Текст книги "Сатирикон и сатриконцы"

Автор книги: Александр Куприн

Соавторы: Иван Бунин,Александр Грин,Самуил Маршак,Леонид Андреев,Аркадий Аверченко,Илья Эренбург,Владимир Маяковский,Осип Мандельштам,Саша Черный,Алексей Ремизов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

– В вас нет главного, дорогой мой, – настойчивости и смелости. С этими двумя качествами вы можете подходить к любой женщине.

– Боюсь, что вы ошибаетесь, – быстро нашелся я. – Только на днях я встретил на Невском женщину, по внешнему виду удовлетворявшую моему идеалу. Я преследовал ее неотступно в продолжение двух-трех часов, пока она раз восемь прошла по Невскому. И даю вам слово, что уже давно не чувствовал себя таким бодрым и смелым, как после ее исчезновения в подъезде.

Он дал мне время высказаться и – с той же улыбкой – сказал, что еще мало обладать перечисленными выше качествами. Нужно знать меру и не ошибаться в последовательности их применения.

Я ушел от него, окрыленный надеждами, и по дороге домой встретил ту самую женщину, которая уже раз избегла своей участи только благодаря моему неумению правильно располагать своими данными. Я собрал весь запас имеющегося у меня мужества и совершенно непринужденно сказал, приподнимая шляпу:

– Мадам…

Я был ошеломлен той легкостью, с какой она мне пошла навстречу, бедная и милая жертва женской беспомощности.

– Чего еще? – спросила она весело, не подозревая, что рискует поставить меня в тупик.

К счастью, я нашелся и ответил:

– Чашка чаю в комнате старого холостяка, вероятно, не произведет на вас дурного впечатления?

Признаюсь, я не отдавал себе отчета в безрассудной дерзости своих слов – вот что делает с нами желание.

– О, нисколько! – воскликнула она смеясь, – нисколько! Возьмем извозчика?

Извозчика… Как часто бывает, что самое обыкновенное, грубо-реальное слово сразу возвращает нас к полному, ясному сознанию действительности.

Что она может подумать? Как она может отнестись к предложению почти незнакомого человека повезти ее, молодую женщину, к себе на квартиру, где он может с ней сделать если не все. то, во всяком случае, очень многое?

Я решил пресечь могущие зародиться в ее мозгу ненужные опасения и сказал:

– Вы, конечно, не думаете, что я предлагаю вам что-нибудь дурное?

– Ну конечно, – отвечала она совсем весело, – чашку чая… и так далее. – И она запела: – И так далее, и так далее…

Ее веселость показалась мне подозрительной.

Я осторожно взял ее под руку и шепнул:

– Не надо нервничать… дорогая…

– Что-о?! – Она рассмеялась громче, чем следовало.

Меня покоробило.

– Не надо нервничать, дорогая, – твердо сказал я. – Знакомство только тогда красиво, когда обе стороны одинаково смелы и равно не боятся своих поступков.

– Извозчика скоро возьмем? – перебила она, вероятно задетая моим замечанием о недостатке смелости.

Я помог ей сесть, сказал извозчику адрес и, пожимая ее локоть, мягко объяснил, что я не хотел ее обидеть.

– Ведь смешно же, – стараясь быть возможно более простым и понятным, заговорил я, опять-таки удивляясь той кристальной ясности, железной логике и вместе с тем гуманности, которые звучали в каждом звуке моего голоса. – Смешно… Не поехать к мужчине потому, что он может из этого вывести не совсем лестное для ваших взглядов заключение.

– Да ведь едем? – растерянно спросила она.

Меня немного поразила ее непонятливость.

– Едем… Ну конечно, едем… Вы меня не понимаете. Для меня важно, чтобы не было этого запоздалого раскаяния, этих сцен – ненужных и одинаково тяжелых для нас обоих…

– Ну уж, пожалуйста, – с заметным неудовольствием сказала она. – Не беспокойтесь…

– Я-то не беспокоюсь, – добродушно ответил я. – А вот у вас-то сердечко, небось, стучит… Стучит?.. Признайтесь.

– Ничего не стучит, нечего глупости болтать.

В ее голосе мне послышалось что-то болезненное.

Надо было спешить, чтобы не дать овладеть ее мыслями безнадежному и беспочвенному страху перед последствиями нашего экстравагантного приключения, перед всеми бесконечными предрассудками лицемерно-дикого общества.

– Милая, – возможно спокойнее и мягче сказал я. – Милая. Не надо этого… Ну, чего вы боитесь? Уж не мамы ли?!

– Нет у меня никакой мамы, – буркнула она. – Отстаньте…

Она довольно грубо вырвала руку и уткнулась в угол пролетки.

