Текст книги "История моих животных"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

XXIV
МАКЕ ПОКУПАЕТ ВТОРОГО МУЖА ДЛЯ МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕГАРСЕН

Вы помните, что овернец упорно хотел продать мне свою вторую обезьяну и что на его неотступные просьбы я отвечал: если я сделаю это приобретение, мне понадобится слуга для обезьян.

По этому случаю Мишель, человек находчивый, предложил мне сделать Сулука главным надзирателем за четверорукими; упоминание имени Сулука вынудило меня дать те разъяснения насчет Алексиса, какие вы только что прочли.

Дав эти разъяснения, я вновь подхватываю нить моего повествования.

– И за сколько ты продашь свою обезьяну? – спросил я у овернца.

– Вы хорошо жнаете, школько вы жаплатили за ту.

– За ту я заплатил сорок франков, морскую свинку и двух белых мышей.

– Что ж, и эта будет штоить шорок франков, моршкую швинку и двух белых мышей.

– Купите же это прелестное животное, – сказал Жиро.

– Купи же эту несчастную обезьяну, – повторил Александр.

– Послушайте! Послушайте же! Вы очень милы! Сорок франков, это немало! И еще морская свинка и две белых мыши, это на дороге не валяется!

– Господа, – произнес Александр. – В один прекрасный день я докажу, что мой отец – самое скупое создание в мире.

Раздались протесты.

– Я докажу это, – утверждал Александр.

– Как жаль, – сказал Жиро, – такая ласковая зверюшка!

Он держал на руках обезьяну, и та целовала его, обхватив лапками за обе щеки.

– И к тому же, – заметил Мишель, – она как две капли воды похожа на вашего соседа, господина…

– Совершенно верно! – воскликнули все одновременно.

– Так! – продолжал Жиро. – А мне надо написать его портрет для Версаля… Право же, ты должен купить эту обезьяну, она будет позировать мне для головы, и это чертовски продвинет мою работу.

– Ну, купите ее! – просили все присутствующие.

– Что же, доказана ли скупость моего отца? – воскликнул Александр.

– Дорогой Дюма, – сказал Маке, – не угодно ли вам позволить мне, не присоединяясь к мнению вашего сына, подарить вам последнего из Ледмануаров?

– Браво, Маке! Браво, Маке! – восклицали собравшиеся. – Дайте урок этому скряге!

Я поклонился и ответил Маке:

– Дорогой мой Маке, вам известно: все, что исходит от вас, – желанно в этом доме.

– Он соглашается! – закричал Александр. – Видите, господа!

– Несомненно, я соглашаюсь. Ну, юный овернец, поцелуйте свою «обежьяну» в последний раз и, если вы собираетесь проливать слезы, пролейте их немедленно.

– А мои шорок франков, моршкая швинка и две белых мыши?

– Все собравшиеся за них отвечают.

– Тогда верните мне мою обежьяну, – потребовал овернец, протянув обе руки к Жиро.

– Видишь, как доверчива юность, – сказал Александр.

Маке достал из кармана две золотых монеты.

– Держи, – сказал он. – Вот для начала основная сумма.

– А моршкая швинка, а белые мыши? – твердил овернец.

– Ну, что до этого, – ответил Маке, – я могу только выплатить тебе их стоимость. Во что ты оцениваешь морскую свинку и двух белых мышей?

– Я думаю, что это штоит десять франков.

– Помолчи, мальчуган! – крикнул Мишель. – Один франк за морскую свинку и франк двадцать пять сантимов за каждую из белых мышей, всего три франка пятьдесят сантимов; дайте ему пять франков, господин Маке, и, если он останется недоволен, я сам им займусь.

– О господин шадовник! Вы неблагоражумны.

– Держи, – сказал Маке, – вот пять франков.

– Теперь, – произнес Мишель, – потритесь друг о друга мордочками, и покончим с этим.

Овернец, раскрыв объятия, приблизился к Жиро, но, вместо того чтобы броситься на шею своему бывшему владельцу, последний из Ледмануаров вцепился в бороду Жиро и, крича от страха, скорчил рожу овернцу.

