Текст книги "Прения сторон"
Автор книги: Александр Розен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
7
В конторе к Ильину относились по-разному. Он был самым молодым из старой гвардии, и одно это делало его судьбу заметной. Все знали, что Касьян Касьянович привязан к Ильину, дорожит его мнением и чаще всего поступает так, как он советует. Но одни смотрели на это одобрительно: у Ильина голова хорошая, надежный человек, а другие недовольно пожимали плечами: везунчик…
Когда узнали, что он уходит, все вместе заахали. Строились самые невероятные предположения, вплоть до падения самого Касьяна Касьяновича. Но когда поняли, в чем дело, удивились еще больше. Двадцать лет человек проработал. Им были довольны, да и ему не на что было жаловаться: и положение, и все условия… Перечислялись многие ильинские привилегии. Кто-то даже вспомнил, что у него жена красавица, хотя уж в этом-то, конечно, не было никакой заслуги конторы.
Адвокатура… А это зачем? После того как Ильин привык мыслить миллионами, защищать какого-нибудь карманника?
Кажется, Елена Ивановна Кокорева первая сказала, что давно замечала за Ильиным склонность порассуждать ни о чем. Типичное адвокатское… Но тут мнения разделились. Говорили, что Ильин парень не промах и не из тех, кто меняет шило на мыло. Но другие утверждали, что Ильин всегда был прожектером.
Сам Ильин был слишком занят, для того чтобы обращать внимание на эти пересуды, но Иринка, как всегда, правильно отреагировала (Касьян Касьянович давно прозвал ее «аккумулятором») и сказала, что надо дать отвальную. Ильин попробовал возразить, но уже был и список составлен, и, кажется, даже люди приглашены.
Наступил день прощания с конторой. Ильин обошел все отделы и был искренне тронут: старушки из бухгалтерии преподнесли ему букетик, а в машбюро Татьяна Васильевна пыталась сказать несколько прощальных слов, но заплакала и выбежала из комнаты. Ильины включили Татьяну Васильевну в список приглашенных, но потом решили, что это может поставить ее в неудобное положение: вокруг одни только ее начальники.
Отвальная удалась. Но все заметили, что Касьян Касьянович больше молчал, чем веселился. Он пришел с женой, высокой крупной дамой в шиньоне, отчего она казалась еще выше и крупнее. Была у нее привычка часто встряхивать головой, и в конторе ее давно уже прозвали Конь. Конь развлекалась, как умела, и даже спела старинный цыганский романс под аккомпанемент Мстиславцева. Иринка, почувствовав, что Касьян Касьянович не в духе, подсела, пыталась разговорить, но даже и ей это не удалось. Касьян Касьянович пил боржом и только под конец попросил рюмку водки и пирожок. А на следующий день наблюдательный Мстиславцев сказал, что под стать Касьяну Касьяновичу был и хозяин дома. Подпевал и подливал больше для приличия. Но понять можно. Сказано в романсе, который пела Конь: «Впереди неизвестность пути…»
Мстиславцев не ошибся. Ильин и подпевал, и подливал, как-никак он был хозяином, но отвальная напомнила ему обед у Азимова, только без знаменитого плова. Тогда он сбежал, а теперь бежать было некуда, тогда он клялся Ларе, что начнет новую жизнь с понедельника, а теперь понедельник начинался завтра. И как военачальник, которому предстоит битва, он ждал подкрепления – письма от Лары. Но письма не было.
Он уже привык к окошечку «До востребования», и к тихой очереди, и к молоденькой почтарше, причесанной под «колдунью» и работавшей возмутительно медленно. «Колдунья» начальственно требовала документы, брезгливо кривила аленький ротик, и все покорно ждали, что она шлепнет на прилавок – письмо или пустой паспорт. И казалось, что там, в этих ящиках от «А» до «К» и от «К» до «С», находится что-то запретное. Ильин внутренне клокотал, но не решался шуметь, того только не хватает – привлекать к себе внимание.
– Ильин, имя-отчество?
– Евгений Николаевич…
– Вам пишут!
«Если завтра не будет письма, дам телеграмму», – решил Ильин. Прямо с почтамта он поехал в коллегию адвокатов и был без проволочек принят членом президиума.