Увы! Худшие из моих ожиданий начинали оправдываться… Она собиралась плакать. Сделав над собой невероятное усилие, я придал своему голосу оттенок добродушного, чуть-чуть комического недоумения и воскликнул:

– Это еще что?! Живой мамы нет, так мертвую вспоминать надо? Только ей, бедной, и дела, что на том свете о нас убиваться: «Вот, мол, моя доченька до чего дошла – к первому встречному потащилась, косточки мои старые, волосы седые порочить…» Так, что ли?..

Вместо ответа она рванулась вперед и изо всех сил ткнула извозчика в спину.

– Стой! – крикнула она не своим, хриплым голосом. – Стой!

И выскочила на мостовую раньше, чем извозчик остановился.

Разумеется, я хотел последовать за ней, но она так замахала зонтиком, что я невольно остановился и, не вылезая, спросил:

– В чем дело, дорогая?

– Только подойди! – ответила она, продолжая нелепо махать зонтом. – Только подойди… проклятый!..

И, подобрав юбки, бросилась к проезжавшему мимо порожнему извозчику.

Через минуту ее не было видно.

Странное, нелепое создание…

Теперь я даже думаю, что она была не совсем прилич-. на, но тем более непонятно – какой я мог сделать промах? Игра была безукоризненна.

Положительно, в обращении с женщинами есть какой-то, все еще непонятный для меня, секрет.

Положительно.

Юмористическая библиотека «Сатирикона». 1912, выпуск 53

Лидия ЛЕСНАЯ

Жрица искусства

Неизвестно, чем она была до сих пор.

Но теперь она – героиня,

Потому что ее муж – антрепренер.

Жалуясь второму простаку

На тоску.

Она томно падает поперек дивана

И стонет: «Голубчик, достаньте мне

Где-нибудь

Гюго де Монпасана».

«Новый Сатирикон». 1916, № 27

В антракте

Он был в первый раз у меня в уборной,

Принес туберозы и пьяные вишни.

Суфлер сказал зло:

«Я здесь, кажется, лишний», —

И пошел сплетничать – небритый, черный.

Мы знали без суфлера хорошо наши роли:

Он был так нежен. Я так покорна.

А пьяные вишни – сладки, сладки до боли,

И пахло туберозами в моей уборной.

«Новый Сатирикон» 1916, № 46

Чайная роза

Он дрожал.

Он был как в бреду, как в угаре.

Он крикнул: «Молчи – я ударю!»

Женщина ничего не сказала.

Не шевельнулась даже,

Улыбкой ответила на угрозу.

А приколотая к корсажу

Чайная роза —

Увяла.

«Новый Сатирикон», 1916, № 47

Дешевка

Мне легко за соболью шубку

Тебе заплатить любовью.

У тебя такие нежные губки

И такие капризные брови.

А если бы ты был рожа,

Похож на козла или жабу.

Моя любовь была бы —

Вдвое дороже!

«Новый Сатирикон», 1916, № 48

Имитация

Я – взрослая, и мне все-все можно:

Съесть сразу десяток пирожных.

Сколько угодно гулять.

Так скучно самой себе позволять.

Я пилюли мои золочу —

И делаю то, чего не хочу.

«Новый Сатирикон», 1916, № 49

Актриска

Малютка, ваши руки вымыты духами,

И тонки кружева нарядного белья,

Но кто такая вы, вы сами,

И что такое ваше – я?

Вас нет.

Есть туалет,

Есть ручки смуглые,

Согретые мехами.

Есть золото волос и скользкий блеск чулок…

Но почему о вас, пушистый мой зверек.

Так хочется мне говорить стихами?

«Новый Сатирикон», 1916, № 50

Саломея

Я живу теперь как в колыбели.

Ничего у Бога не прошу, —

Только б ангелы всегда так тихо пели.

Когда я безгрешно согрешу.

Только бы всегда такие светы

Озаряли утренний мой сон

И в скрижалях твоего Завета

Был мой Символ Веры укреплен.

Только б ты, сверкающий и грозный.

 Как в вечерней буре Златоуст,

Не сказал, что слишком, слишком поздно

Пить вино мне из нездешних уст.

«Новый Сатирикон», 1918. № 7

Контрреволюция

Царственно и нежно роняет фразы.

Лучатся глаза фиолетовой эмали.

Разве можно ослушаться Вашего приказа

И не пойти на смерть, если Вы послали?

Мне хочется сказать Вам:

«Ваше Высочество!» —

И видеть, как толпа склоняет колени.

Разве можно называть Вас по имени-отчеству,

Вас, князь моих снов и моих томлений!

«Новый Сатирикон», 1918, № 10

Ручной хищник

Глаза как у тигра, который дремлет.

Гибкое тело в истоме змеится.

