Текст книги "Чувство Святости (СИ)"

Автор книги: Александр Беатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Пейзаж, точнее сама безыскусственная природа, открывающаяся в "звёздном небе" и в "былинке малой", являются, несомненно, более "реальными", чем какое-либо произведение искусства, в котором мы старательно высматриваем, а зачастую видим невольно (если перед нами плохая работа) те художественные средства и приёмы, которые автор попытался скрыть от нашего непосредственного взгляда. В искусстве нет той динамики, что разлита в самой жизни, открывающейся в своём глубинном полифоническом чувстве другой жизни – жизни активно созерцающей души. Поэтому жизнь, конечно, выше искусства. Как бы ни было бесценно художественное произведение, если оно попадает на чашу весов человеческой жизни, последняя должна перевесить, и билет в рай ценою слезинки ребёнка должен быть отвергнут.

Жизнь реальна. Искусство же показывает жизнь лишь с одной из бесчисленного множества сторон. Искусство всегда будет находить для себя предмет изображения и этим служить жизни. В этом одна из его задач.

Умение активно воспринимать, осознавать типичное в жизни, классифицировать и обобщать важно для науки и философии. Философия, однако, по определению Давида Анахта, армянского философа IV– го века, последователя учения Сократа, – выше науки и является "наукой наук и искусством искусств". Для настоящего художника подвести сознание к его последней черте не только научными приёмами, но и приёмами искусства, максимально сблизить его с жизнью – высшая творческая задача. В таком творчестве рождается новая жизнь: то, что открылось подвижнику, через художественные символы отражается во взоре созерцающего и через него проникает в жизнь человечества.

Есть и высшая задача искусства, решить которую удаётся немногим – тем лишь, кто не ограничивается одним лишь восприятием произведений искусства, но кто сам их творит. В творчестве жизнь художника наполняется новым смыслом. Подвижник постигает то, что до сих пор не замечал ни он сам, ни, порою, никто до него. В самом себе он обнаруживает бездонный колодезь, погружаясь в который, с трепетом выносит наружу нетронутые самородки таланта, извлекает на свет бриллианты, рассматривая которые позже привычным взором, сам поражается их красотою и неповторимостью.

Так происходит глубинный процесс самопознания...

Не всё оказывается возможным постичь рационально, не всё возможно воспринять как типичное в ряду явлений действительности. Порою мы сталкиваемся с индивидуальным, неповторимым, единичным, не подводимым под классификацию. Наш разум в безмолвии умолкает уступая место иному способу восприятия. И тогда научное мышление уступает место художественному, понятие – образу, магический обман – мистике.

Не все люди оказываются способными к образному художественному восприятию и, тем более, творчеству. Иначе бы не было на свете Колумба и Петра Великого. Что говорить, даже и творческий человек, порою обнаруживает в себе безразличие, пустоту, утрату интереса в восприятии окружающего мира, депрессию... Но и это необходимо. Иначе творчество не было бы до конца прочувствовано, являлось бы дилетантски поверхностным. К сожалению, примеров таковому – множество.

28.

Для большого литературного произведения необходима постоянная внутренняя «нить Ариадны» или линия, придерживаясь которой художник остаётся всегда верен себе, а его произведение постоянным и выдержанным внутренне на всём его протяжении как идейно, так и стилистически. Причём, эта «линия» не должна быть просто формальной, продиктованной редактурными, цензурными или иными объективными соображениями. Стиль, форма и прочее будут являться как раз материализацией этой внутренней линии. Эта внутренняя линия – позиция автора. В ней находится синкретика мировоззрения и миросозерцания, единство идеи и чувства. Она – вдохновение, которое сопровождает рациональные действия писателя, растворяет всякий его рационализм в сердце.

Если не почувствовал эту "линию". То нечего и браться писать. Она – свет, посредством которого концентрированно видно всё произведение целиком. Она подобна вере, которая сдвигает горы и которая как бы называет "несуществующее, как существующее" (Рим. 4,17), из "несуществующего" творит «существующее»...

