Текст книги "Сердце и Думка"
Автор книги: Александр Вельтман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
– Эге! молодец! какие штуки! как искусно свалил свою вину на Зою! – вскричал Роман Матвеевич и немедленно же пустился в путь для объяснений с князем и княгиней.
– Позвольте же мне заступиться за дочь свою, – сказал он, входя к ним, – не угодно ли призвать князя Юрия на очную ставку со мной?
– Он уж уехал, – отвечала княгиня, – для него слишком тяжело было выслушивать явные намеки Зои Романовны, что он ей не нравится.
– Помилуйте! – вскричал Роман Матвеевич, – да он ей ровно ничего не говорил о своих чувствах! Неужели он ждал, чтоб она открылась ему в любви?.. Позвольте вам сказать, князь и княгиня, что сын ваш всех нас провел: у него, верно, оставлено сердце в Москве; и потому очень натурально, что ваше желание женить его на моей Зое ему не по душе.
– Можно было бы этому поверить, – сказала, усмехаясь, княгиня, – если б не сам он объявил нам свое желание искать сердца и руки Зои Романовны… Можно было бы поверить, если б он не плакал, уезжая отсюда!..
– Полноте заступаться за сына!
– Полноте заступаться за дочь!
– Впрочем, если не пришлись друг другу по сердцу, кто ж виноват? Жаль!
Этим словом кончились дружеские отношения двух семейств.
Жаль!
VII
Оставляя на время Днепровские берега, нам должно возвратиться к другому узлу происшествий.
Читатели припомнят 1-е мая и событие в комнате Любови Аполлоновны, по возвращении из Сокольников.
Ее горничная недаром кричала: сорока, сорока! В самом деле, на рассвете следующего дня белохвостая сорока быстро порхала над Москвой. Казалось, что она не знала, куда направить полет свой: то в одну сторону понесется, то в другую. Ей ужасно как хотелось вон из Москвы; но куда ни взглянет – нет конца городу. Вдруг приподнялась с ночлега на башнях кремлевских черная туча ворон и галок; с страшным криком понеслась она прямо на бедную сороку. Кррр-кррр-кррр – осыпало ее со всех сторон.
– Пропала я! – прощебетала бедная сорока и прослезилась; она ожидала уже, что ее растерзают хищные птицы на части и не удастся ей принести костей своих домой. Но, к удивлению ее, стая только вилась-извивалась около нее; пролетающие мимо вороны посматривали на нее с недоумением, что-то каркали по-своему и проносились, провожая ее за город.
Пролетая мимо заставы, она услышала, что на вопрос часового: откуда? – проезжающий обоз отвечал: из Киева.
– Туда-то мне и нужно! – подумала она и запорхала вдоль столбовой дороги.
Солнце уже взошло, когда она проносилась мимо одного селения и решилась отдохнуть где-нибудь под стрехой. Подлетев к слуховому окну постоялого двора, сорока присела на жердочке и стала клевать сушеную рябину. Наклевавшись рябины и отдохнув, она собиралась уже в дорогу, перепрыгнула на перилы выходца перед открытым окном верхнего жилья и – вдруг услышала всхлипыванье и стоны. Оглянулась… Подле окошка сидит женщина в розовом платье с длинным воротником и заливается горькими слезами; а по комнате ходит в длиннополом сертуке мужчина, заложив руки в боковые карманы.
– Ах, бедная! ах, несчастная! – прощебетала сорока с жалостью, взмахнув крыльями.
– Полноте плакать, сударыня! – сказал мужчина, подходя к женщине и взяв ее за руку.
– Оставьте, сударь, меня! – вскричала она, вырывая руку.
– Я готов вас оставить, да согласитесь ли вы оставаться посреди дороги?.. Впрочем, за что ж на меня сердиться? Если б я вас обманом увез – дело другое; но я, собственно, вас и не думал увозить. Вольно вам наряжаться в чужой костюм. Судьба нас обоих обманула; вам подставила она вместо Лиманского меня; а мне вместо Лиды Нильской вас… и – черт знает, это какое-то предопределение! Второй уже раз она бросает нас в объятия друг к другу, против воли… Виноват! в первый раз я еще страстно вас любил; но когда вы разочаровались, увидя меня в лицо, и отскочили, как от чудовища, разумеется, что и я разочаровался и предался вполне Лиде Нильской… Она не была так жестока, как вы…
– Она вас любила! и вы смеете думать, чтоб кто-нибудь решился вас любить!.. Вас любить? Вас? без маски? не принимая ни за кого другого? К подобному безумию никто не способен!.. Но счастье спасло Лиду, а я погибла! О, боже мой, что я теперь буду делать!..