Вы – охотник в каких-то лучезарных землях

И ранили на солнце изумрудную птицу,

руки с пальцами Рафаэлевой Форнарины —

Как стальные держат за гриву льва.

Кто вы? Ангельские или звериные

У вас на губах дрожат слова?

«Новый Сатирикон», 1918. № 16

Владимир ЛИХАЧЕВ

Поэзия и проза

Гремит, гремит затвор,

Другой и третий:

Скорее на простор

Из тесной клети!

С дороги, стража тьмы!

Ты солнце застишь…

Свободным из тюрьмы

Ворота настежь!

Но жизнь уж нам сулит

Иные клети,

И уж затвор гремит.

Другой и третий…

Мечта, из сердца прочь!

Ты правду застишь:

В тюрьму и день и ночь

Ворота настежь.

«Сатирикон», 1908, № 28

Частные

Кто этот воин? Слезть боится

Извозчик с козел перед ним.

И дворник праздно суетится,

Услуги жаждою томим.

Кто он, и зорок и неистов?

– О, это просто частный пристав.

Какой-то замок пересек

Нам путь: и башня посредине,

И на верхушке человек

В непроницаемой овчине.

И в шлемах рыцари кругом…

– О, это просто частный дом!

Не пишут люди, а вещают,

Не убеждают, а грозят,

И на события бросают

Проникновенно-строгий взгляд:

Не высших сфер ли орган это?

– Нет, просто частная газета!

«Сатирикон», 1909, № 3

Где мало – где много

Ну и порядки! Никого

Не дозовешься,

И что заказано – того

Едва дождешься.

Поесть охота и была,

Да вся пропала,

И злой встаешь из-за стола…

Лакеев мало!

То водомет угодных слов

И раболепство,

То, как в зверинце, дикий рев

И непотребство.

И где ж заботы о стране?

Где ей подмога?

Всё по заветной старине…

Лакеев много!

«Сатирикон», 1909, № 19

Обывательские рифмы

За утратою пергамента

(Пронеслась такая весть)

Для любого темперамента

На Руси – ни стать, ни сесть.

Невозможно без регламента

Жить на свете, пить и есть!

Истукану без постамента —

Так и то стоять не в честь!

Слава Богу, нет парламента?

Или, слава Богу, есть?

Дума вроде лишь орнамента?

Иль ее за правду счесть?

Хоть добраться до регламента

Нам какого бы ни весть.

Чтобы – так ли, сяк ли – amen^[12]-то

С чистым сердцем произнесть!

«Сатирикон», 1910, № 14

Тишь да гладь

Тишь да гладь – Божья благодать. Народная поговорка

В чистом поле – что за диво! —

Ни травинки, ни цветка;

В бороздах чернеет нива:

Ни ростка.

Спит иль вымерла деревня?

Не поживится в ней тать:

Ни коровушки, ни певня

Не слыхать.

Прикорнули даже избы.

Дремлет дед один в тени;

Дети хоть отозвались бы!

Где они?

Где? Да там вон, на пригорке,

Под крестами… Тишь да гладь…

Уж как есть по поговорке:

Благодать!

«Сатирикон», 1913, № 10

Осип МАНДЕЛЬШТАМ

* * *

«Морожено!» Солнце. Воздушный бисквит.

Прозрачный стакан с ледяною водою.

И в мир шоколада с румяной зарею,

В молочные Альпы мечтанье летит.

Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть.

Чтоб в тесной беседке, средь пыльных акаций.

Принять благосклонно от булочных граций

В затейливой чашечке хрупкую снедь…

Подруга шарманки, появится вдруг

Бродячего ледника пестрая крышка —

И с жадным вниманием смотрит мальчишка

В чудесного холода полный сундук.

И боги не ведают – что он возьмет:

Алмазные сливки иль вафлю с начинкой?

Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой.

Сверкая на солнце, божественный лед.

«Новый Сатирикон», 1915, № 26

Египтянин

Я выстроил себе благополучный дом,

Он весь из дерева, и ни куска гранита,

И царская его осматривала свита,

В нем виноградники, цветы и водоем.

Чтоб воздух проникал в удобное жилье,

Я вынул три стены в преддверье легкой клети,

И безошибочно я выбрал пальмы эти

Краеугольные, прямые, как копье.

Кто может описать чиновника доход!

Бессмертны высокопоставленные лица!

(Где управляющий? Готова ли гробница?)

В хозяйстве письменный я слушаю отчет.

Тяжелым жерновом мучнистое зерно

Приказано смолоть служанке низкорослой, —

Священникам налог исправно будет послан,

Составлен протокол на хлеб и полотно.

В столовой на полу пес растянувшись лег,

И кресло прочное стоит на львиных лапах.

Я жареных гусей вдыхаю сладкий запах —

Загробных радостей вещественный залог.