Бывает так, что человек, хорошо понимающий природу вдохновения, самого вдохновения оказывается лишён. Можно говорить о полифонии или монологичности позиции автора, об архетипах, тенденциозности произведения и прочих литературоведческих тонкостях, о которых не всякий художник и ведает, когда творит (что не мешает ему быть художником), – но при этом оставаться неспособным к художественному творчеству. Таковы зачастую талантливые критики, но бездарные художники. Как ни парадоксально, сами не создав ничего значительно, они в своих наукообразных рецензиях берутся судить тех, кто своим творчеством сдвигает горы...

Если нет такой внутренней линии, то необходимо направить усилия на её поиски. Мы уже говорили, что творчество – это один из способов расширения сознания. Вот почему вопросы, связанные с творчеством, близко соприкасабтся с нашей темой. Не обязательно быть первым в творческом процессе, но необходимо быть творческой личностью, необходимо приложить усилие, чтобы обнаружить в себе глубину.

О чём может нам поведать шизофреник? О чём может писать тот, кто не имеет своего выстраданного ответа на вопросы, которые он ставит в своём произведении? Ответ, впрочем, вовсе не обязателен. Никто не любит выслушивать мораль. Но "страдание", или, скажем, "модальность", то есть отношение художника к поднимаемому вопросу, необходимо.

Через творчество больших художников, через всю их личную судьбу проходит эта линия, на которой они прочно стоят, подобно великану, вошедшему в прибрежные волны волнующегося волнами моря. Кто повыше, тот заходит глубже.

Но и в этой подводной "линии дна" есть некоторая ограниченность, искусственность, лейтмотивность: любое художественное произведение может быть только слепком с действительности, более или менее точным. Различные произведения будут наиболее приближены к жизни, если они окажутся отличны друг от друга. Один и тот же художник зачатую начинает "надоедать" своею тенденциозностью. Впрочем, в мире искусства из конъюктурных соображений "имидж" поощряется. Писатель, поклявшийся умирающим товарищам по лагерному заточению, заявить всему миру о творящейся в тоталитарном государстве несправедливости, вдруг начинает "бодаться с дубом" не только затем, чтобы поведать о страданиях безвинно и винно осуждённых людей, как только оказывается такая редкая возможность, вдруг начинает предъявлять претензии тем, кто не считается с его "авторскими правами", лишает его законного гонорара за переиздание его трудов. "Даром получили – даром давайте"... Воспитанному в советском концлагере и даже впоследствии уверовавшему, трудно понять евангельские истины и устоять перед искушением, когда камни вдруг начинают превращаються в хлеба...

"Слепки с действительности" легко классифицируются искусствоведами и художественными критиками. По ним легко определить "руку мастера", даже если последний и пожелал остаться в неизвестности. В то же время удивительно то, что существуют такие анонимные художники, сознательно не подписывавшиеся под своими произведениями и не оставившие после себя никаких автобиографических сведений: Шекспир, Рублёв, авторы "Повести Временных Лет"... Уже другие художники, проникаясь изнутри дошедшими до нас шедеврами, пытаются проникнуть в далёкие времена и показать нам приблизительно образ древнего гения (например, фильм Торковского "Андрей Рублёв").

"Слепок с действительности" – например, текст – всё же, несмотря на всю его условность, одухотворяется при соприкосновении с ним реципиента и, несмотря на искусственность, приобретает жизнь: проникает в жизнь читателя при условии совпадения символики с той и с другой стороны. Он способен даже двигать судьбами людей. Таким образом, символ приобретает жизнь, подобно женщине, созданной из ребра мужчины. Но и он, и она – Божии. Так и текст – в широком смысле (Бахтин М, Проблема текста. Ж."Вопросы литературы" N 10, 1976, с. 122).

Ограниченность художественного произведения означенной "линией дна" относится к вопросу дуалистической диалектики её природы, преодолеть которую не так просто. Получается, что нужно стремиться быть тем, что ты ещё не есть, становиться таким, каким ты ещё не был. Подобно тому, как никто не может стать иной личностью, чем он есть, так и "линия дна", диктует быть косным, склоняет к диктатуре личности художника. В то же время для пытливого читателя остаётся текст. И вопрос заключается в том, действительно ли эта самая "линия дна" будет оставаться одной и той же основой, или художник окажется способным слупить глубже и ощутить иное дно. Существуют художники-натуралисты, художники-реалисты. Но не очень много художников-философов.