– Что делать? разумеется, то, чему учит благодетельный рассудок. Я думаю, что одно средство остается: подтвердить нечаянность законным браком и таить от света ошибку.
– О, это ужасно! – простонала женщина.
– Злодей! – прочочокала сорока.
– Впрочем, выдумывайте сами что-нибудь лучше… Я на все согласен. По пословице: «Ошибка в фальшь не ставится» – возвратитесь к родителям… Только… если…
– Отвезите меня в какой-нибудь монастырь!..
– Пожалуй… Только… во всяком случае… – он продолжал шепотом.
– О боже, боже! что я буду с собой делать!
– Во всяком случае, мне кажется, лучше всего согласитесь быть моей женою. В Киеве наденем венцы и будем обвинять судьбу, что так жестоко подшутила над нами… Но лошади уже запряжены, не угодно ли ехать?
Женщина, закрыв лицо платком, ничего не отвечала.
– Решайтесь на что-нибудь!
Она невольно повиновалась; не отнимая платка от лица, она встала.
– Утро довольно холодно, – сказал ее спутник, – не угодно ли опять надеть мою шинель?
– Не надо! – отвечала она.
– По крайней мере, не худо скрыть ваш маскарадный наряд другим, более приличным.
Не отвечая ни слова, женщина шла к крыльцу, подле которого стояла готовая уже коляска.
Бедная сорока молчала; от ужаса на ней встал хохолок дыбом, хвост распахнулся веером, все перья взъерошились.
Тут, расставаясь с бедной Мери, она вздохнула и полетела вниз по Днепру. Вдруг, откуда ни возьмись, стая сорок окружила ее, зачочокала по-своему: стой!
Наша сорока от них было – куда! – захлопали ее крыльями, заколотили, сбили с пути.
– Держи, бабы, держи! это какая-то не нашенская Эге! и хвост цел-целехонек! Да она еще не тронутая: на шабаше не была!
– Откуда ты, голубушка?
Бедная сорока молчала; от ужаса на ней вставал хохолок дыбом, хвост распахнулся веером, все перья взъерошились.
– Гони ее, бабы, в дупло! Не полетит – заклюем, изобьем в прах! На шабаше представим ее в судейскую, – за это нам по хохлу дадут… Гони ее!
Наша бедная сорока хочет от них вырваться, а сбоку, с другого – хлоп ее крылом. Она кинется к земле, а ей поддадут снизу; хочет приподняться повыше, а ее клюнут в голову. Повели ее к лесу. Пропала из глаз.
VIII
Вот настала ночь, страшная ночь, – в которую нечистая сила, по обычаю, сбирается на контракты, и на праздник на Лысую гору, – ночь на Иванов день.
Когда все улеглось в доме Романа Матвеевича, Зоя, надев ночной шлафор[94]94
Шлафор – теплый халат на вате.
[Закрыть] и ночной чепчик, выслала вон горничную, открыла окно, села подле и стала всматриваться в луну. Луна незаметно спускалась с вершин небесных все ниже и ниже и, наконец, уставилась из-за лесу, как раскаленная лысая голова великана… Вдруг показалось Зое, что эта голова начала моргать, водить глазами… Зоя вздрогнула, закрыла лицо.
И в то же время что-то просвистело в трубе, шорох раздался подле Зои, она стиснула от ужаса глаза.
А перед ней стояла уже старуха в чепчике с крыльями и широкой бахромой.
– Ну, девушка! – пробормотала она, – чуть-чуть проклятые сороки не отбили у меня твоего сердечка!..
Старуха подошла к Зое.
– Не бось, голубушка! – продолжала она и начала водить около нее руками разные вавилоны, точно таким образом, как магнетизируют, для произведения пяти степеней таинственного сна.
– Хорошо ль, голубушка? по душе ль, сударыня?
По жилкам Зои стало переливаться какое-то наслаждение, голова ее скатилась на спинку кресел, она протянулась как замирающая.
– Нравится ли, милочка? по сердцу ли, лапонька?
Лети, сердце-пташечка,
В родимое гнездышко:
Выводи, пернатая,
Не серых воробышков,
Не рябых кукушечек,
Не орлов, не соколов,
А Сову Савельевну!..
