Текст книги "Сердце и Думка"
Автор книги: Александр Вельтман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
XII
Зоя также в отчаянии; когда гнев ее утих, она залилась слезами, проплакала всю ночь, не выходила из своей комнаты, не говорила ни с кем. Тщетно Наталья Ильинишна допрашивала: что с ней сделалось, что у ней болит, чего ей хочется? – Ничего! – отвечала она.
Прошло несколько дней. Полковник не является, не видать и Маиора, не видать и Прапорщика.
Наталья Ильинишна, зная, сколь необходимо замужество для ее дочери, посылает звать к себе Анну Тихоновну.
– Что это значит, – говорит она ей, – Полковник вот уже с неделю как не был у нас?
– Сама я не могу понять! – отвечает ей Анна Тихоновна, сделав удивительный знак плечами и головой. – Сама я его с тех пор не вижу; с ним, верно, что-нибудь сделалось по полку; я слышала, что он едет в отпуск. Бог знает, что это такое! Я за ним и посылала, просить к себе – все дома нет!
– Стало быть, он раздумал? Странно! искать руки девушки, объявить о желании своем отцу и матери и вдруг раздумать! Это доказывает, что он бесчестный человек! что у него нет в голове царя! Ему не навязывался никто на шею!
– И конечно, и конечно, – возразила Анна Тихоновна, – женихов и без него вдоволь найдется для Зои Романовны. Я вам откровенно могу сказать, что от меня не отстают: Городничий, Судья наш и Маиор – сватай да сватай! Не всех же сватать!
– Мне кажется, Маиор прекрасный человек? Такой смирной и большой хозяин должен быть.
– Очень хороший человек! Имеет, кажется, небольшое именьице… Судья, правда, богаче их всех и расчетливее, ну, а Городничий немножно старенек для Зои Романовны, – зато у него брат большая рука в Петербурге.
– Мне Маиор очень нравится, я бы и не задумалась отдать за него Зою… А Полковник, признаюсь, мне не по душе: он что-то смотрит не по-человечьи.
– Я намекну Маиору об этом, – сказала Анна Тихоновна, – авось дело и пойдет на лад.
– Благословляю вас! – отвечала Наталья Ильинишна. – Откровенно сказать, мне не хочется, чтоб Зоя засиделась в девках: я повезла бы ее в столицу, да вы, думаю, сами слыхали, что там за женихи…
– Мотыги, продувные! Конечно, уж если выдавать, так в своем городе, – сказала Анна Тихоновна, сбираясь домой.
– Анна Тихоновна, я вам, моя милая, все сбираюсь прислать своих припасов деревенских; похвалюсь вам хозяйством…
– К чему ж это, Наталья Ильинишна.
– И, матушка, бог велел делиться с добрыми людьми. Заключив прощанье благодарностию за обещаемую присылку хозяйственных припасов, Анна Тихоновна отправилась; а Наталья Ильинишна пошла распоряжаться в чулан – уделять доброму человеку, Анне Тихоновне, от излишества своего, мучки, крупки, зеленого горошку, выписных вологодских груздиков и рыжичков.
Вслед за Анной Тихоновной явился и посланный с возом, наполненным кульками, мешками и кадушками. Приняв все сполна, Анна Тихоновна немедленно же послала за Маиором. Он явился.
– Ну, я уж приступила к делу, – сказала она ему.
– Что такое, Анна Тихоновна?
– Как что? завтра прошу пожаловать к Роману Матвеевичу; я также приеду и – будем говорить, о чем следует.
– Нет уж, Анна Тихоновна, извините…
– В чем извинить?..
– Не могу…
– Это что значит?.. или вы подшутить хотели надо мной!..
– Ах, нет, как можно шутить.
– Вы меня просто в дуру поставили! По вашей же просьбе сватаю вас, получаю согласие; а вы на попятный двор!.. Это, государь мой, не водится!.. Вы теперь уж не можете отказываться!..
– Анна Тихоновна… обстоятельства такого рода… Я бы рад… да… если вам известно…
– Что такое?
