Текст книги "Сатирикон и сатриконцы"

Автор книги: Александр Куприн

Соавторы: Иван Бунин,Александр Грин,Самуил Маршак,Леонид Андреев,Аркадий Аверченко,Илья Эренбург,Владимир Маяковский,Осип Мандельштам,Саша Черный,Алексей Ремизов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Annotation

Мегапроект «Антология сатиры и юмора России XX века» – первая попытка собрать воедино творения лучших сатириков и юмористов уходящего столетия.

_____

Настоящее издание уникально и является наиболее полным собранием произведений самого веселого и острого жанра литературы, принадлежащих перу сотрудников чрезвычайно популярных в свое время журналов «Сатирикои» и «Новый Сатирикон» (1908–1918).

Среди 50 авторов книги – как признанные мастера юмористического жанра (А. Аверченко, А. Бухов, О. Дымов, Н. Тэффи, С. Черный), так и многие другие известные поэты и прозаики, которые обращались к сатире и юмору лишь эпизодически или мимоходом (Л. Андреев, Н. Гумилев, Г. Иванов, А. Куприн, О. Мандельштам, А. Ремизов). Со многими произведениями читатель познакомится впервые.

«Сатирикон» и сатириконцы,

«САТИРИКОН» И САТИРИКОНЦЫ

Аркадий АВЕРЧЕНКО

Автобиография

Широкая масленица

Вечером

Здание на песке

Рыцарь индустрии

Камень на шее

День человеческий

Жена

Виктор Поликарпович

«Аполлон»

Фат

Роковой Воздуходуев

Новогодний тост

Моя симпатия и сочувствие Ленину

Трава, примятая сапогом

Почтовый ящик «Сатирикона»[1]

Николай АГНИВЦЕВ

Гимн

«Шашлык на вертеле»

В университетской столовке

Сказка о трех набобах

Дама из Эрмитажа

Владимир АЗОВ

Из альбома пародий

Благотворительный сборник

Вечерняя газета

Бюджет

Так было, так будет

Леонид АНДРЕЕВ

Искренний смех

Алексей БУДИЩЕВ

Товарищам

Возобновление юности

Иван БУНИН

День памяти Петра

Аркадий БУХОВ

Два Наполеона

Поэтам

Легенда о страшной книге

Приятный собеседник

Спекулянты

Что я написал бы,

Ласковое

Начинающие

Геометристы

Искусство юмора

Чего не успел написать Гейне

Вспомните!

Яд доброты

Анисьин муж

Шаблонный мужчина

Потомки

Философские стихи

Евгений ВЕНСКИЙ

Мое копыто

Остались лазейки

Ну и времечко!

Обыватель

Александр ВОЗНЕСЕНСКИЙ

Nihil[4]

У нас всегда 1-е апреля

Владимир ВОИНОВ

Жизнь человека

Музыкальный критик Дурной

«Жуть зеленая»

Рыцарю скорби и гнева

Георгий ВЯТКИН

Пятый

Сергей ГОРНЫЙ

Как можно стать знаменитостью

В жару

Сергей ГОРОДЕЦКИЙ

Домовой

Река жизни

Конь

Коню извозчика, издохшему

Нищий

Валентин ГОРЯНСКИЙ

Предусмотрительный

Свободомыслящий

О политике

Вы любите ли сказки?

Кто победит?

Россия

Максиму Горькому

Александр ГРИН

Редактор и писатель

Дайте

Буржуазный дух

Реквием

Николай ГУМИЛЕВ

* * *

Маргарита

* * *

Я и вы

Исидор ГУРЕВИЧ

Визит

Комар

Загадочная натура

Передвижник

История одного аванса

Тиран

А. Д’АКТИЛЬ

Подоходное

Три года

Эпитафия

Отчего не следует выставлять рам

ДОН АМИНАЛО

Дамы на Парнасе

О птицах

Афоризмы

Японские танки

Послесловие

Московские празднества

«Возвращается ветер…»

