Текст книги "Птицы летают без компаса. В небе дорог много (Повести)"
Автор книги: Александр Мишкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Подошел майор Яшин. Молча протянул мне руку. И, небрежно бросив в рот папиросу, погонял ее из одного угла в другой, сказал:
– Думаю, товарищ майор, Прохорова дежурным по полетам задействовать, вы с ним все равно летать не будете. – И зажег спичку.
– Не следует его дежурным назначать, – посоветовал я, – пусть лучше к полетам готовится.
Спичка у комэска догорела и обожгла пальцы. Яшин потряс кистью руки, поморщился, но ничего не ответил. Он повернулся к Прохорову, бросил спичку и сказал:
– Передайте тогда капитану Валикову, чтобы в наряд подыскал другого офицера.
Я сел в машину и поехал в гарнизон по глинистой, раскатанной тягачами дороге. Подъезжая к Дому офицеров, я увидел Елену Александровну. Она стояла с зонтиком в руках возле большой клумбы, на которой горделиво высились на крепких ногах величавые георгины. Видимо, узнала «командирский газик». Подняла руку. Водитель притормозил машину.
– Здравствуйте, Елена Александровна! – вылезая из кабины, поклонился я.
– Здравствуйте, Сергей Петрович! – бодро ответила она. – А мой Потанин где?
– На аэродроме.
– Вы в гостиницу?
– Да.
– Володя, поезжай, мы с майором пешком дойдем! – приказала она шоферу. – Проводите меня, Сергей Петрович.
Солдат резко захлопнул дверцу машины, замок ее чмокнул коротко и плотно. «Газик» рванулся с места, метнув из-под колес ошметки грязи.
Елена Александровна взяла меня под руку. Мы пошли между рядами домов по главной улице гарнизона.
– Знаете, Сергей Петрович, я вспомнила вас, – вдруг сказала она. – Вы тогда худым таким были и застенчивым. И все вы были очень похожими друг на друга трогательной готовностью к клятвам, заверениям в вечной любви. – Она улыбнулась. – Смешные все… Как мой Потанин говорит, салажата. Помню, как я вам фотокарточку подписывала. Что сейчас вспоминать об этом, Сергей Петрович? Зачем? У меня есть такое правило: не возвращаться в прошлое. И вам не следует это делать. Правда?
– Правда, – поспешно согласился я и подумал, что она и меня быстро поставила на свое место. Сразу как-то понятнее стали наши отношения. И лицо Елены Александровны уже не казалось таким строгим и надменным, исчезли куда-то ее холодно-предостерегающая плавность, величие. Она мягко посмотрела мне в глаза и быстро перескочила на другую тему.
– Вы, значит, в большом городе устроились? – спросила она, вроде бы интересуясь мной, но вопрос тут же перенацелила: – А мы вот с Потаниным все время в глуши. Привыкла уже. Первое время трудно было, страшно хотелось уехать на запад, в большой город. Да жалко вот Потанина своего бросать. Как он без меня? Он ведь меня слушается… – на полном серьезе заключила Елена Александровна.
Она замолчала, но слова эти будто у нее на губах застыли. Из-за леса донеслись громовые раскаты, они с сухим треском рассыпались по окрестности. Елена Александровна сжала губы и посмотрела в небо. Трудно было понять: то ли она гордилась, что Потанин ее слушается, то ли она сейчас испытывала муки за свою откровенность.
– Мой Потанин в тучи пошел, – тихо произнесла она. И в эти слова Елена Александровна вкладывала какой-то свой очень значительный смысл. Нет, муки за свою откровенность она не испытывала. Для нее не существовало отвлеченных понятий, она была переполнена реальными заботами, конкретными ощущениями. И я подумал, что если моя Аля хотела сидеть со мной в кабине одного самолета, то Елена Александровна мысленно шла где-то рядом с мужем и совсем в другой роли.
Легкий ветерок зашевелил деревья. В воздухе закружился тополиный пух. Мудрый тополь, заботясь о потомстве, разбрасывал свои семена по всему белому свету.
Мы подошли к дому, у подъезда которого стоял красный грибок с детской песочницей. Таким коротким оказался наш путь. Елена Александровна протянула мне руку:
– Заходите, Сергей Петрович, очень рада буду!