– Я имею верное сведение, что Полковник намерен жениться на Зое Романовне.
– Это кто сказал вам?
– Я это наверно знаю.
– Это совершенно ложь! Помилуйте, я сегодня была у Натальи Ильинишны; неужели она бы стала сватать дочь свою за двух в одно время?
– Этого уже я не знаю; знаю только, что Полковник имеет намерение и едет по этому случаю в отпуск.
– Да пусть он имеет намерение; а за вас отдадут Зою Романовну.
– Нет-с, право, не могу!
– Нуууу! – произнесла Анна Тихоновна протяжно. Анна Тихоновна замолчала после нууу, стала смотреть по сторонам; Маиору нечего было говорить. Он встал.
– Извините, Анна Тихоновна…
– Прощайте! – сказала она сухо.
И Маиор неловким шагом отретировался из комнаты.
– Ай да Маиор! нуууу! – проговорила Анна Тихоновна вслед за ним.
XIII
На третий день после этих неприятных событий для расчетов Анны Тихоновны полк получил повеление выступить в поход в 24 часа. Город как будто обмелел внезапно.
Жители необыкновенно как привыкают к военным гостям. После выхода их в маленьком городке наступает какая-то мертвая тишина, опустение; на улицах никто не пошумит; никто, кроме петуха, не повестит зари; не слышно ни раз! ни два! ни музыки, ни барабана; экзерцирхауз стал простым сараем; на солнце не видать набеленных портупей; вооружение стен тесаками и лямками исчезло; фанты и пляски кончились; красные девушки не сидят уже под косящетым окошечком… Все не то, что было!
– И к счастью! – сказала Наталья Ильинишна Анне Тихоновне, – тут бы сосватали, а тут и поход; жди да поджидай, покуда воротится с войны; а может быть, и убьют, чего доброго!
Настал черед, настала честь Судье.
Наталья Ильинишна за ним ухаживает, Анна Тихоновна его умасливает. Дело вперед не идет, а катится: остается только, как выражаются русские сваты и свахи, уломать Зою Романовну.
– Зоя, мой друг, – говорит ей опять Наталья Ильинишна, – ты знаешь, как я тебя люблю; тебе известно, как я желаю, чтоб ты была счастлива…
При этих словах Наталья Ильинишна целует ее в чело и продолжает с слезами:
– Мне одно желание остается, чтоб бог привел полелеять на своих руках внучков… С этой радостью я бы и в гроб пошла… Отец твой и я давно думаем о человеке, который бы составил твое счастие… Сердце, мой друг, – змея: не на него должно полагаться детям, во всяком случае, не на свой неопытный разум, а на выбор отца и матери; потому что их лучшее благо есть счастье детей… Ты, верно, столько рассудительна, что не будешь противоречить отцу и матери… Скажи, мой друг, правду ли я говорю?
Зоя внимательно слушала слова матери, опустив глаза в землю и дергая шелковинки из ленты.
– Что ж вам угодно от меня? – спросила она вместо ответа.
– Мы желали бы выдать тебя замуж.
– За кого?
– Для замужества, мой друг, не нужно страсти; нужно только уважение к человеку: привычка всегда обращается в любовь.
– Для меня все равно, – отвечала Зоя равнодушно, – за кого хотите, за того и выдавайте меня замуж.
– Я знала твое благоразумие и выбрала человека умного, хозяина, который не расточит твоего приданого, не пустит ни себя, ни жены по миру… Человек возмужалый, имеет значительное звание, назначен теперь председателем палаты в Киеве, и можно быть уверенной, что женится не на приданом, а по любви…
– Кто ж такой?
– Ты знаешь его… Семен Кузьмич…
Зоя вскочила с места.
– Семен Кузьмич! – вскричала она, – такой толстой!..
– Что ж такое, мой друг, отец твой был толще, когда я выходила за него замуж.
– Так вы хотите отдать меня за Семена Кузьмича?
– Да; это составляет наше желание.
– Что ж, отдавайте! – произнесла Зоя еще равнодушнее, чем прежде.