Две "линии" и больше – не есть истинная "нить Ариадны". Если их много – то они – лишь поверхностные отпочкования. В этом смысле талантливый художник пишет всегда об одном и том же. Кто не стал художником, не раскрыл в себе личности, не сумел детерминировать себя относительно себя же, более поверхностного – увы. Тому остаётся удел духовного дилетантизма.

Многие люди деперсонализированы. Обрести личность и означает стать художником. И наоборот: в творчестве мы находим спасение нашей личности.

29.

«При анализе различных аспектов проблемы самосознания (...) особо важное значение имеет (...) методологический принцип единства сознания и деятельности», – пишет Чеснокова И.И. (Проблема самосознания в психологии. Изд-во «Наука», М. 1977, с 30).

Этот принцип наиболее полно выражен в реализации сознания ребёнка или инфантильного человека, то есть того, кто ещё не осознал самого себя, не почувствовал своего "я".

К. Маркс и Ф.Энгельс пишут, что "...сознание никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием" (цитируется по той же книге Чесноковой И.И., с. 31).

Но у младенца не может быть осознания своего бытия. Тем не менее, всякий младенец обладает каким-то сознанием. Сознание не есть то же самое, что самосознание. Самосознание приходит с возрастом, до и то не у всякого человека. О возрастных особенностях формирования самосознания, тем не менее Чеснокова говорит, отступая тем самым от классиков марксизма-ленинизма ( там же с. 52).

Потому о самосознании инфантильного человека можно говорить лишь в смысле мышления его, – то есть того уровня сознания, когда оно ещё не почувствовало, не коснулось и, значит, не осознало самого себя и своего бытия.

"Декарт не употребляет термин "сознание"; он отождествляет его с мышлением. Но под мышлением разумелось "всё то, что происходит в нас таким образом, что мы воспринимаем его непосредственно сами собою; и поэтому не только понимать, желать, воображать, но так же чувствовать означает здесь то же самое, что мыслить (Р. Декарт. Избранные произведения. М.1950, с. 429)", – (цитируется по книге Спиркина А. Г. Сознание и самосознание. Изд. "Полит. Лит.", М. 1972, с. 19).

Сознание ребёнка в отличие от сознания инфантильного человека имеет большую связь с сердцем в силу того, что рациональная деятельность ещё не приобрела в над его душой тотальной власти. Тогда как инфантильный человек волей-неволоей получил какой-то минимальный интеллектуальный опыт, ребёнок ещё свободен от этого груза «премудрости».

Однако существует и другая крайность, когда на самом деле инфантильность взрослого заключается как раз в том, что он не научился правильно пользоваться своим сознанием, не сумел систематизировать приобретённый опыт и использовать его для блага своей души; не нашёл способа, как оперировать своим мозгом для пользы души подобно инструменту.

Может быть, он и пытался чего-то добиться в своей жизни. Но тернии поглотили и затмили его ум. Усилия его оказались малоэффективны в этом направлении. Он мог утратить необходимую для этого связь сознания с сердцем, стать хорошим и успешным бизнесменом или духовным дегенератом.

И может быть наоборот: если инфантильный человек слишком сильно "растворил" своё сознание в сердце. Это уже стадия наркомании. Здесь тоже нарушена надлежащая связь сознания и сердца, а также их гармония.

Осознать своё бытие – означает и одновременное его ощущение сердцем, то есть соединение сознания и сердца в одной, общей для них и родственной основе.

Ребёнок непосредственно и искренне ощущает своё бытие. Для такого мировосприятия открыт духовный мир. Иногда и нам , как бы, даром может быть дано откровение свыше. И если испытал его, то будешь искать повторные пути к нему. Поневоле прибегнешь к рационализации полученного опыта, чтобы суметь его повторить и поделиться с другими сокровенным. "Царствие Небесное силою берётся". Существуют способы и пути к нему. Эту задачу мы пытаемся решить на этих страницах. Возможно, приходится крутиться вокруг и около. Но постепенно мы продвигаемся вперёд, очерчивая круги всё яснее и доступнее для осмысления и приближаясь к их центру всё более и более...

30.

