Текст книги "Всеволод Залесский. Дилогия"
Автор книги: Александр Золотько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)
– Давайте лучше без него. Вы же не хотите, чтобы я кого-то лузером назвал или заорал: «Убей себя ап стену!»
– Что?
– Вот именно, – отмахнулся Севка, взял кобуру и приладил ее на ремень. – Я буду стараться даже мысленно не употреблять «своих» слов. Дай бог, чтобы я снова не сморозил про офицеров.
– Это, пожалуй, правильно. Когда, говорите, вернулись офицеры и погоны?
– После Сталинграда.
– Понял. А когда именно была… будет Сталинградская битва, вы не помните…
– Не помню.
– И ладно. – Комиссар встал со стула. – Пора ехать.
– Евгений Афанасьевич, – неуверенно сказал Севка.
– Что? – комиссар чуть улыбнулся.
– Отчего взорвался тот эшелон с боеприпасами? Вы выяснили?
– В общих чертах, Всеволод Александрович, в самых общих чертах. Там сейчас немцы. Но нашлись свидетели, которые сказали, что рвануло в результате пожара. Загорелось от разрыва снаряда, сразу погасить не успели, в общем-то, и гасить было некому… Потом рвануло. А что?
– То есть даже если Орлов немецкий агент, он все равно не мог знать, когда именно должно было взорваться?
– Не мог, – подтвердил комиссар. – А кстати, мост не удержали тогда. Первую атаку отбили, потом подошла немецкая артиллерия… Мост взорвали, и то хорошо. Но ни старший лейтенант Орлов, ни старший сержант Малышев к нашим не вышли. Несколько человек я нашел, они рассказали, что старший сержант героически дрался, лег за пулемет, но потом, когда мост взлетел на воздух, пограничники его потеряли из виду. Такие дела. Комдив, к сожалению, умер. Еще вопросы?
Севка хотел ответить, что вопросов нет. Он и сам был уверен, что вопросов у него больше нет, какие тут могут быть вопросы. Но неожиданно для себя все-таки спросил:
– Вы меня награждать будете… и в газету… Для чего? Хотите изменить будущее?
– Ну что вы! – засмеялся комиссар. – Какое изменение будущего? Я о таких высоких материях и не пытаюсь рассуждать. Мое знакомство с вопросами путешествия во времени полностью укладывается в книгу Уэллса. Когда я третьего дня попытался спросить об этом одного знакомого физика, тот очень удивился, почему это серьезный человек интересуется подобными странными пустяками.
– Тогда зачем?
– Понимаете, Всеволод… Человеку свойственно в самых невероятных ситуациях вести себя так, как он привык. Теми же самыми методами. Я уже очень давно ничему не удивляюсь, а принимаю к сведению и накладываю на свое видение мира, – комиссар протянул Севке пилотку. – Вот, не забудьте.
– Зачем? – повторил Севка свой вопрос.
– Это, кстати, ключевой момент, Всеволод Александрович. Я не верю в совпадения. Вернее, не так. Я верю в совпадения, я верю в самые невероятные совпадения и даже в целую кучу одновременных невероятных совпадений. Но когда эти совпадения подкрепляются совершенно недвусмысленной информацией, когда я получаю записку от человека, который… В общем, я понимаю, что все это вместе – совпадения и несовпадения имеют какую-то цель, происходят не просто так, а для чего-то, что я должен вести себя так, как повел бы в любой другой ситуации, хоть отдаленно на нее похожей. Если я не понимаю, зачем мы встретились с вами, зачем меня провели мимо немецких танков, зачем много еще разных мелочей произошло, я должен дать возможность своему оппоненту сделать второй шаг. И попытаться срисовать его на этом втором шаге. А если не получится так сразу, то я все равно буду иметь две точки и смогу построить вектор…
Комиссар вышел. Севка – следом.
Машина во дворе была другая, ту, что была возле моста, они бросили на аэродроме, но особой разницы в машинах Севка не заметил. За рулем сидел тот же самым водитель, Петрович, кажется, вспомнил Севка. На переднем сиденье сидел Никита и опять с автоматом на коленях.
Севка сел на заднее сиденье, рядом с ним сел комиссар.
