Текст книги "Статьи (СИ)"
Автор книги: Александр Протоиерей (Шмеман)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 38 страниц)
Я хочу еще повторить и подчеркнуть: не для этого разделения, умирания, распада и тления создал Бог мир. И потому Евангелие христианское провозглашает, что «последний враг истребится – смерть!» Воскресение есть воссоздание мира в его первозданной красоте и целостности, это полное одухотворение материи и полное воплощение духа в создании Божием. Мир дан человеку как его жизнь, и потому, по нашему христианскому, православному учению, Бог не уничтожит его, а преобразует в «новое небо и новую землю», в духовное тело человека, в храм Божьего присутствия и Божьей славы в творении.
«Последний же враг истребится – смерть…» Это разрушение, это истребление смерти началось тогда, когда Сын Божий вольно, из бессмертной любви к нам, Сам снизошел в смерть и ее тьму, ее отчаяние и ужас наполнил Своим светом и Своей любовью. Вот почему на Пасху мы поем не только «Христос воскресе из мертвых…», но также: «Смертию смерть поправ…»
Воскрес из мертвых Он один, но разрушил Он нашу смерть, разрушил ее владычество, ее безнадежность, ее окончательность. Нет, не нирвану, не тусклое загробное житие обещает нам Христос, а восстание жизни, новое небо и новую землю, радость всеобщего воскресения. «Восстанут мертвые, и сущие во гробах возрадуются», «Христос воскресе и жизнь жительствует» – жизнь живет. Вот смысл, вот бесконечная радость этого действительно главного, сердцевинного утверждения Символа веры: «И воскресшего в третий день по Писаниям». По Писаниям, то есть в согласии с тем знанием жизни, с тем замыслом о мире и о человеке, о душе и теле, о духе и материи, о жизни и смерти, которое открыто нам в Священном Писании. Тут вся вера, вся любовь, вся надежда христианства. И вот почему, «если Христос не воскрес, вера ваша тщетна…».
14. И восшедшего на небеса…
«И восшедшего на небеса, – продолжает Символ веры вслед за исповеданием воскресения Христа из мертвых, – и сидящего одесную Отца» (то есть, в переводе с церковнославянского, «по правую руку от Отца»). Наш следующий вопрос, таким образом, – это вопрос о том, что в нашей вере, а также и в нашей жизни выражают, к чему призывают эти слова, это утверждение вознесения Христа на небо. Здесь необходимо остановиться на христианском смысле, христианском «звучании» слова «небо». Необходимо потому, что словом этим пользуются враги религии, недобросовестно толкующие его как сохранение христианством первобытного, донаучного понимания неба – как неба, так сказать, «физического», как места во вселенной, где находится и восседает Бог.
Между тем это древнее верование не имеет ничего общего с христианским пониманием, ощущением и употреблением слова «небо». Да, конечно, оно взято из того натурального пространственного символизма, который присущ всем культурам, и в этом смысле его нужно рассматривать по аналогии с нашим употреблением таких слов, как «высокий» и «низкий», «широкий» и «узкий» и тому подобное. Ведь когда мы говорим про один поступок, что он «высокий», а про другой – что он «низкий», для каждого очевидно, что речь здесь идет не о пространстве, а о нравственной, духовной оценке данных поступков, так же, как определение человека «широким» или «узким» самоочевидно не имеет ничего общего с его телесным сложением. Так вот, слово «небо» на языке всех почти народов всегда имело кроме своего «натурального» смысла также и смысл символический или духовный, как символ высокого, чистого и даже запредельного. Да, в своих первобытных представлениях о мире, о космосе примитивный человек часто понимал этот символизм буквально. Первобытная космология делила мир, вселенную на три этажа: небо, земля, преисподняя, и, естественно, святое, божественное, высокое поселяла на небе, а злое, греховное и страшное – в преисподней, так как и в физическом мире, в физическом опыте небо «естественно» прекрасно, светозарно, чисто, возвышенно. Но о том, что христианство не имеет к этой космологии никакого отношения, свидетельствуют хотя бы слова апостола Павла, призывавшего христиан «помышлять о небесном, не о земном», или же слова святого Иоанна Златоуста, радостно говорившего: «Что мне до неба, когда я сам становлюсь небом…»