В это время скок на окно сорока; затрещала, запрыгала, а старуха хвать ее за хвост…
Раз, два! – свернула ее в клубок… Раз, два! – в руках ничего, а в груди Зои вдруг что-то забилось сильно-сильно.
– Нравится ли, девушка? по душе ли, красная?
Вывела ли пташечка
Слепого дитенышка?
Вывела пернатая:
Шш! Сова Савельевна!
Старуха провела руками вавилоны над головой Зои и – в руках ее очутилась сова.
Тш! Сова Савельевна!
Лети-лети по миру,
Налетайся по свету,
Будь тебе, зловещая,
Во полудень темна ночь,
Во полуночь ясный день.
Где не место Совушке,
Будь там невидимкою…
Шш! Сова Савельевна!
Совушка похлопала глазами и порхнула из рук старухи на окно, с окна понеслась по густому мраку.
– Спи, моя сударыня! спи, моя сердечная!
Сердечушко в гнездышко,
А думка на волюшку;
Пусть себе потешится,
Вдоволь нагуляется,
На людей насмотрится!
Распелась старуха шепотом, подбоченилась, прошла ходуном по комнате да как хлопнет каблучком об пол… глядь… свернулась в клубок, в дымок, да в трубу.
IX
Еще во сне Зоя почувствовала какое-то беспокойство в груди; пробудившись, она с испугом приложила руки к сердцу – оно ужасно билось. «Что это значит?» – спросила она сама себя. Повернулась на бок – бьется; повернулась на другой – также бьется; привстала – все продолжает биться.
«Что это значит?» – повторила она и, накинув на себя утренний капот, торопливо сошла в комнату матери.
– Что это значит, маминька?
– Что такое? – спросила удивленная ранним ее приходом Наталья Ильинишна.
– Неужели это сердце бьется? попробуйте… – сказала Зоя, взяв руку матери и приложив к своему сердцу.
– Да, сердце, мой друг.
– Что ж это значит?
– Ничего особенного.
– Как ничего? у меня оно никогда так не билось!
– Ну… это значит… что ты уже невеста… Выйдешь замуж, этого не будет…
– Когда же свадьба?.. Если б скорей! вы не поверите, какое неприятное чувство.
– Какая же свадьба, когда еще жениха нет.
– А князь?
– Князь?.. Князь уехал, мой друг.
– Как уехал! – вскричала Зоя.
– Да: ему показалось, что ты не любишь его.
– Как не люблю!
– Да: ты, верно, холодна была к нему; ты сама виновата.
– Я холодна? я виновата? – и Зоя не могла удержать слез. – Чем же я виновата? – продолжала она, – скажите, чем же я виновата, если у меня не билось еще сердце?.. Вольно ему свататься за меня, когда я еще не была невестой!..
– Полно, полно плакать, Зоя! поцелуй меня… Бедная! неопытность ее наделала беды!.. Полно, Зоя, успокойся! не один жених на свете князь.
– О, боже мой, боже мой! – повторяла Зоя, рыдая, – что я буду теперь делать?
– Полно, друг мой, мы найдем другого жениха почище князя!
– Другого? Бог знает, будет ли у меня биться сердце для другого! О, боже мой, боже мой!
– Ты сама не знаешь, что говоришь! Стоит только полюбить мужчину – сердце будет биться для каждого.
– Ах, нет, нет! я буду любить только его одного: у меня верное сердце.
– Это глупость с твоей стороны, Зоя! Где его теперь искать? мы не станем унижаться, упрашивать, чтоб женился… Да он и сам не так привязан к тебе: уехал без объяснения!.. Не кланяться ему, чтоб любил!.. Велика беда!
– Я не изменю ему!
– Измена только при взаимной любви бывает; а если он тебя не любит – ты свободна отдать свое сердце кому захочешь.
– Кому ж я его отдам? Оно меня измучает, оно изобьет мне всю грудь – ах!.. ой!.. ой!.. ой!..
– Полно, голубчик мой!
– Кому я отдам его?
– Успокойся, душенька!.. Кто понравится тебе, тому и отдай… мы противиться не будем…
– Ой! – вскрикнула еще раз Зоя, уходя вся в слезах в свою комнату.
– Послушай, друг мой, – сказала Наталья Ильинишна мужу, – Зою надо скорее выдать замуж!
– Что так приспичило? – спросил Роман Матвеевич.
– Она совсем одурела; сердце у ней так и хочет выпрыгнуть, так и заливается слезами; а это уж явный признак.
– Да это такой признак, который целый век у женщин продолжается!
– У тебя всё шутки!