– Поздравляю вас, Ильин, вы хорошо прошли, почти все «за», и даже были восклицательные знаки. Жаль, что наш председатель в отпуске… Особенно запомнилось выступление Василия Игнатьевича Штумова.
Ильин промолчал.
– «Мой студент» – это для такого человека, как Штумов, много значит. И хорошо сказал Аржанов, как всегда красочно…
– Да удивительно. Мы совсем не знакомы.
– Ну, за вами стояли сильные люди!
Ильин нахмурился:
– Как это понять?
– Очень просто. Со мной, например, беседовал Касьян Касьянович, и я, конечно же, обещал поддержать. Чем вы недовольны? Не каждого ценят так, как вас там ценили! Ну, к делу: консультация в Старокривинском переулке. Устраивает?
– Как прикажете, – сказал Ильин, чувствуя себя задетым. Начинать с протекции – вот уж чего он не ожидал.
– Не забудьте, – сказал член президиума мягко, – что вы теперь и мой протеже.
– В студенческие времена я в этой консультации проходил практику, и мне приятно…
– Значит, заметано. С Федореевым я еще вчера говорил. Он там заведует.
Подумать только – та самая консультация! До сих пор не забылось студенческое лето… Чем он там занимался? Кажется, ничего существенного, бумаги подшивал, а осталось какое-то удивительное ощущение причастности к делу. И еще фотография Штумова, подаренная Ильину: «От твердо уповающего…» На что он мог уповать тогда? На фотографии Штумов выглядел библейским пророком – величественная борода, огненный взгляд, – а был он человеком простым, общительным, любящим молодежь, любящим пошутить, посмеяться и, кажется, одного только не прощающим – неискренности. На это у него был абсолютный слух.
Та самая консультация! Но узнать ее мудрено. Тогда это был крошечный флигелек, осевший от времени, напротив полуразрушенная церквушка, во дворе какой-то склад, машины, подводы, пахнет стружкой и водочкой, неловко перед людьми…
Но и следа не осталось от старого флигелька. Построен новый дом. Напротив золотые купола – церквушка-то оказалась настоящим сокровищем. От троллейбусной остановки сюда можно пройти и переулком, и новым парком, – беседки, розарий…
И все-таки Москва есть Москва: несколько старых домов повалили совсем недавно, и теперь консультация оказалась в центре строительной площадки, так что с одной стороны благостный экскурсионный репродуктор, а с другой – диспетчер дает указания механизаторам на вполне современном и весьма вольном русском языке.
Федореев встретил своего нового адвоката ослепительной улыбкой. (Благодаря золотым коронкам заведующего консультацией прозвали «Все золото мира».) Ильин никак не мог вспомнить, где они познакомились – то ли на банкете, то ли на похоронах. Всего реже Федореев звучал в судах и всего чаще – на юбилеях и панихидах. К этому уже настолько притерпелись, что никто больше и не говорил: «Как адвокат Федореев – ничто», а просто знали, что он заведует то одной, то другой консультацией, благо в Москве их великое множество.
«Все золото мира» еще раз сверкнул улыбкой и постучал в стенку:
– Готова кабинка для адвоката Ильина?
– В очередь с Пахомовой…
– Вы, кажется, больше цивилист, так я о вас наслышан? – спросил Федореев. – И, полагаю, хотели бы начать с тех дел, которые…
– Я хочу начать с главного, – сказал Ильин и, приоткрыв дверь, показал на адвокатские кабинки. – Мой учитель, Василий Игнатьевич Штумов, говорил, что главное там…
– И совершенно справедливо, – подхватил Федореев. – Но! Но те времена, когда мы слушали курс Василия Игнатьевича, давно прошли, так сказать, канули в Лету. Тогда, действительно, адвокаты искали интересные дела там, – и он сверкнул своей золотой улыбкой в сторону кабинок. – Нынче же интересные дела ждут вас здесь, – и Федореев улыбнулся своей чернильнице. Но, кажется, он сам был несколько смущен остротой и поднял руки, словно сдаваясь.
– Начнем? – нетерпеливо спросил Ильин.
«Все золото мира» снова засверкал, и вслед за ним и Ильин вышел в приемную. «Колтунов Георгий Николаевич», – читал он на дверях кабинок фамилии адвокатов. «Слиозберг Михаил Владимирович», «Васильев Иван Петрович», «Пахомова Варвара Павловна»…
– Ваша напарница, – сказал Федореев. – Вы сами, надеюсь, договоритесь, кто в какую смену… – Он приоткрыл дверь в кабинку. – Прошу!