Наталья Ильинишна никак не воображала, чтоб так легко можно было уговорить Зою; она думала, что нужно будет употребить для этого и материнские ласки, и отцовскую строгость, и просьбы, и слезы, и приказания, и соблазны, и обещания.
Роман Матвеевич не противился желанию Натальи Ильинишны выдать скорее Зою замуж; но также сделал замечание, что Судья слишком толст для Зои.
– Спадет жир, как женится, – сказала Наталья Ильинишна и немедленно же сообщила радостное известие Анне Тихоновне; Анна Тихоновна Судье; Судья запыхтел от полноты своего счастия.
Он заторопил решительное объяснение и свадьбу по причине скорого отъезда своего в Киев, где он в самом деле получил место председателя и куда должен был отправиться по сдаче должности.
В первое же воскресенье назначен был день свидания жениха и невесты.
XIV
В самую полуночь на воскресенье Нелегкий сидел над Днепром в ущелье и насвистывал со скуки арию из «Волшебного стрелка»[101]101
«Волшебный стрелок» – «Вольный стрелок», опера К. Вебера (1820).
[Закрыть]. Ему ужасно как не нравилась эта опера. «Черт знает, – думал он, – это досадно, что люди осмеливаются представлять нас на сцене, и еще в каррикатуре, с рогами и с когтями, с свиной мордой и с коровьим хвостом! Откуда взяли они, что наш брат хуже их? откуда они взяли, что мы пугалы гороховые? тогда как мы стараемся подделываться всегда под самое лучшее человеческое лицо, под самую добродетельную наружность, под самую сладчайшую физиогномию! Вот только «Роберт» имеет маленькое сходство; но музыка в «Волшебном стрелке» лучше! Свист очень натурален… фт-тю-тю-тю! фт-тю-тю-тю! чудо!»
– Насилу нашла! – прошипело вдруг над ущельем.
– Пьфу! как ты испугала меня!
– Помоги!
– Опять? что такое?
– Чего – девка-то замуж идет! Дала слово! Думки дома нет, а Сердце глупо; мать сказала: ступай замуж, а она бух: пожалуй!
– Велика беда!
– Не хочу, не хочу свища!
– Глупая баба!
– Не хочу!
– Что ж теперь делать?
– Слетай, голубчик, вихрем за Думкой!
– Что ж из этого будет?
– Как что? Пусть только придет в голову, посмотри, какой содом подымет с Сердцем: дело разведет.
– Да где ж теперь искать Думку?
– Да вот она полетела прямо-прямехонько по этой черте на полночь – не пролетишь мимо.
– А как она занята? Ты сама знаешь, что ее не сдвинешь с места, ничем не уговоришь, покуда сама не захочет.
– Ах ты роскошь! Что ж я буду делать?
– Глупая баба! о чем задумалась! И без Думки можно управиться.
– А каким же способом? скажи!
– Подумаю.
– Помилуй! когда думать! Завтра свиданье, а может быть, и сговор: благословят – все пропало!
– Завтра мы и обработаем статью. Видишь – есть у меня тут проезжий, старый знакомый; я употреблю его в дело. Он торопится в Одессу, да я разбережу старую его рану, он отобьет хоть от кого Зою.
– А как сам женится?
– Вот этого-то и не бойся.
– Да отчего же?
– Да оттого же.
– Поклянись.
– Ну будь я негоден на помело, на котором ведьмы ездят; чтоб мне век кувыркаться на одном месте; чтоб мне подавиться первым камнем, который попадет под ногу!.. Довольно ли? Пожалуй, еще поклянусь…
– Поклянись еще немножко.
– Будь я куриной насестью; чтоб мне век за коровой хвост носить; будь я…
– Ну будет, будет.
– Ах ты, карга вяленая! еще ей клятвы давай! простому слову не верит!
– Не сердись же, не сердись! ведь это так водится.
– И видно, что в людях жила!
XV
В воскресенье, около шести часов вечера, Судья сидел уже перед зеркалом. Его помадили и завивали. Когда кончилась прическа, он стал одеваться – оделся, устал, вспотел; надо было отдохнуть и успокоить волнение чувств.