– А если не шутить, так лечить от биения сердца.
– Лечить! ты вздумаешь лечить жажду лекарствами; а это та же жажда, только жажда любви.
Роман Матвеевич стал в тупик от этого счастливого сравнения.
– Однако ж, – сказал он, подумав немного, – я читал в газетах, что Московские воды помогают от биения сердца; следовательно, они утоляют и жажду любви.
Наталья Ильинишна, в свою очередь, задумалась; но потом решительно сказала, что она этому не верит, что надо быть малодушным, чтоб этому верить, что для девушки в 18 лет одно только лекарство– муж и что огня любви не заливают пожарной трубой.
Роман Матвеевич не знал, что сказать против этого, и сказал только:
– Где ж мы возьмем мужа для Зои?
– Какое отчаяние! – отвечала Наталья Ильинишна, – объяви только, что у Зои сто тысяч приданого; выставь тарелку с медом, мухи налетят.
– Скажи пожалоста! мужчины на свете как мухи к вам льнут![95]95
«Мужчины на свете как мухи к вам льнут…» – перефразированные (в оригинале: «к нам») куплеты из популярной оперы Н. Краснопольского «Днепровская русалка» (1803), переработки оперы Генслера и Кауера «Фея Дуная».
[Закрыть] А знаешь ли ты на это ответ: врете вы, шлюхи, мужчины не мухи!
Наталья Ильинишна плюнула и ушла.
– Ага! – сказал Роман Матвеевич торжественно.
X
В тот же день Полковник явился к Анне Тихоновне.
– Что нового, Анна Тихоновна? – спросил он, входя и поправляя на шее орден.
– Браво, господин Полковник! это, кажется, у вас новость? Честь имею поздравить!
– Да-с, вчера только получил.
– Поздравляю! Вот теперь жених в форме; всякая невеста прельстится.
– Года через два следует мне и генеральский чин.
– Браво!
– Да это все не радует меня, без…
– Без Зои Романовны?
– Конечно; с Лиманским дела идут на лад; я слышал, что они уже обручены.
– Неужели?
– Да, я понадеялся на вас, Анна Тихоновна.
– И потеряли надежду?
– Разумеется: какая же еще надежда!
– Какие верные слухи до вас доходят! А если я скажу вам совсем иное? если князю отказано?
– Что вы говорите! неужели? Каким это образом?
– Про то я знаю.
– Неужели вы…
– Да кому же больше?..
– И просто отказали, без всяких церемоний?..
– Просто отказали, и он с отчаяния уехал.
– Уехал?.. Я был уверен, что есть какая-нибудь разница между полковым командиром и адъютантом.
– Не слишком воображайте! Без меня бы вы с своим командирством ничего не сделали!..
– Я совсем не то, Анна Тихоновна…
Полковник бросился целовать у ней руки, умолял, чтоб она сейчас же ехала просить позволения лично ему явиться в дом с предложением.
– Я отсюда не выйду, покуда вы не поедете! – повторил он.
Анна Тихоновна согласилась, наконец, и Полковник сам посадил ее в бричку на рессорах.
– С уговором, Полковник: ваша сваха в последний раз едет в бричке… Слышите ли?
– Я вам выпишу из Москвы маленькую колясочку, такую, как у меня.
– Нет-нет, выписывайте для себя; к свадьбе вам необходим новый экипаж; а старую свою променяйте мне на что-нибудь.
– Как только все уладится…
– Я не люблю журавлей в небе… и не сердите меня! я не люблю противоречий!
– Все будет по-вашему, – сказал Полковник, провожая ее.
Анна Тихоновна приехала с визитом к Наталье Ильинишне.
Между тем как они разговаривали, сперва о погоде, потом о варенье, потом о здоровье Зои, которая не являлась, потом о полковом ученье с музыкой и стрельбой, потом о Полковнике… Зоя сидела подле окна; но она уже сидела подле окна, выходящего не в сад, а на большую улицу. Зое было грустно: ей хотелось смотреть на проходящих людей.
– Какие все уроды ходят! ни одного порядочного человека! – сказала она с досадой, вставая с места. Вдруг кто-то, проходя мимо окна, поклонился ей.
– Кто такой? – подумала она, приотворив окно.
– Ах, это Поручик! – сказала она, преследуя его глазами.
Зою пришли звать в гостиную: приехала гостья, Анна Тихоновна, желает ее видеть.
– Ах, поди прочь! – отвечала она горничной. Пройдя довольное расстояние от окна, Поручик оглянулся, увидел Зою – еще раз оглянулся.
