Текст книги "Всеволод Залесский. Дилогия"
Автор книги: Александр Золотько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)
– Может быть… – протянул комиссар. – Может быть. И что это значит? Мне нужно быть в Москве? Мне нужно забрать из Москвы вас?
– Ну да, – кивнул старик, – попытайся.
– А если он хочет спасти вас? Я в столице почти не живу, а вот вы…
– Или он желает спасти Иосифа Виссарионовича Сталина. – Евграф Павлович снял очки и спрятал их в карман. – Вождя, так сказать, и вдохновителя.
– Данила? Сталина? Удивляюсь, отчего он со своими возможностями его просто не пристрелил. Прибыл в нужное время, подождал, достал пистолет и расстрелял…
– Со своими возможностями? – Старик приподнял бровь. – С какими? Путешествовать по времени? Но ведь это не дает ему возможности проходить сквозь стены. Да, он сможет, наверное, узнать, куда поедет Сталин или Гитлер. И что? Они ведь без охраны не ходят. И в газетах не сообщают подробностей – во сколько они выходили на балкон подышать свежим воздухом или в сад, сажать деревья. Мы с тобой дадим Даниле еще и дополнительное умение – видеть сквозь время? Не только путешествовать, но и проникать сквозь бездны времени любопытным взглядом? Тогда давай сделаем его еще и бессмертным и неуязвимым… Откуда такие мысли…
– Вот отсюда, – ткнул комиссар пальцем в карту. – Откуда-то он знал, что эти события произойдут? Знал, значит, имел возможность получить информацию. Не немцев же он, в конце концов, допрашивал. «До которого времени вы спали в поселке, как бишь его…»
– Ключи, – подсказал старик.
– Да, Ключи. «Так во сколько вы проснулись первого августа тысяча девятьсот сорок первого года?» Так?
– Да, – кивнул старик. – Не сходится. Выходит, самым простым объяснением будет умение видеть сквозь время. Тогда…
– Черт его знает, что тогда! – устало сказал комиссар. – Мы уже все это триста раз обсуждали.
Они пытались продумать все. Они несколько часов бились с разгона в мысль, что мог Данила отправиться в прошлое и убить хоть Сталина, хоть Гитлера. Вполне мог. Пусть ему недоступно время до рождения или до своего загадочного исчезновения из рощи возле Феодосии, но ведь в двадцать первом году Гитлер еще был никем, пил пиво, выступал на митингах. Даже пули не понадобилось бы, Данила голыми руками мог все сделать. И не сделал. Почему? Если он вмешивается в прошлое – а случай со Всеволодом это четко подтверждает, – то отчего он копается в мелочах? Зачем эти путешествия по немецким тылам, участие в боях…
Оба обратили внимание на то, что Орлов не собирался принимать участие в судьбе пленных на дороге. Не собирался, но все равно убил конвоиров. Значит, мог он вмешиваться в прошлое. Мог и вмешивался.
Почему он теперь тянет? Для чего все это устроено? И неизбежное возвращение к вопросу о надписи про пятнадцатое-двадцатое октября. Зачем? Они несколько раз спрашивали Севку, но тот не смог ничего вспомнить, связанного с этими датами.
– Сегодня четырнадцатое, – сказал комиссар.
– И? – приподнял бровь Евграф Павлович.
– Нужно сегодня выдвигаться в Москву. На всякий случай. Может, завтра с утра уже не получится…
– И куда ты поедешь?
– А к вам на квартиру, господин генерал. Вы же не меняли у нас место жительства с одна тысяча девятьсот восьмого года, если я не ошибаюсь.
– Не ошибаешься. Я вернулся с Дальнего Востока на Пасху девятьсот восьмого, был произведен в генералы, вежливо послал Его Величество с его предложением о создании особой службы при Корпусе Жандармов и по моей просьбе переведен в Москву. Въехал вот в эту квартиру, которую у меня не смогли отобрать даже господа большевики. С тех пор и живу. И что это значит?
– Это значит, что ваша квартира – единственное место, о котором точно знает Данила. – Увидев неодобрительное выражение на лице собеседника, комиссар приподнял ладонь. – Я понимаю, что он может быть куда более информированным. Но ведь он тоже должен быть уверен, что и я знаю место, где он может появиться. Свою нынешнюю квартиру я получил в тридцать шестом, как раз перед Испанией… Только ваша квартира может быть местом встречи. Только ваша…
– Кого ты берешь?