– Никита, – сказал комиссар, когда машина выехала со двора на лесную дорогу. – Я с вами не пойду, некогда. Петрович вас дождется, отвезет на квартиру к Евграфу Павловичу. Ты там оставишь Всеволода Александровича, а сам съездишь на базу, порешаешь вопросы с продуктами для Евграфа Павловича. Он снова забыл…
– Его давно нужно забрать сюда. Или вообще эвакуировать… – сказал недовольным тоном Никита.
– Без книг?
Никита тяжело вздохнул и промолчал.
Севка Москвы не знал. В свои редкие приезды передвигался в основном на метро и неоднократно удивлялся, что места, к которым он ехал с двумя пересадками, оказывались всего в нескольких шагах от точки старта. Так что особых изменений он увидеть из окна машины не смог. Да, витрины магазинов были заложены мешками, постоянно попадались навстречу военные машины и даже кавалеристы, что повергло Севку в нечто подобное изумлению.
– Кстати, – вспомнил Севка, – седьмого ноября на площади будет парад.
– Так всегда проходит, – сказал Никита, не оборачиваясь.
– Да? – Севка шмыгнул носом. – Но тут будет какой-то необычный.
Машину несколько раз останавливали, проверяли документы и пропускали.
Севка отчего-то был уверен, что награждать его будут в Кремле, поэтому удивился, когда машина остановилась возле какого-то пятиэтажного дома.
– Через час Петрович будет здесь, – сказал комиссар.
И машина уехала.
Дальше все прошло будто во сне.
Севка и Никита предъявили свои документы на входе и поднялись по широкой лестнице на второй этаж, в зал. Сели на кресла поближе к проходу, чтобы не толкаться потом, когда придется выходить за наградой.
Зал заполнился быстро, в президиум вышло несколько военных. Севка рассмотрел в петлицах ромбы и звезды.
Один из тех, что были с ромбами в петлицах и звездами на рукавах, вышел к трибуне и выступил с речью, энергично взмахивая правой рукой, сжатой в кулак. Ему аплодировали. Аплодировал и Севка, не разобравший ни слова. Или не понявший ни слова. Ему было не до того, ему сейчас предстояло выйти на сцену на глазах сотен людей, получить орден – заслуженный или нет – и вести себя так, чтобы никто не догадался, что он – не отсюда. Что его забросило сюда из далеко не прекрасного далека.
В результате Севка прозевал свою фамилию. Никита толкнул его в бок, Севка вскочил, уронил пилотку, которую держал на коленях, хотел было ее поднять, но Никита просто выпихнул его в проход, и Севка быстрым шагом прошел к сцене и поднялся на нее по ступенькам.
Стоявший на сцене генерал сказал что-то, в зале засмеялись. Севка чуть не вскинул руку к голове без головного убора, покраснел, выдавил из себя заученную и отрепетированную фразу, что прибыл для награждения.
Генерал засмеялся и сказал, что небось, когда немцев в штыковой колол, так не волновался, Севка честно сказал, что там было проще, и добавил неожиданно для себя, что в следующий раз будет спокойнее. В зале засмеялись, генерал прикрепил орден, Севка снова чуть не откозырял с пустой головой, повернулся к залу, подчиняясь жесту генерала, и сказал, что немцев сюда никто не звал и что он не собирается останавливаться на достигнутом…
На свое место Севка вернулся под аплодисменты.
После награждения к нему подошел корреспондент, сделал несколько снимков, выслушал краткий рассказ о подвиге, сделал какие-то пометки в записной книжке и пообещал, что заметка и фотография обязательно появятся завтра в «Красной звезде».
Машина ждала у дома.
Севка сел на заднее сиденье и вытер лоб. Водитель молча протянул ему бутылку с водой, Севка сделал большой глоток и с удовольствием почувствовал, как напряжение его покидает. У него получилось. Вот никто не заметил.
Он сделал первый шаг к тому, чтобы стать в этом мире… в этом времени своим. Севка посмотрел на орден на левой стороне груди, потрогал его пальцем. И удивился, что очень приятно прикасаться к красной эмали ордена. И подумал, что как бы там ни было, а он этот орден заслужил. Он ведь и на самом деле сделал все, за что его хвалил генерал. Да, пусть другого на его месте награждать не стали бы, просто не заметили бы в сутолоке боев. Но ведь и в обычной жизни происходит именно так… И, совершив нечто значимое, нужно еще сделать так, чтобы это заметили.