Зоя смотрела в ту сторону, куда он шел.
Пройдя улицу, Поручик повернул назад, пошел по другой стороне, посматривая сбоку на окно… Опять поклонился… потом снова оглянулся и еще раз оглянулся.
Зоя смотрела уже в эту сторону.
Поручик снова встретился, но в этот раз он был уже смелее: не доходя до окна, он свернул в ворота. Пятница – был его день.
– Одеваться! – вскричала Зоя и торопливо бросилась к туалету, развила косу, расчесывает ее сама, крутит на пальцах локоны, приказывает подать голубенькое кисейное с цветами – нет! новое гродерьен – или нет! шитое буф-муслиновое.[96]96
Гродерьен – шелковая плотная ткань; буф-муслин – мягкая легкая хлопчатобумажная ткань.
[Закрыть]
– К чему ж вы одеваетесь, барышня: гостья уж уехала.
– Очень рада! подай мне бирюзовые серьги! – отвечала Зоя.
Она как будто переродилась; все в ней забушевало, заходило волной.
В гостиной Поручик беседовал с Натальей Ильинишной. Романа Матвеевича не было дома.
Поручик, смущенный появлением кумира любви, как он мысленно называл Зою, не в состоянии был продолжать рассказы о фруктовой службе и о войне. Приветливый поклон Зои и быстрый взгляд, кинутый на него, лишил его памяти. Он поклонился ей, присел на краешек стула, устремил глаза на кивер и замолк.
– Так вы в каких же местах на войне были? – спросила Наталья Ильинишна.
Покуда Поручик высчитывал свои походы, Зоя внимательно его рассматривала.
В первый раз заметила она, что у него очень хорошенькие усики, и глаза очень хороши: черные, с длинными ресницами, густые брови дугой.
– Неужели вы были на войне? – спросила она его с удивлением.
– И в турецкую, и в польскую, – отвечал Поручик.
– И эти кресты вы получали за сражение? – продолжала Зоя, смотря на медали, украшавшие грудь Поручика.
– А скажите, пожалоста, – перервала Наталья Ильинишна, – где это крепость Шумла?[97]97
Крепость Шумла – крепость на Дунае, осада которой была важным событием русско-турецкой войны 1828–1829 гг.; А. Ф. Вельтман принимал в этой войне непосредственное участие.
[Закрыть] Двое из моих крестьян были там при полку маркитантами, – рассказывают и бог знает сколько чудес.
– Эта крепость находится в Булгарии, – отвечал Поручик.
– Хм! а они, дураки, сказали мне, что в Турции!
– Да это все равно-с.
– Как все равно? Турция и Булгария – все равно?
Поручик плохо знал историю; но слыхал, что турки не называют себя турками, а Турцию – Турцией.
– Все равно, – отвечал он, смешавшись, – потому что собственно Турции нет: это выдуманное название.
– Как выдуманное? да что ж там вместо Турции?
– Там-с… Булгария, да Греция, да еще Молдавия, да еще… ей-богу, позабыл…
– Так, стало быть, булгар да греков называют турками?
– Да-с, нет-с… Турками называются те, которые веруют в Магомета.
– Так, стало быть, если и русский примет Магометову веру, также будет турком?
– Так точно.
– Вот этого я не знала. А скажите, пожалоста, что ж это такое называется турецкой границей? у меня там племянник служил.
– Турецкой границей называется река Прут…[98]98
Прут – левый приток Дуная.
[Закрыть] Мы там стояли… содержали пикеты.
– А велика эта граница?
– Очень большая: верст до восьми сот.
– Восемь сот верст! это ужас! и все это тянется султанская земля?
– Точно так-с.
– Какая необъятность!
Истощив все любопытные вопросы, Наталья Ильинишна задумалась.
Зоя не принимала участия в этом разговоре: она посматривала на Поручика и перебирала колоду карт, лежавшую на столе. Ей наскучили расспросы матери.
– Вы умеете играть в карты? – спросила она Поручика.
– Довольно плохо, – отвечал он.
– Садитесь со мной играть.
Поручик повиновался, пододвинул стул к круглому столу перед диваном, вынул из кивера платок и, казалось, хотел стереть с лица выступивший огонь.
– Какие ваши козыри?
– Пики, – отвечал он, откашливаясь.
– А мои – черви.
Зоя сдала; началась игра, молча. Зоя ходила, смело вглядываясь в Поручика; Поручик ходил, робко всматриваясь в Зою.