Крохотная комнатка. За столом пожилая женщина с резкими калмыцкими скулами, напротив нее ерзает сильно накрашенная девица.
– Немедленно закройте дверь! – сказала Пахомова.
– Но я хотел представить вам…
– Потом, потом, – сказал Ильин. – Послушайте, это же неудобно.
Федореев закрыл дверь:
– Честно говоря, характер у нашей Варвары Павловны…
– Я поверчусь здесь и сам потом познакомлюсь.
Вертеться ему пришлось недолго. Раскрашенная девица выскочила, и Пахомова кивнула Ильину.
– Вы там привыкли к своему столу. Ну, а у нас один на двоих. Правая сторона моя, левая – ваша. Есть еще ко мне вопросы?
– Есть. Почему вы со мной так разговариваете? В чем я провинился?
– Но Федореев вам, наверное, уже сказал, что у меня «нестерпимый» характер. О вас он сразу поведал: «А знаете, кто будет теперь работать в нашей консультации?»
– Очень остроумно. А не выпить ли нам где-нибудь по этому поводу кофейку?
– Если вы согласны лазать со мной по задним дворам, то через пять минут мы будем сидеть в «Солнышке».
В кафе Пахомова энергично пробилась к столику, за за которым уже обедали трое.
– Еще два стула, – скомандовала она официантке. – Знакомьтесь, ансамбль «Три мушкетера» – Колтунов, Слиозберг и Васильев. А это тот самый Ильин. Представьте себе, настолько демократичен, что сам предложил выпить кофе.
Мушкетеры торопливо закивали. Они сидели в большом процессе и сюда заскочили в перерыв.
– Ну как? – спросила Пахомова, весело оглядывая «ансамбль». – Люди не именитые, зато работящие…
– Ладно, Варя, – весело сказал Колтунов, и в самом деле напоминая своим атлетическим сложением Портоса. – Мишу Слиозберга в газете пропечатали, а ты говоришь – неизвестные солдаты…
– Вот как! Поздравляю…
– Да уж прямо есть с чем, – сказал Слиозберг, вероятно благодаря своим тонким усикам прозванный Арамисом. – Представляете, – обратился он к Ильину, – городишко, которого и на карте нет. А уж доехать по распутице – разве что вплавь. Ну, я поехал только потому, что старый клиент. Еду, ночую в Доме колхозника, утром судебное заседание, сто пятьдесят четвертая, судья, надо вам сказать, умнейшая женщина, ну и заседатели отнюдь не канделябры – вопросы и все прочее, все мои ходатайства удовлетворяют, ну и, словом, три года, и, представьте себе, без конфискации. Уезжаю в наилучшем настроении, а вдогонку – извольте, – он вынул помятую газету. – Сейчас я вам зачитаю…
– Седьмой раз, Миша, помилосердствуй, – сказал Васильев, который в этой компании, очевидно, был Атосом.
– Вот, прошу: «Возмутители спокойствия». Это заголовок. «В течение ряда лет…», ну это все беллетристика. Вот, пожалуйста: «Все выступление адвоката Слиозберга свелось к выгораживанию преступника…» Каково?
– Да плюнь, береги здоровье, – сказал Портос-Колтунов. – Они бы, конечно, предпочли: «Адвокат Слиозберг в своей блестящей речи поддержал прокурора по всем пунктам и потребовал для подсудимого максимального наказания…»
– А что бы посоветовали вы? – спросил Слиозберг Ильина.
– Наверное, письмо в газету, объяснить функции сторон, ну и потребовать опровержения.
– В газету? – переспросил Васильев-Атос. – Ну, это вы меня рассмешили! Да и кто будет печатать опровержение?.. К тому же у них сейчас сев, и так они еле-еле выделили для суда пятьдесят строчек.
– А я уже послал, – сказал Слиозберг. – Какое мне дело до их сева?.. Не ответят – я в «Соцзаконность» отправлю.
– В этом я вполне вам помогу, – сказал Ильин и вдруг почувствовал, как вокруг замолчали.
– А у вас там что, крепенько? – поинтересовался Васильев.