Он ведь не украл этот орден, не выпрашивал. Он его заслужил. А то, что комиссару понадобилось это награждение зачем-то… Это проблемы того самого комиссара.
А Севка…
– На выход, – скомандовал Никита, открывая дверцу машины.
Они, оказывается, уже приехали. Дом был шестиэтажный, улица поуже и поспокойнее. Севка вылез из машины и вдруг испытал сильнейшее желание рассказать недобро глядевшему на него Никите, что в его, Севкино время, таких пустых улиц в Москве… да и в Харькове тоже, уже не бывает. Но сдержался.
Они поднялись в старинном, заключенном в сетку лифте со стеклянными стенами и дверью.
Никита нажал медную кнопку звонка возле высокой двери, обитой кожей, но замок открыл сам, своим ключом.
В квартире пахло кофе и старыми книгами.
– Евграф Павлович! – позвал Никита с порога.
– Да, – послышалось изнутри.
– Я привез Всеволода Залесского.
– Проходите в комнату, я сейчас… – ответил старческий голос из глубины квартиры.
– Я позже, через час-полтора. – Никита подтолкнул Севку вовнутрь квартиры и закрыл за ним дверь.
– Евграф Павлович! – сказал Севка и повторил громче: – Евграф Павлович!
Коридор напоминал библиотеку. Полки с книгами занимали стены от пола до потолка, золоченые корешки тускло отсвечивали за стеклом в неярком свете, проникавшем через открытую дверь в глубине коридора.
Из двери появился невысокий, сухонький старичок в сером костюме. Протянул руку и ответил на рукопожатие неожиданно сильно.
– Вы, полагаю, тот самый Всеволод Александрович? – осведомился старик, не выпуская Севкиной руки.
– Тот самый, – сказал Севка.
– А меня зовут Евграф Павлович. Да вы, как я понял, это знаете. Проходите пока в гостиную. – Евграф Павлович указал рукой в конец коридора. – А я освобожусь буквально через десять минут. Кухня, знаете ли, требует внимания.
Гостиная также была заставлена книгами, на этот раз в высоких, до самого потолка, шкафах. Комната была высоченная, метра четыре с половиной, а то и все пять. В углу стояла деревянная лесенка.
Посреди комнаты – стол, накрытый белым покрывалом, и стулья с высокими спинками под белыми парусиновыми чехлами. Над столом висела люстра с матерчатым оранжевым абажуром.
Севка прошел по комнате, с любопытством разглядывая книги. Тут были книги на немецком, на английском, французском и испанском, насколько смог опознать Севка. Две или три полки были заполнены книгами с арабской вязью и еще несколько – с иероглифами. Китайскими или японскими. Или и теми, и другими.
На свободном пространстве висели фотографии в деревянных рамках.
Кто-то в форме царской армии еще при погонах. Севка присмотрелся, и ему показалось, что в центре снимка возле старинного орудия стоит молодой Евграф Павлович в белом мундире, перетянутом ремнями.
На других снимках Евграф Павлович стоял на стене какой-то крепости, на бруствере траншеи, возле верблюдов, нагруженных какими-то тюками. На фоне египетских пирамид. Под пальмами.
Несколько фотографий были куда ближе к современности. На одной из них Евграф Павлович был даже в буденовке и шинели с… Севка напрягся и вспомнил, как Богдан называл эти клапаны на груди – «разговорами».
И был у Евграфа Павловича на груди, прямо на шинели, орден Красного Знамени. А рядом с этой фотографией – снимок, на котором Евграф Павлович был в генеральской форме и располагался в группе генералов, а справа от него, через три человека Севка с изумлением опознал Николая Второго.
Севка присвистнул. Его удивило не то, что старик сфотографировался с царем, а то, что спокойно держит такую фотографию на виду. А Севка был уверен, что за такие штуки в тридцать седьмом расстреливали. Кровавая гебня опять-таки…
Или не все было так просто? Или это Евгений Афанасьевич крышует старого генерала?