«Новый Сатирикон», 1916, № 27

Аббат

О спутник вечного романа,

Аббат Флобера и Золя —

От зноя рыжая сутана

И шляпы круглые поля;

Он все еще проходит мимо,

В тумане полдня, вдоль межи.

Влача остаток власти Рима

Среди колосьев спелой ржи.

Храня молчанье и приличье,

Он должен с нами пить и есть

И прятать в светское обличье

Сияющей тонзуры честь.

Он Цицерона, на перине.

Читает, отходя ко сну:

Так птицы на своей латыни

Молились Богу в старину.

Я поклонился, он ответил

Кивком учтивым головы

И, говоря со мной, заметил:

«Католиком умрете вы!»

Потом вздохнул:

«Как нынче жарко!»

И, разговором утомлен,

Направился к каштанам парка,

В тот замок, где обедал он.

«Новый Сатирикон», 1916, № 42

Самуил МАРШАК

Жалоба

О, как терплю я от жесткой моды

На переводы!..

Жена

Переводит «Нана»,

Вера —

Бодлера,

Лена —

Верлена,

Маленькая Зинка —

Метерлинка,

А старая мамаша —

Шолома Аша.

«Сатирикон». 1908, № 15

Предостереженье

Не пленяйся бранной славой,

О красавец молодой! Пушкин

Не пленяйся думской славой.

Избиратель молодой.

Не бросайся с крайней правой

В бой неравный – в смертный бой.

О, я знаю: пораженье

Не страшит тебя в бою.

И любовь и уваженье

Ты снискал в родном краю.

Знаю я, что нет предлога

«Разъяснить» твой думский ценз:

Ты квартального налога

Уплатил последний пенс.

В летний зной, живя на даче.

Ты квартиру удержал

И платить налог собачий

Никогда не забывал.

Много лет ты без печали

Жил по милости небес,

И тебе не поручали

Охранять казенный лес.

Превышеньем земской власти

Не грешил ты никогда,

И не ждут тебя напасти

И повестки из суда.

Но боюсь: в пылу сражений

В избирательной борьбе

Ты не скроешь убеждений —

И конец придет тебе.

1912

Освободители искусства

Формы, линии… освобождаются от науки, анатомии, перспективы и природы. Новейший художественный «манифест»

Их девиз: натура – дура!

И культура – тоже дура.

Им природа не нужна.

Лишь свобода быть должна!

Анатомия – в отставку!

Перспектива – на покой.

Освещенье – марш под лавку.

Формы, линии – долой!

Кисти, краски… Ну их к шуту…

Позабудем карандаш.

И в счастливую минуту

Уничтожим Эрмитаж!

Древний грек не ведал чувства

И не мыслил глубоко.

Оттого его искусство

Так прекрасно и легко!..

Как ликующее стадо,

Заживем мы без забот —

И тогда у нас Эллада

В полном блеске расцветет!

1912

Владимир МАЯКОВСКИЙ

Вам!

Вам, проживающим за оргией оргию,

имеющим ванную и теплый клозет!

Как вам не стыдно о представленных

к Георгию

вычитывать из столбцов газет?!

Знаете ли вы, бездарные, многие,

думающие, нажраться лучше как, —

может быть, сейчас бомбой ноги

выдрало у Петрова-поручика?..

Если б он, приведенный на убой,

вдруг увидел, израненный,

как вы измазанной в котлете губой

похотливо напеваете Северянина!

Вам ли, любящим баб да блюда,

жизнь отдавать в угоду?!

Я лучше в баре блядям буду

подавать ананасную воду!

1915

Гимн взятке

Пришли и славословим покорненько

тебя, дорогая взятка,

все здесь, от младшего дворника

до того, кто в золото заткан.

Всех, кто за нашей десницей

посмеет с укором глаза весть,

мы так, как им и не снится,

накажем мерзавцев за зависть.

Чтоб больше не смела вздыматься хула,

наденем мундиры и медали

и, выдвинув вперед убедительный кулак,

спросим: «А это видали?»

Если сверху смотреть – разинешь рот.

И взыграет от радости каждая мышца.

Россия сверху – прямо огород,

вся наливается, цветет и пышится.

А разве видано где-нибудь, чтоб стояла коза

и лезть в огород козе лень?..

Было бы время, я б доказал,

которые – коза и зелень.

И нечего доказывать – идите и берите.

Умолкнет газетная нечисть ведь.

Как баранов, надо стричь и брить их.

Чего стесняться в своем отечестве?

«Новый Сатирикон», 1915, № 35

Внимательное отношение к взяточникам

Неужели и о взятках писать поэтам!

Дорогие, нам некогда. Нельзя так.

Вы, которые взяточники,

хотя бы поэтому,

не надо, не берите взяток.