– Так! – сказал Александр. – Обезьянам только этого и недоставало – стать неблагодарными. Платите скорее, Маке, платите скорее, не то он продаст вам его за человека.

Маке отдал последние пять франков, и овернец направился к двери.

По мере того как он удалялся, последний из Ледмануаров все более явно выражал удовольствие.

Когда тот совсем скрылся с глаз, обезьяна пустилась в пляс – этот танец, очевидно, был обезьяньим канканом.

– Смотрите, – сказал Жиро. – Смотрите же!

– Мы смотрим, черт возьми!

– Не туда: в клетку, взгляните же на мадемуазель Дегарсен.

В самом деле, самка, которой не внушал почтения пастушеский костюм новоприбывшего, изо всех сил отвечала ему телодвижениями из клетки.

– Не будем оттягивать счастье этих интересных животных, – предложил Маке.

Сняли цепь, открыли дверцу, и последнего из Ледмануаров впустили в клетку.

И по тому, как бросились навстречу друг другу два тела – мадемуазель Дегарсен и последнего из Ледмануаров – мы получили новое доказательство того, что система странствующих душ Платона не так порочна, как хотели бы заставить считать ни во что не верящие люди.

XXV
КАК МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕГАРСЕН ВЫТАСКИВАЕТ ПРОБКУ

Уверяю вас, не могло быть ничего комичнее свадьбы мадемуазель Дегарсен в ее простом костюме мартышки с последним из Ледмануаров в пастушеском наряде, и все это возглавлял Потиш, одетый трубадуром.

Поспешим заметить, что Потиш, казалось, был очень недоволен этим союзом и, будь у него та шпага, какой он фехтовал с хозяином в день нашего знакомства, вероятно, он, воспользовавшись преимуществом статьи 324 уголовного кодекса, смыл бы оскорбление, нанесенное супругу в его доме, кровью последнего из Ледмануаров.

Но, к счастью, никакого оружия у Потиша не было и все дело кончилось ужасной взбучкой, полученной им от последнего из Ледмануаров в ответ на проявление враждебности.

Потиш вовсе не принадлежал к тем удобным мужьям, которые закрывают глаза на все происходящее вокруг них: напротив, пережитые им огорчения полтора года спустя стали причиной его смерти.

Между тем появился Алексис с подносом, на котором стояли три или четыре стакана, бутылка шабли и бутылка сельтерской воды.

– Послушайте, – сказал Александр, – я кое-что придумал.

– Что же?

– Пусть мадемуазель Дегарсен откроет бутылку сельтерской воды.

И, не ожидая даже одобрения своей выдумки, Александр взял бутылку сельтерской и положил ее на пол клетки, как пушку на лафете.

Говорят «любопытный, как обезьяна».

Александр едва успел убрать из клетки голову и руку, как три моих плута, включая плутовку, окружили бутылку, с любопытством ее рассматривая.

Самка первой поняла, что механизм, каким бы он ни был, заключается в четырех веревочках, крест-накрест придерживавших пробку.

Поэтому она взялась за веревочку пальцами; но ее пальцы, такие сильные и ловкие, с ней не справились.

Тогда она прибегла к помощи зубов.

На этот раз дело пошло по-другому.

После нескольких секунд труда веревочка лопнула.

Оставалось еще три.

Мадемуазель Дегарсен немедленно вновь принялась за работу, набросившись на вторую веревочку.

Оба ее товарища, сидевшие справа и слева от нее, с возрастающим любопытством следили за ее действиями.

Вторая веревочка поддалась.

Две оставшиеся были на нижней стороне бутылки.

Потиш и последний из Ледмануаров, временно примирившиеся – по крайней мере, так это выглядело, – с удивительной ловкостью взялись за бутылку и повернули на пол-оборота вокруг ее оси.

Последние две веревочки оказались наверху.

Мартышка, не теряя времени, приступила к третьей веревочке.

Разорвав третью, она перешла к четвертой.

Чем ближе была развязка, тем с большим вниманием мы следили за операцией.

Само собой разумеется, зрители были увлечены не меньше актеров.

Животные и люди затаили дыхание.