– Никиту, Костю. Всеволода возьму.
– И все? Не будет группы прикрытия? Десятка снайперов на крышах и пулемета в подвале не будет? – с иронией в голосе поинтересовался Евграф Павлович. – Надеешься, что даже если Данила будет один, у вас всех вместе хватит сил, чтобы взять его живым?
– Нет, не надеюсь. Вернее, я не надеюсь на нас всех, я надеюсь на самого Данилу и на Залесского.
– Отчего же такая надежда на Всеволода? Нет, он талантливый мальчик, который приобрел за последнее время некоторые полезные навыки, но мы с тобой понимаем, что до Данилы ему еще очень далеко… Напомни, сколько народу послали, чтобы взять его… или хотя бы убить в Орехово в двадцатом? И сколько осталось в живых?
– Пятнадцать человек из спецотряда. Семеро убитых и четверо раненых…
– И четверо бежавших с места схватки… – подхватил Евграф Павлович. – Так чем же тебе может помочь мальчик? Боюсь, что Даниле достаточно будет предложить мальчишке вернуться в родные времена, и он все бросит, все забудет…
– Очень может быть, – кивнул комиссар. – Но я делаю ставку на один психологический момент. И мою ставку поддерживает то, что произошло в подвале. Всеволод мог оставить своего противника в живых. Собственно, в этом и состояло испытание. Он мог, подготовка позволяла, просто обезоружить приговоренного. Но Всеволод предпочел…
– Задушить и сломать шею, – кивнул старик с брезгливым выражением лица. – И ты полагаешь, что это не было истерикой?
– Полагаю, что нет, – твердо сказал комиссар. – Он не бросился сгоряча, как в том поселке на немцев, не успев даже сообразить, зачем и что делает. Он имел выбор, в отличие от выстрела в блиндаже, где на размышление не оставалось времени. И это не было стрельбой в темноте, как тогда, когда он стрелял в пленных, вы же помните его рассказы, Евграф Павлович.
– Помню.
– Здесь все было немного иначе… И он даже не вспомнил о том, что нельзя изменять историю. Что каждое его действие может необратимо обрушить все… Даже в его пересказе история про бабочку и охотников на динозавра звучала впечатляюще.
– Насколько я помню, он спокойно рассказывал нам детали своего времени, какие-то подробности о неких компьютерах и мобильниках…
– Но здесь он убил. Изменил прошлое своего мира. И я уверен, что в дальнейшем…
– Хочешь сказать, что он уже стал частью нашего времени?
– Он еще этого не понял, не осознал, но внутри, я уверен, он уже сделал выбор. Он уже знает, что нужно обустраиваться здесь…
– А тебя самого не пугает то, что будущее…
– Какое будущее? – улыбнулся комиссар. – Разве существует какое-то будущее? Если мы признаем, что есть некое будущее, в котором я дожил до пятидесяти двух лет и умер от цирроза печени, то я в любом случае доживу до этого самого цирроза, даже если прямо сейчас пущу себе пулю в лоб? Не существует предопределения, есть свобода воли. Даже греки полагали, что атомы могут сворачивать со своего пути, обеспечивая тем самым свободу воли каждому человеку. Почему я должен принимать к сведению то, что где-то когда-то кто-то считает, что мое будущее ему известно? Это не мое будущее, это его настоящее… И…
– И вдруг окажется, что будущее… настоящее того же Всеволода является результатом твоих поступков, проявления твоей свободной воли и, кстати, его действий в прошлом. В его прошлом, а в нашем с тобой настоящем… Я в молодости изучал философию и логику, так что ты уж мне поверь, в изложенной Всеволодом схеме есть слишком много неясностей и вопросов… Так что уповать на это я бы тебе не советовал…
Комиссар достал из ящика стола коробку папирос, достал папиросу, медленно размял ее в пальцах, продул бумажный мундштук и сжал его зубами. Прикурил.
– Молчишь?