А ведь она стала еще лучше, будто эти годы сделали ее лицо законченным, дорисовали тайные черточки ее красоты. В прямом открытом взгляде виделся ум, мягкая сила и независимость. «Он ведь меня слушается…»
– Обязательно зайду, Елена Александровна, – ответил я и отпустил ее холодную руку.
Елена Александровна коротко, вприщур взглянула на меня, медленно повернулась и поплыла к подъезду. И не оглянулась ни разу. А зачем ей оглядываться?
Я шел в гостиницу и думал про свою Алю. Почему-то казалось, что сейчас я любил ее еще сильнее, чем всегда. «Природа приказов писать не умеет», – вспомнил я слова Потанина. Но природа ищет равновесия и стремится к нему. А это и есть приказ.
Мне-то вот тут рядом с Еленой Александровной давным-давно и искать нечего. Какое уж тут равновесие? В сущности, я ничего и не искал. Просто память взбунтовалась, наверное, хотелось ощутить то дурацкое волнение, которое я испытывал когда-то при виде этой женщины. Но того волнения уже нет, потому что нет уже той женщины. Да и не будет теперь у меня в жизни таких волнений и переживаний, какие были в первой любви, перед первым самостоятельным вылетом. «Первое» уже было. И не надо ни повторений, ни перемен. У меня осталось великое человеческое право: за других волноваться.
5
Лейтенант Прохоров стоял у «спарки» и мял в руках кожаный шлемофон. На руке у него на тонкой веревочке болтался черный мешочек с кислородной маской – с такими мешочками мы когда-то бегали в школу, в них сдавали галоши в раздевалку. Когда самолет заправили сжатым воздухом и от него отъехала полосатая машина с баллонами-торпедами, я бодро сказал:
– Вот видите, Юрий Васильевич, и нам о вами повезло, небо черт в голубой цвет перекрасил, в аккурат нам погоду в масть подстроил.
Прохоров застенчиво улыбнулся.
– Полетели…
Грозясь скрытой силищей, басовито заворчала турбина. Чувствую, как ее гул заполняет энергией каждую мою клеточку, аж щекотно внутри: давно не летал. И вот наша машина с двумя кабинами уже бежит по бетонной полосе, набирая скорость. Быстрее и быстрее. Бег слегка приостанавливается. Нос самолета глядит в небо. Аэродром – за спиной. Мы – в воздухе. Кабина сразу становится широкой, просторной: прижимаюсь!
– Закрывайтесь шторкой, – приказываю по радио летчику и беру в руки управление.
Лейтенант выполняет команду. Передняя кабина запахивается кремовым полотном. Теперь я не вижу летчика, а он не видит ни меня, ни неба, ни земли.
– Готов! – докладывает.
– Берите управление.
Передаю самолет из рук в руки. Перед глазами Прохорова сейчас только чашечки приборов с умными стрелочками – его надежными помощниками. Их много. «Они должны быть там, где должны быть». Стрелочки слушаются летчика, подчиняются его желаниям. Но они умны настолько, насколько понимает их доклады пилот. По ним он, вне видимости земли, строит образ полета, его рисунок. Приборы ему точно докладывают об изменении положения самолета в пространстве. Насколько своевременно летчик среагирует на отклонение стрелочек, и будет зависеть его движение вперед. «Курс… высота… скорость… контроль за работой двигателя…» Потерять что-то одно из виду – значит, потерять все…
Самолет идет ровно, устойчиво. Приходим в зону полетов по приборам. Создаю «непонятные положения». Резко ввожу истребитель в вираж, потом в боевой разворот – разбрасываю показания стрелок так, чтобы летчик потерял их все разом, но и разом нашел. Самолет падает, по до земли еще далеко. Прохоров обязан тут же восстановить прежний образ полета. Моя помощь летчику заключается лишь в том, чтобы утерпеть и не вмешаться в управление, не вмешаться в борьбу, которую он сейчас ведет на пределе своих собственных физических и духовных сил. С такими обстоятельствами он может встретиться один на один. Не условно! И тогда…
Прохоров четкими движениями рулей выводит «спарку» из крена и ставит крохотный «самолетик» авиагоризонта на нужную отметку.
Создаю положение еще непонятнее. Кручу полубочку и веду самолет со снижением. Вижу, как стрелки приборов мечутся по циферблатам.
– Выводите! – командую летчику.
Прохоров снова ставит истребитель в горизонт, и так ловко и проворно, будто я показываю ему детские фокусы, а он их быстро разгадывает.