Утешительный романс

Без названия

Куриная философия

Они жуют

О. Л. Д’ОР

Автобиографии великих, малых

История России,

Смутное время

Русь – империя

Преемники Петра

Отечественная война

Осип ДЫМОВ

Драматург

Слова

Дело Зудотешина

Оппозиция

Сказка города

Математик

Николай ЕВРЕИНОВ

Слон за роялем

Ефим ЗОЗУЛЯ

Лакей

Что-то такое

В таком плохом кинематографе

Поучительная история об авторе авантюрных романов

Репортер и пророчица

Живая мебель

Вильгельм ЗОРГЕНФРЕЙ

* * *

Над Невой

* * *

Георгий ИВАНОВ

«На Луначарской улице»

Александр ИЗМАЙЛОВ

Константин Бальмонт

Андрей Белый

Зинаида Гиппиус

Сергей Городецкий

Михил Кузмин

Иван Рукавишников

Михаил Арцыбашев

Василий КНЯЗЕВ

Либерал перед зеркалом

Павел

Признание модерниста

Моя политическая платформа

С натуры

Скорбь гвоздики

Дмитрию Цензору

Требник капиталиста

Обывательщина

Нищим духом

Триумфаторы

Мы – дети веселого смеха

КРАСНЫЙ

То и другое

Хор российских обывателей

Александр КУПРИН

Путаница

Две пародии

Владимир ЛАДЫЖЕНСКИЙ

* * *

На Невском

Среди холмов

Смешная история

Не может быть

Георrий ЛАНДАУ

Аля

Соблазны жизни

Секрет

Лидия ЛЕСНАЯ

Жрица искусства

В антракте

Чайная роза

Дешевка

Имитация

Актриска

Саломея

Контрреволюция

Ручной хищник

Владимир ЛИХАЧЕВ

Поэзия и проза

Частные

Где мало – где много

Обывательские рифмы

Тишь да гладь

Осип МАНДЕЛЬШТАМ

* * *

Египтянин

Аббат

Самуил МАРШАК

Жалоба

Предостереженье

Освободители искусства

Владимир МАЯКОВСКИЙ

Вам!

Гимн взятке

Внимательное отношение к взяточникам

Мое к этому отношение

Лунная ночь

В. Я. Брюсову на память

Интернациональная басня

Сергей МИХЕЕВ

Песенка

Леонид МУНШТЕЙН

Эпиграммы разных лет

Петр ПОТЕМКИН

Ночью

Заутреня

Весна

Обыкновенная история

Весенний муж

Лебяжья канавка

Песня

На вернисаже

Герань

Париж

Иван Кузьмич ПРУТКОВ

Плевков

Постовой и месяц

Мозги и ночь

Роль поэта во вселенной

Мысли и афоризмы

Михаил ПУСТЫНИН

Прежде и теперь

Алексей РАДАКОВ

Эволюция

* * *

Алексей РЕМИЗОВ

Про мертвеца и про разбойников

Александр РОСЛАВЛЕВ

Карлики

Маргаритки

Весенние песенки

Сороки

ТЭФФИ

Песенка о хитрой канониссе

* * *

* * *

* * *

* * *

Человекообразные

Седая быль

Яркая жизнь

Зеленый праздник

Псевдоним

Александр ФЛИТ

Ее величество пошлость

В защиту смеха

Моя автобиография

Дмитрий ЦЕНЗОР

Весеннее утро в доме № 37

Весной у взморья

Саша ЧЕРНЫЙ

Слишком много

Молитва

Потомки

Два желания

Веселая наглость

Честь

Простые слова

Приказ

* * *

«Сатирикон»

Первый грех

Об Аркадии Аверченко

Русская книжная полка

Георгий ЧУЛКОВ

Веселые дети и скучный черт

Огурец

Ерунда

Божья Коровка

Свинячий сын

Илья ЭРЕНБУРГ

* * *

* * *

О России

О Москве

О маме

НЕИЗВЕСТНЫЕ АВТОРЫ

Две радости

Вопрос

Прессе

Конкуренты

Песня об его превосходительстве

Элегия

Отчего

Поэты

История спокойного короля

Словарь авторов

ИЛЛЮСТРАЦИИ

INFO

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

«САТИРИКОН» И САТИРИКОНЦЫ

*

Серия основана в 2000 году

Оформление книги – художники М. Халилов, Э. Зейналов

Редколлегия благодарит отдел Русской литературы XX века Государственного литературного музея и лично А. Э. Рудник за помощь в подборе иллюстративного материала.