– Ну, товарищи, если Евгений Николаевич берется… – вмешалась Пахомова.
– И хорошо, и мерси, – сказал Слиозберг, – а сейчас побежали. До завтра!
– Мушкетеры! – весело сказал Ильин, глядя им вслед.
– А вы думали, земля на одном Аржанове держится? Обслужи-ка нас поскорей, – попросила она официантку и прикрикнула на шумевшую рядом компанию.
– Варвара Павловна, ваше здоровье! – За соседним столиком поднялся какой-то парень, похожий на взъерошенного петушка.
– А ну по местам, это еще что!
В «Солнышке» сразу стало тише. Петушку, кажется, еще хотелось высказать что-то задушевное, но он больше не решился.
– Клиентура бывшая и будущая, – засмеялась Пахомова. – Ну, заказывайте. Только учтите – де воляй здесь нет.
Подали гуляш с макаронами, и Ильин сказал:
– Второй раз за сегодняшний день слышу – Аржанов, но так толком о нем ничего и не знаю.
– Еще успеете познакомиться! Хотя, надо сказать, он нас особым вниманием не балует, редко заглядывает в консультацию… Дела берет только избранные. Но для вас, я думаю, тот же порядок заведут!
– Пожалуй, кое-что в этом вопросе будет зависеть и от меня, – сказал Ильин.
– Вы что это надулись? Новичка следует в первый день подразнить!
«Новичок… Первый день», – вспомнил Ильин, спускаясь в метро. Как-то он иначе представлял себе свой первый день. Но, в конце концов, надо же было оформиться, вряд ли в самом оформлении есть что-то увлекательное. И все-таки он иначе представлял себе свой первый день.
«Может быть, я так прирос к своей конторе, что шага без нее не могу сделать? Как сказал бы Касьян Касьянович: «Мы – это государство, а они – свободные художники».
Но мушкетеры Ильину понравились. И Пахомова – тоже. «А вот для них я барин с тросточкой. Слиозберг тянется по распутице к своему старому клиенту, а в это время Ильин тянет коктейль в рижском ресторане. И в то время как Ильин осматривает восточные храмы, Пахомова таскает свой тяжелый портфель, а у нее флебит, этот венозный венчик так и выпирает из чулка».
Но чем же он виноват, что он человек здоровый, а Слиозберг слабак, это видно сразу, – Арамис слабак… Анкета анкетой, а Ильин немало вез на себе. Бывало, что контору крепко покачивало, и тогда приходилось работать ночами. Стелил себе в кабинете и сваливался только под утро.
И вдруг пронзительно остро он увидел свой пустой сейф, и вокзальная суета вчерашнего прощанья коснулась его. А завтра большой день, с Урала прилетел представитель… Все-таки странно, что все это уже его прошлое. И его рабочий стол, и сейф, и уральский поставщик…
«Человечество расстается со своим прошлым смеясь…» – вспомнил Ильин. Неглупо сказано, ох как неглупо. Но сейчас он не чувствовал себя способным ни смеяться, ни радоваться. Какая-то чугунная усталость вдруг навалилась на него. Это несвойственно человечеству в целом, но с отдельными людьми случается часто.
8
– Ильин, имя-отчество?
– Евгений Николаевич… (Неужели же снова: «Вам пишут»?)
Но в это время «колдунья» бросила на прилавок паспорт с письмом. Ильин быстро сунул его в карман, поискал глазами надежный угол, и только нашел, как «колдунья» снова его остановила:
– Ильин, вы что, глухой, вам еще есть! – и выбросила на прилавок еще два письма. Ильин схватил письма и побежал в намеченный угол, но его уже обскакал какой-то рябой парень. Так и не найдя угла, Ильин стал кружить вокруг высоких бюро, нарезанных, как торт, на равные доли. Минут через пять кусок торта освободился, и Ильин кавалерийским наметом захватил его и стал читать письма. Письма были без даты и больше походили на записки.
«…Едва вы уехали, как я сразу стала думать о нашей будущей встрече, и хотя, наверное, она никогда не состоится, я все-таки о ней думаю и жду».
«…Столько работы, что к вечеру просто угораю. Добираюсь до детского садика, забираю спящую Галку, дома она просыпается, я готовлю нам ужин, бегу в булочную, мы делимся новостями, то есть новости всегда только у нее».