Я, выколачивающий из строчек штаны, —

конечно, как начинающий, не очень часто,

я – еще и российский гражданин,

беззаветно чтящий и чиновника и участок.

Прихожу и выплакиваю все мои просьбы,

приникши щекою к светлому кителю.

Думает чиновник: «Эх, удалось бы!

Этак на двести птичку вытелю».

Сколько раз под сень чинов ник,

приносил обиды им.

«Эх, удалось бы, – думает чиновник, —

этак на триста бабочку выдоим».

Я знаю, надо и двести и триста вам —

возьмут, все равно, не те, так эти;

и руганью ни одного не обижу пристава:

может быть, у пристава дети.

Но лишний труд – доить поодиночно,

вы и так ведете в работе года.

Вот что я выдумал для вас нарочно —

Господа!

Взломайте шкалы, сундуки и ларчики,

берите деньги и драгоценности мамашины,

чтоб последний мальчонка в потненьком кулачике

зажал сбереженный рубль бумажный.

Костюмы соберите. Чтоб не было рваных.

Мамаша! Вытряхивайтесь из шубы беличьей!

У старых брюк обшарьте карманы —

в карманах копеек на сорок мелочи.

Все это узлами уложим и свяжем,

а сами, без денег и платья,

придем, поклонимся и скажем:

Нате!

Что нам деньги, транжирам и мотам!

Мы даже не знаем, куда нам деть их.

Берите, милые, берите, чего там!

Вы наши отцы, а мы ваши дети.

От холода не попадая зубом на зуб,

станем голые под голые небеса.

Берите, милые! Но только сразу.

Чтоб об этом больше никогда не писать.

«Новый Сатирикон», 1915, № 35

Мое к этому отношение

Май ли уже расцвел над городом,

плачет ли, как побитый, хмуренький декабрик, —

весь год эта пухлая морда

маячит в дымах фабрик.

Брюшком обвисшим и гаденьким

лежит на воздушном откосе,

и пухлые губы бантиком

сложены в 88.

Внизу суетятся рабочие,

нищий у тумбы виден,

а у этого брюхо и все прочее —

лежит себе сыт, как Сытин.

Вкусной слюны разлились волны,

во рту громадном плещутся, как в бухте.

А полный! Боже, до чего он полный!

Сравнить если с ним, то худ и Апухтин.

Кони ли, цокая, по асфальту мчатся,

шарканье пешеходов ли подвернется под взгляд ему,

а ему все кажется: «Цаца! Цаца!» —

кричат ему, и все ему нравится, проклятому.

Растет улыбка, жирна и нагла,

рот до ушей разросся,

будто у него на роже спектакль-гала

затеяла труппа малороссов.

Солнце взойдет, и сейчас же луч его

ему щекочет пятки холеные,

и луна ничего не находит лучшего.

Объявляю всенародно: очень недоволен я.

Я спокоен, вежлив, сдержан тоже,

характер – как из кости слоновой точен,

а этому взял бы да и дал по роже:

не нравится он мне очень.

«Новый Сатирикон», 1915, № 38

Лунная ночь

Пейзаж

Будет луна.

Есть уже

Немножко.

А вот и полная повисла в воздухе.

Это Бог, должно быть,

дивной,

серебряной ложкой

 роется в звезде-ухе.

«Новый Сатирикон», 1916, № 49

В. Я. Брюсову на память

Брюсов выпустил окончание поэмы Пушкина «Египетские ночи». Альманах «Стремнина»

Разбоя след затерян прочно

во тьме египетских ночей.

Проверив рукопись

построчно,

гроши отсыпал казначей.

Бояться вам рожна какого?

Что

против Пушкину иметь?

Его кулак

навек закован

в спокойную в обиде медь.

«Новый Сатирикон», 1916, № 51

Интернациональная басня

Петух однажды,

дог

и вор

такой скрепили договор:

дог

соберет из догов свору,

накрасть предоставлялось вору,

а петуху

про гром побед

орать,

и будет всем обед.

Но это все раскрылось скоро.

Прогнали

с трона

в шею

вора.

Навертывается мораль:

туда же

догу

не пора ль?

Между февралем и октябрем 1917

Сергей МИХЕЕВ

Песенка

Я оплáчу неутешно

Обманувшую

Весну.

Я сегодня

Утону…

Утону в его глазах —

Мне кругов бросать не надо…

Зажигай же, мать, лампаду —

Как невеста, я в цветах…

Я отраву приняла

У весеннего Распятья,

Нету ей противоядья:

Яд – любовь его была…

Я отраву приняла…

Если ж милый ждать устанет.

Беспощадна буду я —

Ему виселицей станет

Шея белая моя!