*

Редколлегия:

Аркадий Арканов, Никита Богословский, Игорь Иртеньев, проф., доктор филолог, наук Владимир Новиков, Лев Новоженов, Александр Ткаченко, академик Вилен Федоров, Леонид Шкурович

Главный редактор, автор проекта

Юрий Кушак

Главный художник, автор серийного оформления

Евгений Поликашин

© И. А. Мазннн, составление, вступ. статья, 2000

© Е. А. Поликашин, оформление, 2000

«Сатирикон» и сатириконцы,

или Волшебный алкоголь

Когда тот или иной режим начинает источать из себя сладкий дурман с привкусом крови и благодаря своей порочности и глупости поставлять такие типы, темы и сюжеты, которые не могут восприниматься иначе как карикатурные, тогда благородный дух, еще вчера весьма либеральный, принимается бурно негодовать, а затем и яростно издеваться как над этим режимом, так и над теми власть имущими, что цинично позволяют себе не считаться ни с добродетелью, ни с правдой. И вот уже – в силу причин истинно исторических! – добродушная насмешка становится едкой ухмылкой, беззаботный юмор оборачивается ядовитой сатирой, а то издание, то средство массовой информации, что первым решается превратить свои страницы в место противления злу смехом, в считанные дни делается повсеместно известным и жизненно – для самых разных слоев общества – необходимым…

Именно это и случилось весной 1908 года с довольно легкомысленной «Стрекозой», ставшей по воле ее молодых сотрудников – поэтов, художников и прозаиков – язвительным «Сатириконом», возглавить который было суждено блистательному Аркадию Аверченко. Уже само название нового журнала, напоминавшее читателям о романе Гая Петрония Арбитра, указывало, что положение дел в России весьма плачевно и столь же, вероятно, гибельно, что и в Древнем Риме эпохи Нерона, самыми характерными чертами которой были продажность и развращенность, царившие как в привилегированных слоях общества – среди денежной аристократии и в среде чиновных плутократов, – так и в низах.

Само собой разумеется, однако, что, не будь одна часть молодых сотрудников «Сатирикона» (а с 1913 года – «Нового Сатирикона») чрезвычайно талантливой, а другая – весьма даровитой, новое издание ни за что не имело бы успеха и ни под каким видом не вошло бы в историю – как в историю журналистики, так и в историю русской сатиры вообще. Да, трудно смеяться среди развалин и мириться «мрачной бездны на краю» с тем, что человек – несовершенный и порою до безобразия греховный – более подвержен низким, нежели возвышенным, порывам, но смеяться – это все же лучше, чем стенать и плакать, а надеяться и верить – много лучше, чем смиренно умирать до смерти… И пусть сатира – по определению – не может чаять воскрешения мертвых, но та же сатира – и тоже по определению – не может не заботиться о преображении живых, которые, охотно вверяя себя ей, легко делают вместе с нею дурное – смешным, а все пугающее – нестрашным. И читатель «Сатирикона» очень скоро понял все это и оценил, тем более что общались с ним со страниц журнала не просто сатирики, не просто юмористы и карикатуристы, а подлинные побудители благородных сил, ценящие в каждом человеке как его одушевленность, так и его способность укрощать «зверя». И того, что в нем, и того, что вне его… Куда как важно и то обстоятельство, что благодаря «Сатирикону» массовый читатель вдруг увидел, что «одной прелести слова, либо остроумного анекдота, либо умелого сюжета, либо мастерства в создании типов и характеров – для сатиры еще мало, это лишь детали для нее; главное в сатирическом произведении – это глубокая мысль, проникающая общественное явление до дна, до истины, и подчиняющая себе все остальное – и прелесть слова, и движение сюжета, и характеры героев». А увидев, массовый читатель стал также и ясно понимать, что все, что лишь потешно, «в сатирическом, в литературном отношении, – как справедливо писал об этом Андрей Платонов, – малоценно»…