Детское мировосприятие как раз отвечает принципу единства сознания и деятельности, их синкретизму. Такое мироощущение возможно не только отдельного человека, но и в историческом прошлом народов. Например, в эпоху общинно – родового строя, когда человек не противопоставлял себя коллективу как личность. Об этом свидетельствуют дошедшие до нас памятники устного народного творчества. «Типичным для всей ранней философии было ещё безличное понимание души; душа была лишена неповторимости и индивидуальности человеческой личности» (Спиркин А.Г.: Сознание и самосознание. Изд. «Полит. Лит.», М. 1972, с. 13). Затем сознание проходит ступени фетишизации объективного, далее – объективации и отчуждения объективного и, наконец, подходит к объективации субъективного – способности посмотреть на себя со стороны и даже из глубины себя же.

Этот последний этап вначале не отделяет внутренних субъективных движений от движений своего физического существа в пространстве. То есть человек поначалу смотрит со стороны лишь на свои поступки, подвергая их анализу и соотнося с социально-этическими нормами своего культурного окружения, а затем лишь, он оказывается способным анализировать внутренние субъективные психологические мотивы, которые предшествовали тем или иным его поступкам. Это, видимо, и есть грань, когда у человека готово зародиться самосознание.

И лишь тогда, когда появится у него ощущение своего "я", своего внутреннего сакраментального личного начала, лишь тогда можно говорить о сложившемся самосознании. Для последнего необходимо "эмоционально-ценностное самоотношение", наряду с познавательной тенденцией, расширяющей знания человека о себе, и с действенно-волевой саморегуляцией, связанной с его психологической и физической деятельностью, а так же с тем, в какой степени он способен пользоваться своим сознанием как инструментом. "В структурном отношении самосознание представляет собою единство (этих, – А.Б.) трёх сторон" (Чеснокова И.И.. Проблема самосознания в психологии. Изд-во «Наука», М. 1977, с 30).

Попытаемся "истолковать" высказывание "классиков диалектического материализма", отнюдь не передёргивая их заявление о том, что "...сознание (...) не может быть чем-либо иным как осознанным бытием"... Как громко сказано! Однако... "устами младенца глаголет истина"...

Зрелый человек достигает той ступени в познании себя, когда его духовное бытие, как бы, возводится в степень и преобразуется из эмоционального мироощущения в мышление, из мышления – в сознание, из сознания – в самосознание; из быта – в инобытие и в самобытие.

31.

Показательно то, что человека, у которого появилось эмоционально-ценностное отношение к себе, то есть, иными словами, у которого родилось самосознание, можно призвать к совести.

Что такое совесть, то качество, которое отличает человека от животного? Это – способность самосознания посмотреть на себя и на своё внутреннее "я" из более сакраментальной глубины себя же самого; способность объективировать субъективное и выделить при этом некое ядро своей личности, ядро, более субъективное, – некий костяк или стержень, вокруг которого личность может конституировать себя как нечто отличное от окружающих его "монад", от бытующих норм поведения социальной среды.

Видимо, у людей, одержимых какой-либо манией, отсутствует такое самосознание. Они обезличены, деперсонализированы.

Но к ним как раз в большей степени, чем к кому-либо ещё, применим принцип единства сознания и деятельности, принцип синкретичный, о котором шла речь выше. Если, например, ребёнок может сделать что-то неблаговидное в силу того, что он не обладает ещё достаточным знанием, навыком, воспитанием, как взрослый, то как можно с ним сравнить взрослого маньяка? Если хулиган пристал к вам на улице, то вам сразу же следует установить: есть ли у него хотя бы доля самосознания. Если есть, то у вас может быть получится призвать его к совести прежде, нежели прибегать к защите кулаками. Зачастую, первое срабатывает лучше, учитывая тот факт, что большинство людей, и хулиганы тем более, оказываются весьма сентиментальными и чувствительными по характеру. Стоит лишь затронуть соответствующие струны – и хулиган обращается в вашего "друга". Скажите ему, что он – очень хороший человек, и при этом не показывайте страха, который сразу поставил бы вас в его глазах на уровень ниже его. Будьте в моральном смысле выше хулигана, а в человеческом – равным ему.

32.