В первый раз показался ему тесен мундир; он совершенно задыхался.
Долго продолжалась игра, продолжалось и ненарушимое молчание, покуда Наталья Ильинишна сидела подле; но она, наконец, вышла.
– Это скучно, – сказала Зоя, – давайте играть в пять карт, только, смотрите, чур, не плутовать! слышите ли?
И она сдала Поручику пять карт и себе пять карт, вскрыла козыря и положила на него колоду. – Ходите! Поручик пошел с пары и положил на придачу козыря.
– О, какие вы щедрые!.. приняла. Ходите!
Поручик еще раз пошел с пар и, дополняя игру, взял ошибкой лишнюю карту. Глаза Зои были настороже.
– А! вы плутуете! – вскричала она, удержав руку Поручика.
– Ей-богу, я ошибся, – сказал он.
После нескольких ходов Зоя приподняла карты в колоде, чтобы подсмотреть козыря.
– Ах, Зоя Романовна, как можно подсматривать! – осмелился заметить и Поручик с своей стороны.
Поручику показались очень приятны нежные удары по руке. Пример был подан Зоей, он стал последовать ему: сдав лишние карты, подсматривать козырей, ходить не с пар.
Плутовство началось с обеих сторон; то Зоя ловит контрабандные карты и Поручик останавливает ее; то он покроет пики бубнами или старшую младшей и Зоя поймает его. Очень весело! Но приезд Романа Матвеевича восстановил честность в игре, игра стала ужасно скучна.
– Вы непременно будете у нас в воскресенье? – сказала Зоя Поручику, когда он собирался домой.
В воскресенье то же плутовство, воровство, и полицейская исправность ловит преступные руки.
Зое ужасно как понравилось играть в карты; но только с Поручиком. Когда Поручика нет, Зоя не выходит из своей комнаты. Все прочие соперники, являясь в обычные дни в дом Романа Матвеевича, почти совсем не видят ее.
Но даром играть скучно. Начинается игра коммерческая: на конфекты, на удары по рукам, на поцелуи руки. Поручику оставалось предложить играть на чистые поцелуи; но он по глупости или по простоте души вздумал предложить играть на локон в знак памяти.
Выиграл локон и – все пропало! Поручик, верно, не знал, что брать локон в знак памяти – недобрый знак, верная разлука. Это испытали все, любившие без теоретических познаний, в первый раз. Сколько погибло через это первой любви, самой лучшей любви, любви без сомнений, без подозрений и ревности, любви доверчивой – каймака[99]99
Каймак – сливки с топленого молока.
[Закрыть] сердца!
Едва Поручик получил выигранный локон и поцеловал трикратно руку Зои, – не вытерпел, чтоб не поторопиться к Анне Тихоновне, которую он совершенно забыл во время игры в пять карт и во время антрактов.
– Анна Тихоновна!.. Показать вам штучку? – сказал он ей, сгорая от восторга.
– Что это такое? Портфель, который я вам подарила?
– А в нем-то что? отгадайте!
– Не понимаю.
– Ну, что это значит? – и с этим словом Поручик вынул из портфеля что-то завернутое в ленту и начал целовать.
– Что это такое?.. Какая нежность!
– Отгадайте, чей? – и Поручик показал ей локон прекрасных блестящих русых волос, локон, перевязанный розовой лентой.
– Локон?.. Не знаю чей!..
– Чьему же быть, кроме… той, которую я обожаю!
– Не Зои ли Романовны?
– Так-с – ничего! Выиграл в карты! – сказал Поручик. Облобызав еще сто раз локон, он завернул его осторожно в ленту, положил в портфель и – в боковой мундирный карман, который можно назвать сердечным карманом.
Это известие поразило Анну Тихоновну. Сватовство Полковника шло на лад: Наталья Ильинишна и Роман Матвеевич не прочь от него; оставалось только объявить Зое – вдруг является страшная помеха: локон волос!
– Анна Тихоновна, – сказал Поручик, – теперь прошу вас приступить к делу решительно… Сделайте одолжение, объявите желание мое родителям Зои Романовны, потому что я сам не в состоянии сделать предложения; затруднений, кажется, уже не может быть… А в согласии Зои Романовны я уверен.
– Вот как!
– Да; а если будут откладывать, я, право, увезу ее! Анна Тихоновна испугалась этой решительной угрозы.