Таким образом, повторяю, всякая попытка уличить христиан при помощи слова «небо» в ненаучности, примитивности, глупом суеверии – это не только попытка с негодными средствами, но и попытка, прежде всего, нечестная. И, однако, не может быть никакого сомнения в том, что слово, что символ неба имеет в христианской вере действительно ключевое значение. Прежде всего, в рассказе о творении мира Богом мир определяется как «небо и земля». «В начале, – так открывается Библия, – сотворил Бог небо и землю». Таким образом, небо – это в христианской вере не что–то вне–мирное, не другой мир. Это – присущее миру, присущее творению духовное, так сказать, вертикальное измерение его. Небо – это в мире то, что высоко, чисто, духовно, это то, что в человеке называет христианство его духом, душой. Не верующие в Бога материалисты отвергают самое наличие присущей миру духовной, высокой, святой реальности. Для них все в мире объясняется снизу, из материи, из ее чисто физических безличных законов. Но для верующего не земля, то есть не материя, а небо мерит собою жизнь и ее смысл, не землей понимается небо, а небом – земля и земное. Носитель же неба в мире, по христианской вере, – человек. Человек создан «по образу и подобию Божьему», человеку дан ум – и, следовательно, сила знания, человеку дана совесть – и, следовательно, знание добра, человеку дан дух – и, следовательно, возможность постигать красоту и совершенство. Но в свободе своей человек может отпасть от небесного в самом себе, может захотеть жить только землей, только земным, или, говоря образно, опустить глаза свои – и это значит свой духовный взор, свое сердце – вниз. Вот это и называет христианство грехом и падением. Христианство верит и утверждает, что именно от этого греха, от этого отпадения вниз, от этого отрыва от неба и пришел нас спасти Христос.
В Своем пришествии в мир, в Своем «вочеловечении» Христос снова явил «небо на земле», образ жизни, обращенной ввысь, к Богу, то есть к высокому, чистому, доброму, истинному, прекрасному – ко всему, от чего оторвался человек в своей редукции, в своем сведении жизни к земле и земному. Христос открыл нам, даровал нам небо, указал нам Собою смысл жизни как подъема, восхождения, вознесения и силой, правдой, Божественным совершенством неба наполнил не только землю, но и самую, говоря на языке примитивных символов, преисподнюю.
Христос снизошел на землю. Он снизошел в смерть. Но со Христом и в Нём и в жизнь и в смерть было возвращено небо, открыт путь к победе над всем тем, что только земля, только земное и чье конечное и безнадежное завершение – тьма смерти. Совершив всё это, Христос «вознесся на небо». И это значит для христианской веры, что во Христе на небо вознесен человек, что человек приобщен к небесной правде, и это значит – вернулся к Богу, к знанию Бога, и в Нём – к единственной подлинной, а потому вечной жизни. Каждый раз, когда в Символе веры мы утверждаем: «И восшедшаго на небеса», – мы говорим не только о Христе, мы говорим и о самих себе. Если мы верим во Христа, если мы со Христом – то и мы на небе, или, во всяком случае, к небу, ко Христу, к Богу устремлены наша вера, наш дух, наша любовь. Мы знаем небо как нашу подлинную жизнь, и в этом знании осмысленной и радостной становится и наша земная жизнь, так как она во Христе стала восхождением к вознесению.
15. И паки грядущаго…
«И паки грядущего со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца…» Христиане всегда верили во Второе пришествие Христа. Дня первых христианских поколений вера эта была радостной, они сами христианство переживали прежде всего как ожидание Христа. Последняя книга Нового Завета, так называемое Откровение, или Апокалипсис Иоанна Богослова, завершается призывом: «Ей, гряди, Господи Иисусе!»