Несмотря на то, что дом Романа Матвеевича был напротив его дома и стоило только перейти через улицу, он велел заложить дрожки, поехал – приехал.
Поднявшись на ступеньки крыльца, он отер еще раз градины, скатывающиеся с чела, и продолжал путь, не спрашивая, дома ли Роман Матвеевич.
Судья был жданый гость; двери перед ним растворились, хозяин встречает, хозяйка усаживает; Анна Тихоновна заседает уже на большом месте на диване.
Разговор в ожидании выхода невесты начинается с обычного: Все ли в добром здоровье? – Слава богу! – Сегодня, кажется, холодновато на дворе? – Нельзя сказать – и т. д.
– Так вот, – сказала Анна Тихоновна, прерывая гостиные разговоры, – теперь я могу вас, Семен Кузьмич, при Романе Матвеевиче и при Наталье Ильинишне поздравить с исполнением ваших желаний!
– Так точно, – сказал Роман Матвеевич, – мы сердечно радуемся…
– Мы сердечно радуемся… – прервала его Наталья Ильинишна.
Еще речь была не кончена, – Судья приподнялся уже со стула, поклонился Наталье Ильинишне, потом Роману Матвеевичу, хотел говорить – как вдруг вошла в комнату разряженная Зоя.
– Вот кстати и дочь моя, – сказал Роман Матвеевич.
– Зоя, – сказала Наталья Ильинишна, – рекомендуем тебе…
Вдруг послышались чьи-то шаги в зале, и кто-то шаркнул в дверях и заговорил:
– Проезжая мимо, я не мог преминуть засвидетельствовать мое почтение, Роман Матвеевич, Наталья Ильинишна, Зоя Романовна!.. Я поставил долгом быть у вас… Я не мог забыть ваших ласк…
– Ах, Порфирий Петрович! – вскричала Зоя.
– Неужели Порфирий Петрович! – сказала довольно сухо Наталья Ильинишна.
– Я бы вас никак не узнал, – сказал и Роман Матвеевич, – усы, бакенбарды, испанская бородка…
– Проклятый! черт его принес! – шепнул Судья Анне Тихоновне.
– Ах, он… кто ему сказал? – подумал Нелегкий, который тут же был инкогнито.
Роман Матвеевич и Наталья Ильинишна не обращали внимания на Поэта и, чтоб показать, что он лишний, отвернулись от него, заговорили с Судьей и Анной Тихоновной.
Но Поэт мало заботился об этом; он сел подле Зои в противном уголу комнаты и, подавая ей книгу, сказал тихо:
– Зоя Романовна, я нарочно приехал, чтоб вручить экземпляр моих сочинений, посвященных вам; надеюсь, что вы примете мое приношение.
– Как я вам благодарна, – отвечала Зоя, – а еще более благодарна за то, что вы вспомнили нас. Вы не поверите, как здесь скучно было в это время… Я умираю со скуки!
– Видеть вас и не желать видеть всегда – это невозможно, по крайней мере, для меня.
– Вы научились в столице льстить, – сказала Зоя, потупив глаза и нежно подняв их снова на Поэта.
– О, нет, это не лесть… Скажите, сделайте одолжение, кто этот толстый господин?
– Это здешний Судья. Как будто вы не узнали его?
– Что вы говорите! – сказал Поэт, прищуря и приставив к глазам лорнет. – Я не верю! неужели он из пустой простой бочки стал пустой сорокаведерной?.. А эта дама в чепце все та же Анна Тихоновна?
– Какая у вас память!
– Как она похожа на сваху!.. Берегитесь, Зоя Романовна: она просватает вас за какого-нибудь толстого Судью.
Зоя вспыхнула.
Между тем как она вполне предалась беседе с Поэтом, разговор между Натальей Ильинишной, Анной Тихоновной и Судьей утихал; все они сидели как на иголках и дулись. Роман Матвеевич прохаживался по комнатам, то заложив руку назад, то пощелкивая пальцами. Наталья Ильинишна утомилась развлекать внимание жениха, с которого пот лил градом; он пыхтел с досады, посматривая на Поэта, беседующего с Зоей. Хитрая Зоя, чтоб задержать долее Поэта и отделаться от жениха, просила Порфирия прочитать что-нибудь из его стихотворений.