Внезапно раздался страшный взрыв. Мадемуазель Дегарсен, повалившаяся на пол от удара пробкой, была залита сельтерской водой, а Потиш и последний из Ледмануаров, подскочив к потолку клетки, пронзительно визжали.

Во всех этих обезьяньих ужимках, напоминавших человеческие переживания, была такая vis comica [7]7
  Комическая сила (лат.).


[Закрыть], какую и представить себя нельзя.

– О, я готов пожертвовать своей долей сельтерской, – воскликнул Александр, – чтобы увидеть, как мадемуазель Дегарсен откроет вторую бутылку.

Мадемуазель Дегарсен поднялась с пола, встряхнулась и присоединилась к двум своим сородичам, висевшим на хвостах под потолком клетки головой вниз, подобно двум люстрам, и испускавшим при этом нечеловеческие вопли.

– А малыш Дюма верит, что она еще раз попадется на эту удочку! – сказал Жиро.

– Право же, я не удивился бы этому, – заметил Маке, – думаю, любопытство сильнее страха.

– Да они, – вмешался Мишель, – откроют столько бутылок сельтерской, сколько вы им дадите: эти твари упрямы как ослы.

– Вы так думаете, Мишель?

– Знаете ли вы, сударь, как их ловят на родине?

– Нет, Мишель.

– Как, вам это неизвестно? – произнес Мишель тоном человека, исполненного сострадания к моему невежеству.

– Расскажите нам об этом, Мишель.

– Вам известно, что обезьяны очень любят маис?

– Да.

– Так вот, сударь: маис насыпают в бутыль с горлышком такой ширины, чтобы как раз пролезла обезьянья лапка.

– Так, Мишель.

– Сквозь стенки бутыли они видят маис.

– Продолжайте, Мишель, продолжайте.

– Они просовывают лапку в горлышко и захватывают горсть маиса. В это время появляется охотник. Они до того упрямы – я имею в виду обезьян…

– Я понимаю.

– Они до того упрямы, что не желают выпускать захваченного, но, поскольку лапка, которая прошла раскрытой, не может пройти сжатой, их берут, сударь, с поличным.

– Что ж, Мишель, если наши обезьяны когда-нибудь убегут, вы знаете, как их поймать.

– О, вы можете не беспокоиться, я так и сделаю.

И Мишель крикнул:

– Алексис, еще бутылку сельтерской!

Мы должны сказать, правды ради и к чести Мишеля, что опыт был повторен во второй и даже третий раз, и совершенно так же.

Александр хотел продолжать, но я заметил, что у бедной мадемуазель Дегарсен нос распух, десны окровавлены и глаза выкатились из орбит.

– Дело не в этом, – возразил Александр, – ты жалеешь сельтерскую воду. Я говорил вам, господа, что мой отец, притворяясь мотом, в действительности самый скупой человек на свете.

XXVI
ГНУСНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ПОТИША, ПОСЛЕДНЕГО ИЗ ЛЕДМАНУАРОВ, МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕГАРСЕН И МИСУФА II

Простите мне отклонение от темы, но мы, наконец, добрались до Мисуфа II.

Однажды утром, когда я, проработав до трех часов ночи, в восемь еще был в постели, дверь тихонько отворилась.

Я говорил уже, что, как бы тихо ни открывалась моя дверь и каким бы глубоким ни был мой сон, я неминуемо просыпаюсь в ту самую секунду, как открывается дверь.

Так вот, я открыл глаза даже раньше, чем открылась дверь, и, поскольку было совсем светло, в дверной щели разглядел лицо Мишеля.

Он явно выглядел потрясенным.

– Ну и беда же приключилась, сударь! – сказал он.

– Что же случилось, Мишель?

– То, что эти негодные обезьяны, уж не знаю, как им это удалось, раскрутили в клетке одну ячейку, потом две, потом три, наконец проделали достаточно большую дыру, чтобы выбраться, и убежали.

– Что же, Мишель, мы предусмотрели такой случай: надо только взять три бутылки и купить маис.

– Да, сударь, вам смешно, – возразил Мишель, – но сейчас вы перестанете смеяться.

– Господи, но что же случилось, Мишель?

– Случилось, сударь, то, что они открыли вольеру…

– И птицы вылетели? Тем хуже для нас, Мишель, тем лучше для них.