Кстати, и сам комиссар присутствовал на нескольких фотографиях. В форме, в светлом штатском костюме, с какой-то красивой женщиной в белом платье. С той же женщиной и двумя детьми. С женщиной, детьми и Евграфом Павловичем. С Евграфом Павловичем и молодым парнем в форме. Фотография недавняя, Евгений Афанасьевич выглядит почти так же, как сейчас, старик – тоже, парень в офицерской… командирской, зло одернул себя Севка. Пора уже запомнить, идиот, в командирской. Командирской.
Севка шагнул к кожаному дивану с высокой спинкой с зеркалом наверху, хотел сесть, но, глянув на себя в зеркало, замер.
Вернулся к фотографии.
«Черт, – сказал Севка. – Бывает же такое…» Так, кажется, выразился комиссар, разглядывая Севку в блиндаже.
Нет, на фотографии между комиссаром и стариком был, естественно, не Севка, совсем другой парень.
Но, черт возьми, как же он был похож на Севку. Рост, телосложение, форма лица, разрез глаз…
Совпадение, говорите? Случайно, говорите, Севка попал в это время? Засуньте такие совпадения себе знаете куда?
Глава 5
1 августа 1941 года, 22 часа 15 минут.
Западный фронт
Вернулись разведчики и доложили, что проселочная дорога свободна. Немцы, днем двигавшиеся по ней в сторону железнодорожного моста, с наступлением сумерек исчезли, не желая, по-видимому, напороться на окруженцев в темноте.
– В общем, – сказал Сличенко, – как и ожидалось. На всякий случай мы оставили дозор возле проселка. Мордасов, у тебя все готово?
Лейтенант Мордасов кашлянул, почесал небритый подбородок.
– Что-то не так? – спросил Сличенко.
Егоров, Сличенко и командиры его батареи сидели под деревом вокруг карты, развернутой на брезенте. Плащ-палатка была натянута между деревьями, чтобы прикрыть слабый свет фонаря, стоявшего в центре.
Лейтенант Мордасов все никак не мог сформулировать своего замечания.
– Не телись, Лексей! Излагай четко и ясно, – подбодрил его Сличенко, и Егорову показалось, что прозвучала фраза не то чтобы совсем фальшиво, но как-то неуместно.
Какая тут, к чертям, бодрость в глубоком тылу немцев? И если бы планировался прорыв к своим, пусть с ударом, боем, со смертельным риском и даже возможностью умереть во время прорыва. Нет, разговор ведется так, будто это немцы попали в окружение и нужно только четко сработать. Как на полигоне или стрельбище.
– Установки готовы, – сказал наконец Мордасов тихо. – Машина со снарядами готова. Оба танка… «Сороковки» готовы тоже, танкисты сказали – проблем не будет.
– Хорошо, – одобрил капитан. – Почему в голосе нет восторга и предвкушения предстоящей битвы?
И снова фраза повисла в воздухе, как елочная мишура, яркая, веселая и пустая.
«Он что, не понимает, что выбрал не ту интонацию, – с раздражением подумал Егоров. – От него ждут разъяснения, четко поставленной задачи, а он…»
– Люди, товарищ капитан, – сказал Мордасов. – Они не спрашивают, но я ведь вижу… Ладно, мы остались у немцев в тылу. Ладно, просидели сутки, прячась. Но они ведь понимают, что мы делим батарею. Четыре установки остаются здесь, три я увожу… Танки забираю… Выходит, кто-то из нас идет на смерть, а кто-то уцелеет… Хоть бы какую определенность для людей, товарищ капитан…
– Для людей? – свистящим шепотом спросил Сличенко. – Или для тебя?
– И для меня, – глухо сказал лейтенант.
– А я не знаю. Не знаю, кто из нас выйдет живым, а кто подохнет. Я знаю, что должен до рассвета оказаться в двух километрах от моста, вот здесь. – Сличенко ткнул пальцем в карту. – Знаю, что ты должен накрыть мост и станцию перед ним. И больше я ничего не знаю. Я не знаю, не прилетит ли завтра утром сюда «юнкерс» и не разнесет ли здесь все к чертовой бабушке. Я не знаю, не напорешься ли ты со своими установками на немцев. Тебе, твоим установкам и твоим «Т-40» хватит одного среднего немецкого танка. Что я могу еще сказать? Призвать тебя и твоих людей выше держать голову и помнить о своем высоком воинском долге?