И случилось так, что довольно скоро читатель почти всей России – и в этом нет никакого преувеличения – уже просто не мог обходиться без рассказов Аркадия Аверченко и Осипа Дымова, сатир Саши Черного и Алексея Радакова, стихотворений и юморесок Надежды Тэффи, эпиграмм и пародий Александра Измайлова и Евгения Венского, часто представлявших собой некую разновидность «маленьких фельетонов», хлестко высмеивающих те или иные «слабости» едва ли не всех литературных течений и направлений того времени. Весьма способствовали росту популярности журнала и карикатуры, шаржи и рисунки его художников: Ре-Ми (Н. Ремизова-Васильева), А. Юнгера, Мисс (А. Ремизова), А. Яковлева. С большим желанием и весьма деятельно сотрудничали в «Сатириконе» и те писатели, которые ранее почти не принимали участия в юмористической журналистике. Это относится и к Александру Куприну и Леониду Андрееву, Алексею Ремизову и Георгию Чулкову, Николаю Гумилеву и Осипу Мандельштаму, Илье Эренбургу и Владимиру Маяковскому, лучшие черты сатирического дарования которого, кстати, раскрылись как раз в тех вещах, что он написал, став на некоторое время активным сатириконцем. Интересно отметить также, что именно в «Новом Сатириконе» начал свою поэтическую деятельность и Александр Тфин – знаменитый в скором времени романист и рассказчик, автор «Алых парусов»…

Словом, привлекательность журнала, сделавшего смех средством спасения от «безумного, безумного, безумного мира» и помогавшего людям не сходить с ума от всевластного засилья «любящих баб да блюда» и той бесовщины, что эти «любящие» несли с собой, была поистине велика и вполне заслуженна. Потому что, как об этом точно и тонко написал Саша Черный, —

Когда душа мрачна, как гроб,

И жизнь свелась к краюхе хлеба.

Невольно поднимаешь лоб

На светлый зов бродяги Феба. —

И смех, волшебный алкоголь.

Наперекор земному аду.

Звеня, укачивает боль.

Как волны мертвую наяду…

Ну а теперь – несколько слов о тех, кто оказался почти забыт и в силу этого – и уже давно! – считается литератором малоизвестным, а то и вовсе неизвестным. Как, к примеру, Лидия Лесная, бывшая самой настоящей и уже потому далеко не последней поэтессой Серебряного века. Интересными, капризно-ироничными, полными игры, причуд и тонких выдумок остаются по сей день ее стихи. У Лидии Лесной не было, по ее собственному признанию, «сатирического отношения к жизни», но тем не менее в 1916 году ее пригласил работать в «Новый Сатирикон» секретарем редакции сам Аркадий Аверченко. Помнить о Лидии Лесной могло бы заставить любителей поэзии всего одно ее стихотворение, а именно то, которое называется «Ручной хищник» и за строками которого так и видится образ Николая Гумилева: и его чуть косящие глаза, и его тонкие пальцы, и его уста, со словами то из рая, то из ада приходящими…

Или Валентин Горянский, помнить о котором и внимательно, с признательностью, читать следует хотя бы только за то, что его муза была едва ли не самой близкой предшественницей музы есенинской…

Впрочем, не были сколько-нибудь счастливыми и судьбы других сатириконцев. Покинули родину Аверченко и Саша Черный, Горянский и Тзффи, и еще многие и многие. А те, что остались в России, были в большинстве своем репрессированы. Первым погиб Гумилев, а спустя два десятилетия уже не было в живых ни Бухова, ни Венского, ни Князева, и еще многих и многих.

Что же касается самого «Сатирикона», то русские эмигранты попытались в 1931 году возродить его. И возродили, но всего лишь на несколько месяцев, о чем, конечно, нельзя не сожалеть, поскольку сотрудниками его стали Иван Бунин и Георгий Иванов, Дон Аминадо и Николай Евреинов, Владимир Азов и Борис Зайцев, а художественный отдел составили Константин Коровин и Александр Бенуа, Мстислав Добужинский и Иван Билибин…

Будем, однако, благодарны судьбе и за то богатство, что оставлено нам, тем более что оно велико: почти шестьсот номеров первоклассного журнала, которому отдали одиннадцать лет своей жизни лучшие Мастера отечественной сатиры и юмора, сдержав обещание, данное редакцией в самом первом номере:

«Мы будем хлестко и безжалостно бичевать все беззаконие, ложь и пошлость, которые царят, в нашей политической и общественной жизни». Вот почему определенная часть сборника невольно оказалась «удручающе» актуальной и злободневной… Но главное все-таки в том, что веселый гений смеха, присущий сати-риконцам, сохранив в их творчестве все самое лучшее, и ныне способен доставлять нам высокое эстетическое наслаждение своим остроумием, жизненностью и художественной выразительностью.