– Дело в том, сударь, что ваши шесть голубиных пар, ваши четырнадцать перепелок и все ваши маленькие пташки – ткачики, амадины, рисовки, астрильды, кардиналы и вдовушки – все съедены.

– Мишель, обезьяны не могли съесть птиц.

– Нет; но они послали за неким господином, он-то их и съел, господин Мисуф.

– Ах, черт! Надо взглянуть, что там.

– Да, есть на что посмотреть, настоящее поле битвы!

Я соскочил с постели, натянул штаны и собрался идти.

– Подождите, – сказал Мишель, – посмотрим, где эти разбойники.

Я подошел к окну, выходившему в сад, и выглянул в него.

Потиш грациозно раскачивался, уцепившись хвостом за ветку клена.

Мадемуазель Дегарсен еще находилась в вольере и весело скакала с востока на запад и с юга на север.

Что касается последнего из Ледмануаров, он занимался гимнастикой на оранжерейной двери.

– Ну что ж, Мишель, надо всех их поймать. Я займусь последним из Ледмануаров, возьмите на себя мадемуазель Дегарсен. Крошка Потиш, когда останется один, придет сам.

– О сударь, не доверяйте ему: он лицемер. Он помирился с другим.

– Как, с любовником мадемуазель Дегарсен?

– Да, да, да!

– Я очень опечален за обезьянью породу; мне казалось, что подобные вещи происходят только среди людей.

– Не стоит смотреть на этих малых как на обезьян, – сказал Мишель. – Они вращались в обществе.

– Овернцев, Мишель.

– Но, стало быть, сударь, вы не читали отчета о процессе по делу об адюльтере, недавно происходившем между овернцем и овернкой?

– Нет.

– Так вот, сударь, совершенно то же самое. Муж спрятался – он сделал вид, что уехал в Овернь, но в ту же ночь вернулся и, честное слово, поймал овернку!

– Что поделаешь, Мишель! Подумать только, что причиной всему этому наши пьесы и наши романы, Гюго и мои. В конце концов, что бы там ни вышло с обезьянами, прежде всего надо их поймать.

– Вы правы, сударь.

– Так пойдем, Мишель.

И мы отправились.

К правонарушителям следует приближаться, лишь приняв некоторые меры предосторожности.

Мы – Мишель и я – приняли эти меры как полагается настоящим охотникам, и, когда простодушный Потиш, которого два его сообщника, казалось, поставили сторожить, подал сигнал, было слишком поздно. Я овладел входом в оранжерею, а Мишель – входом в вольеру.

Я вошел в оранжерею и закрыл за собой дверь.

Увидев, что дверь закрыта, последний из Ледмануаров не пытался бежать, но приготовился защищаться.

Он прижался в углу, чтобы обезопасить свои фланги и тыл, и начал с угрожающим видом двигать челюстями.

Я считал себя достаточно сведущим в трех великих искусствах – фехтовании, английском и французском боксе, – чтобы не слишком испугаться дуэли с обезьяной-капуцином.

Поэтому я направился прямо к последнему из Ледмануаров, который по мере моего приближения выказывал все большую враждебность.

Потиш, прибежавший из глубины сада, переступал с ноги на ногу, стараясь увидеть сквозь стекла оранжереи, что происходит между мною и последним из Ледмануаров, подбадривал его совершенно особенными горловыми модуляциями, а мне, своему хозяину, строил отвратительные рожи и плевал в лицо, насколько это возможно через стекло.

В это время послышались яростные вопли самки. Причиной явился Мишель, только что схвативший ее.

Ее вопли вывели из себя последнего из Ледмануаров.

Он подобрался и распрямился, словно выстрелил собой из арбалета.

Инстинктивным движением я отразил нападение по четвертой позиции.

Моя рука, встретившая тело обезьяны, отбросила его и припечатала в стенке.

Удар был таким сильным, что последний из Ледмануаров на мгновение лишился чувств.

Я воспользовался этим мгновением, чтобы схватить его за загривок.

Физиономия, пять минут тому назад красная и пылающая, как у посетителя «Нового погребка», сделалась бледной, словно маска Дебюро.