«…Сегодня была экскурсия ленинградских кинематографистов. Я старалась, как могла, после подходят, благодарят, даже гвоздики преподнесли. И знаете, за что? Оказывается, я не упоминала династий и не перечисляла царей. Хорошенькое дело: ведь это моя прямая обязанность».
«…Надеюсь, что ваши среднеазиатские грезы растаяли уже в самолете и вы вернулись таким же монументальным, каким я вас увидела первый раз в медресе. Не сомневайтесь – я заметила вас сразу, так сказать, персонально. И до сих пор спрашиваю себя: неужели же Вы, Вы разобрались в моих провинциальных понедельниках, да еще примерили их на себя? Зачем?..»
«Монументальность» и «среднеазиатские грезы». Значит, все-таки она ему не поверила. Просто насмотрелся гробниц и всякого такого, что потом с удовольствием смотрят друзья на слайдах.
И тут же на почте он написал письмо.
«Дорогая Лара!» Обращение ему не понравилось. «Дорогая», «дорогой» совершенно обесценены поздравительными открытками. «Дорогой друг!» – лучше, но как-то уж очень литературно. «Милый друг!» – того не легче. «Добрый день, Лара» – школа, девятый класс.
«Милая Лара! Мой понедельник начался во вторник на прошлой неделе. Пока еще ни разу не выступал и только сегодня принял первую защиту. Хочу привыкнуть к людям. Днем прием, а вечерами зубрю кодекс…»
Письмо ему не понравилось, и он начал заново:
«Милая Лара, я очень ждал Ваших писем, сегодня вознагражден – сразу три. И как раз в самые переломные (и в самые трудные) дни».
«Вознагражден…» А это выскочило откуда? Да еще и скобки, бр-р-р!.. И почему «самые трудные» – ведь только-только начало.
Лариных писем он не только ждал, но и боялся: вдруг какая-нибудь лирическая чепуха… Что тогда? Но эти коротенькие записки ему понравились, а вот отвечать на них было трудно.
Милая Лара! Работаю в консультации. Работы много. Учусь. Пришла ко мне вчера одна старушка. Нет пенсии, а пенсии нет потому, что всю жизнь растила детей, потом внуков. Я был счастлив, что могу начать так: закон говорит… А закон говорит неукоснительно в ее пользу, и я, согласно закону, написал заявление в суд на алименты. Ей осталось только подписать. Что бы вы думали – ни в какую! «Это что же выходит, это значит, я на Ляльку и на Любку – в суд!» – «Позвольте, говорю, с их стороны это бессовестно!» – «Нет уж, нет, чтобы я, да на своих детей…»
На следующий день другая старушка. Я уже был поосторожней. У нее домик под Москвой. Собственно, теперь-то он в черте города, но мы привыкли эти места считать дачными. Муж парализован, один свет в окне – сын. Безумно им гордится: постоянно на Доске Почета, не пьет, не курит и отдает всю зарплату. Она мне показывала фотографию, в самом деле симпатичный паренек. Но вот беда – женился, И не в том беда, что женился, а в том, что уже разошлись, – как говорится, не сошлись характерами. И вот бывшая жена из домика уезжать не собирается. Работала она штукатуром, была в Москве прописана временно, а теперь постоянно. А парни уже повалили, боже упаси, никаких пьянок, ничего такого, строго до одиннадцати, но сами понимаете… Так отселить! Но куда? Разменять? Да кто в их халупу поедет! Остается одно: ждать, пока халупу снесут и всем дадут хорошее жилье. Это по плану через три года. Для молодых – не срок, сын уже решил податься куда-то на стройку, ну а для стариков? Я просто физически чувствую, как они утомлены всем этим и как боятся, что вот сын уедет, а они останутся со своей бывшей невесткой… строго до одиннадцати…
Но надо было поторапливаться, вечером Ильины позвали гостей – мушкетеров с женами и Пахомову. Эту встречу с новыми коллегами затеяла, конечно, Иринка. «Ведь это же так естественно, – убеждала она Ильина. – Да, наконец, я хочу взглянуть на людей, с которыми ты теперь работаешь». И, как всегда, Иринка взяла верх, и теперь надо было поторапливаться. Но сейчас Ильин думал не о гостях, а об этой халупе в черте города. Неужели же так ничего и нельзя сделать для стариков?