Апостол Павел в Послании к Фессалоникийцам говорит о радости этого пришествия: «И тогда, – говорит он, – мы всегда с Господом будем…» Однако постепенно, на протяжении веков, радость эта как бы растворилась в страхе – страхе последнего суда, который христиане стали называть Страшным. И, наконец, сравнительно недавно, в последние два столетия, можно сказать, выдыхаться стал и этот страх суда, уступивший место страху уже не перед судом, а перед смертью…
Именно поэтому нам, христианам, нужно сегодня как бы заново вдуматься в изначальную христианскую веру во Второе пришествие Христа, в восприятие этой верой суда, обещанного Христом. И, наконец, в христианский опыт, христианское понимание страха. И, может быть, именно с последнего, со страха, и нужно начать. Нужно потому, что слово «страх» в христианском Писании и Предании употребляется в двух разных смыслах – положительном и отрицательном. Уместно сначала остановиться на смысле отрицательном. Этот отрицательный, можно сказать, даже греховный смысл страха лучше всего выражен святым Иоанном Богословом. В своем Первом послании он пишет: «Боящийся несовершенен в любви, ибо в страхе есть мучение. Совершенная любовь изгоняет страх». Смысл этих слов таков: человеческая жизнь – нужно ли это доказывать? – насквозь пронизана страхом. Страхом неизвестности, страхом несчастья, страхом страданья, страхом умирания, страхом смерти. Страшна жизнь и страшна смерть, и именно от этого страха страстно хочет и не может освободиться человек. Не может и старается как бы заглушить его. Старается запрятать куда–то, не думать, не знать о нём. Но основа христианской веры в том как раз, что Христос пришел нас от страха этого, присущего всей человеческой жизни, освободить В этом смысле сама вера есть победа над страхом. Ибо мы верим, что Христос открыл нам Бога как любовь, Своей смертью победил смерть, Своим воскресением открыл нам доступ в вечную жизнь, в вечную радость. Если мы верим во Христа и, веря, любим – нет места страху в нашей душе, он уничтожен светом веры, надежды и любви. Поэтому для верующего – и именно об этом говорит Иоанн Богослов – страх греховен, он показывает недостаток любви ко Христу, недостаток веры в Него. И это же объясняет ту радость, с которой первые христиане ждали возвращения Христа, радость слов, которые, пожалуй, уже и не задумываясь о них, мы продолжаем повторять: «Да приидет Царствие Твое».
Таков, следовательно, христианский смысл слова «страх», смысл, который я называю отрицательным. И только по отношению к нему можем мы почувствовать второй, положительный смысл. Он выражен в словах Писания: «Начало премудрости – страх Господень». Это страх, который не только не уничтожается в вере, любви и надежде, а присущ им как их глубина. Этот страх – не от незнания, а от знания Бога, от знания Его безмерной святости, любви, от знания Его призыва, обращенного к каждому из нас: «Будьте святы, ибо Я свят», «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». Сущность его: благоговение, восхищение, чувство недостоинства. Этот страх иногда, очень редко, испытываем мы и в нашей жизни – когда встречаемся с красотой, совершенством, когда прикасаемся к чему–то высокому, чистому и прекрасному, и в свете этой встречи постигаем свою падшесть, греховность и мелочность своей жизни. Потому это страх спасительный, страх, рождающийся от света и радости, и, по свидетельству святых, этот страх возрастает в душе человеческой по мере приближения ее к Богу. Его не способен пережить мелкий, самовлюбленный, самодовольный человек, погруженный в суету; ему противостоят цинизм, грубость, гордыня, вульгарность, всё то, что в падшем человеке заглушает способность к очищению, к восхождению, к совершенству. Именно этот страх открывает нам смысл того последнего, Божьего суда над нами, который называем мы Страшным судом. Нет, это не суд хозяина, владыки над рабами. Это суд над нашей душой самой Божественной любви, Божественного добра, Божественной истины и Божественной красоты. Так, в своей притче о суде Христос не говорит о нарушении закона. Он говорит: вы не увидели Меня в братьях, вы не увидели Меня в вашей жизни. Здесь страх не от боязни наказания, ибо не боязнь наказания движет любовью к Богу, рождает в человеке тоску по совершенству и по подлинной жизни. Это страх Божий, это горестное сознание нами наших измен Божественной любви, дарованной нам во Христе. Первые христиане ждали Христа, ждали Его Второго пришествия потому, что в них – верили и духовным опытом знали они – откроется вечное царство любви, знание Бога и в Нём – жизни вечной.