– Вы держите мадемуазель Дегарсен? – спросил я у Мишеля.

– Вы держите последнего из Ледмануаров? – в свою очередь поинтересовался Мишель.

– Да.

– Да.

– Браво!

И мы вышли, держа в руках каждый своего пленника, а Потиш тем временем спасался на верхушке единственного дерева в саду, испуская крики, которые могли сравниться лишь с жалобами Электры.

XXVII
ОБЕД НА ПЯТЬСОТ ФРАНКОВ

Тем временем позвали слесаря, и он починил решетку обезьяньей клетки. Мадемуазель Дегарсен и последний из Ледмануаров были жестоко отшлепаны и водворены на прежнее место.

При виде этого наказания Потиш стал жаловаться еще громче. Наконец – совершенно невероятная вещь, доказывающая, что обезьяна, как и человек, которому она во многом карикатурно подражает, испытывает потребность в рабстве, – после водворения в клетку двух преступников Потиш слез со своего дерева, робко, бочком приблизился к Мишелю и, сжав лапки, жалобными повизгиваниями попросил заключить его вместе с друзьями.

– Видите вы этого лицемера! – воскликнул Мишель.

Было ли это притворством? Или же преданностью?

Я склонялся к преданности; Мишель настаивал на притворстве.

В общем, Регул, вернувшийся в Карфаген, чтобы сдержать слово, и король Иоанн, предавший себя в руки англичан, чтобы снова встретить графиню де Солсбери, сделали не более того.

Приняв во внимание раскаяние Потиша, его простили.

А Мишель, взяв обезьяну за загривок, бросил беднягу в клетку, где его появление не было удостоено внимания ни последнего из Ледмануаров, ни мадемуазель Дегарсен.

Когда обезьянья самка не любит, она кажется почти такой же жестокой, как женщина.

Оставался Мисуф.

Мисуф, забытый в вольере, продолжал с равнодушием закоренелого преступника пожирать ткачиков, амадин и вдовушек.

Он, подобно виконту де В., пообедал на пятьсот франков.

Вы спросите меня, дорогие читатели, как понять это сравнение.

Так вот, виконт де В., брат графа Ораса де В. и один из самых тонких гурманов Франции – да и не только Франции, но и всей Европы, и не только Европы, но и всего мира, – однажды высказал в собрании (наполовину светских людей, наполовину артистов) следующее предположение:

– Один человек может съесть обед на пятьсот франков.

Раздались протесты.

– Невозможно, – послышались два или три голоса.

– Разумеется, – продолжал виконт, – что в понятие «есть» входит и понятие «пить».

– Еще бы!

– Итак, я говорю, что один человек, и, говоря о человеке, не имею в виду ломового извозчика, не так ли; я подразумеваю гурмана, воспитанника Монрона или Куршана, – так вот, я говорю, что один человек, воспитанник Монрона или Куршана, способен съесть обед на пятьсот франков.

– Например, вы?

– Например, я.

– Вы готовы биться об заклад?

– Вполне.

– Я ставлю пятьсот франков, – предложил один из присутствующих.

– А я их проем, – ответил виконт де В.

– Это надо в точности установить.

– Установить этот факт очень просто… Я обедаю в «Парижском кафе», я заказываю то, что мне хочется, и за обедом съедаю на пятьсот франков.

– Ничего не оставляя ни на блюдах, ни на тарелках?

– Простите, кости я оставлю.

– Это более чем справедливо.

– И когда это произойдет?

– Завтра, если вам угодно.

– Значит, вы не станете завтракать? – спросил кто-то.

– Я позавтракаю как обычно.

– Идет; завтра в семь часов в «Парижском кафе».

В тот же день виконт де В., как всегда, отправился обедать в модный ресторан. Виконт принялся за составление меню на завтра только после обеда, чтобы не подвергаться неприятным ощущениям под ложечкой.

Пригласили метрдотеля. Это было среди зимы – виконт назвал множество фруктов и ранних овощей; охотничий сезон закончился – виконт потребовал дичи.

Метрдотель попросил неделю.

Обед был на неделю отсрочен.

Справа и слева от стола виконта должны были обедать арбитры.

У виконта было на обед два часа: от семи до девяти.