– Нет, просто зажигаю папиросу. И уповаю я не на философию и не на логику. А на человеческие слабости, на которые вы сами мне в юности и рекомендовали делать ставку. – Комиссар откинулся на спинку кресла и выпустил из ноздрей две струйки белого дыма. – Что бы вы почувствовали, оказавшись голым на дороге, да еще и в прошлом, Евграф Павлович?
– Вопрос поставлен некорректно…
– Согласен. Тогда по-другому. Что бы вы испытали по отношению к человеку, который вышвырнул вас в прошлое голым на дорогу?
– Ну, нежной любви к нему я бы точно не почувствовал, – ответил Евграф Павлович. – А что?
– А ведь Данила его не просто сунул в прошлое, он его еще и поставил в весьма непростое положение там, возле моста. Всеволод на самом деле мог умереть. Будь он чуть менее похож на… – Комиссар стряхнул пепел с папиросы в пепельницу и снова глубоко затянулся. – В общем, Данила сделал все, чтобы мальчик почувствовал себя слабым, беззащитным. Козявкой перед громадой обстоятельств.
– Так, – кивнул старик.
– А мы с вами сделали так, что он почувствовал себя сильным. Мы сделали его сильным, если вдуматься…
– И это заставит его выстрелить в спину Даниле?
– Это заставит его как-то поступить. Не принять тупо волю Орлова, а принять какое-то решение, которое будет основываться на собственных эмоциях…
– А Орлов может видеть сквозь время… – сказал Евграф Павлович. – И все это давно принял к сведению… И что?
– Ничего. Я должен что-то делать. Я должен выстроить хоть какой-то план… Иначе можно просто сидеть и ждать, даже не отправляясь в Москву. Можно было вообще пристрелить Всеволода и забыть о том, что он вообще был на свете. А буде Орлов явится к нам на рандеву, то и его… привести в исполнение приговор девятнадцатого года, двадцатого и двадцать первого… Посоветуете поступить так?
– Не знаю, – после длинной паузы произнес Евграф Павлович. – Не знаю… По тому, что и как уже сделал Орлов, похоже, что нет у него особых уверенности и могущества. Или мы просто не можем понять… просто не хватает информации для построения полноценной гипотезы. И нам остается…
– И нам остается ехать этой ночью в Москву, к вам, и ждать…
Севка проснулся около полуночи. Он бы еще спал, но Костя вошел в комнату, включил верхний свет и тронул Севку за плечо.
– В задницу, – не открывая глаз, сказал тот.
– В машину, – возразил Костя. – И в Москву… Тебе нравится Москва? Мне – очень. Все никак не могу к ней привыкнуть…
– Что так? Ты разве не в Москве живешь? Жил до войны?
– Нет, конечно… Средняя Азия, Дальний Восток… К Москве попал уже перед самой войной… Ты вставай, времени совсем нет.
Севка сел, свесив ноги на пол, медленно открыл глаза. Голова гудела, за правым ухом пульсировала боль. Севка осторожно пощупал рукой. Шишка. Небольшая, но вполне серьезная.
– Это кто меня? – спросил Севка.
– Никита, а что?
– Ничего, – сказал Севка, вставая. – Форма одежды?
– Чистое, красивое, с орденом, портупеей и кобурой. И у тебя есть на переодевание пять минут.
– А иначе? – спросил Севка, собираясь отыграться хоть так, словесно. – Меня расстреляют?
– Зачем? Тебя вырубят, стреножат, сунут в машину… – лениво перечислил Костя. – Тебе нужны лишние хлопоты? А кроме того, Евгений Афанасьевич просил передать, что твоя учеба закончена и пора прекратить строить из себя гимназистку и приниматься за работу. Со всеми вытекающими…
– Какими именно?
– Денежное содержание, например… Или расстрел за невыполнение. В общем, служба.
– А я присягал независимой Украине, – возразил Севка. – По закону…
– Ты присягу принесешь только через хрен знает сколько лет, Сева, – засмеялся Костя. – А расстрелять тебя могут хоть сегодня. Мне будет тебя жаль, но к дереву я тебя привяжу. Слезами умоюсь, а повязочку на глаза нахлобучу и буду стоять рядом, пока…
– И кто же меня пристрелит? – Севка встал и стащил с себя мятую, порезанную гимнастерку. – Никита?