Игорь Мазнин

«САТИРИКОН» И САТИРИКОНЦЫ

Аркадий АВЕРЧЕНКО

Автобиография

Еще за пятнадцать минут до рождения я не знал, что появлюсь на белый свет. Это само по себе пустячное указание я делаю лишь потому, что желаю опередить на четверть часа всех других замечательных людей, жизнь которых с утомительным однообразием описывалась непременно с момента рождения. Ну, вот.

Когда акушерка преподнесла меня отцу, он с видом знатока осмотрел то, что я из себя представлял, и воскликнул:

– Держу пари на золотой, что это мальчишка!

«Старая лисица! – подумал я, внутренне усмехнувшись, – ты играешь наверняка».

С этого разговора и началось наше знакомство, а потом и дружба.

Из скромности я остерегусь указать на тот факт, что в день моего рождения звонили в колокола и было всеобщее народное ликование. Злые языки связывали это ликование с каким-то большим праздником, совпавшим с днем моего появления на свет, но я до сих пор не понимаю. при чем здесь еще какой-то праздник?

Приглядевшись к окружающему, я решил, что мне нужно первым долгом вырасти. Я исполнял это с таким тщанием, что к восьми годам увидел однажды отца берущим меня за руку. Конечно, и до этого отец неоднократно брал меня за указанную конечность, но предыдущие попытки являлись не более как реальными симптомами отеческой ласки. В настоящем же случае он, кроме того, нахлобучил на головы себе и мне по шляпе – и мы вышли на улицу.

– Куда это нас черти несут? – спросил я с прямизной, всегда меня отличавшей.

– Тебе надо учиться.

– Очень нужно! Не хочу учиться.

– Почему?

Чтобы отвязаться, я сказал первое, что пришло в голову:

– Я болен.

– Что у тебя болит?

Я перебрал на память все свои органы и выбрал самый нежный:

– Глаза.

– Гм… Пойдем к доктору.

Когда мы явились к доктору, я наткнулся на него, на его пациента и свалил маленький столик.

– Ты, мальчик, ничего решительно не видишь?

– Ничего, – ответил я, утаив хвост фразы, который докончил в уме: «…хорошего в ученье». Так я и не занимался науками.

* * *

Легенда о том, что я мальчик больной, хилый, который не может учиться, росла и укреплялась, и больше всего заботился об этом я сам.

Отец мой, будучи по профессии купцом, не обращал на меня никакого внимания, так как по горло был занят хлопотами и планами: каким бы образом поскорее разориться? Это было мечтой его жизни, и нужно отдать ему полную справедливость – добрый старик достиг своих стремлений самым безукоризненным образом. Он это сделал при соучастии целой плеяды воров, которые обворовывали его магазин, покупателей, которые брали исключительно и планомерно в долг, и – пожаров, испепелявших те из отцовских товаров, которые не были растащены ворами и покупателями.

Воры, пожары и покупатели долгое время стояли стеной между мной и отцом, и я так и остался бы неграмотным, если бы старшим сестрам не пришла в голову забавная, сулившая им массу новых ощущений мысль: заняться моим образованием. Очевидно, я представлял из себя лакомый кусочек, так как из-за весьма сомнительного удовольствия осветить мой ленивый мозг светом знания сестры не только спорили, но однажды даже вступили врукопашную, и результат схватки – вывихнутый палец – нисколько не охладил преподавательского пыла старшей сестры Любы.

Так – на фоне родственной заботливости, любви, пожаров. воров и покупателей – совершался мой рост и развивалось сознательное отношение к окружающему.

* * *

Когда мне исполнилось 15 лет, отец, с сожалением распростившийся с ворами, покупателями и пожарами, однажды сказал мне:

– Надо тебе служить.

– Да я не умею, – возразил я, по своему обыкновению выбирая такую позицию, которая могла гарантировать мне полный и безмятежный покой.

– Вздор! – возразил отец. – Сережа Зельцер не старше тебя, а он уже служит!

Этот Сережа был самым большим кошмаром моей юности. Чистенький, аккуратный немчик, наш сосед по дому, Сережа с самого раннего возраста ставился мне в пример как образец выдержанности, трудолюбия и аккуратности.

– Посмотри на Сережу, – говорила печально мать. – Мальчик служит, заслуживает любовь начальства, умеет поговорить, в обществе держится свободно, на гитаре играет. поет. А ты?

