиво посмотрел на старшего лейтенанта, и это было хорошо – Севка почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, жаром полыхнули щеки. Вот сейчас этот суровый офицер заметит, как покраснел младший политрук, все поймет… Или подумает, что все понял, отскочит за дерево и скомандует… И первая пуля ударит как раз покрасневшему младшему политруку между лопаток.
– Я должен проверить документы, – сказал капитан твердо.
– Вы вообще не должны нас видеть, – сказал Орлов. – Если честно, то я должен был бы вас пристрелить в целях сохранения тайны. Но вы мне симпатичны. Не верите? Давайте тогда вместе с вами доберемся до линии фронта, там до штаба армии, и вы объясните начальнику Особого отдела полковнику Медянину, отчего это сорвали выполнение важного задания. Или давайте стреляйте.
Капитан с сомнением посмотрел на Орлова, перевел взгляд на Севку.
– Ладно, следуйте в том направлении, – капитан указал за спину. – Бежать не советую.
– Документы верните, – усмехнулся Орлов. – И там у меня винтовочка в траве лежит, вы уж распорядитесь на ее счет. Мне за нее отчитываться в штабе.
Капитан отдал ему удостоверение и, пропустив мимо себя и старшего лейтенанта, и Севку, пошел следом.
Справа и слева вынырнули два красноармейца с винтовками наперевес. Штыки покачивались в метре от Севки.
Идти пришлось недалеко. Лагерь оказался всего метрах в двухстах от того места, где их остановили.
Часовой молча пропустил капитана и задержанных.
Под деревьями стояли две телеги, распряженные лошади фыркали время от времени, люди спали на земле. Человек пятьдесят, прикинул на глаз Севка.
– Стойте здесь, – вполголоса приказал капитан и отошел в сторону, за телеги.
– До роты, – сказал Орлов Севке. – Но не рота. Капитан – пехотинец, младший сержант справа – артиллерист. Вон тот, что спит под березой, сапер… Сборная группа.
– За мной, – приказал вернувшийся капитан.
– Я один пойду, товарищ капитан. А младшего политрука, если не трудно, отведите куда-нибудь в сторонку, чтобы он не маячил. Не нужно, чтобы его видели в лицо. – Орлов незаметно подмигнул Севке.
Капитан с сомнением посмотрел на Орлова.
– Ну, он же никуда не денется, товарищ капитан! – улыбнулся старший лейтенант. – Постоит, подождет. Если ваш командир мне не поверит, то вы всегда сможете восстановить статус-кво. Не так?
– Ладно, – кивнул капитан и оглянулся на невысокого крепыша с тремя треугольниками в петлицах. – Вы, Малышев, проведите товарища младшего политрука к оврагу. И там побудьте.
– Есть, – ответил крепыш. – Пойдемте, товарищ младший политрук.
Винтовку с примкнутым штыком он повесил на плечо, но близко не подходил, держался в двух шагах сзади, пока они шли к оврагу, и, разрешив Севке сесть, сам остался стоять в паре шагов, держась так, чтобы видеть руки и кобуру младшего политрука.
Интересно, подумал Севка, что сейчас плетет старший лейтенант? Какое такое задание придумал для себя, да еще такое важное и странное, что документы младшего политрука даже смотреть нельзя. Ну, не диверсантом же немецким его представил, в самом деле. Может, советским? Типа, ведет особого разведчика в тыл к врагу…
«Ага, – мысленно сыронизировал Севка. – Младшего политрука в форме со звездами к немцам в тыл. Так наверняка незаметнее. И двигались они, между прочим, из немецкого тыла. Фигня получается, если хотите знать мое мнение», – подумал Севка.
Но никого мнение Севки, похоже, не интересовало.
– У вас папироски не найдется? – спросил вдруг крепыш.
– А? – переспросил Севка. – Нет, не курю. Извините.
– Совсем без табачка хреново, товарищ младший политрук. Уши пухнут, хоть плач! И патроны есть, и еда, а без курева – никакого удовольствия от боевых действий.
– Да уж какое тут удовольствие, – кивнул Севка сочувственно. – Я второй день на голодный желудок…
– Так чего ж вы не сказали? – Крепыш достал из нагрудного кармана сухарь, отряхнул с него что-то и протянул Севке. – И знаю, что по уставу с собой жратву брать не положено, а ничего не могу поделать. А вы угощайтесь, товарищ младший политрук.
Поначалу товарищ младший политрук честно собирался оставить половину сухаря товарищу старшему лейтенанту. Вцепившись зубами в край пахнущего табаком ржаного сухаря, Севка почти целую минуту старался не увлечься и остановиться на невидимой линии, разделявшей сухарь пополам.