– И что мне сказать людям? – угрюмо спросил лейтенант.
Сличенко вздохнул:
– Скажи, что я вас отпустил. Что вы немного пошумите, уничтожите технику и уйдете к нашим. Скажи, что от реки до линии фронта десять километров… лучше – двенадцать с половиной, некруглые числа вызывают больше доверия. Если кто-то начнет умничать – дай в зубы или пусти пулю в лоб, есть у тебя такое право. Самому слабо – отправь умника ко мне, я справлюсь и одной рукой… Если это ты скис – застрелись сам. Или попроси товарища. Вон, твой приятель Симагин тебе поможет. Правда, Симагин?
Лейтенант Симагин не ответил.
– Значит, так. – Сличенко демонстративно поднес свое запястье к фонарю и посмотрел на часы. – Через пятнадцать минут ты должен выступать. Обсуждение закончено, всем разойтись.
Сличенко выключил фонарь. Сразу стало темно, люди, сидевшие рядом вдруг исчезли, растворились в темноте.
– Я сказал – разойтись, – повторил Сличенко.
Люди встали и молча разошлись.
– Мордасов, останься, – тихо сказал капитан.
– Да. – Мордасов снова присел на корточки, скрипнули сапоги. – Слушаю, товарищ капитан.
– Леша… – голос Сличенко стал совсем другим – виноватым, что ли. – Ты прости за то, что я на тебя…
– Ничего, – сказал Мордасов.
– Пойми, мне некого туда послать. Ты – лучший. Только ты сможешь вывести машины в нужную точку в темноте и с первого залпа, без пристрелки, накрыть мост и станцию. У тебя снарядов на четыре залпа. Первый залп – с ходу, установки заряжены, двигаешься не быстрее тридцати километров в час, дорога плохая, больше не получится. Немцы тебя засекут сразу и сразу попытаются уничтожить или захватить. Лучше, если попытаются захватить, у тебя будет время перезарядиться. Если откроют огонь на поражение или вызовут авиацию – стреляй, пока сможешь. Накроется одна установка, две – все равно лупишь из того, что осталось. Мост и станция. С твоей позиции ты все увидишь своими глазами. Промажешь первым залпом – сможешь скорректировать огонь. Я на тебя надеюсь, Леша… Иначе мы не прорвемся к цели. Понимаешь? Нужно, чтобы ты шумнул. Нужно, чтобы немцы поверили, что батарея уничтожена. Тогда я завтра смогу прорваться вот сюда… – Сличенко включил фонарь и показал пальцем на карте, куда именно он должен прорваться. – Другого варианта нет, Леша… Понимаешь?
– Понимаю, – ответил лейтенант. – Я сам без разговора пойду, но что я скажу людям?
– То и скажи.
– О прорыве к своим?
– Конечно. Те, кто выживут, смогут уйти. Во всяком случае, есть не нулевой шанс, так что, Леша, держись. – Сличенко протянул руку, лейтенант ее пожал и встал. – Пришли ко мне командира танкистов.
Сличенко выключил фонарик.
Егоров подождал, пока лейтенант уйдет, только после этого задал вопрос.
– Вы ему соврали? – спросил Егоров. – Вы всем соврали?
– Только ему, – ответил Сличенко глухо. – Остальным просто ничего пока не сказал.
– Куда там вы должны прорваться? – спросил Егоров.
– Какая разница? – усталым голосом ответил Сличенко. – К узловой станции западнее этого железнодорожного моста…
– А на самом деле?
– Вы чем-то лучше других? – осведомился Сличенко, включил фонарь и направил луч в лицо военинженера.
Тот отвернулся.
– Вы все узнаете в свое время, – сказал Сличенко и выключил фонарь. – Вовремя все узнаете.
– Товарищ капитан! – прозвучало из темноты.
– Танкист? – обрадовался Сличенко. – Ну, слава богу, хоть один нормальный вояка. Присаживайся.
Темная фигура вынырнула из темноты и села справа от Егорова. Запахло бензином и дымом.
– Машины функционируют?