«Новый Сатирикон», 1916, № 26

Леонид МУНШТЕЙН

Эпиграммы разных лет

Леонид Андреев

Быстро критикой любезною

Был отмечен мой талант…

Возмущался страшной «Бездною»

 Сам Буренин-обскурант.

За его поход воинственный

Я сказал ему: «Мерси!»

С быстротой почти единственной

Стал я славен на Руси!

Я обласкан «Альманахами»,

Есть и дом и капитал…

Красным смехом, злыми страхами

Всех пугать я насмерть стал.

Мой читатель, задыхаючись.

Трепетал во тьме густой…

Не пугался, усмехаючись.

Только дедушка Толстой!..

Что теперь мне крики вздорные!

Что мне публика, печать!

Никакие маски черные

Мне не могут помешать!

Избалован комплиментами,

Я забыл тоску свою:

Вместе с пьяными студентами

«Гаудеамус» я пою!

Александр Блок

Ты поэт-символист, одуванчик…

Но дыхание правды – сгубя

Бледно-кукольный твой «Балаганчик» —

Отрезвило немножко тебя…

Брось былые смешные гримаски —

И найдешь ты правдивые краски,

И порвешь с декадентами блок,

О, мой нежный, задумчивый Блок!

Иван Бунин

Еще он сам

Не пишет драм,

А переводит корифеев.

Но будет час —

Его Пегас

Ворвется в гущу лицедееев…

И будет он

Писать в сезон

По пьесе – так же, как Андреев.

Максим Горький

Опустясь на дно людское.

Он взлетел за облака —

И на Капри, на покое.

Забывает босяка…

Жизнь по-новому устроив,

Он забыл российский быт…

Позабыл своих героев.

Да и сам… почти забыт!

Осип Дымов

В своих писаньях он отрывочен и краток.

Но знает все… На все глядит он свысока.

Он знает женщину от головы до пяток.

Он знает аромат корсета и перчаток…

И только… русского не знает языка.

Михаил Кузмнн

Задумчивых стихов загадочная сладость.

Мечты о юношах, стихов плохой размер

И пьес неигранных несбыточная радость —

Все в нем исполнено мистических химер…

Леонид Собинов

Имеет он успех заслуженный, огромный.

Ах, «голос у него и ласковый, и томный».

И весь прекрасный пол, восторга не тая,

Готов ему шептать: «Приди!., твоя… твоя…»

Петр ПОТЕМКИН

Ночью

Ночью серая улица…

Слепые дома…

Папироска моя не курится.

Не знаю сама,

С кем мне сегодня амуриться?

1908

Заутреня

Пахнет пряными духами,

Гнется потная свеча

И касается боками

То прически, то плеча.

Держишь свечку и боишься

Подпалить соседке рюш…

Вот поджег: «Простите!» – Злишься

На себя, что неуклюж.

Так, в живом зажатый прессе.

Хмур стоишь ты и сердит.

Только песнь «Христос воскресе»

От всего освободит!

«Новый Сатирикон», 1909, № 13

Весна

Весной украдет облака

С небес любая лужица.

Нахохлив мокрые бока.

Рой воробьев закружится.

Уж на реке сыпучий лед

Ручьями исковеркало.

Вновь по асфальту потечет

Расплавленное зеркало.

И ты себя увидишь там

Ступающей по облаку.

По дальним, синим небесам,

По солнечному облику.

Не раздави! Не наступай!

Иди по ним с опаскою —

Не то назад умчится май,

Не обласкав нас ласкою.

«Сатирикон» 1909, № 17

Обыкновенная история

В «Кафе де Пари»

За столиком

Сидело три

Дамы

Из «Ямы».

У одной шляпка была

С кроликом,

У другой было боа

Роликом.

А третья была —

Алкоголиком.

К ним подошло

Три приятеля —

Три искателя

Развлечения.

Один – пьян зело.

Другие не менее.

Тоном игривым

Сказали три дамы

Из «Ямы»:

«Угостите нас пивом».

Но прихотливым,

У столика стоя.

Ответили трое

Тоном:

«Что вам

В пиве, красотки, —

Лучше выпейте водки».

И ушли из «Кафе де Пари»

Вместе с ними все три

Дамы

Из «Ямы».

У одной шляпка была

С кроликом,

У другой было боа

Роликом,

А третья была алкоголиком.

«Сатирикон», 1910, № 6

Весенний муж

В цилиндре, сверкающем

Шелком,

Шел он по лужам, тающим

И вновь замерзающим.

Шагом мерным,

Толком

Не зная куда.

Но знал, как всегда,

Что нужно быть мужем

Верным.

Мимо катили

Автомобили,

В весеннем раже

Неслись экипажи,

Лицо задевали

Вуали,

И не раз

Ловил он взор

Увлекающих,

Обещающих,

В упор

Глядящих весенних глаз.