Да, они ждали Христа «со страхом и трепетом», как и к Причастию подходим «со страхом Божиим и верою». И это значит – с благоговением, с сознанием высоты дара и нашего по отношению к высоте этой – недостоинства.
В свете понимания нами всего этого можно и нужно сказать, что отношение наше ко Второму пришествию Христа есть мерило нашей веры во Христа и нашей любви к Нему. Если мы только боимся Его, боимся, как боятся рабы хозяина, то несовершенна наша вера и отсутствует в нас любовь. Если ждем Христа «со страхом Божиим и верою», то знаем и то, что в нём воссияло прощение грехов и что бесконечно милосердие Божие, и что одна слеза подлинного раскаяния и подлинной любви сильнее всех грехов.
16. Егоже Царствию не будет конца…
Может быть, именно в наши дни, дни усиления страха на земле, нужно нам внутренне вернуться к радостному и победному смыслу слов Символа веры: «Егоже Царствию не будет конца». Всякий, кто хотя бы раз в жизни прочел Евангелие или же слышал его в церкви, знает, конечно, что проповедь Христа была прежде всего проповедью о Царстве Божьем, его возвещением. «Покайтеся, ибо приблизилось Царствие Божие» – вот первые слова Христа в Евангелии, которое говорит, что Христос проходил через всю страну, «проповедуя Евангелие Царства», проповедуя, иначе говоря, благую, радостную весть о Царстве.
Если собрать все притчи Христа о Царстве, если вдуматься и вслушаться в то, что говорили, как свидетельствовали о нём святые, мученики, апостолы, если обратить внимание на то, что говорит, всегда говорила о нём Церковь, то смысл этого понятия, этой возвещенной Христом реальности окажется очень отличным от расплывчатого понятия «загробного мира». Царство Божие – это полнота жизни, полнота радости, полнота знания, это торжество Божественной жизни – всё то, для чего создал Бог человека и мир, от чего отпал человек в грехе и себялюбии и что снова явил и даровал нам Христос – как конечную цель, но и как содержание науки и мира. В том и особенность, в том и единственность христианского учения о Царстве Божьем, в том несводимость его ни к какой другой религии, потому мы можем молиться о Царстве, желать его, любить его как последнее и высшее сокровище уже теперь, сейчас, в нашей земной жизни. «Не придет Царство Божие приметным образом, – говорит Христос, – и не скажут о нём – оно тут или там, ибо Царство Божье внутри вас». Ибо Царство Божие прежде всего в Самом Христе, в Его жизни – человеческой, но светящейся Божественной красотой, добром и истиной. Царство Божие в любви Христа, в Его послушании, в Его самоотдаче, в Его победе. Христос говорит: «Если любите Меня…» Так вот Царство Божие – это любовь ко Христу как смыслу, содержанию и исполнению жизни. «В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков», – восклицает апостол Иоанн Богослов.
И вот эта жизнь явилась нам, дана нам, мы можем ею жить, и это и есть Царство Божье внутри нас. Вглядитесь, например, в лучезарный образ преподобного Серафима Саровского, одного из величайших русских святых. Разве о «загробном мире» и о «бессмертии души» думает он? Нет, преподобный Серафим Саровский живет Богом, Христом, радостью знания Христа, близости к Нему, радостью в такой мере, что самое смерть воспринимает как еще большее соединение с Любимым. Это и есть Царство Божие. Завершится, исполнится, придет во славе, как говорит Символ веры, то, что уже явилось, то, о чём тот же Иоанн Богослов говорит: «О том, что мы видели, о том, что осязали руки наши…». И это явление, эта радость столь всеобъемлющи, что апостол Павел пишет: «Ни жизнь, ни смерть не отлучат нас от любви Христовой».