Он мог по желанию разговаривать или молчать.

В назначенный час виконт вошел, поздоровался с арбитрами и сел за стол.

Меню оставалось тайной для противной стороны: ей было уготовано удовольствие неожиданности.

Виконт сел. Ему принесли двенадцать дюжин остендских устриц и полбутылки йоханнисберга.

У него разыгрался аппетит: он заказал еще двенадцать дюжин остендских устриц и еще пол бутылку вина той же марки.

Затем появился суп из ласточкиных гнезд; виконт налил его в чашку и выпил как бульон.

– Право же, господа, я сегодня в ударе, – сказал он. – Мне очень хочется позволить себе одну прихоть.

– Позволяйте, черт возьми! Вы здесь распоряжаетесь.

– Я обожаю бифштекс с картофелем. Официант, бифштекс с картофелем.

Официант, удивленный, смотрел на виконта.

– Ну что, – спросил тот, – вы не понимаете?

– Понимаю; но мне казалось, что господин виконт уже сделал заказ.

– Верно; но это добавочное блюдо, я отдельно заплачу за него.

Арбитры переглянулись. Принесли бифштекс с картофелем, и виконт съел все до последней крошки.

– Готово!.. Теперь рыба.

Принесли рыбу.

– Господа, – произнес виконт, – вот эта рыба водится только в Женевском озере, но ее все же можно раздобыть. Мне показали ее сегодня утром, когда я завтракал: она была еще живая. Ее доставили из Женевы в Париж в озерной воде. Рекомендую вам это изысканное блюдо.

Через пять минут на тарелке лежали одни рыбьи хребты.

– Официант, фазана! – приказал виконт.

Принесли начиненного трюфелями фазана.

– Еще бутылку бордо той же марки.

Принесли вторую бутылку.

С фазаном было покончено за десять минут.

– Сударь, – сказал официант, – мне кажется, вы ошиблись, потребовав фазана с трюфелями перед сальми из ортоланов.

– Ах, черт возьми, и правда! К счастью, мы не договаривались о том, когда я буду есть ортоланов, не то я проиграл бы пари. Официант, сальми из ортоланов!

Принесли сальми из ортоланов.

Птичек было десять; виконт быстро проглотил их.

– Господа, – сказал он, – дальше совсем просто: спаржа, горошек, ананас и клубника. Вина: полбутылка констанцского, полбутылка хереса. Потом, разумеется, кофе и ликеры.

Всему настал свой черед: фрукты и овощи были добросовестно съедены, вина и ликеры выпиты до последней капли.

Виконт потратил на обед один час четырнадцать минут.

– Господа, – сказал он, – согласны ли вы, что все было честно?

Арбитры подтвердили.

– Официант, карту!

В то время еще не говорили «счет».

Виконт бросил взгляд на сумму и передал карту арбитрам.

Вот она:

«Остендские устрицы, 24 дюжины – 30 фр.

Суп из ласточкиных гнезд – 150

Бифштекс с картофелем – 2

Фазан с трюфелями – 40

Сальми из ортоланов – 50

Спаржа – 15

Горошек – 12

Ананас – 24

Клубника – 20

ВИНА

Йоханнисберг, одна бутылка – 24

Бордо, лучший сорт, две бутылки – 50

Констанцское, полбутылка – 40

Херес, вернувшийся из Индии, полбутылка – 50

Кофе, ликеры – 1 фр. 50 с.

_____________

508 фр. 50 с.»

Счет проверили: он был правильным.

Карту отнесли противнику виконта, обедавшему в задней комнате.

Он вышел через пять минут, поклонился виконту и, вытащив из кармана шесть билетов по тысяче франков, протянул ему.

Это была сумма пари.

– О, к чему было так спешить, сударь, – сказал виконт. – Впрочем, вы, может быть, хотите отыграться?

– Вы готовы предоставить мне эту возможность?

– Вполне.

– Когда же?

– Да прямо сейчас, сударь, если это доставит вам удовольствие, – с великолепной простотой ответил виконт.

Проигравший размышлял в течение нескольких секунд.

– Ну, нет! – ответил он. – Право же, после всего увиденного я верю, что вы способны на все.