Точно боясь оступиться.

Перед каждой девицей

Опускал он глаза,

Боясь соблазна…

Но вновь и вновь

Разнообразно

Злая любовь

Расправляла тенета.

Пришла гроза, —

И кто-то,

Именуемый

Верой,

В кофточке серой,

Заманил его.

Подхватил его

Тихомолком

И повел в цилиндре, сверкающем

Шелком,

По лужам

Тающим,

Чтоб стал он неверным мужем.

«Сатирикон», 1910, № 12

Лебяжья канавка

Барышня в синей шляпке.

Опять ты явилась мне.

Сколько цветов в охапке?

Сколько любви по весне?

Вынесло в море Невою

Последний сыпучий лед.

Снова иду за тобою.

Следом любовь идет.

Смело на сером камне

Твои каблуки стучат.

Ну, посмотри в глаза мне,

Ну, обернись назад!

Возле Лебяжьей канавки

Глянешь со ступеней —

Будто поправишь булавки

Синей шляпки твоей.

Холодно станет от взгляда

Твоих подведенных глаз.

Разве любви не надо?

Разве январь у нас?

Но неземной богиней

Уйдешь, насмешку тая…

Барышня в шляпке синей

Опять, опять не моя!

«Сатирикон», 1910, № 14

Песня

У моей подружки Кати

Пианино на прокате,

У моей подружки Фени

Лисья шуба из Тюмени…

Плохо мне жилось весну

Без милóва друга!

Что ни вечер – то взгрустну.

Ночь реву белугой.

Как одной мне выйти в сад,

Ах, без кавалера!

Это очень, говорят.

Скверная манера.

То ли дело, например.

Если ходит рядом

Черноусый кавалер

С деловитым взглядом.

Удивляется народ.

Сзади нас шагая.

Шепот, ропот, гул идет:

«Кто она такая?»

 Я все лето прождала

На скамейке сквера.

Только осенью нашла

Сердцу кавалера.

И теперь пускай у Кати

Пианино на прокате,

И пускай себе у Фени

Лисья шуба из Тюмени.

«Сатирикон», 1910, № 43

На вернисаже

Было много женских лиц

На обычном вернисаже:

Дам, подростков и девиц,

И седых старушек даже.

Но среди носов и глаз.

Буклей, челок и накладок

Тотчас я заметил вас

И привел себя в порядок.

Как стрела, как быстрый стриж

Над речною гладью звонкой.

Вы, куда ни поглядишь.

Проносились с компаньонкой.

Наконец я вас поймал

У портрета дамы в черном:

Взор ваш милый засверкал

Чем-то радостным и вздорным.

Не успел я рта открыть.

Как уж вы мне рассказали.

Что с утра вы во всю прыть

Здесь носились и устали.

А когда я вас спросил.

Для чего вам нужно это, —

Вас давно и след простыл.

Только смех звучал ваш где-то…

И один остался я.

Ничего не понимая.

 Но пришли мои друзья

И сказали мне, зевая:

«Боже правый, как ты глуп!

У нее же кличка лани.

Вернисаж же – это клуб

Для рекламы и свиданий». —

«А картины?» – «Ну, холстов

Тут, наверно, не заметят.

Разве только в шесть часов

Электричество засветят».

«Сатирикон», 1912, № 9

Герань

В утреннем рождающемся блеске

Солнечная трепыхалась рань…

На кисейном фоне занавески

Расцветала алая герань.

Сердце жило, кто его осудит:

Заплатило злу и благу дань…

Сердцу мило то, чего не будет.

То, что было – русская герань.

1912

Париж

Два треугольника Астарты

Ее глаза,

И не верней удара в карты

Ее слеза.

Она ругается сегодня:

Поди ты прочь!

Тебя с ней познакомит сводня

Назавтра в ночь.

Она покорно бросит тело

В твою кровать.

Чтобы наутро, кончив дело.

Пораньше встать.

У ней есть друг, он бьет, однако,

Он любит – ждет.

Она затравленной собакой

К нему ползет.

Когда же друг под гильотиной

Испустит дух.

Она, ругнув его скотиной.

Полюбит двух.

1926

Иван Кузьмич ПРУТКОВ

Плевков

Мудрец один, по имени Плевков,

Служивший мелким чинодралом —

Корявый, сгорбленный, со взглядом сонных сов, —

Вещал, что в жизни ставит идеалом —

Добиться истины, что ею лишь одной

Осмыслен путь его земной.

Что на «житейское» глядит с презреньем.

Не веря «изменившим сновиденьям»,

В душе запечатлев немеркнущий завет —

Идти туда, где вечный свет

Зовет к заоблачным пареньям.