Обескураженный этими упреками, я немедленно подходил к гитаре, висевшей на стене, дергал струну, начинал визжать пронзительным голосом какую-то неведомую песню, старался «держаться свободнее», шаркая ногами по стенам, но все это было слабо, все было второго сорта. Сережа оставался недосягаем!

– Сережа служит, а ты еще не служишь… – упрекнул меня отец.

– Сережа, может быть, дома лягушек ест, – возразил я, подумав. – Так и мне прикажете?

– Прикажу, если понадобится! – гаркнул отец, стуча кулаком по столу. – Черт возьми! Я сделаю из тебя шелкового!

Как человек со вкусом, отец из всех материй предпочитал шелк, и другой материал для меня казался ему неподходящим.

* * *

Помню первый день моей службы, которую я должен был начать в какой-то сонной транспортной конторе по перевозке кладей.

Я забрался туда чуть ли не в восемь часов утра и застал только одного человека – в жилете без пиджака, очень приветливого и скромного.

«Это, наверное, и есть главный агент», – подумал я.

– Здравствуйте! – сказал я, крепко пожимая ему руку. – Как делишки?

– Ничего себе. Садитесь, поболтаем!

Мы дружески закурили папиросы, и я завел дипломатичный разговор о своей будущей карьере, рассказав о себе всю подноготную.

Неожиданно сзади нас раздался резкий голос:

– Ты что же, болван, до сих пор даже пыли не стер?!

Тот, в ком я подозревал главного агента, с криком испуга вскочил и схватился за пыльную тряпку. Начальнический голос вновь пришедшего молодого человека убедил меня, что я имею дело с самим главным агентом.

– Здравствуйте, – сказал я. – Как живете-можете? (Общительность и светскость по Сереже Зельцеру.)

– Ничего, – сказал молодой господин. – Вы наш новый служащий? Ого! Очень рад!

Мы дружески разговорились и даже не заметили, как в контору вошел человек средних лет, схвативший молодого господина за плечо и резко крикнувший во все горло:

– Так-то вы, дьявольский дармоед, заготовляете реестра? Выгоню я вас, если будете лодырничать!

Господин, принятый мною за главного агента, побледнел, опустил печально голову и побрел за свой стол. А главный агент опустился в кресло, откинулся на спинку и стал преважно расспрашивать меня о моих талантах и способностях.

«Дурак я, – думал я про себя. – Как я мог не разобрать раньше, что за птицы мои предыдущие собеседники. Вот этот начальник – так начальник! Сразу уж видно!»

В это время в передней послышалась возня.

– Посмотрите, кто там? – попросил меня главный агент.

Я выглянул в переднюю и успокоительно сообщил:

– Какой-то плюгавый старичишка стягивает пальто.

Плюгавый старичишка вошел и закричал:

– Десятый час, а никто из вас ни черта не делает!! Будет ли когда-нибудь этому конец?!

Предыдущий важный начальник подскочил в кресле как мяч. а молодой господин, названный им до того «лодырем». предупредительно сообщил мне на ухо:

– Главный агент притащился.

Так я начал свою службу.

* * *

Прослужил я год, все время самым постыдным образом плетясь в хвосте Сережи Зельцера. Этот юноша получал 25 рублей в месяц, когда я получал 15, а когда и я дослужился до 25 рублей, – ему дали 40. Ненавидел я его, как какого-то отвратительного, вымытого душистым мылом паука…

Шестнадцати лет я расстался со своей сонной транспортной конторой и уехал из Севастополя (забыл сказать – это моя родина) на какие-то каменноугольные рудники. Это место было наименее для меня подходящим, и потому, вероятно, я и очутился там по совету своего опытного в житейских передрягах отца…

Это был самый грязный и глухой рудник в свете. Между осенью и другими временами года разница заключалась лишь в том. что осенью грязь была там выше колен, а в другое время – ниже.

И все обитатели этого места пили как сапожники, и я пил не хуже других. Население было такое небольшое, что одно лицо имело целую уйму должностей и занятий. Повар Кузьма был в то же время и подрядчиком и попечителем рудничной школы, фельдшер был акушеркой, а когда я впервые пришел к известнейшему в тех краях парикмахеру. жена его просила меня немного обождать, так как супруг ее пошел вставлять кому-то стекла, выбитые шахтерами в прошлую ночь.