Читать свои произведения по просьбе есть одно из высочайших наслаждений почти для всех поэтов без исключения. Порфирий прочел одно стихотворение на выбор.
– Ах, как мило! – сказала Зоя, – прочитайте еще что-нибудь!.. Не правда ли, что очень мило? – повторила Зоя, обращаясь к матери и Анне Тихоновне.
– Очень! – произнесла Анна Тихоновна.
А между тем Поэт выбрал уже другую пиэсу: отрывок из неоконченной поэмы. Начинает читать. Отрывок очень длинен.
Зоя восхищается.
Роман Матвеевич тоже некогда был любителем стихов; он прислушивается и иногда произносит: «Славно, славно! очень удачно!» И на Наталью Ильинишну подействовали стопы, рифмы и цезура.
Анна Тихоновна тоже не хочет показать, что она не понимает стихов, и она слушает. Только Судья дуется и мысленно не хочет слушать; но слушает поневоле. Всякое чтение, даже чтение дел в суде, на него действовало усыпительно, а стихи – стихи есть совершенный опиум: небольшой прием оживляет чувства, а прием усиленный наводит страшную дремоту. У Судьи стали липнуть глаза; тщетно он силился действовать своею волею на веки очей своих… В дополнение к этому несчастию ему пришел на память магнетизер.
Поэт разгорячился, зачитал бы всех; но в самое то время, как он начал читать сладостным голосом о надеждах любви, сравнивая их с вольными пугливыми пернатыми, – вдруг Судья так всхрапнул, что все вздрогнули. Поэт умолк… Все оглянулись. Судья, раскинувшись на креслах, был погружен в глубокий сон.
Анна Тихоновна хотела дернуть его за руку, но он так свистнул носом и снова так всхрапнул, что Анна Тихоновна отшатнулась.
– Пойдемте в другую комнату, – сказал Роман Матвеевич, пожав плечами, – пойдемте, чтоб не разбудить господина Судью; он, кажется, расположился здесь на ночлег!
Анна Тихоновна сгорела от стыда.
– Что это за невежество! – прошептала вслух Наталья Ильинишна.
– Пойдемте в другую комнату, – повторила и Зоя, обращаясь к Поэту.
Все вышли, кроме Анны Тихоновны. Она дернула Судью за руку:
– Семен Кузьмич!
Семен Кузьмич храпит, как убитый.
Она схватила его за воротник, затрясла изо всей силы:
– Семен Кузьмич!
– А? Хрррр! Трррр!..
Анна Тихоновна отскочила от него.
– Тяни! – пробормотал Судья сквозь сон, приподнимая ногу.
Анна Тихоновна бросилась вон, скрылась.
– Эй! – вскричал Роман Матвеевич к людям, – когда проснется господин Судья, скажите, что экипаж его подан!
Двое слуг стали караульными подле сонного Судьи и хохотали в горсть в ожидании его пробуждения.
Вдруг он повернулся; на креслах, верно, неловко было лежать.
– Кузька!.. дай руку!.. – пробормотал он опять сквозь сон. – Веди!.. в спальню!..
Двое слуг приподняли его с кресел, повели вон, третий надел ему на голову шляпу. Выпроводили на крыльцо, дотащили до дрожек, усадили кое-как и – велели кучеру ехать домой.
– Ну, угостили! – сказал кучер.
Судья, воображая себя на постеле, развалился на дрожках и захрапел во всю улицу.
В целом доме Романа Матвеевича поднялся хохот.
XVI
– Я тебе говорил, Наташа, что Судья слишком толст и слишком прост, – говорил на другой день Роман Матвеевич Наталье Ильинишне.