Недалеко от почты работал старый его приятель Ильюша Желваков. Этот умеет находить тропинки… Чем черт не шутит, надо позвонить, нет, лучше всего, как говорил Касьян Касьянович, «брать живьем». Ильин еще раз взглянул на часы: половина шестого, пожалуй что и успею.
Ильюша встретил его отлично, расцеловал, выслушал и, пока слушал, делал пометки в блокноте.
– Так я правильно понимаю, Женя, что очень надо?
– До зарезу!
– Постараюсь.
– Спасибо!
– Я перед Касьяном Касьяновичем вот так в долгу!
– Нет, Касьян Касьянович здесь ни при чем, – сказал Ильин. – Это моя личная просьба.
– Родня? Нет? Ладно, нечего со мной темнить. Я с десяти вопросов что хочешь угадываю. Такая игра: ты загадываешь кого-нибудь, ну, допустим, Наполеона. Начинаю. Двадцатый век? Нет. Девятнадцатый? Да. Европа? Да. Искусство? Нет. Наука? Нет. Военное дело? Полководец и не Россия – значит, Наполеон. Все! С семи вопросов. А теперь скажи: дом хороший, эта резиденция загородная? Нет, нет, это не вопрос, это я вслух сам с собой разговариваю. Развалюха? Ну, какой бы ни был, если в черте города, то я не царь, не бог и не герой. Послушай, в порядке дружбы, вы ж с Иринкой образцово-показательные, неужели же?..
– Ты предлагал с десяти вопросов, – сказал Ильин, смеясь и немножко любуясь веселой Ильюшиной энергией.
– Сдаюсь, ну, сдаюсь, все! – закричал Желваков. – Только скажи правду. Скажешь правду, я тебе десять старух переселю. Пусть меня потом где угодно секут.
– А ведь обманешь, сошлешься на вышестоящие, пиши расписку!
– Какая может быть расписка… Ты, Жень, возрождаешь самое мрачное средневековье. Кто это мне на днях говорил о тебе и как раз в том смысле… Ну, в том смысле, что вот Ильин вроде и умный человек… Слушай, это не ты подался в адвокатуру?
– Ты бы мог выиграть с первого вопроса.
– Ну и ну, ну ты меня потряс! И ты смеешь приходить ко мне с этими самыми адвокатскими штучками. Стража! – крикнул Ильюша сдавленным шепотом. – Вяжите его!
Но Ильин больше не откликался на шутки.
– Слушай, сделай мне это. Ну пойми, старики просто погибнут. Парень может податься на любую большую стройку, а старики…
Он вышел от Желвакова в седьмом часу. В конце Моховой садилось солнце. Пока нырял по тоннелям, вся плавка была выдана, и небо начало остывать. Пахло весной, сумерками. Ильин свернул на улицу Герцена, и, когда дошел до Консерватории, зажглись фонари. Стало быстро темнеть, но в глубине, за Никитскими, небо было бледным и чистым. И, глядя на этот кусочек бледного и чистого неба, Ильин думал, что сегодня в его жизни началось то новое и важное, о чем он говорил Ларе после своего бегства от плова: быть полезным людям, но не отвлеченно, не вообще народу, а конкретному человеку, и если Желваков ничего для стариков не сделает, то Ильин будет и дальше стараться, уж что-нибудь да надумает, все-таки Москву он знает, да и Ильина знают в Москве, это Касьян Касьянович верно сказал.
Он пришел домой, когда гости уже собрались. Но, кажется, они не очень без него скучали. Иринка, все Иринка! Она умела создать атмосферу близости и простоты. Мушкетеры к тому же были давно и прочно знакомы домами. «Чем-то они друг на друга похожи», – весело подумал Ильин.
Жена Колтунова, туго затянутая в талии, с бисеринками пота на черных усиках, стеснялась и ежеминутно краснела. Ее дружески поддразнивал Слиозберг, называя почему-то «камрад Колтунова». (Позднее выяснилось, что она преподает испанский язык.) Фаня Слиозберг, стоматолог, хорошенькая, подвижная, одета была в немыслимо яркое заграничное платье. Надежда Ивановна Васильева, хохотушка, остренькая на язычок, была старше всех – две дочки и внуки. Слиозберг называл ее дважды бабушкой, подливал ей вина, и она довольно быстро затуманилась. Пахомова пришла одна. Ильин знал, что муж много старше нее и вечерами редко выходит из дому.