Отключаю авиагоризонт. Пусть сам увидит «отказ» прибора, и важно, как он будет действовать без него.
– Отказал авиагоризонт, – слышу голос Прохорова по радио, – перехожу на дублирующий.
«Перехожу…» Он сразу же перешел к пилотированию самолета по «шарику и стрелочке». Самолет даже не почувствовал этот переход – не дрогнул, не откликнулся, не закапризничал. «И тут его не купишь! Молодец, Прохоров!»
Мне показалось, что этот летчик всю жизнь только и занимался тем, что выводил самолет из сложных и непонятных положений, разгадывал головоломки с отключенными приборами. И теперь я был уверен, что если он случайно «завалится» в облаках, то выйдет из создавшейся ситуации не случайно.
– Открывайтесь, – говорю. – На аэродром пошли.
Кремовый «сачок» отпрыгнул назад, в полукруглой рамке фонаря кабины появилась голова пилота, а впереди него вспыхнуло от солнышка лучистое стеклышко прицела.
…После посадки Прохоров зарулил самолет на стоянку. Подбежал техник и подпер «спарку» приставной лестницей. Открыл фонарь. Приветливо кивнул летчику и покосил на меня взглядом. Я ступил на бетонные плиты, от которых тянуло теплом. За мной спустился по стремянке лейтенант Прохоров. Распаренный, на верхней губе – прозрачный бисер. Прикладывает руку к виску:
– Товарищ майор, разрешите получить замечания?
Ладонь держит на большом угле атаки. На скрюченных, липких пальцах отпечатались насечки от ребристой ручки управления.
– Жарко? – спрашиваю.
– Солнышко палит, – отвечает он и трет руки, будто от холода. «Забыл, что весь полет просидел под кремовым колпаком. На солнышко кивает».
Мне очень хотелось осмотреть шторки в его кабине. Может, они были неисправны, там есть какая-нибудь щелочка, и летчик подглядывал за линией горизонта? Проверять, конечно, я не стал. К чему такое недоверие? Сказал откровенно:
– Если таким же манером будете летать в облаках – дело у вас пойдет.
Глаза у Прохорова потеплели, ожесточенность во взгляде исчезла. Он расслабил ноги в коленях.
– Почему же вы с Яшиным плохо в облаках летали?
Прохоров потоптался на месте, снова напряг ноги, поморщился.
– Длинная история, товарищ майор, – нехотя ответил он.
– Хотя бы коротко расскажите.
– Давно еще, – начал лейтенант, – Яшин проверял готовность летчиков к полетам. Всем задавал вопросы как вопросы, а мне: «Отказало радио. Ваши действия?» «Отказал авиагоризонт. Ваши действия?» «Отказал прибор скорости. Ваши действия?» Я отвечал-отвечал, а потом и говорю ему: «Что-то у меня, товарищ майор, все отказывает и отказывает? Техника у нас такая надежная… Страшно даже». А он мне и говорит: «Вы, наверное, авиацию с кооперацией перепутали? Если страшно, нечего и в самолет садиться…» Зло тут меня взяло, я его тоже спрашиваю: «А вы сами не перепутали?» Тогда Яшин меня и отстранил от полетов… Потом, когда приступили к полетам в облаках, – торопливо продолжал Прохоров, – вообще… Однажды на посадочном курсе, над дальней приводной радиостанцией, Яшин по радио начал объяснять, что надо делать одновременно: отжимать ручку, выпускать посадочные щитки и подворачивать самолет на ближний привод. А я ему отвечаю, что не успеваю все одновременно, нас учили выполнять все по очереди. А он мне: «Если не успеваете, чего же в облака лезете?» И после этого в воздухе на «спарке» все время сам за управление держится…
– Чего же вы командиру об этом не доложили?
– Какому командиру? – переспросил летчик.
– Командиру полка, Потанину.
Прохоров криво усмехнулся, лицо его стало каким-то дерзким, неумолимым.
– Что вы, товарищ майор? Потанин за Яшина горой стоит. Лучшая эскадрилья. Такое ему рассказать?! – Летчик помотал головой.
К нашему двухштурвальному самолету подкатил командирский «газик». Из кабины высунулась кудрявая голова шофера Володи:
– Товарищ майор, вас полковник Потанин просит!
– Хорошо, готовьтесь к полету в облаках, – сказал я Прохорову, закругляя разговор. Хотя видел, что летчик хотел мне рассказать еще что-то важное и существенное, что ему помешало и мешает теперь. Но рядом стоял «газик».