– А пусть это будет для тебя приятным сюрпризом, если что. – Костя хлопнул Севку по плечу. – Ты одевайся, думай и через четыре с половиной минуты появись возле машины. Доступно?
– Более чем, – ответил Севка. – Более чем…
«Действительно, – подумал он, стаскивая сапоги и галифе, – какого хрена я выделываюсь? Решил умереть? Сбежать и попытаться где-то пристроиться, используя новые знания и умения?» Но эти новые знания как раз и подсказывают ему, что ни хрена не получится у него спрятаться. Да и зачем? Ради чего? У него есть… появилась работа. Крыша, если хотите, появилась, и не самая плохая, между прочим. Нет, добрый Евгений Афанасьевич, конечно, и на ноль помножить может, и на смерть послать, но это все равно будет не фронт и не лагерь где-нибудь за Уралом. За Уралом, конечно, будет безопаснее, но не в лагере же?
Севка надел чистую отутюженную форму, шинель. Затянул портупею. Протер рукавом орден на груди. Тут Красную Звезду еще носят на левой стороне груди, он при вручении чуть не поправил генерала. Вот было бы смеху…
Достал из кобуры «наган», проверил барабан и скептически поцокал языком. Патроны как патроны. Но, знаете ли, дорогие товарищи, оружие – это такая хрень, что доверять его кому бы то ни было не стоит, особенно во время войны…
Он прихомячил два десятка патронов на стрельбище. По одной-две штуке зараз уносил в кулаке и прятал в корешках книг, стоявших на полке. «Вы там как можете, а я – как знаю», – пробормотал Севка старую присказку, доставая патроны и перезаряжая барабан. На те патроны, что из револьвера достал, посмотрел задумчиво и бросил на постель. Оставшиеся свои, украденные, высыпал в карман шинели.
Уже совсем собрался уходить, но спохватился. А если еще придется сюда вернуться? И ребята увидят эти патроны? И еще придется возвращать револьвер? Лучше быть готовым. Севка спрятал патроны в корешки книг, выровнял книги на полке и остался удовлетворенным. Проделывая все это, Севка даже не подумал, что еще два месяца назад ему бы и в голову не пришло вот так вот готовиться к будущему.
Севка выключил свет и быстрым шагом вышел на улицу.
Никита сидел за рулем, Костя, Евграф Павлович и комиссар сидели на заднем сиденье. Севка, не раздумывая, устроился на переднем, захлопнул дверцу. Их компания напоминала семью, возвращавшуюся с дачи. Обычно места хватает для всех, но в последний момент сосед дядя Вася попросился, отказать нельзя, вот приходится сидеть, плотно прижавшись плечом к плечу.
«Ну да ладно», – подумал Севка. Он даже не стал спрашивать, куда и зачем едут. В Москву так в Москву. Как у одного классика. Хотя, возможно, лучше было бы как у другого – сюда я больше не ездец. В смысле, не ездун.
«Но у тебя служба, Сева, – напомнил себе Севка. – И не исключено, завтра или послезавтра тебя сунут в самолет и прикажут выпрыгнуть в тылу врага с целью убивать, наносить и совершать… И ты послушно прыгнешь и будешь наносить, убивать и совершать прилежно, от всей души, надеясь, что слова комиссара были не просто словами, не морковкой перед мордой у осла, а обещанием».
Было темно, над Москвой метались три или четыре прожекторных луча, пытаясь ухватиться за прорвавшегося немца, западнее и южнее Москвы все небо было в искрах разрывов зенитных снарядов и в зареве прожекторов – какой-то немец влетел в прожекторное поле, и зенитчики дружненько пытались воспользоваться оплошностью фашистского стервятника, зачем-то рискнувшего в такую погоду лететь к столице великого и могучего…
Несколько раз машину останавливали патрули, проверяли документы и пропускали. На въезде пришлось съехать на обочину и ждать, пока пройдет длиннющая колонна грузовиков.
– Это они куда? – спросил Севка как бы сам у себя. – На фронт?
– В тыл, – сказал сзади Костя. – Отдан приказ об эвакуации…
– Кстати! – провозгласил Евграф Павлович. – Может, по этому поводу?..