– Какие же еще могут быть затруднения? – сказала она. – Теперь вы можете быть уверены… Я сегодня же поеду… Это должно скоро решиться…
– Уж я надеюсь на вас! – вскричал Поручик радостно. Он расцеловал руки Анны Тихоновны и ушел мечтать наедине о блаженстве любви, о женитьбе, об отставке, о роскоши, о своре гончих собак и, наконец, о детях.
XI
Самолюбие и расчет есть два предмета, с которых начинаются почти все главы жизни человеческой. По самолюбию и расчету Анне Тихоновне казалось гораздо и приличнее, и выгоднее быть свахою будущего генерала, нежели будущего штабс-капитана. У ней вскипела кровь от досады, когда Поручик показал ей трофей свой. Во-первых, Анна Тихоновна подумала, что она подарила Поручику портфель своей работы не для того, чтобы он клал в него чужие локоны; а во-вторых, она уже просватала Полковника: отец и мать изъявили согласие, оставалось сказать об этом только Зое, а будущему зятю припасть к стопам ее и просить осчастливить его рукою и сердцем.
Анна Тихоновна, зная, что Поручик с Зоей Романовной могут в короткое время так далеко уйти, что не воротишь, немедленно же послала звать Полковника к себе и объявила ему, что против Поручика он должен принять строгие меры.
– Это что значит? – спросил Полковник, вспыхнув уже начальничьим гневом на Поручика.
– Да так, он поигрывает в карты…
– Неужели? в банк?
– Нет – в дураки. Полковник захохотал.
– Пожалуй! пусть хоть в носки играет! это не запрещенная игра.
– Запрещенная не запрещенная, а проиграться и обыграть можно до нитки.
– Что за беда! пусть себе играет с кем хочет и проигрывается, лишь бы не в азартную игру.
– По-моему, это азартная игра… Я боюсь за Зою Романовну…
– Как! что! – вскричал Полковник, – с Зоей Романовной?..
– Да.
– Что вы говорите!.. О, да я ему найду место! – грозно произнес он, заходив по комнате.
Когда Анна Тихоновна объяснила ему, в чем дело, он обратился весь в грозу и понесся черной тучей, чтоб разразиться над головой бедного Поручика.
Через полчаса Поручик мчится уже по самонужнейшей казенной надобности, по дороге в Бердичев, для принятия ремонта и ремонтной команды[100]100
Ремонтная команда – команда, посылаемая для закупки лошадей.
[Закрыть] от заболевшего ремонтера. Он не успел проститься с Зоей; едет и все проклинает.
Доехав до первой станции, он бросился на койку смотрителя и предался грустному размышлению.
– Не могу ехать! ей-богу, не могу! – повторял он мысленно, в отчаянии.
Вынул из кармана портфель, из портфеля бумажку, из бумажки локон, он целовал его тысячу раз.
Но лошади готовы – надо ехать!
Во время дороги денщик его что-то бормотал про себя с сердцем, бранился на кого-то…
– Что ты бормочешь? – спросил его Поручик.
– Да как же, ваше благородие, сапоги позабыл на полочке!.. Приспичило! верно, за четверкой вороных к свадьбе!
– К какой свадьбе?
– К какой? вестимо, что к Полковничьей.
– К Полковничьей?
– Чай, вам лучше знать, говорят, женится…
– На ком?
– Да вот на дочке помещичьей.
– На какой помещичьей дочке?
– Да вот, что хорошая такая барышня собою, на большой улице, против квартирной комиссии.
– Кто тебе говорил! – вскричал Поручик так, что денщик испугался и замолчал.
– Говори же!
– Да я, ваше благородие, не знаю, правда то или нет; Полковничьи люди говорили, что барин новый мундир заказывает да дом хочет переделывать, для свадьбы.
– Стой! – вскричал Поручик. Ямщик остановил лошадей.
– Ворочай назад!.. Ступай назад!.. Я забыл бумаги…
– Слава богу! – пробормотал денщик, – кстати; захвачу свои сапожнишки.
Через четыре часа Поручик въезжал уже обратно в город. Он остановился в первом дворе; оделся, нафабрил усы, велел денщику ожидать себя, никуда не уходить.
– Да я только на квартеру… сапожнишки…
– Ни шагу!
Уж вечерело. Поручик прокрался переулком к дому Романа Матвеевича, прошел несколько раз мимо; Зоя заметила его из окна. И вот он со двора, а она из своей комнаты очутились почти в одно время в гостиной.
Роман Матвеевич был в Киеве, Наталья Ильинишна почивала еще, Зоя встретила гостя.
– А, верно с долгом пришли.