А потом почти случайно сгрыз сухарь целиком. И лишь после этого в душе Севки шевельнулось что-то вроде угрызения совести. Шевельнулось, если честно, слабенько, почти незаметно.
В конце концов, там и одному было нечего грызть.
Севка слизнул с ладони приставшую крошку и оглянулся. Крепыш участливо и даже с сочувствием смотрел на него.
– Спасибо, – сказал Севка. – Товарищ…
– Так Малышев, старший сержант Иван Петрович Малышев.
– Спасибо, товарищ Малышев. – Севка вздохнул. – Неприятное получилось зрелище, наверное…
– Это как вы сухарь употребляли? Нормальное зрелище. Я уже второй раз в окружении. Первый раз от самой, считай, границы шел. Две недели. Кору жрал, траву. Лошадь на вторую неделю нашли убитую, с душком уже, так и ее схарчили. Вот там было зрелище это… неаппетитное. – Старший сержант присел на корточки, опершись на винтовку. – А только я вам скажу – ничего вкуснее той мертвечины я не ел. Ни до, ни, ясное дело, после. И знаете, товарищ младший политрук, до сих пор жалею… Вот понимаю, что сволочь я, что нельзя так, а жалею, что поделили мы остатки лошади на всех пятьдесят бойцов и командиров. По сколько там вышло на брата… Слезы одни. А через полчаса после обеда мы попали под минометный обстрел. И половина, считай, наших там осталась. Это ж на сколько больше я мог съесть мяса, если бы нас минометами накрыло не после лошади, а до нее…
Старший сержант сплюнул и укоризненно покачал головой.
– Странное человек животное, товарищ младший политрук, волк дикий и то понятнее, чем обыкновенный человек. И как я могу про других мнение иметь, коли я и о себе ничего толком не знаю? – Старший сержант оглянулся через плечо и встал. – Пришли к нам, товарищ младший политрук.
– Как тут у тебя дела, Залесский? – в полный голос спросил Орлов. – Все в порядке?
– Нормально. – Севка встал с земли, отряхнулся. – А у тебя что?
– А все у меня. В смысле, у нас с тобой все нормально. Очень даже хорошо у нас с тобой. Товарищ полковник все внимательно выслушал, вошел в наше положение и отпустил с миром. Вот, товарищ капитан вызвался тебя освободить из-под охраны… Правда, товарищ капитан?
Капитан Орлову не ответил, что-то негромко скомандовал Малышеву.
– Значит, до свидания, товарищ младший политрук! – сказал Малышев. – Может, свидимся еще…
Севка протянул руку, старший сержант пожал ее. Рукопожатие у старшего сержанта оказалось крепким и шершавым – ладонь была покрыта мозолями.
– Еще раз спасибо, – сказал Севка.
Капитан молча козырнул и ушел. Старший сержант помахал рукой и рысцой побежал вперед.
– Вот такие дела… – протянул Орлов, глянув на свои наручные часы. – Идти нам нужно, Сева. Шире, так сказать, шаг.
И они пошли вдоль оврага на восток. На спине Орлова теперь болталась не только винтовка, но и вещмешок.
Севка спросил, как оно все получилось, Орлов рассказал.
Вышло, что наскочили они на остатки штаба стрелковой дивизии во главе с командиром. Всего до полутора сотен штыков, правда, треть – писаря, водители, почтальоны с поварами, треть – молодняк, влившийся в дивизию только с неделю назад, а из тех, кто мог реально считаться полноценным бойцом, каждый третий был легко ранен.
Хорошо еще, что тяжелых не было в группе.
Полковник планировал рвать вдоль шоссе исходя из того, что так короче, Орлов спорить не стал, уловив в серых глазах полковника упрямый стальной блеск.
– Он как сквозь прицел на меня глядел. Того и гляди, нажмет на спуск. Я с ним разговариваю, а сам понимаю, что все, путешествие закончилось. Он меня поставит взводным к трем бойцам и сержанту, а тебя назначит от щедрот своих политруком роты из пятнадцати человек. И разрешит героически умереть, поднимая людей в атаку на пулемет, который легко можно было просто обойти.
– Он что – дурак?
– Отчего сразу дурак? Он не дурак, он испуганный. Его как в тридцать седьмом напугали, так до сих пор в себя прийти не может. И ведь больше не грозит ему расстрел, а все равно он с оглядкой думает, чтобы его ни на секунду, ни на мгновение не заподозрили в трусости или слабости. Я чистку застал взводным. – Орлов остановился, глянул на небо, на часы и свернул влево, прочь от оврага. – Если бы мне чуть меньше совести и чуть больше большевистской принципиальности, уже б, наверное, батальоном командовал. А то и полком. Или бы уже в расход пошел – либо от немцев, либо от своих. Командира роты, видишь ли, трудно обвинить в халатной подготовке к войне… Согласен?