– И все закончится к двадцатому? – с сарказмом спросил комиссар.
– В конце концов, ждать осталось недолго, – сказал старик. – Как сказал Людовик шестнадцатый своей Марии-Антуанетте…
– Только не теряй головы, – закончил за него комиссар. – Когда вы в первый раз декламировали эту шутку, она уже была скорее цитатой…
Старик не ответил. Но его молчание было преисполнено такого презрения, что Севка даже оглянулся.
До квартиры Евграфа Павловича они добрались без проблем. Севку разместили на диване, Евграф Павлович ушел спать в спальню, комиссар устроился в кабинете старика, Никита лег на раскладушку, а Костя отправился на кухню, прихватив с собой автомат и пару гранат. Автоматы были вручены также Никите и Севке, их Костя достал из багажника «эмки».
Инструкция по применению оружия была короткой – без приказа огня не открывать, в случае нападения – стрелять на поражение. «В Орлова?» – уточнил Севка. «Особенно в Орлова», – сказал комиссар.
Утром Никита приготовил завтрак, а Костя помыл после завтрака посуду. Севку ночью не будили, дежурить не заставляли, что, конечно, радовало, но, с другой стороны, получалось, что его, чего бы там ни говорил Костя, не воспринимали как своего. Смешно было бы называть рыбаком червяка на крючке.
Даже для червяка смешно.
К десяти утра Севке и Косте приказали пойти прогуляться по Москве. Крючок подергивают, понял Севка, но говорить ничего не стал. Все равно сидение в квартире, заполненной тревожным ожиданием, удовольствия не доставляло.
К тому же с Костей иногда получалось и более-менее нормально поговорить, с Никитой – никогда.
Небо над Москвой было затянуто тучами, не тревожными черными, а серыми, скучными и ленивыми. Бомбить немцы в такую погоду явно не станут, поэтому людей на улицах было много. «Даже слишком много для рабочего дня», – сообразил Севка.
А вот патрулей – мало. До неприличия мало. Милиционеры стоят с какими-то отрешенными лицами, словно ждут чего-то… Или чем-то недовольны.
К одному из них Севка подошел, чтобы вроде как уточнить дорогу к Петровке. Это была единственная улица, название которой с готовностью всплыло в голове Севки и вроде как было для этой улицы постоянным, не советским-антисоветским. Севка чуть даже не уточнил, как пройти к Петровке, тридцать восемь, вовремя спохватился.
Постовой вначале проверил документы, потом объяснил дорогу, помогая себе рукой.
– А что столько народу на улице? – как бы между прочим спросил Севка.
– Так ведь приказ – эвакуировать Москву, – хмуро ответил милиционер. – Всех уволить, выдать по пуду муки или зерна и уволить. И зарплату выдать, только куда ее потом девать, эту зарплату? Столовки закрыты, магазины почти все закрыты…
Милиционер сплюнул на мостовую, искоса посмотрел на лейтенантов и затер носком сапога плевок.
– Говорили, что по шоссе Энтузиастов сплошным потоком движутся машины… – сказал милиционер.
– Госучреждения? – спросил Костя.
– Ага, – кивнул милиционер. – Учреждения. Директора с женами, детьми, буфетами и собачками. И фикусами…
Постовой снова сплюнул, на этот раз растирать не стал, а посмотрел на лейтенантов даже с каким-то вызовом во взгляде.
– У них, значит, эвакуация… Детишек спасать нужно… А у меня? У меня дома – двое. Их как же? Оставляем? Они будут столицу оборонять? И я буду оборонять? – Милиционер хлопнул ладонью по кобуре. – Танки все подобью из «нагана». Навылет!
– Не будет уличных боев, – сказал Севка. – Не волнуйтесь.
– То есть без боя сдадим? – зло усмехнулся милиционер.
– Немцы не возьмут. Я вам точно говорю – не возьмут. – Севка попытался говорить твердо и уверенно.
– Да? – На лице постового уже была не улыбка, а волчий оскал. – Ах, извините, товарищ маршал, не рассмотрел петлицы. Вы, никак, усы сбрили, товарищ Буденный? Значит, вам в Генеральном штабе точно обещали, что немцы сюда не доедут? А немцев вы предупредили, что они город не возьмут?