Итак, о Царстве Божьем можно и нужно сказать, что мы молимся о нём, потому что любим его, любим же его потому, что знаем его, потому что Христос открыл и даровал нам его. Оно не приходит «приметным образом». Мир продолжает жить своими страстями и своими страхами, своей активностью и своей жадностью. Миллионы людей топчутся на нашей планете, каждый стараясь урвать хоть немного счастья. Но тот, кто, хоть отчасти, хоть иногда открывает свою жизнь Христу – узнает об иной жизни, об ином образе жизни, изнутри освобождается от своего порабощения мировой суете, и в его душе воцаряются те «радость и мир в Духе Святом», которых никто не может дать на земле и которые, между тем, тут, внутри нас. Мы падаем, грешим, уходим от них, но забыть до конца уже не можем–и вот каемся и возвращаемся, и снова объемлет нас та же Божественная любовь, тот же свет. «И Царствию Его не будет конца», – ибо, как говорит Христос, <жизнь вечная – это знать единого истинного Бога и Того, Кого Он послал – Иисуса Христа <(Ин.17.3). Об этом вечном Царстве, вечной жизни и вечной радости – слова Символа веры.
17. И в Духа Святаго…
Вот эта часть Символа веры в переводе с церковнославянского на русский язык, ибо на славянском языке она стала, я боюсь, более непонятной, чем все остальные: «И в Духа Святаго, – говорит Церковь, – Господа Животворящего, Который исходит от Отца, Которому поклоняемся мы наряду с Отцом и Сыном, Который говорил через пророков». Кто этот Дух Святой, Которого Символ называет «Господом Животворящим» и Которому призывает нас поклоняться вместе, то есть наравне, с Отцом и Сыном? Говорить о Духе Святом, пытаться объяснить веру в Него на нашем рациональном человеческом языке неизмеримо труднее, чем говорить об Отце и Сыне. Бог как Творец мира, как любящий Отец, как Вседержитель – это отчасти может вместить наш ум. В Сына Его единородного мы верим потому, что верим Христу, потому, что любим образ Его, потому, что Он Сам утверждает о Себе, что Он – Сын Божий. Но когда мы пытаемся говорить о Духе Святом, то нам трудно, если не невозможно, почувствовать, воспринять, сознать отличие Его от Отца и Сына, или, проще, воспринять смысл церковной веры в Троичного Бога, в Единого Бога, открывающегося нам в трех Лицах, или личностях. Между тем именно такое знание Бога, такой религиозный опыт Его Церковь считала всегда, считает и теперь вершиной веры, вершиной духовной жизни, той последней и всеобъемлющей истиной, знание которой называет Евангелие жизнью вечной.
Остановимся прежде всего на самом слове дух, которое, хотя оно звучит для нас привычно и «самоочевидно», оказывается далеко не таким самоочевидным при первой же попытке определить его. Вот, например, мы говорим: «Весь дух пушкинского творчества – светлый». Что это значит? Что хотим мы этими словами выразить и передать? Не то ли, что всякую реальность, в том числе и пушкинское творчество, мы можем воспринимать и воспринимаем не только в их «объективности», «фактически», но и в излучаемой ими силе – положительной или отрицательной? О Пушкине можно сказать, что у него есть стихи серьезные и шутливые, глубокие и поверхностные, счастливые и трагические. А всё–таки, говорим мы, дух пушкинского творчества – светлый. И это несмотря на то, что Пушкин прожил, в сущности, не очень счастливую, трудную, а в последние годы – и просто несчастную жизнь. Таким образом, то, что мы называем духом пушкинского творчества, – это не просто отражение его характера в его произведениях. Это что–то гораздо более глубокое, самое глубокое в Пушкине, глубже его сознания, идей, настроений, то, что поистине живет и светит нам в его творчестве. Мы мало думаем об этом, но из приведенного примера можно заключить о существовании духовной глубины и духовной власти, духовного измерения жизни. Дух ни с чем не отождествим, и однако – во всём присутствует, через всё просвечивает, он есть, в самом последнем смысле, – жизнь самой жизни. Это то, о чём сказано в Евангелии: «Дух дышит, где хочет, и не знаем, откуда приходит и куда уходит». На древнееврейском языке, на котором написана Библия, слово «дух» – «руах» – означает, прежде всего, ветер, силу, которая невидима глазу и тем не менее может двигать вещами, невидимую, но очевидную силу жизни. И потому, когда мы применяем слово «Дух» к Богу, то утверждаем одновременно невидимость Бога и Его присутствие, Его действие, Его