Мы подъехали к СКП. Потанин открыл дверцу машины.
– Ну, как у тебя с Прохоровым? Слетал? Докладывай свои впечатления.
– Не знаю, Виктор Иванович, но полет с Прохоровым мне понравился. Из сложных положений самолет выводит отменно. Не теряется и при отключении основных приборов. Это очень важно. Да и вообще… – пожал я плечами. Вспоминая полет, я как-то не находил слов, чтобы дать ему верную оценку, выразить свое восхищение. – Должен он в облаках летать, справится он.
– Должен, да вот не летает, не справляется, – строго осадил меня командир. – Не торопись. Выждать малость надо, инспектор. Прохоров пока еще в себя не пришел. Об этом потом, потом…
«Темнит он что-то…»
– Полетим на полигон. Посмотрим, как пилоты по наземным целям стреляют. Вон уже вертолет под парами стоит.
После полета и разговора с Прохоровым мои предположения вроде бы укреплялись. А вот Потанин чего-то темнит. Яшин боится выпускать летчика самостоятельно в облаках, и Потанин тоже не торопится. Мог бы ведь сам проверить и сделать выводы. А он почему-то не проверяет. Почему?
Вертолет огрызнулся, чихнул, отрыгнув синие кольца дыма из патрубков, и загрохотал, затрясся железными боками, лихо замахал лопастями-саблями, закачался, передавая тяжесть с ноги на ногу. Над головой от несущего винта образовалась дисковая сеточка, она повисла топкой круглой паутинкой и казалась какой-то нереальной, выдуманной.
Лопасти засвистели и, набравшись силы, рванули машину кверху. Ветер от винта развернул спинами стоящих вокруг людей, и они, пригнувшись, бросились врассыпную. Вертолет, наклонив вперед лобастую голову, набычась, пошел к горизонту, медленно ввинчиваясь в небо. В кружочках иллюминаторов замелькали макушки деревьев, которые проходили совсем рядом, и слева и справа, они карабкались по отлогим и крутым склонам сопок. Внизу деревья росли плотно, теснились, обхватывая друг друга пушистыми кронами, и чем выше они забирались на сопки, тем их становилось все меньше и меньше. На вершины взбирались немногие, самые сильные и мощные, которые могли устоять против шквальных ветров и слепящей пурги. В отсеке стоял такой грохот, будто нас посадили в огромную железную бочку и всю дорогу дубасили по ней деревянной палкой. Потанин молчал, но и я не отважился перекричать этот грохот. Мы долго петляли по распадкам, а потом, обогнув рыжий скалистый увал, вертолет немного подскочил вверх, и за редкой еловой гребенкой я увидел расчерченные на земле мишени. Полигон! Машина чуть приостановилась, лопасти захлопали глухо и перешли на мягкий шепот. Вертолет повис над землей и устало, словно выдыхаясь, начал снижаться. Ниже и ниже. Осторожно нащупал колесами дрожащую от воздушной волны траву, раздул ее по сторонам и придавил резиновыми ногами. Мотор затих, лопасти угомонились и тяжелыми стеблями прогнулись к земле.
Мы сели возле избушки о застекленной верандой, выпирающей из-под задранной назад косой крыши. Вокруг нее – копья антенн, сети проводов и расчалок. По деревянной гремящей лестнице, выбивая чечетку, быстро спустился небольшого роста, коренастый, с розовым блестящим лицом офицер. Руководитель стрельб. Я узнал его сразу.
– У вас все готово, товарищ Яшин? – спросил Потанин, не дожидаясь официального доклада.
– Так точно, товарищ командир! – бодро ответил майор.
– Связь с аэродромом есть?
– Связь в полном порядке, товарищ полковник! – бойко отчеканил выросший из кустов сержант с приветливо-лукавой физиономией.
Я долго стоял, оглохший от вертолетного грохота. Земля усыпана фиолетовыми бусами голубицы. Ягоды смотрят на меня со всех сторон птичьими глазками. И такие крупные, блестящие от сока. Бери их голыми руками! Пахло вареньем, горячей хвоей, пчелами, которые эскадрильями кружились над этим лесным лакомством. Вот бы сейчас сюда десантом Алю с сыном высадить!