– Нормально, – сказал танкист.
– Взрывчатку погрузили в танки?
– По сто килограммов. Детонаторы поставил. Шнуры на полторы минуты, вполне успею уйти.
– Танков не жалко?
– Жалко. Что, можно их не взрывать, раз такое дело? – спросил танкист и засмеялся. – Я сейчас не о танках думаю, а о том, чтобы до моста доехать, на снаряд не нарваться. Броня у нас – слезы одни. Хватит какой-нибудь ерунды, чтобы взрывчатка рванула. Вот немцы удивятся!
– Значит, нужно что? – спросил капитан и сам ответил: – Танки должны идти не рядом друг с другом и от колонны держаться подальше. Когда установки развернутся, сразу двигайся вперед, к мосту. Только не слишком прытко, под залп не попади. Вот когда установки отстреляются… Думаю, больше трех залпов им сделать не дадут. Но охрану возле моста и зенитки там же Мордасов подавит. Вот тогда…
– Все будет нормально, – сказал танкист. – Рванем мы этот мост, не сомневайтесь.
– Верю, – веско, уверенно произнес Сличенко. – Мне повезло, что встретил тебя на шоссе. Иначе мы моста не завалим. У нас снаряды фугасные, настил спалим, живую силу и машины порвем в клочья, а вот железнодорожный мост в лучшем случае поцарапаем. А сто килограммов тротила…
– Двести килограммов, товарищ капитан, – сказал танкист. – Я оба танка туда доведу, как обещал.
Из темноты послышался звук автомобильных двигателей.
– Мне пора. – Танкист пожал руку капитану и ушел.
– Значит, этот уверен, что мы должны уничтожить мост, – тихо сказал Егоров. – Ему о маневре и ударе по станции вы не говорили…
– Он действительно должен уничтожить мост.
– И взрыв двухсот килограммов взрывчатки на мосту, на железнодорожном клепаном мосту, по-вашему, этот мост уничтожит? Вы на самом деле настолько плохо разбираетесь во взрывном деле?
– А почему бы нет? Танки станут на среднем пролете, подальше от берегов… – Взревели моторы танков. – Ладно, что тут спорить – ушли. Уже ушли. Хотите закурить? У меня есть «Казбек».
– Давайте. – Егоров на ощупь нашел предложенную папиросу, достал свои спички, дал сначала прикурить капитану, потом прикурил сам.
Сличенко посветил фонарем на часы. Оглянулся в темноту, окликнул дежурного. Приказал собрать всех командиров.
– Вы бы хоть подождали, когда колонна уйдет, – сказал Егоров.
– Некогда. У нас нет времени.
– Новая история для личного состава?
– А вы полагаете, что если кто-то из тех, что уцелеет возле моста, попадет к немцам, то будет молчать о нас? Не приведет сюда? Людям свойственно бороться за жизнь. Или выкупать ее. Это нужно учитывать.
Когда командиры снова собрались, капитан заговорил четко, по-деловому, будто только что не уговаривал лейтенанта Мордасова по-отечески. Голос теперь звучал холодно и строго.
– Немедленно поднять личный состав, подготовить машины к ночному маршу по лесу. Ящики со снарядами закрепить, канистры на заправщике закрепить. Если хоть что-то стукнет или выпадет – у меня рука не дрогнет. Уходим в полночь. За собой можно не прибирать. О готовности к маршу доложить в двадцать три пятьдесят. Вольно, разойдись.
– Такие дела, – сказал Сличенко, когда командиры ушли. – Ничего, осталось потерпеть совсем немного. Максимум – сутки.
– А потом? – спросил Егоров.
– А «потом» меня не интересует. «Потом» для меня не будет, смею вас заверить. И еще для очень многих, я надеюсь… Для многих. – Сличенко встал с брезента. – Вы поедете со мной на первой машине. Постарайтесь не потеряться.
– Сделаю все возможное, – пообещал Егоров, Сличенко, кажется, иронию в голосе не уловил.
Или не обратил на нее внимания.
Остатки батареи двинулись в путь в полночь, как и приказал Сличенко. Никто не задавал вопросов: Егоров вначале подумал, что люди просто верят командиру, потом, как озарение, пришла мысль, что те, кто сейчас движутся за Сличенко, думают, что это именно для их спасения капитан пожертвовал лейтенантом Мордасовым, тремя установками, двумя танками и пятью десятками бойцов.