«Термин „поле сознания“ только в недавнее время стал употребляться в психологии», – пишет Вильям Джемс и продолжает: "Раньше общепринятой элементарной единицей душевной жизни было «представление» («idea»), которое считалось вполне самостоятельным и ограниченным от других элементов. Но в настоящее время психологи склонны к допущению, что такою элементарной единицей вероятнее всего является всё душевное состояние целиком, вся волна сознания, или, иначе говоря, вся совокупность мыслимых в данный момент объектов; причём необходимо иметь в виду, что границы этой волны не могут быть намечены с определённостью.

Различные состояния сознания сменяются в нас, и каждое из них имеет свой наибольший яркий центр, вокруг которого располагаются объекты нашей мысли по степени направленности на них сознательного внимания; последние ряды теряются в окраинном тумане сознания, благодаря чему нельзя с точностью определить границы этого поля. В некоторых состояниях поле сознания расширяется, в других, наоборот, суживается. С расширением поля сознания мы испытываем обыкновенно радостное чувство, наш взгляд сразу окидывает множество истин, и до него доходит, обычно незримый для нас, отдалённый отблеск таких мировых ощущений, которые мы вернее угадываем, чем видим, скорее, предчувствуем, чем познаём. При подавленном настроении, болезни или усталости, поле сознания суживается почти до размеров точки, и человек чувствует себя угнетённым и печальным.

Поле сознания разных людей далеко не поддаётся одинаковому расширению; в этом отношении между людьми существует органическое различие. Лица с крупным организационным талантом обладают обыкновенно обширным полем духовного зрения, в которое одновременно укладывается вся программа предстоящей деятельности, и радиусы которого расходятся вдоль во всех направлениях. Средние люди лишены этой широты горизонтов их духовного видения. Они подолгу топчутся на месте, как бы нащупывая свой путь шаг за шагом, и нередко совсем останавливаются. При известных болезненных состояниях сознание является как бы угасающей искрой, без памяти о прошедшем и без мысли о будущем; а настоящее для такого сознания ограничивается какой-нибудь одной простейшей эмоцией или одним физическим ощущением.

Когда мы говорим о "поле сознания" мы должны отметить, как самую характерную черту последнего, неопределённость его окраинных областей. Содержание этих областей почти не попадает в сферу внимания; тем не менее оно существует и оказывает влияние на нашу духовную деятельность и даже на то направление, какое примет в ближайший момент наше внимание. Оно является как бы "магнитным полем" внутри которого, подобно стрелке компаса, вращается центр нашей духовной энергии, когда одна фаза сознания сменяется в нас другой. Все наши воспоминания носятся над этим полем, готовые войти его пределы от малейшего прикосновения; точно так же непрерывно находится в сфере его влияния наше эмпирическое "я", т.е. вся совокупность сил, импульсов и знаний, как находящихся в действии, так и не принимающих в данную минуту активного участия в нашей внутренней жизни. Граница между тем, что в данную минуту актуально и что потенциально в нашем сознании, так неопределённа, что всегда трудно сказать относительно какого-нибудь элемента душевной жизни, сознаваем ли он или нет". (В. Джемс. Многообразие Религиозного Опыта. Изд. Ж. "Русская Мысль", М. 1910, с. 220).

Всматриваясь из 21-го века в поднятый В. Джемсoм вопрос, возникает невольное желание сравнить "поле сознания" человека с работой комптьютора. И делая это, мы не находим полной аналогии. Работа компьютора проистекает во времени, по программе, в последовательных операциях, тогда как активность человеческой души представляется мгновенной и персонализованной. Ничего подобного центральному процессорному устройству (CPU) с кварцевым генератором (clock), перемещающим единицы и нули из одних ячеек памяти в другие, в человеческом организме нет, как нет и необходимых для этого электромагнитных колебаний высокой частоты. Скорее, следует признать, что если и существует какой-то сверхскоростной "компьютор", то вероятнее всего он находится вне человеческого тела и вне материального мира и работает по законам подобным законам квантовой физики, которая допускает пребывание одной элементарной частицы одновременно в двух удалённых друг от друга точках материального пространства. Если предполагать, что работа человеческого мозга основана на биохимических реакциях, то опять же возникает вопрос о невероятной скорости обработки информации...