Поодаль шелестит маленькая речушка, шлепается о береговые переплески. Скорыми струями мчится она по камням, то внезапно скручиваясь в упругий зеленый жгут, то делая замысловатую петлю, и прячется в зарослях. Над пей, глядясь в рябую воду, родственно сомкнули свои ветви нежные березки, дикий кедрач и мягкие осины. Возле деревьев развалистыми кустами прилег таинственный, сказочный папоротник – любимое кушанье дальневосточников.
– Жарко! – говорит Потанин, глядит на речку и колотит себя руками по груди. – Давай напьемся. Водичка здесь целебная, на таежных корнях настояна.
Он изгибается, прирастает к земле так, что сам становится похожим на кедровый корень. Зачерпывая воду в пригоршни, он пьет с наслаждением.
Вода действительно вкусная, за уши не оттянешь, после нее долго не захочется пить из-под крана.
– Эх, искупаться бы сейчас. Да жаль, что здесь воробью по колено, – искренне сожалеет Виктор Иванович. – Может, разуемся да пошлепаем босыми ногами по каменистому донышку, как бывало в деревне? В моей Трофимовне тоже такая же мелкая с перекатами речушка. – От ледяной воды губы у Виктора стали ярко-красными и припухли малость.
У меня над головой вспорхнула птица, стряхнула горсть искорок и звонко пропела, точно доказывая нам, что лесная голытьба всегда начеку. Птицы заголосили вокруг, и казалось, что. лес закачался от их песен.
Мы взобрались на веранду. Оттуда были видны вычерченные и обозначенные пожелтевшей известкой круги, в центре которых – силуэты самолетов, танков, автомобилей, зурсов.
Сидим на крепко сколоченных из березы табуретках возле столика с покатой крышкой.
Каждый глядит в ту сторону, откуда должны заходить истребители на цели.
– Разрешите узнать, товарищ майор, – пододвигаясь ко мне вместе с табуреткой, обращается Яшин. – Как полет с Прохоровым прошел? Какое у вас о нем впечатление?
– Хорошее впечатление. Думаю, что он вполне сможет летать в облаках, – отвечаю я твердо, даже сам удивляюсь своей твердости.
Яшин немного помолчал, точно взвешивая мои слова, их значение, и сказал:
– Может быть, и так, но по-моему… – Он замотал головой, побарабанил носком ботинка по полу.
– Что там «по-моему, по-моему», – жестко оборвал его командир. – Скажу я вам, оба вы торопитесь, как голые в баню. А вы, Яшин, вообще хотите отмахнуться. И нечего тут выражаться загадками.
«Потанин за Яшина горой стоит», – вспомнил я слова Прохорова.
Яшин нахмурился, разглаживая морщины, набежавшие на широкий с клиньями залысин лоб. Ему хотелось порассуждать об этом, но, глянув на Потанина, а потом рикошетом на меня, он не решился. Чуть помолчав, он с каким-то мстительным удовольствием заметил:
– Что же вы сами, товарищ полковник, не летите с Прохоровым? Сколько можно с этим делом тянуть? – На последней фразе голос Яшина осел, будто отсырел разом.
Потанин аж вскочил с места. Его фуражка чуть ли не уперлась в низкий, скошенный назад потолок.
– Будто не знаете, Яшин? Елкина мать! – Полковник покачал головой и, обращаясь ко мне, спросил: – Помнишь, я тебе рассказывал, как от одного летчика хотела жена сбежать? Так это от Прохорова. Яшин уже забыл об этом. Напомню заодно и ему. Прохоров тогда но части дежурил. А накануне с женой поссорился. После дежурства пришел домой, а жены нет. На вешалке ее старое платье висит, на нем записка булавкой приколота: «Прощай, Юра, уехала к маме. Навсегда… – Люда». Вот тебе и Люда-блюдо! Замполит встретил Прохорова в гарнизоне пьяным, как говорят плотники, в доску. И руками развел. «Как это уехала? – спрашивает. – Что это еще за лягушка-путешественница?» «Хватит распаляться, – тороплю я замполита, – садись в машину и поезжай в аэропорт. Самолет через час улетает. Вези ее прямо ко мне! Сопротивляться будет – милицию вызови».
Перехватил ой эту Люду, привез ко мне домой. Как видишь, перехваты у нас не только в воздухе бывают.
– Знакомо мне и такое, – подтвердил я.