животворную силу в мире и в жизни. Дух Святой – это Бог в Его действии, в Его «животворной» силе в нас, в мире, во всей природе. Дух Святой – это присутствие Бога везде и всегда. Вот почему и называем мы Его Духом, а также Господом и, наконец, Животворящим. Без опыта этого присутствия – невидимого, но ощутимого Бога – Бог был бы «идеей», и при этом самой слабой, самой недоказуемой; самой, так сказать, отвлеченной из всех идей. Мы не можем «показать Бога» и потому не можем доказать Его, как не можем ни показать, ни доказать радости и красоты солнечного сияния слепорожденному, как не можем доказать светлого духа пушкинского творчества тому, кто, не зная русского языка, не может прочитать его. Об идее Бога можно без конца спорить и ни до чего не договориться. Но опыту духовного Его присутствия никакие доказательства не нужны. Его, этот опыт, раз и навсегда выразил, воплотил апостол Павел, сказав: «Радость и мир в Духе Святом».
Далее Символ веры говорит: «Дух Святой, Который от Отца исходит». И опять, чтобы понять, что это значит, воспользуемся тем же земным примером. Дух пушкинского творчества – от Пушкина, но он не есть Пушкин. Через дух пушкинского творчества мы можем узнать Пушкина, но, даже зная все подробности биографии Пушкина, мы не узнаем духа его творчества, если не прочтем его произведений. Святой Дух – это присутствие, явление, действие в мире любви Отца, мудрости Отца, творения Отца, но Он не есть Отец. Он весь от Бога–Отца, поэтому Он Сам – Бог, но Он не Отец. Дух Божий от Отца исходит, об Отце и Сыне свидетельствует, к Отцу приводит, но Он не есть Отец, не есть и Сын. Если Бог есть Любящий, если Сын есть Любимый, то Дух Святой есть Любовь, соединяющая Их, Их единство, Их единый свет, сила и истина. Он есть дыхание Бога в мире. Он Тот, через Которого мы, по слову Достоевского, «касаемся мирам иным». Он – отсвет Божественной красоты и Божественного добра. Он Тот, Кто всё в мире раскрывает как путь к Богу, как стремление к Нему», как радость Его присутствия. Любящий, Любимый, Любовь: светлая тайна Троицы, откровение последней тайны самого бытия Божия.
Мы верим в единого Бога, но не Бога–одиночество, не Бога–себялюбие, не Бога, в Себе и Собою живущего. Бог есть Любовь, говорит христианство. А любовь есть обращенность к другому, в пределе – отдача себя ему. Отец, говорит Евангелие, любит Сына и всё отдал Ему. Сын, говорит Евангелие, любит Отца и Себя отдает Ему. И, наконец, сам дар любви, сама эта любовь – как дар, радость, полнота, бытие, жажда и обладание, отдача и принятие – есть Дух Святой. И этой любовью, этой отдачей Бог творит мир, призывает каждого из нас к бытию, делает каждого из нас любимым и Свою любовь, Свой Дух дарует каждому, чтобы каждый мог приобщиться Божественной жизни. И мы молимся Духу: «Приди и вселися в нас!» Мы говорим Ему: «Утешитель, Сокровище благих, жизни Податель…» И Он вселяется в нас, наставляет нас, по слову Христа, на всякую истину, дарует нам вечную жизнь. Вот светозарная тайна христианской веры, тайна Бога – Троицы, Бога – Любви…
18. Глаголавшаго пророки…
Остановимся на словах Символа веры о Духе Святом: «глаголавшаго пророки», то есть, в переводе с церковнославянского: «Дух Святой… Который говорил через пророков». В христианской вере понятие пророчества и пророков занимает огромное место. Заметим, что в обычном употреблении слово «пророчество» стало равнозначно слову «предсказание». Пророк – это в нашем сознании тот, кто предсказывает будущее, нечто вроде «ясновидящего». Нужно со всей силой подчеркнуть, что хотя «предсказание будущего», вне всякого сомнения, входит в религиозное, христианское восприятие и понимание пророчества, оно, во–первых, не исчерпывает собою этого понимания, и, во–вторых, не является в нём главным, центральным. Добрая половина Ветхого Завета состоит из писаний пророков, но они совсем не сводятся к предсказанию будущего. Суть, глубина пророчества в другом, и только по отношению к этому «другому» можно по–настоящему понять отношение пророков и пророчества к будущему. Суть пророчества – в даре возвещения людям воли Божьей, скрытой от человеческого взора в событиях человеческой жизни и истории, но открывающейся духовному взору пророка. Эта суть пророчества особенно хорошо выражена в религиозно гениальном стихотворении Пушкина «Пророк»:
«И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей…»".