Мушкетеры веселились и никаких других сверхзадач не ставили. Они любили выпить, потанцевать и обожали рассказывать анекдоты. Васильев за какие-нибудь полчаса напел чуть ли не весь репертуар Высоцкого. И пел хорошо, броско, не фальшивя, как и надо петь такое.
А в танцах первым был Колтунов. Никогда у Ильиных не танцевали – места мало, да и не для того приходили. За ужином больше обсуждали дела, Иринка жаловалась, что «заседание продолжается».
Мушкетеры все же нашли пятачок для танцев, Иринка тоже танцевала. Она когда-то кончила балетную студию при каком-то Доме культуры. Глядя на нее, Ильин думал, что она от всех отличается – пластична, женственна, и ему хотелось поскорее остаться с ней вдвоем.
– А вы вашу семью не пустите по миру? – негромко спросила Пахомова.
– По миру? – весело переспросил Ильин. – Ну, до этого еще не дошло.
– Дойдет, и очень скоро, – пообещала Пахомова. – Если не начнете работать по-настоящему. Вы ж еще ни в один процесс не сели! А что вы там своими бумажками наковыряете?
Ильин промолчал.
– На каждого клиента по часу тратить, нет, так нельзя!
«А вот это мое, сюда я никого не пущу!» – подумал Ильин.
– Знаете, Варвара Павловна, я ведь привык мыслить в миллионах рублей, так мне теперь до ста трудно считать.
– Господи, да что это вы такой неспособный! Ну, возьмите какое-нибудь легонькое совместительство.
– Есть у меня! Лекции я читаю.. Впрочем, спасибо, подумаю…
В одиннадцать Иринка подала кофе, но только стала разливать, как позвонил телефон. «Сашка, – подумал Ильин. – Наверное, что-нибудь с Люсей…»
Но это звонил Касьян Касьянович.
– Шел мимо, вижу свет в окнах – значит, не спят. Ну, ежели не спите, я зайду?
– Да, конечно, конечно… – сказал Ильин несколько растерянно.
Касьян Касьянович был нередким гостем, случалось, обедал, случалось, ужинал, но в такой поздний час… И как это «шел мимо»? Только дело могло привести его сейчас к Ильину. Надо, надо было сказать о гостях, очень может быть, что Касьян Касьянович совсем не настроен слушать буги-вуги…
Но был уже звонок в дверь, и Ильин пошел открывать.
– Э-э! – сказал Касьян Касьянович те самые слова, которые Ильин и ожидал. – Э-э, так у тебя гости… – Он уже снял с себя свой старенький макинтош, который кто-то из конторских остроумцев окрестил «плащом Гарпагона».
– На юридическом языке, – сказал Ильин, – это называется создать себе железное алиби. («Уму непостижимо, что я болтаю», – подумал он.)
И, как всегда, выручила Иринка. Она была искренне приветлива с Касьяном Касьяновичем и, кажется, не могла понять, почему его поздний приход может вызвать замешательство. Снова появилась закуска, водка и портвейн «три семерки».
– Беленькой и пирожочек, – говорил Касьян Касьянович, усаживаясь. – Я человек старый, мне на ночь много нельзя.
Мушкетеры сразу притихли, а Пахомова откровенно нахмурилась. Выходило так, что Касьян Касьянович испортил вечер. «Черт знает что такое, какая-то „несовместимость“…» – думал Ильин.
– Танцы продолжаются, – шутливо возвестил он и поставил самую громкозвучную пластинку – знаменитую «Принцессу».
Но и вертясь на пятачке, Ильин все время прислушивался к Касьяну Касьяновичу, бранил себя за это, но прислушивался.
– Не знал, что гости, не знал… За ваше здоровье, Ирина Сергеевна, за здоровье присутствующих.
«Какое у него белое лицо, – думал Ильин, пока Фаня учила его делать замысловатые па. – Белое, нездоровое, наверное, оттого, что мало бывает на воздухе, все машина да кабинет…»
Мушкетеры быстро допили кофе.
– Фаня, – сказал Слиозберг, – пора!