Эти шахтеры (углекопы) казались мне тоже престранным народом: будучи, большей частью, беглыми с каторги, паспортов они не имели и отсутствие этой непременной принадлежности российского гражданина заливали с горестным видом и отчаянием в душе целым морем водки.

Вся их жизнь имела такой вид. что рождались они для водки, работали и губили свое здоровье непосильной работой – ради водки и отправлялись на тот свет при ближайшем участии и помощи той же водки…

Однажды ехал я перед Рождеством с рудника в ближайшее село и видел ряд черных тел, лежавших без движения на всем протяжении моего пути, попадались по двое, по трое через каждые 20 шагов.

– Что это такое? – изумился я.

– А шахтеры. – улыбнулся сочувственно возница. – Горилку куповалы у селе. Для Божьего праздничку.

– Ну?

– Так не донесли. На мисти высмоктали. Ось как!

Так мы и ехали мимо целых залежей мертвецки пьяных людей, которые обладали, очевидно, настолько слабой волей, что не успевали даже добежать до дому, сдаваясь охватившей их глотки палящей жажде там, где эта жажда их застигала. И лежали они в снегу, с черными бессмысленными лицами, и если бы я не знал дороги до села, то нашел бы ее по этим гигантским черным камням, разбросанным гигантским мальчиком-с-пальчиком на всем пути.

Народ это был. однако, по большей части крепкий, закаленный, и самые чудовищные эксперименты над своим телом обходились ему сравнительно дешево. Проламывали друг другу головы, уничтожали начисто носы и уши, а один смельчак даже взялся однажды на заманчивое пари (без сомнения – бутылка водки) съесть динамитный патрон. Проделав это, он в течение двух-трех дней, несмотря на сильную рвоту, пользовался самым бережливым и заботливым вниманием со стороны товарищей, которые все боялись, что он взорвется.

По миновании же этого странного карантина был он жестоко избит.

Служащие конторы отличались от рабочих тем, что меньше дрались и больше пили. Все это были люди, по большей части отвергнутые всем остальным светом за бездарность и неспособность к жизни, и, таким образом, на нашем маленьком, окруженном неизмеримыми степями островке собралась самая чудовищная компания глупых, грязных и бездарных алкоголиков, отбросов и обгрызков брезгливого белого света.

«…………………..»

* * *

Когда правление рудников было переведено в Харьков, туда же забрали и меня, и я ожил душой и окреп телом.

По целым дням бродил я по городу, сдвинув шляпу набекрень и независимо насвистывая самые залихватские мотивы, подслушанные мною в летних шантанах – месте, которое восхищало меня сначала до глубины души.

Работал я в конторе преотвратительно и до сих пор недоумеваю: за что держали меня там шесть лет, ленивого. смотревшего на работу с отвращением и по каждому поводу вступавшего не только с бухгалтером, но и с директором в длинные, ожесточенные споры и полемику.

Вероятно, потому, что был я превеселым, радостно глядящим на широкий Божий мир человеком, с готовностью откладывавшим работу для смеха, шуток и ряда замысловатых анекдотов, что освежало окружающих, погрязших в работе, скучных счетах и дрязгах.

* * *

Литературная моя деятельность была начата в 1904 году, и была она, как мне казалось, сплошным триумфом. Во-первых, я написал рассказ… Во-вторых, я отнес его в «Южный край». И в-третьих (до сих пор я того мнения, что в рассказе это самое главное), в-третьих, он был напечатан!

Гонорара я за него почему-то не получил, и это тем более несправедливо, что едва он вышел в свет, как подписка и розница газеты сейчас же удвоились.

Те же самые завистливые, злые языки, которые пытались связать день моего рождения с каким-то еще другим праздником, связали и факт поднятия розницы с началом русско-японской войны.

Ну да мы-то, читатель, знаем с вами, где истина…

Написав за два года четыре рассказа, я решил, что поработал достаточно на пользу родной литературы, и решил основательно отдохнуть, но подкатился 1905 год и, подхватив меня, закрутил меня, как щепку.

Я стал редактировать журнал «Штык», имевший в Харькове большой успех, и совершенно забросил службу… Лихорадочно писал я, рисовал карикатуры, редактировал и корректировал и на девятом номере дорисовался до того, что генерал-губернатор Пешков оштрафовал меня на 500 рублей, мечтая, что немедленно заплачу их из карманных денег.