В очереди, выстроившейся возле магазина на углу, возник гомон, люди о чем-то горячо спорили, но милиционер не обратил на это внимания, он с яростью смотрел на Севку, будто тот и вправду был маршалом и это по его вине все складывается так плохо.
– И брата моего вы не предупредите, часом, чтобы он не слишком там на фронте геройствовал? Все одно – ведь Москву отстоим. Прикажут – и отстоим.
– Что ж ты, батя, такими мыслями с первым встречным делишься? – с укоризной спросил Костя.
– А ты не первый встречный сегодня, – зло бросил милиционер. – Ты уже сотый командир Красной армии, который по улицам бродит. А кто на фронте красноармейцами командует? Что ж это вас столько в тылу околачивается? Или вас вызвали к товарищу Сталину, чтобы спросить? Возьмет Гитлер столицу нашей родины али нет? Нет, товарищ Сталин, нипочем не возьмет, пока мы здесь, на улицах столицы. Да из ваших «кубарей», товарищи командиры, можно баррикады по всей Москве сложить да шпалами припереть… Звезд – да, звезд негусто. Звезды куда-нибудь в Куйбышев уехали… Или Саратов…
В очереди закричала женщина, пронзительно, с надрывом. И крик внезапно прервался на самой высокой ноте, будто кричавшей заткнули рот. Что-то выкрикнул мужчина, громко вскрикнула женщина.
Милиционер вздохнул и, не торопясь, двинулся к очереди.
Севка и Костя переглянулись и пошли следом. Делать им все равно было нечего. Им было приказано побродить неподалеку от дома, каждый час-полтора возвращаясь. До первого возвращения оставался почти час.
Женщина ничком лежала на тротуаре, неловко согнув ногу. Юбка задралась выше колена, открывая длинные рейтузы и край чулка, прихваченный широкой белой резинкой. Какой-то мужик в черном пальто и кепке, надвинутой на глаза, размахивал руками и что-то кричал на женщин в очереди, а те возмущенно галдели, но не разбегались и не пытались звать на помощь.
– Что случилось? – подходя, спросил милиционер.
– Он! Он! – закричали женщины наперебой. – Он без очереди полез, а Марковна ему сказала, чтобы в очередь, а он ее…
Мужик оглянулся на милиционера, шмыгнул носом и утерся рукавом.
– Раскудахтались, куры! – бросил мужик. – Рабочему человеку в магазин нужно… Рабочий человек…
Из-под головы лежащей женщины появилась тонкая струйка крови.
– Ты что же сделал? – усталым голосом спросил милиционер. – Как же это ты?
Мужик разжал правый кулак и показал небольшую гирьку.
– А вот это видел? Рабочий человек может за себя постоять… – От мужика разило перегаром. Севка остановился в двух шагах, но все равно поморщился.
– Что там с ней? – спросил постовой.
Одна женщина из очереди наклонилась над лежащей, приподняла голову и вскрикнула.
– Убил! Убил, проклятый! – Женщина выпрямилась, голова трупа с явственным звуком ударилась о бордюр.
– Сволочь, гад! – закричали женщины, но из очереди не вышли. – Да что ж это творится?
– Куда ж милиция смотрит? – выкрикнула старушка в пальто с потертым меховым воротником. – Как же так?
– Брось железяку! – приказал милиционер.
Голос его стал твердым и угрожающим.
– Ага, – развязно кивнул мужик. – Сейчас! Ты-то чего лезешь? Беги, пока не поздно, из города… Не слышал разве? Завтра немцы уже тут будут. Меня они не тронут, а тебя – к стенке. Или повесят… А меня не тронут… У меня, может, уже заслуги есть… Вон, жидовку приложил… А немцы – они ужас как евреев не любят… А я… Я их всех в округе знаю, евреев… Я еще по квартирам пройдусь, посмотрю, как они на нас, русских людях, нажились…
– Напился, совсем ум потерял! – всплеснула руками старушка. – Что же ты такое несешь?
– Я несу? А гирьку вот несу! – выкрикнул мужик. – Хочешь, тебе отдам, дура старая?
Мужик замахнулся гирей, старуха в ужасе отшатнулась, закрывая голову руками, мужик засмеялся, довольный.