– Ясное дело, везде такое бывает, – продолжил полковник. – Так вот я ее и спрашиваю: «Как же так, Людмила, ты ведь жена летчика?!» «Попугать я его хотела, – отвечает. – Он из-за своих железных самолетов и про меня забывать стал. Мы же, Виктор Иванович, любим друг друга…» У влюбленных все без репетиции идет, у них свои дурацкие тренажеры. Молодость резка и брыклива. Жену мы вернули, а вот его… Кто знает? После всех этих сумятиц пускать летчика в облака – уж извини… Об этом случае я, правда, в штаб не докладывал. Да и тебе говорить не хотелось, сейчас-то вижу, что ты им всерьез заинтересовался. Так ведь доложишь в штаб. Чепе! Начнут парня по кабинетам таскать, потом медики на стуле крутить: вдох-выдох. Закрутят, выдохнется парень. Не только летать, но и служить туго будет. Пусть, думаю, отстоится, потом слетаю с ним, проверю. Как раз я тогда детский садик принимал у строителей, думаю, приму, тогда и за него возьмусь.
– Переводить Прохорова надо, – вставил Яшин. – Он у меня в эскадрилье для «вала».
– Вот вы уперлись: переводить-переводить. Помните, как не хотели к себе в эскадрилью капитана Валикова брать? А теперь?
– То ж Валиков! – не без гордости заметил комэск.
«Адъютант его превосходительства! Нет, Прохоров, видно, человек не такой, как Валиков. Он в беде не закричит. Постыдится о своем горе другим поведать».
– Валиков, конечно, не такой. Прохоров мужик натуристый, – подтвердил мою мысль Потанин. – После ссоры прибегает ко мне и требует: «Отдайте жену… Вы не имеете права держать ее у себя. Это вам не солдат…» Понял, командиру говорит! А Валиков такое не скажет. Я видел, Яшин, как вы с его женой в ДОСа танцевали, а он глядел и подхихикивал… – Виктор Иванович подмигнул мне заговорщицки.
– Вы, товарищ полковник, окажете такое… – устыдился Яшин. Взял из коробки, лежащей на столе, папиросу, помял ее в непослушных пальцах и дунул в гильзу. Тонкая бумага лопнула, золотистые крошки табака посыпались на пол.
Потанин задавил в глиняной пепельнице окурок. Повернулся. Протяжно скрипнули рассохшиеся половицы под его тяжелыми ногами. Подошел к тесовой стене, на которой висела синоптическая карта, исчерченная линиями изобар, напоминающими стрелковые мишени. На секунду застыл возле нее, потом, повернувшись, задумчиво произнес:
– Вы, Яшин, не обижайтесь. Танцуйте себе на здоровье. Шучу. Прохоров, конечно, норовистый. Жены-то просто так от мужей не убегают, они характер мужика понимают. А мы с тобой пока не разобрались. Вот почему я и рапорт ваш на Прохорова под сукно положил. Видите, вот циклон, – показал Виктор Иванович на карту. – По краям штормы, а в центре хорошая погода. Поди доберись до центра, тогда и принимай решение: садиться или дальше лететь.
– Мне, товарищ полковник, все равно непонятно ваше выжидание, – парировал Яшин. – Главный козырь летчика – его исполнительность. А Прохоров… – Комэск чиркнул о коробок горелой спичкой.
– Мы с вами, комэск, не в подкидного дурака играем. Исполнительность – черта хорошая, не спорю. Но надо во всем разобраться, выждать, пока штормы пройдут. Семейные отношения очень сильно на летной работе отражаются. Такое нам надо учитывать. Жены тоже не всегда все понимают. Разные есть. Это из Москвы Дальний Восток давно обжитым кажется. В книгах, кино. А приедут сюда: того нет, другого нет, третьего и не предвидится. Вот и пошла свистопляска. Тут ее муж и опускает голову, ему не только летать – и по земле ходить не хочется. Какая тут исполнительность? Помните, как ваша Светлана Семеновна меня на женсовете за горло взяла: подайте ей в гарнизон мороженое. Сколько мне пришлось хлопотать, чтобы ларек в гарнизоне открыть? Одной подай мороженое, другой – ателье первого разряда. А нет – так за чемодан хватается – и в воздушное путешествие… В общем-то лучше, когда наши молодые офицеры на местных женятся, – уже повеселев, продолжал полковник. – Местные не станут так быстро чемоданы укладывать. Они к таким условиям привыкшие, у них меньше колебаний, неустойчивости. Цельные семьи получаются. – И, поймав мой взгляд, Виктор Иванович пояснил: – Я, Сергей Петрович, тут свою кадровую линию веду… Стараюсь, чтобы в гарнизоне нашем побольше невест было. Правда, не все эту политику понимают. Недавно прихожу в летную столовую, гляжу, по залу парнишка с подносом бегает. «Кто такой?» – спрашиваю. «Официанта нового взяли», – отвечают. Вызываю заведующую. «Что у нас в округе девчат красивых мало? Чтобы и духу здесь этого парня не было! Пусть в мастерские идет!» «А какая разница?» – удивляется она. «Выполняйте приказ, – говорю. – Про разницу у мужа спросите».