Я отказался по многим причинам, главные из которых были: отсутствие денег и нежелание потворствовать капризам легкомысленного администратора.

Увидев мою непоколебимость (штраф был без замены тюремным заключением), Пешков спустил цену до 100 рублей.

Я отказался.

Мы торговались, как маклаки, и я являлся к нему чуть не десять раз. Денег ему так и не удалось выжать с меня!

Тогда он. обидевшись, сказал:

– Один из нас должен уехать из Харькова!

– Ваше превосходительство! – возразил я. – Давайте предложим харьковцам: кого они выберут?

Так как в городе меня любили и даже до меня доходили смутные слухи о желании граждан увековечить мой образ постановкой памятника, то г. Пешков не захотел рисковать своей популярностью.

И я уехал, успев все-таки до отъезда выпустить 3 номера журнала «Меч», который был так популярен, что экземпляры его можно найти даже в Публичной библиотеке.

* * *

В Петербург я приехал как раз на Новый год.

Опять была иллюминация, улицы были украшены флагами, транспарантами и фонариками. Но я уж ничего не скажу! Помолчу.

И так меня иногда упрекают, что я думаю о своих заслугах больше, чем это требуется обычной скромностью. А я – могу дать честное слово, – увидев всю эту иллюминацию и радость, сделал вид, что совершенно не замечаю невинной хитрости и сентиментальных, простодушных попыток муниципалитета скрасить мой первый приезд в большой незнакомый город… Скромно, инкогнито, сел на извозчика и инкогнито поехал на место своей новой жизни.

И вот – начал я ее.

Первые мои шаги были связаны с основанным нами журналом «Сатирикон», и до сих пор я люблю, как собственное дитя, этот прекрасный, веселый журнал (в год 6 руб., на полгода 3 руб.).

Успех его был наполовину моим успехом, и я с гордостью могу сказать теперь, что редкий культурный человек не знает нашего «Сатирикона» (на год 6 руб., на пол-года 3 руб.).

В этом месте я подхожу уже к последней, ближайшей эре моей жизни, и я не скажу, но всякий поймет, почему я в этом месте умолкаю.

Из чуткой, нежной до болезненности скромности я умолкаю.

* * *

Не буду перечислять имена тех лиц, которые в последнее время мною заинтересовались и желали со мной познакомиться. Но если читатель вдумается в истинные причины приезда славянской депутации, испанского инфанта и президента Фальера, то, может быть, моя скромная личность, упорно державшаяся в тени, получит совершенно другое освещение…

1910

Широкая масленица

Кулаков стоял перед хозяином гастрономического магазина и говорил ему:

– Шесть с полтиной? С ума сойти можно! Мы, Михайло Поликарпыч, сделаем тогда вот что… Вы мне дайте коробку зернистой в фунт, а завтра по весу обратно примете… Что съедим – за то заплачу. У нас-то ее не едят, а вот гость нужный на блинах будет, так для гостя, а?

«Чтоб тебе лопнуть, жила!» – подумал хозяин, а вслух сказал:

– Неудобно это как-то… Ну, да раз вы постоянный покупатель, то разве для вас. Гришка, отвесь!

* * *

Кулаков подвел гостя к столу и сказал, потирая руки:

– Водочки перед блинками, а? В этом удивительном случае хорошо очищенную, а? Хе-хе-хе!..

Гость опытным взглядом обвел стол.

– Нет-с, я уж коньячку попрошу! Вот эту рюмочку, побольше.

Хозяин вздохнул и прошептал:

– Как хотите. На то вы гость.

И налил рюмку, стараясь недолить на полпальца.

– Полненькую, полненькую! – весело закричал гость и, игриво ткнув Кулакова пальцем в плечо, прибавил: – Люблю полненьких!

– Ну-с… ваше здоровье! А я простой выпью. Прошу закусить: вот грибки, селедка, кильки… Кильки, должен я вам сказать, поражающие!

– Те-те-те! – восторженно закричал гость. – Что вижу я! Зернистая икра, и, кажется, очень недурная! А вы, злодей, молчите!

– Да-с, икра… – побелевшими губами прошептал Кулаков. – Конечно, можно и икры… Пожалуйте вот ложечку.