– Брось железку! – снова потребовал милиционер, положив руку на кобуру.
– А, пожалуйста! Лови! – Мужик метнул гирьку в лицо постового, но попал в левое плечо.
– Ах ты ж… – Милиционер бросился вперед и ударил.
Мужик упал.
– Я же тебя! – Милиционер с ходу врезал ногой в живот лежащему, тот согнулся и заскулил. – Я тебе…
– Где тут телефон? – спросил Костя, оглянулся на дом, в окна которого выглядывали люди, привлеченные шумом и криками. – Позвоните кто-нибудь в милицию!
– Ага, я вызову, – крикнул в открытую форточку старик с первого этажа.
– И «Скорую»! – добавил Костя.
Старик кивнул и исчез.
– Урод, – сказал милиционер, ударив лежащего мужика еще раз, в лицо. – Я же его знаю… Нормальный же был человек… Слесарь в артели какой-то…
– Времена ненормальные, – сказала бабка. – Время Зверя, вот люди в зверей и превращаются…
Милиционер оглянулся на Севку и Костю. Вздохнул.
– А ведь он правду сказал… Я останусь – меня повесят. Или такие вот добровольцы прикончат. Они свое у кого угодно выслужат, а меня… Только меня не эвакуируют. И мою семью… Бросить все… Разве не ясно – умирает город. Нет работы – люди в панику ударятся. А если начальство бежит, значит, знает что-то. Не собирается никто город оборонять… – Милиционер говорил даже не со злостью – отчаяние было в его голосе. – Ладно я, но ведь и семьи милиции будут вешать. Нет?
Милиционер говорил тихо, оглядываясь раз за разом на очередь, чтобы не услышали бабы, чтобы не подхватили и не подняли гвалт.
– И это – только начало, – сказал милиционер. – Точно вам говорю, начнут скоро магазины громить. И квартиры. Я помню, как это в семнадцатом было. И в восемнадцатом, и при эсеровском мятеже. Не мятежники народ за булку резали, свои же, соседи. Такая возможность появилась, как не воспользоваться. Только тогда нам приказали стрелять сразу, пойманных на месте преступления – расстреливать с революционной непримиримостью. И я, семнадцатилетний пацан, вместе с батей и ребятами порядок на улицах навели. Быстро навели. А сейчас – нет такой инструкции. За порядком приказали следить, и все… А сами, может, разбежались уже… Ленин тогда, при мятеже, в городе остался. А сейчас…
Милиционер еще больше понизил голос, перешел на шепот.
– Говорят, в мавзолее нет уже тела, увезли, говорят… Не слышали?
– Нет, – ответил Костя.
– Город не сдадут, – сказал Севка. – Не сдадут. Я клянусь…
– Хорошо бы… – Милиционер оглянулся на мужика – тот полз прочь, постанывая и бормоча, что не дают рабочему человеку за свои собственные деньги…
– Лежать, – скомандовал постовой и пнул мужика. – Лежать, а то пристрелю…
– Нам дождаться машину? – спросил Костя. – Нужно дать показания?
– Вон, – милиционер мотнул головой в сторону очереди, – полно свидетелей…
– А не разбегутся? – усомнился Севка, вспомнив, что в его время народ не слишком жаждал давать показания.
– Куда они из очереди денутся, – невесело улыбнулся милиционер. – Бомбежка начнется – с места не сдвинутся. Они ж знают… – Милиционер посмотрел на Севку и покачал головой. – Они думают, что если сейчас не запастись продуктами, то совсем плохо будет… И к тому же это же толпа. Не было бы меня, они вместе с убийцей уже дверь бы магазина ломали… А так – будут показания давать, с радостью. Толпа, одно слово…
Постовой еще раз пнул убийцу, тот захрипел, согнувшись вдвое.
– Вот такие дела, – сказал Костя. – Пошли, дальше прогуляемся?
Они прошли три квартала, когда навстречу им проехала полуторка с несколькими милиционерами в кузове.
– Оперативная машина, – посмотрев полуторке вдогонку, сказал Севка.
Сделав круг, они вернулись к дому Евграфа Павловича. Костя оглянулся по сторонам, заложил четыре пальца в рот и оглушительно свистнул. Открылось окно, и из него выглянул Никита.