Что прочее – все суета сует…

И вот нежданно

Досталася ему на шею Анна…

Что за оказия?! Плевкова не узнать:

Дрожит, трепещет весь, в священном страхе млея,

И собственной рукой на шею

Регалию принялся нацеплять…

И вот уже по скверу

Идет, широко распахнув пальто.

Смотрите, мол, теперь уж я не то!

Смотрите все и следуйте примеру!

А «истина», а «суета сует»?

Так, видно, правила без исключенья нет!!

«Сатирикон», 1909, № 26

Постовой и месяц

Басня

Сказали мне: «Открой, какое

Различье жить меж Месяцем ночным

И Постовым,

Блюдущим нас в порядке и покое?»

И я ответствовал, раскинувши мозгом:

«Вопрос доныне не решен был мудрецом.

Но грешный аз сие творить дерзаю.

Итак, не токмо разницу я знаю

И в этом и в другом.

Но ведаю и сходство,

Зане пред вами мысли превосходство

От колыбели мне дано!

Когда округ темно,

То всяк из вас легко приметит.

Что Месяц светит.

Светить же Постовому не дано;

Что Месяц светит, но не греет.

Меж тем как Постовой

Всегда лишь греет, а не светит (смысл простой —

Его же и осел уразумеет!).

Но надобно и то установить.

Что ежли Постовой впадет в расстройство духа,

То может даже он нежданно засветить…

. . . . .

В ухо…»

«Новый Сатирикон», 1913, № 3

Мозги и ночь

Басня

Под кровом ночи непроглядной.

Когда не видел глаз ни зги,

Работой некий муж томил мозги.

Во мглу вперяя взоры жадно.

«Что делаешь? Понять я не могу!

 Зачем в такую пору вылез?» —

К нему с вопросом обратились.

«Что делаю?! Увидеть силюсь

Невидимую згу».

Пустым занятиям пустое есть названье:

Потустороннее исканье.

«Новый Сатирикон», 1914, № 15

Роль поэта во вселенной

Смеюсь —

и мир вокруг смеется.

Пою —

и все поет кругом.

Задумаюсь —

и дождь прольется.

Заплачу —

в небе грянет гром.

Разгневаюсь —

и взвоют бури.

Вулкан исторгнет пепл и дым.

Смирюсь —

и кроткий свет лазури

блеснет сиянием живым.

Мечтам отдамся ль —

незабудки

раскроют венчики, смеясь,

И стрелочник замрет у будки,

в мечтах далече уносясь.

Начну ли речь —

все притаятся,

окончу —

все кругом вздохнут.

Молчу —

и дураки

во всей вселенной – там и тут.

«Новый Сатирикон». 1914. № 13

Мысли и афоризмы

1. Если тебе покажут сладкую соль, не верь! То же касается соленого сахара.

2. Человек, снимающий шляпу без помощи рук, достоин удивления.

3. Что есть истина? Палка о двух концах.

4. Если медь дешевле серебра, то почему же серебряный и медный пятаки равноценны?!

5. Аксиома есть некое насекомое, легко ощущаемое, но неуловимое.

6. Проспи в сутки 25 часов – и ты обнимешь необъятное.

7. Полезно есть не менее семи раз в неделю.

8. Душа, уходя в пятки, распадается на две половинки. Отсюда берет начало двойственность человека.

9. При виде мужика, бьющего своего осла, думай о превратностях судьбы.

10. Выражающий невыразимое подобен псу, который тщится поймать свой хвост.

«Сатирикон», 1909, № 26

Михаил ПУСТЫНИН

Прежде и теперь

Нам цензор встарь давал «уроки»,

И, как бы цензор ни был строг,

В статьях обычно были строки,

И мы читали между строк.

Теперь беру газет я груду.

Но в них зияют «островки»:

Как между строк читать я буду

Статью, в которой – ни строки?

«Новый Сатирикон», 1915, № 34

Алексей РАДАКОВ

Эволюция

В 25 лет

Вперед без страха и сомненья

На подвиг доблестный, друзья!

Зарю святого искупленья

Уж в небесах завидел я!

В 35 лет

Вперед без страха, и сомненья

Пусть не смущают вас, друзья!

Хотя порой от пресеченья

С овчинку небо вижу я.

В 45 лет

Вперед со страхом, полн сомненья,

Гляжу и думаю, друзья:

Противно грубое сеченье.

Но в легком вижу пользу я!

В 55 лет

Вперед! Ни страха, ни сомненья

Власть не должна иметь, друзья!

Искоренять без сожаленья —

Вот в чем спасенье вижу я!

1908

* * *

Ответствуй, гражданин, могла б стоять вселенна.

Когда бы человек умом не сознавал.

Что «собственность для всех всегда священна»?

Нет – шар земной тогда бы вор украл!