– Ужас сколько страму наделал! и при постороннем человеке! Что, если б это случилось в день свадьбы! Нет, я слагаю с себя заботу выбирать жениха Зое: мой выбор несчастлив; пусть сама ищет по сердцу; мое дело будет не противиться. Будет счастлива – хорошо; а нет – вини сама себя.
– И гораздо лучше.
К вечеру явился Поэт с пуком новых стихотворений своих. Началось новое чтение. Однако ж отец и мать предоставили одной Зое слушать их. Наталья Ильинишна не любила стихов; а Роман Матвеевич, хотя и любил смолоду, да ему казалось, что новейшие поэты – не поэты, а так, ни то ни се: где им поэмы писать!
Несколько дней продолжалось чтение одной драмы в 6-ти картинах, в 5 действиях и, сверх того, еще в нескольких отделениях, с хорами и балетами.
Наталья Ильинишна по пословице «чем бы дитя ни играло, лишь бы не плакало» предоставила Зое и занимать гостя, и заниматься гостем: слушать его драмы и играть с ним в петербуржскую.
Но Ведьма стережет Зою, как глаз свой. Материнским оком посматривает она на игру сквозь вьюшку. День ото дня ей становится не легче. Однажды, от ужаса, она так свистнула в трубе, что Поэт отскочил от Зои, которая платила ему проигрыш.
– Что это? – спросил он шепотом.
– Это ветер в трубе дует, – отвечала Зоя. Между тем Ведьма успела уже привезти на помеле Нелегкого.
– Ах ты, непршиемный! – говорила она ему, – да ты подшутил надо мной! навязал на шею такого… такого…
– Какого?
– Какого! какого-то книжного: зачитал мою девицу так, что теперь ничем не отчитаешь.
– Пустяки! только стоит взять ей тетрадь его в руки да перелистовать – как раз отчитается… Смотри!
Нелегкий увился около Зои; она взяла тетрадь Поэта, развернула, и глаза ее пробежали по следующему заглавию стихов:
«Моей Юлии в день нашей свадьбы».
Октября. – Года.
Быстро перевернула она листок, вся вспыхнула. В это время Поэт хотел взять ее руку.
– Что это за кольцо у вас на руке? – сказала Зоя, отдернув свою руку.
– Это… это… – отвечал Поэт, несколько смутившись.
– Покажите!
– Это… – проговорил Поэт, снимая кольцо.
Зоя схватила кольцо и взглянула на надпись внутри,
– Это обручальное! – сказала она, перервав слова Поэта. – Вашу жену зовут Юлией? Прекрасное имя! Она также, верно, едет с вами в Одессу? Какие прекрасные стихи написали вы ей в день свадьбы!
Зоя откинула листок тетради, начала читать стихи «Моей Юлии в день нашей свадьбы».
Смущенный Поэт, казалось, что-то говорил, но язык его был безгласен.
– Прекрасные стихи! – повторила Зоя. – Однако ж, кажется, пора пить чай!.. Вы, пожалоста, не уходите до чаю… напейтесь у нас чаю.
И не дав времени собраться Поэту с духом, она вскочила с места и вышла из комнаты.
– У меня голова болит, – сказала она матери, – я пойду в свою комнату; гость остался один в гостиной.
– Один? я пойду посижу с ним, – сказала Наталья Ильинишна.
Она вышла в гостиную, завела с Поэтом разговор о Петербурге; но он, однако ж, не дождался чаю, – его торопило какое-то дело.
Прошел день, другой, третий…
– Что это значит, что не показывается к нам Порфирий Петрович? – спросила Наталья Ильинишна Зою.
– Он, я думаю, уехал в Одессу, – отвечала Зря сухо.
– Как же это – не простившись?
– К чему ж нам его прощанья? что за родной такой?..
– Вероятно, на короткое время?..
– Хоть бы навсегда: мне он надоел своими стихами. Наталья Ильинишна вздохнула.
XVII
Сердце Зои, казалось, ожесточилось против всех мужчин без исключения. Она не садилась уже подле окошка. По большой улице никто не проходил и не проезжал, кроме Городничего в квартирную комиссию.
Сердце может только любить и сердиться; Зоя никого не любила, оставалось сердиться на всех вообще.