Можно только удивляться тому, с какой полнотой и силой в этих немногих прекрасных и бессмертных строчках выражена суть пророчества и призвание пророка. Пророк – это тот, кто услышал голос Божий, то есть некий таинственный, к нему и только к нему обращенный призыв, приказание. Голос этот говорит: «Восстань»; и это значит – выйди из суетной и пустой жизни, которой ты, как и большинство людей, живешь, разорви путы обыденщины, скрывающей от нас глубокий, потаенный смысл совершающегося. Затем этот голос говорит: «И виждь, и внемли!» Это приказ видеть, это приказ слышать. Видеть то, чего не видим мы нашим обычным, к земле и к земному прикованным взором. Услышать то, что мешает нам слышать шум житейской суеты. Увидь другое – главное, услышь другое – главное. И дальше: «Исполнись волею Моей». Это значит – сделай себя служителем не твоих земных и человеческих соображений, планов, желаний, а Моего – Божественного – замысла, Моей – Божественной – воли. И завершает голос, обращенный к пророку: «И, обходя моря и земли, глаголом жги сердца людей». Моря и земли – это значит весь мир, вся вселенная, всё творение Божие. И это значит, что хотя пророк, как и каждый человек, ограничен временем и пространством, живет в определенных условиях, является свидетелем определенных событий, Божественная миссия его преодолевает эту ограниченность, обращена к миру. Или, может быть, лучше сказать так: в самом малом он видит, он слышит, он различает волю Божию, то есть смысл и значение этого малого для всего мира, для каждого человека, для всей истории.
Почитайте ветхозаветных пророков. Они пишут о событиях: войнах, переворотах, убийствах, завоеваниях – в мировой перспективе – каких–то маленьких государств, о людях и событиях, давно всеми забытых и с точки зрения наших современных проблем, современного знания – в сущности, ничтожных. Все эти царства, истории, войнам которых между собою посвящена огромная часть Библии, сегодня можно облететь на самолете в два–три часа. Почему же мы должны всё это не только знать и помнить, но еще признавать священным, богодухновенным Писанием, словом Божиим? Да потому что пророки – в этих малых событиях сами видят и нам раскрывают волю Божию, уже не об этих только народах и событиях, а о самом человеке, о самой жизни, о самом мире. Для них, пророков, всё становится знаком, откровением, призывом, уроком. Через малое раскрывается во всём своем неизреченном величии замысел Божий о нас. Замысел не только о том, что совершается сейчас, но также, и прежде всего, о конечной цели мироздания. В этом смысле пророчество обращено и к настоящему, и к прошлому, и к будущему.
Это «видение», эту волю Божью, этот замысел Божий и раскрывает пророк, им жжет сердца людей. Ибо это не просто «объяснение» и не просто «предсказание», как у гадалок и ясновидящих. Это именно призыв, а раз призыв – то и суд. Это раскрытие воли Божией и призыв принять ее. Это обличение зла и призыв к борьбе с ним. Это явление любви Божией и призыв любить Его. Церковь решительно отвергает и осуждает хождение ко всевозможным гадателям и предсказателям будущего. Почему? Да потому, что хождение это предполагает фатализм, и это значит – отрицание свободы. Пророчество же, напротив, есть страстный призыв к свободе, к освобождению от сковывающих человека фатализма и пассивности.