33.

Есть люди, которые заучивают при помощи зубрёжки, но есть и те, кто запоминают не внешнюю оболочку понятий, а интересуются самими понятиями, внешнюю оболочку которых в этом случае им запомнить уже не составляет труда. К первым относятся люди чистого рассудка, люди с малым «полем сознания». У них не происходит полного единства сознания и сердца в их деятельности в процессе объективации. А если такое и происходит, то нет последующего за этим состояния самосознания, ибо самосознание у них, по-видимому, плохо развито. Поэтому возможность оценки из глубины субъекта заучиваемого предмета слаба. Этим людям лишь путём усилия удаётся втиснуть понятие в своё сознание, границы которого узки, понятийные связи слабы и связь сознания с сердцем минимальна. «То, что усваивалось другими на лету», – пишет Леонид Андреев о своём герое в «Рассказе о Сергее Петровиче», – «ему стоило мучительных усилий и всё-таки, даже врезавшись в память неизгладимо, оставалось чужим, посторонним, точно это была не живая мысль, а попавшая в голову книга, коловшая мозг своими углами». (Андреев Л. Рассказы. Изд. «Сов. Россия». М. 1977, с 71).

К другой же категории людей относятся те, у кого сознание легко переходит в состояние самосознания, у которых оно кардиаолизовано, о чём пойдёт речь ниже.

34.

Человек, пережив не одну депрессию, привыкает к границам своего сознания, утрачивает свои живые интересы, которые отодвигаются в область подсознательного, за границы актуального сознания. Он начинает жить не согласно своим сокровенным убеждениям, а тою жизнью, которою живёт безликое большинство. Другой человек, вволю удовлетворив книгами свой ум, может потерять интерес к живой мысли. Он пожелает вновь испытать чувство, а не мысль о чувстве, пожелает обрести настоящее счастье, а не нарисованное. И тогда, быть может, он попробует отключить рассудительность, считая, что все беды – от излишнего ума, не понимая инструментально-прагматической роли сознания, которое единственно способно помочь его выздоровлению. Он переключит свои интересы невесть на что, пытаясь забыться либо в какой-нибудь пустой деятельности, либо в пьянстве или в другом виде порочного наслаждения. Интересы становятся узки – соответственно сужающемуся сознанию. Если не поддерживать огонь – постепенно и незаметно наступает мрак старения души, конец которому – смерть. Даже рассуждения об этом и понимание им этой пробемы не спасает. Нужна иная движущая и спасительная сила.

35.

Деперсонализация, как говорилось, связана с разрывом связи между сознанием и сердцем. У стареющего человека возможно и раздвоение самого сознания, начало раздробления личности. Деперсонализированный человек может оказаться неверным в критическую минуту, способным на подлость и предательство. Те, кто находится у сытой кормушки, сами выбирают себе судьбу безликих шакалов, не способных взглянуть на себя со стороны. Вот в чём разгадка вопроса, почему человек, казалось бы, безупречный по внешнему поведению на протяжении многих лет, вдруг предстаёт перед нами в облике лицемера, труса, негодяя, предателя, стукача. Герои Л. Андреева – "мародёры", замученные и задавленные жизнью, указывают нам на многообразие недуга этого типа. Подобное раздвоение сознания, однажды случившись, поддерживается тем, что человек начинает избегать всякого самоанализа, и наоборот, находит причины оправдания своим "нездоровым" поступка. Настрадавшись в полной мере, как он считает для себя, невротик опускает вёсла, обвиняет во всех своих бедах весь мир и всех людей. Он отдаётся течению жизни, избавляет таким образом себя от мучащих мыслей и наполняет свой мозг теми актуальными для него предметами сознания, которые дают ему ограниченные положительные эмоции. Таким образом он вступает на путь кажущегося выздоровления, в ущерб развитию личности. (Это может произойти даже, например, после обретения семейного очага, когда уже не нужно прилагать усилий, чтобы завоевать чьё-то сердце). Под старость лет такой тип обывателя скорее всего впадёт в "старческий маразм". Происходит постепенное и полное разложение личности и деградация, начало которых мы пытаемся проанализировать.