– Как там у вас дела? – спросил Костя.
– Если не устали – еще погуляйте, – сказал Никита.
– Лады. – Костя оглянулся на стоявшего в стороне Севку. – Ты как? В туалет, там, воды попить – не нужно?
– Обойдусь, – сказал Севка.
– Тогда – шагом марш.
Они снова пошли, не торопясь, по улицам, и Севка все никак не мог понять, что творится. Все, происходившее сейчас в Москве, совершенно не было похоже на то, что он видел в кино, что представлял себе по фильмам и книгам. Да, были плакаты на стенах. Были крест-накрест заклеенные полосками бумаги окна. Были сводки Совинформбюро, вывешенные на специальных деревянных щитах. Гитлер, с челкой и костлявыми пальцами, и Геббельс, скрюченный головастик, что-то злоумышляли на карикатурах и неизменно получали по голове от громадного красноармейца, протыкавшего их штыком в одиночку или при поддержке рабочего-крестьянина, – все эти детали были, но не было самого главного. Не было того, что ему раньше казалось главной приметой социализма и тем более сталинского режима – порядка, дисциплины, единого порыва, в конце концов. Язык не поворачивался сказать, что эти люди, торопливо снующие по улице, прижимаясь к стенам, нервно переговаривающиеся в очередях, тихо, воровато оглядываясь вокруг, грузящие вещи и мебель в машины или с ненавистью глядящие на тех, кто грузит, – что все они готовы в едином строю, плечом к плечу отстаивать свой город, защищать государство рабочих и крестьян. И, значит, снова прав был Орлов, когда говорил, что победит тот, кто заставит…
Но пока не видно, что кто-то собирается заставлять. Если остальные милиционеры пребывают в таком же состоянии, как и постовой возле магазина, то может произойти все, что угодно…
– Слышь, – тихо сказал Костя и тронул Севку за локоть.
– Что?
– А сдается мне, что во-он те граждане как-то странно себя ведут.
Возле небольшого магазина стояла полуторка с работающим двигателем. Водитель сидел в кабине и курил, возле машины лежали уже штуки четыре окурка. В каком-то штатовском фильме это оказалось признаком того, что водитель участвует в ограблении банка. Во-первых, долго стоит, во-вторых, нервничает.
Трое парней в ватниках и пожилой мужчина в кожаном пальто быстро переносили ящики и коробки из магазина в кузов машины.
– Живенько так трудятся… – пробормотал Костя. – Будто свое носят… Как думаешь, стоит у них поинтересоваться, а чего они, собственно?..
Севка пожал плечами.
– Давай так, – сказал Костя. – Я иду прямо к ним, а ты держишься сзади-слева. И следишь за водилой. Имей в виду, у грузчиков оружия не видно, а у шофера может быть что угодно. Мы же с тобой не хотим попасть под автоматный огонь с близкой дистанции.
– А если у него есть автомат? – удивляясь собственному спокойствию, спросил Севка и расстегнул кобуру.
– А у нас нет инструкции следить за порядком, – ответил Костя. – Я вообще не умею следить за порядком. Хорошо я умею только людей убивать. Или я не прав?
– Прав, наверное. – Севка вздохнул. – С другой стороны, обед тоже нужно заработать. Десять старушек – уже рубль.
– Каких старушек? – на ходу спросил Костя.
– Старая шутка. Хотя для тебя, может быть, слишком новая.
Севка вынул из кобуры револьвер, руку с оружием отвел за спину и пошел сзади и слева от Кости, ставя ноги аккуратно, стараясь не цокать подковками. Зачем привлекать внимание раньше времени?
Костя двигался на носках, чуть пританцовывая, словно подчиняясь какой-то слышной только ему мелодии. Пистолет он так из кобуры и не достал, свободно держал руку чуть на отлете, словно ожидая, что прямо сейчас откуда-то появится партнерша и нужно будет танцевать какую-нибудь польку-бабочку.
Водитель спохватился только тогда, когда до машины Косте осталось шагов десять. Водитель закурил очередную папиросу, бросил спичку на мостовую и спрятал портсигар в карман потертой кожаной куртки на молнии. Поднял взгляд и увидел двух лейтенантов.