«Если не покаетесь, все также погибнете!» Вот, в конце концов, сущность пророчества. Оно всегда есть явление двух, и только двух путей, между которыми все время, всегда, в большом и малом призван выбирать человек. Путь Божий и путь не–Божий, и потому противу–Божий.
«Если не покаетесь…» Но это значит, что человек может покаяться, может преодолеть греховный фатализм, может перемениться, может выбрать волю Божию. Миссия пророка – жечь сердца людей этим призывом, обращать их к этому выбору. Пророчество – от Бога, от Святого Духа. Ибо нашему земному знанию не дано видеть таинственного и Божественного смысла всего того, что совершается в мире. Можно сказать даже, что чем шире наше знание о мире (а в наши дни оно достигло неслыханной широты), тем всё менее и менее глубоко оно. И вот возвещать именно это глубокое знание и посылает Дух Святой пророков.
Надо прибавить, что, по христианской вере, дар пророчества дан в каком–то смысле каждому христианину, ибо каждый из нас получил дар Святого Духа. Каждый из нас призван к глубокой жизни и к глубокому знанию. И каждый из нас, увы, призвание это заглушает в себе и изменяет ему. И о том, чтобы восстановить его в нас, молимся мы в молитве Святому Духу: «Прииди, вселися в ны». И еще последнее: «Пророчества не угашайте», – говорит нам апостол Павел.
«СИЯ ЖЕ ЕСТЬ ЖИЗНЬ ВЕЧНАЯ – ДА ЗНАЮТ ТЕБЯ»
Как и во всякой любви, знание любимого играет первостепенную роль и в наших отношениях с Богом, и особенно в молитве. Нужно знать, чтобы любить, знать лучше, чтобы любить больше.
Знание Бога вызывает любовь к Богу, и, наоборот, любовь, по слову св. Августина, «стремится к святой отраде молитвы», где она обновляется и укрепляется во всё лучшем познании Господа (1. Время, украденное у Бога). — Усердное размышление о совершенствах Божиих дает расцвести в нас основным настроениям молитвы: поклонению, хвале, благоговейному страху, благодарению, самоотдаче (2. Отвечать Богу). — Наша сверхприродная способность познавать – это вера. Она нередко дремлет, и потому необходимо пробуждать ее в нас, упражнять ее и развивать с помощью размышлений и молитвы. Тогда она становится жаждой познать Бога живого (3. Познавать, чтобы любить). — Чтобы дать Себя познать, Бог обращается к нам различными способами. Его нам открывают Его дела и среди прочих – брак, в котором отражается божественная любовь (4. Письмо Полю и Монике). — Размышление о великих законах, управляющих супружеской жизнью, позволяет лучше понять требования и сокровища молитвенной жизни, которая также есть встреча, общение в любви (5. Одному жениху). — Но еще больше, чем в Своих делах, Бог открывается нам в Своих словах. Если мы недостаточно размышляем над Писанием, наша вера гибнет; но питаемая словом Божиим, она приносит обильные и сладостные плоды (6. Иссохший сад). — Не довольствуясь тем, чтобы обращаться к нам при посредстве Своих дел и Своих вестников – пророков, Бог нам послал Своего Сына. «Его слушайте»: таково повеление Отца. Нам нужно быть внимательными к Нему, внимать Ему всем нашим существом (7. «Его слушайте»). — И тогда мало–помалу познание неизмеримых богатств Христовых пробуждает в нас восхищение и любовь, раскрывает в нас источники молитвы (8. «Неисследимые богатства Христовы»). — Но главное откровение Христос дает нам с высоты креста. Тем самым, крест есть книга, над которой должны мы размышлять неустанно (9. Самая мудрая книга). — Следует, однако, научиться понимать ее язык: эта книга – не панегирик страданиям, но весть о всепобеждающей любви (10. Молиться перед распятием?).