Они благодарны командиру батареи за это, они думают, что он хочет их спасти, вывести из окружения, куда они попали случайно. Случайно.
Колонна еле двигалась по лесной дороге.
Старший каждой машины шел перед самым капотом и давал указания водителю. Егоров не смотрел на часы, и ему казалось, что лес тянется бесконечно, что колонна плетется целые сутки, а солнце… солнце просто не взошло. Кто-то отменил восход солнца.
Уже и дороги не было, установки и другие машины протискивались между деревьями, несколько раз пришлось останавливаться и отпиливать ветки, мешавшие движению крытых брезентом установок.
Потом наконец начало светать.
Небо стало светлеть, подали голос птицы. Сличенко, все время шедший самым первым в колонне, подошел к машине, в кабине которой ехал Егоров. Поманил того пальцем.
Военинженер вышел из машины.
– Место узнаете?
Егоров огляделся и вздрогнул – они остановились на той самой поляне. Оба грузовика стояли на месте.
– Сможете сесть за руль? – спросил Сличенко.
– Да. А во вторую?
– Есть у меня один надежный сержант, – ответил Сличенко. – Сейчас я сделаю небольшую остановку, нужно дождаться, пока бойцы замаскируют наши следы от проселка сюда… потом… Потом ваши грузовики пойдут сразу за установками. Если кто-то станет спрашивать – посылайте. Если попытаются залезть в кузов – стреляйте, хотя… Ладно, просто скажите мне или…
– Вашему надежному сержанту?
– С вами приятно иметь дело! – Капитан растянул губы, пытаясь изобразить улыбку. – Вы схватываете все на лету.
– Я стараюсь, – зло ответил Егоров.
– Потерпите, Артем Егорыч! Осталось совсем немного. – Сличенко посмотрел на часы. – Пора бы уже и Мордасову…
На востоке загрохотало.
– Добрался, – удовлетворенно сказал Сличенко. – Значит, все получится и у нас.
Евграф Павлович оказался старичком свойским и душевным. Не слушая возражений, затащил Севку на кухню, выставил перед ним тарелку с гречкой, щедро политой мясной подливой, и заставил употребить все это вместе со стаканом ароматного чая под бутерброд с маслом.
– Я ведь могу поспорить, что вы сегодня не завтракали, – улыбнулся заботливый старик совсем по-родственному, будто добрый любящий дедушка принимал своего обожаемого внука после долгой разлуки. – Потом получали орден…
– Угу, – кивнул Севка с полным ртом.
– А это всегда морока и нервы. – Старик полез в шкаф и достал хрустальную вазочку с конфетами. – Я по себе знаю, сколько уж их не получал…
– А сколько? – не смог удержаться Севка.
На фотографии с царем Евграф Павлович грудь имел позолоченную.
– Да бог с вами, Всеволод Александрович, – всплеснул руками старик. – Да разве ж упомнишь? Российские, английские еще кое-как, а Китай, Эфиопия, Египет… Если бы за что серьезное получил, помнил бы, наверное, а так, дипломатические комплименты… Вы берите конфетку, Всеволод Александрович…
– Спасибо, я не хочу…
Севка допил чай и откинулся на спинку стула, демонстрируя хозяину, что наелся и напился от пуза и больше ни грамма не сможет съесть.
– Ну, раз так, то милости прошу в гостиную. – Старик встал из-за стола и пошел с кухни, бросив на ходу небрежно: – Посуду оставьте, я потом помою…
«Ладно, – подумал Севка. – Если хочет генерал сам мыть посуду – его право.
А вот интересно, – уже входя в гостиную, подумал Севка, – если при царе дедушка был генералом, то что ему Советская власть присвоила?»
– Евграф Павлович. – Севка подошел к стулу и сел прямо на чехол. – А вы по званию, простите, кто?
Старик, сидевший на диване, обвел взглядом фотографии и покачал головой, как показалось Севке, с некоторым неодобрением.
– Ушел со службы в звании генерал-лейтенанта, – сказал Евграф Павлович.