– Господи, раз в кои веки в приличный дом попали, и на тебе – «пора»! – дурачилась Пахомова. – Дайте хоть такси вызвать!
– Мы тебя, Варя, проводим! – хором прокричали мушкетеры. – Не беспокойся, Варя!
«Ну и пусть уходят, – думал Ильин. – Чем он им помешал? В конце концов, это человек, с которым я проработал двадцать лет, и никому не дано право…» Но сердился он на Касьяна Касьяновича.
– В следующий раз у меня, – говорил Колтунов, прощаясь.
И Иринка бодро ему ответила:
– О-бя-за-тель-но!
Когда Ильины вернулись в комнату, Касьян Касьянович закусывал вторым пирожком. Прожевал, вытер губы.
– Коллеги?
– А что, не понравились? – спросил Ильин с вызовом.
– Да вроде ничего народец, немножко мелковат для тебя, вроде ты к другому привык…
– То есть как это «мелковат»? Что-то я вас не понимаю…
– Женя! – сказала Иринка.
– Ах, оставь, пожалуйста. Слово сказано, и я хочу знать…
– Ты хочешь поссориться со мной, – сказал Касьян Касьянович, подойдя к окну, из которого открывался вид на Москву. – Зачем? Я и сейчас могу быть тебе полезен, ты это знаешь… Но скажи, ты для чего от меня ушел, чтобы плавать – как? Мельче или глубже?
– Мельче, глубже, как вы это странно понимаете…
– Ну, извини, я понимаю правильно: надо начинать работать. Ваши соображения, Ирина Сергеевна? – спросил он, как, бывало, спрашивал на планерке.
– Работать? – переспросил Ильин. – Как это «работать»? Разве я мало работаю, вы что, оба смеетесь надо мной? – продолжал Ильин, объединяя Касьяна Касьяновича с молчавшей Иринкой.
– Ну, что с ним делать! – весело сказал Касьян Касьянович и отошел от окна, видимо сожалея, что вместо спокойного созерцания Москвы ему придется сейчас объяснять азбучные истины. – Да, работать. Гости твои – милые люди, но тебе незачем к ним приспосабливаться. Вот, например, портвейн. Чего-чего, а крепленого в вашем доме я никогда не видел, извините, Ирина Сергеевна…
– Нет, пожалуйста. Я думала, что жены…
– Это все хорошие, честные люди, – сказал Ильин. – Настоящие работяги. И я хочу быть таким, как они…
– Невозможно, Женя. Все мы из одного материала сшиты, но у каждого закройщика свой покрой. Вот так, с утра до вечера, и будешь сидеть со своими богаделками, кого куда из развалюхи расселять? («Идеально поставлена разведка», – подумал Ильин.) Надо брать покрупнее! Какая у тебя программа, если не секрет?..
– Да нет, почему же. Как раз сегодня принял первое судебное дело. Молодой парень с овощной базы, грабеж… ну, грабеж еще надо доказать.
– Все ясно, – перебил его Касьян Касьянович. – Значит, полпуда гороха?
– Касьян Касьянович, – сказала Иринка, – у Жени доброе сердце.
– С этим добрым сердцем я бы не только двадцать лет, двух бы дней вместе не проработал! – Он снова подошел к окну, взглянул на Москву и, как будто увидев что-то новое, спросил уже совсем другим тоном: – Вы где нынче отдыхаете?
– В этом году у Жени, видимо, пропадает отпуск…
– Тиран Падуанский! И детей морите?
– Андрей в пионерлагере, а Милка уже у бабушки, в Крыму…
– Тиран, тиран, – повторил Касьян Касьянович смеясь. – Да, вот что, Женя, я хотел с тобой по старой памяти посоветоваться, – сказал он без всякого перехода. – Нет, нет, Ирина Сергеевна, вы нам не помешаете… Заезжал ко мне сегодня старинный приятель. Есть в его деревне НИИ, и завелся в том НИИ жулик. Жулика посадили, а он там на честных людей брешет. Все. Понял?
– Почему же нет. История с начальником экспериментального цеха Сторицыным очень неприятна. Этот Сторицын подписывал липовые документы. Фамилия жулика – Калачик…
– А вы говорите – сердце, Ирина Сергеевна. Нет, Женя, бросай своих богаделок. Но в чем формула?