– Нет, Зоя Романовна… Я несчастлив!..
– Что с вами сделалось? садитесь.
Поручик сел подле Зои.
– Вы что-то очень расстроены, – сказала Зоя с участием.
– Совершенно расстроен… Я еду…
– Куда?
– Полковник посылает меня бог знает куда, бог знает надолго ли…
– Как он может посылать!.. Не поезжайте!
– Никак невозможно; это почтут за ослушание, и тогда – беда.
– Какая же беда?
– Выключат из службы.
– Ах, какая беда! Выключат из службы, определитесь в другую.
– Не велят ни в какую принимать.
– Так что ж такое? Вот папинька ни в какой службе не служит.
Поручик не успел еще отвечать на это замечание Зои, как вдруг в передней раздалось громкое:
– Дома?
– Ах, боже мой! – вскричал Поручик вполголоса, побледнев и вскочив с места.
– Чего вы испугались?
– Полковник…
– И очень кстати: я скажу ему, чтоб он вас не посылал.
Полковник расшаркался по зале, вошел в гостиную, взглянул – его бросило в огонь.
– А! Господин Полковник! – вскричала Зоя, – как я рада, что вы пришли!
– Мое почтение! – произнес он к Зое, смотря искоса на Поручика.
– Вы еще здесь? – сказал он, обратясь к нему. Поручик стоял, как вкопанный.
– Садитесь, Полковник, садитесь, господин Поручик! – сказала Зоя, усаживая обоих. – Господин Полковник, – продолжала она, – я вас прошу не отправлять господина Поручика: ему не хочется ехать, да и меня вы лишите партии…
– Партии-с?.. Никак не могу… Они должны были быть уже в дороге… Дела службы не терпят отлагательства… Они едут-с по самонужнейшей казенной надобности.
– Пустяки, пустяки! – вскричала Зоя.
– Ей-богу, не могу, Зоя Романовна! Для вас бы… я все, что вам угодно… но… Господин Поручик!..
И – он дал знак головой. Поручик понял – двинулся с места и, не говоря ни слова, забыв о Зое, вышел из гостиной.
В зале Полковник сказал что-то ему на ухо. Поручик исчез.
– Это что такое значит, господин Полковник? – сказала Зоя, вспыхнув. – Вы здесь не у себя в учебном сарае распоряжаетесь! Мы принимаем не по чинам, сударь!.. Здесь не площадь, где вы можете командовать вашим подчиненным «направо» и «налево»!
Полковник стоял еще как окаменелый, а Зои уже не было в комнате; она вышла, стукнула за собой дверью и исчезла.
– На кого ты кричала? – спросила Наталья Ильинишна, пробудившись от сна, когда Зоя проходила через ее комнату.
– На человека! – отвечала Зоя.
– Что он сделал?
– Дурак! приходит, когда его не зовут!.. делает все по-своему!
– Верно, пьяница Кузьма? – спросила Наталья Ильинишна; но Зоя ушла уже.
Между тем Полковник очувствовался; он посмотрел вокруг себя – никого нет. Тихонько он вышел из гостиной в залу, из залы пробрался в переднюю, из передней на крыльцо, на улицу, домой. Никогда выговор начальника не действовал так сильно на подчиненного; никогда слова: «Я вас, сударь, арестую; я вас, государь мой, представлю к исключению из службы; я тебя отдам под суд, посажу на хлеб, на воду!» – не пугали так виноватого и не виноватого, как гнев девушки, как голос, высказывающий презрение, как звуки, заменяющие слова: «Не хлопочи, я не тебя люблю: я люблю его!» Это такие звуки, от которых весь внутренний стройный мир человека обращается в хаос.
– Позвать ко мне Поручика! – сказал, наконец, Полковник, задыхаясь от волнения и стуча зубами от трепета сердца.
При штабной учебной команде Поручик был только один; и потому не нужно было спрашивать: какого поручика?
– Поручик уехал, ваше высокоблагородие, – отвечал денщик, – еще давича уехал.
– Врешь! здесь!
– Ей-богу, уехал, часу в первом.
– Здесь, говорю! на гаубвахте.
Вестовой побежал на гаубвахту; но скоро воротился и донес, что Поручика нет ни на гаубвахте, ни дома.
– Оооо! – вскричал с отчаянным ожесточением Полковник, схватив себя за голову. – Он не уйдет от меня! Я ему дам Зою Романовну!..
Денщик и вестовой стояли руки по швам и молчали во все время этой грозы.