Городничий, еще во время приезда князя Лиманского, узнав, что он женится на Зое, отложил попечения своего сердца; но продолжал в неделю раз посещать Романа Матвеевича, играть с ним в карты и посматривать иногда на Зою Романовну.
Потом прослышал он, что на Зое женится Полковник, это опять охладило его надежды; но когда уверился он, что все слухи насчет свадеб ложны и в городе остался только он холостой да подполковник Эбергард Виллибальдович, – сердце его возгорелось снова, и он стал посещать Романа Матвеевича чаще, смотреть на Зою пристальнее и даже заговаривать с ней о погоде.
В это самое время поселился в городе какой-то помещик. В городе заговорили про красоту его дочери; эти слухи дошли до Зои, и – в первый раз забилось ее сердце от ревности самолюбия. Зоя не желала знакомиться с ней, однако же желала ее видеть. Нарочно поехала в церковь, чтоб стать на очную ставку и затмить собою новое солнце, – но на Зою уже насмотрелись, а в Эвелину только еще начинали всматриваться. Зоя была прекрасна, а Эвелина мила; взор Зои сыпал горячие искры, был горд, властителен, не поникал ни перед кем; взгляд Эвелины был томен, полон чувства нежного, пленяющего. Сердце Зои во всяком случае должно было принимать с унижением собственного сердца, как великодушный дар; а сердце Эвелины можно было только выменять на свое.
Все засмотрелось на Эвелину; только Городничий, верный и постоянный по чувствам, не изменил удивлению своему к красоте Зои. Он подошел к ней и, по обычаю, почтительно поклонился.
– Это-то прославленная красавица? – спросила она его.
Тон, которым говорят подобные слова, понятен для каждого, кто ищет что-нибудь в вопрошающей и желает угодить ее самолюбию.
– Не знаю как для других, – отвечал он, – а мне она совсем не нравится: в лице нет никакого выражения.
Ответ был по душе Зое, она жаждала наговориться насчет Эвелины; Зое нужен был уже человек, который бы успокоил ее самолюбие, говорил бы ей: Эвелина нехороша, дурна, даже безобразна; в сравнении с вашей красотой, уподобляющейся светилу небесному, красота Эвелины блудящий огонь, без света, без лучей.
– Вы редко бываете у нас, – сказала Зоя Городничему, – приезжайте сегодня на вечер.
Он приехал с восторгом в душе; Зоя сама завела с ним разговор, ласковый, очаровывающий, свела на Эвелину, и – Городничий, увлеченный сравнениями, высказал ей, что нет другой Зои Романовны в целом свете, во всей поднебесной, подлунной и подсолнечной.
– Анна Тихоновна! – вскричал он, прибежав от Романа Матвеевича к жене Стряпчего, – я намерен решительно приступить к делу!..
– К какому?
– Как к какому? неужели вы забыли?
– Не Зоя ли Романовна? Старая песня!
– Теперь я не вижу никаких препятствий; притом же, я заметил…
– Полноте воображать! придумывать глупости! Вам ли справиться с таким золотом? Сколько за нее сваталось – и все бежали; да и сама я, как пораскусила ее… охохо! признаюсь, охота прошла сватать за доброго человека… Да что ж вы думаете? Если б я только хотела, давно бы она была вашей женой. Отец и мать радехоньки сбыть с рук такое нещечко; но я и думать перестала… Говорят про богатство – да что ж в нем? при жизни ничего не дают за ней, кроме нужного, да еще с условием, чтоб зять жил в доме их на всем на готовом… Весело закабалить себя… А вы еще и ровесники Роман Матвеевичу – дожидайтесь наследства!
– Оно правда… – сказал Городничий, задумавшись.
– Если вам уж так хочется жениться, то мы найдем невесту: недалеко приезжая… получше Зои Романовны!
– Нет, нет! Анна Тихоновна, я против сердца не женюсь, ни за что не женюсь.
– Подумайте-ко.
Городничий задумался; но разговор был прерван приездом Стряпчего.
Конец третьей части