Этот больной сознательно отключает рассудок, атрофирует интересы, успокаиваясь, в лучшем случае в мышиной возне семейного, или производственного быта. И если человек стал на такой путь псевдо-выздоровления, то всматриваться в себя, анализировать свои мысли и поступки для него будет означать то же самое, что вспоминать те беды и страдания, которые он когда-то пережил, которые когда-то, может быть, и пытался осмыслить даже и путём анализа и самокопания, но, увы, не имел в этом успеха; которые, может быть, и были той экстремальной ситуацией, что могла бы проявить его самосознание, но что, к несчастью, не осуществилось в его судьбе... Впрочем, знает ли он о том, чем является подлинное счастье? Поле его сознания ограничено, горизонты закрыты облаками сиюминутных забот...

В дальнейшем своём успокоенном существовании он привыкает в себя более не смотреть, не объективировать своё субъективное по отношинию к более личностному и для него сентиментально-сакраментальному. У такого человека постепенно пропадает и самое сакраментальное, нивелируясь в бытовом, объективируясь и овнешневляясь без соответствия с субъективным. В лучшем случае в глубине своей личности (если о таковой можно вообще говорить в этом случае) он может остаться сентиментальным. Диапазон таковой сентиментальности широк: от фашиста, только что закончившего пытку своей жертвы и испытывающего слезный восторг от музыки Вагнера, – до простого хулигана, соблюдающего свой "кодекс чести".

О стяжании Духа, до которого душа должна прорваться сквозь объективированный плотной завесой сентиментализм, тут не может быть и речи.

Вот почему, казалось бы, невинный сентиментализм является серьёзным и жестоким препятствием к духовной жизни.

К примеру, герои Э.М. Рамарка – по своему хорошие образы, способные нас многому научить, но, тем не менее – они тени своей эпохи, ограниченные сентиментальные люди, которых искалечила война, не позволив им подняться над своей меланхолией, и границы недостижимого для них горизонта их сознания невольно погружаются в "сладкую" "мировую скорбь".

Означенный тип больного избегает глубокой эзотерии. Он экзотеричен, начинает жить по привычке, стереотипно, социально-обусловленно, "как все". Он может оправдывать в себе здравый голос поруганной личности и внушать себе неоднократно, что, мол, ему итак в жизни всё ясно, что он сыт оригинальными мыслями, от которых, якобы, нет никакого "практического прока"; что обо всём много итак говорено и написано, и, что, якобы, в конечном счёте "ничего не нужно", так как нет ничего нового ни под солнцем , ни под луной...

Итак, отсутствие чувства ученичества приводит к остановке в развитии личности.

Привыкнув к такой установке, человеческое сокровенное "я" овнешневляется и перестаёт быть личным, деперсоналицируется и далее живёт не утруждая себя самоанализом. Даже таинство Исповеди (если человек остаётся церковно-религиозным) становится чем-то невыносимым. Он избегает её. В лучшем случае относится к ней формально и видит в ней лишь индульгенцию, чтобы чувствовать себя спокойно на душевно-сентиментальном уровне. Такой человек не будет вдаваться в глубокий анализ своих поступков и помыслов, а скорее полусознательно ограничит свою формальную исповедь специально придуманными и, может быть, специально совершёнными посредственными обывательскими грехами. Впрочем, больших грехов такой человек и не совершает, чтобы не выйти из равновесия обывательского благополучия. Ведь он дано стал «ни холоден, ни горяч».

36.

Практический смысл интереса должен быть положительным: можно интересоваться лишь чем-то, а не интересоваться просто всем, вообще. И творческий человек, утративший однажды вдохновение по какой-либо причине, пытаясь осознать причину потери своего счастья, может встать тем самым на дорогу, ведущую его на адскую сковородку, где бес будет поджаривать его «в собственном соку» самокопания. Так рождаются законченные эгоисты и самоуверенные циники, мнящие себя верхом совершенства, и ожидающие от других преклонения перед их псевдо-талантами. Аналогичная ловушка поджидает и всякого, кто вступил на путь самосовершенствования.

Именно сознание чего-то, а не просто сознание... Интерес возможен лишь в форме интереса к чему-то. И связь сознания с интересом неразрывна, как должна быть неразрывна связь сознания с предметом сознания – через сердце.