– Это при царе…
– При Временном правительстве, – поправил старик.
Севка чуть не спросил с ходу, какое такое Временное правительство, но вопрос вовремя проглотил. Позориться еще не хватало. Затаиться, изучать – напомнил себе Севка. Изучать и затаиться.
– А в Советской… в Красной армии? – Севка ткнул пальцем в сторону фотографии в буденовке и с орденом.
– Званий не имел, форму надел в первый и последний раз в связи с награждением. Меня убедили, что неудобно будет получать награду за боевую операцию в смокинге… – Евграф Павлович лучезарно улыбнулся. – Но что мы все обо мне да обо мне… Вы-то…
Старик замялся, демонстрируя, что подбирает нужные выражения прямо сейчас, в процессе, так сказать, светской беседы. Севка понял, что еще пара минут такого представления – и он сам продолжит разговор. И это будут не дипломатические комплименты вовсе.
«А не засунете ли себе в задницу свою вежливость», – совсем уж собрался продекламировать Севка, но в последний момент осознал, что звучать фраза будет не столько грубо, сколько нелепо.
Все-таки что значит обращение друг к другу на «вы» и по имени-отчеству! Резко сокращается возможность ляпнуть какую-нибудь глупость или грубость.
Вы козел, Аскольд Сигизмундович! Или: какая же вы школота, уважаемый Амфибрахий Орестович!
Ведь понятно, что старик не просто так болтает, от фонаря. Ясно, как божий день, что получал он информацию от комиссара ежедневно. И строит сейчас беседу с каким-то умыслом. Естественно, коварным.
Вот была в Севке такая уверенность!
Ведь наверняка сидел комиссар на этом самом диване, или возле стола на кухне, прихлебывал чаек и рассказывал, что паренек из будущего, полный, между прочим, кретин, оказался еще и размазней. А дедушка ему: ничего, мон шер, не стесняйся. Прикажи этому, как его, Генриховичу, что ли, пусть еще раз по почечкам прогуляется.
Был у Севки один знакомый, университетский доцент, замдекана физфака. Душка! Прелесть что за лапушка! Как он красиво говорил о чести и достоинстве – заслушаешься! Вот почти как дедушка! А потом оказалось, что…
Ладно, не будем о грустном.
– Может, о подвиге своем расскажете? – спросил Евграф Павлович и подпер кулачком щеку, демонстрируя, что сидит терпеливо и ждет рассказа о событиях. «Которые ему и так наверняка хорошо известны», – мысленно добавил Севка.
– Ну… – сказал Севка после недолгого молчания. – Я как раз был возле моста, когда на него высадили парашютный десант, один эсэсовец – здоровенный такой – бросился прямо на комиссара, который поднимал бойцов в атаку, а я оказался рядом, встал между немцем и Евгением Афанасьевичем… Только выстрелить я не успел, а немец успел…
Севка сделал паузу с печальным выражением лица.
– Что вы говорите? – послушно изумился старик. – И что же?
– А убил меня немец. С двух шагов, да из автомата. Убил на хер. Меня же к ордену посмертно представляли, вы разве не в курсе? – осведомился Севка.
Старик кашлянул, посмотрел на Севку, потом перевел взгляд на потолок, снова на Севку.
– Ну, что уставились, Евграф Павлович? – Голос Севки стал совсем грубым, а тон развязным, будто просил парень у старика закурить перед тем, как врезать по седым, аккуратно подстриженным волосам. – Я уже достаточно чувствовал себя идиотом, чтобы еще и перед вами танцы устраивать.
– Старость… – печально сказал Евграф Павлович и покачал сокрушенно головой.
– Что старость? – все так же грубо спросил Севка.
– Старость – такая неприятная штука, – пояснил старик. – Еще годков, скажем, пятнадцать назад я бы за ваш тон начистил бы вам рыло, уважаемый Всеволод Александрович, несмотря на ваш экстерьер, рост в метр девяносто…
– Метр восемьдесят девять, – автоматически поправил Севка.
– Тем более, – кивнул старик. – И так начистил бы, что вы впредь приобрели бы рефлекс на беседу с интеллигентными людьми. Не трындеть непотребно, а слушать и отвечать на вопросы. Я доступно излагаю?