Вот ведь как. Не зря же в гражданском флоте стюардесс отбирают по ГОСТу. Летишь с ними и еще хочется. – Виктор Иванович улыбнулся, его глаза засветились мягко, приветливо, видно, что-то из личной жизни вспомнил. Он глянул в окно, поднял руки с растопыренными пальцами, помял ими воздух и добавил – И замполита своего на такую кадровую политику нацеливаю.
Потанин снова прошелся. И, сурово нахмурив брови, вдруг спросил у Яшина:
– Вы, случаем, не крикнули на Прохорова в воздухе?
– Как – крикнул?
– Обыкновенно, как вы иногда.
– Так и вы, товарищ полковник, в воздухе со мной тоже не особенно ласковы, – огрызнулся комэск и тут же гигикнул, точно на стадионе в ворота мяч пропустил. Получалось у него так оттого, что смеялся Яшин, широко растягивая рот, и зубы у него при этом не открывались, а прятались за губами.
Полковник спокойно опустился на табуретку.
– Мне еще с вами быть ласковым. Баба, что ль? – пробурчал он и засмеялся, но засмеялся не над тем, что сказал, а над тем, что, видно, хотел сказать.
Разговор этот Потанину продолжать дальше явно не захотелось. Он наклонился к столу и стал разглядывать плановую таблицу. «Черепахе еще и граду бояться…» – изрек он сам себе.
Я вспомнил слова из характеристики Яшина, записанной в летную книжку: «При длительных перерывах нуждается в дополнительной проверке техники пилотирования. Особенно трудно даются элементы выдерживания направления на взлете…» Интересно, кричал на Яшина инструктор, когда он взлетал? Наверное, нет. А Яшин забыл, как его учили. Надо бы ему напомнить… Говорят, чем лучше командир летает сам, тем больше находит он оригинальных летчиков. Командирам с обыкновенной техникой пилотирования все пилоты кажутся обыкновенными. И в мастерстве они не могут их отличить друг от друга. И, конечно, такие при глубоких сомнениях у летчика ему не скажут: «Не у вас одного так было…» Потому что они уже давно забыли, как у них все начиналось и как было… О других мы часто судим по себе.
– Что же дальше вы решили с Прохоровым делать? – спросил у меня Яшин.
– Проверю в облаках, в реальных условиях. Там видно будет, – ответил я.
– Видно… – не договорил комэск.
Солнце поднялось повыше, его яркие лучи ушли с крышки стола и лежали лишь на подоконнике.
– Несите ягоды командиру, несите, вам говорят! – послышался внизу голос сержанта.
– Не могу я. Лучше сами отнесите, – упорствовал кто-то.
– Вот будете у меня весь вечер дрова рубить, – настойчиво продолжал сержант воспитывать уважение к командиру.
– И буду рубить, чем полковник отругает…
– Вот непонятливый, за что ругать-то?..
Из открытого люка высунулась голова сержанта:
– Товарищ полковник, ягод не хотите?
– А чего же! – живо откликнулся Потанин.
По лестнице поднялся солдат гвардейского роста с белым пушком на обветренном лице. В исцарапанной руке он держал тонкую дужку алюминиевого котелка, до краев наполненного голубицей.
– Разрешите? – робко спросил он и, торопливо зашагав, поставил котелок на край стола.
– Почему же я за ягоды ругать должен? – спросил полковник солдата.
– Не знаю, – ответил тот, удивленно хлопая ресницами. – Разрешите выйти?
– Служите недавно? – полюбопытствовал командир.
– Ага, – ответил он, будто в чем-то сознаваясь. И тут же, вроде опомнившись, выгнув вперед грудь, поправился: – Так точно! – И стал прятать в рукава исцарапанные кулаки.
– Хорошо, идите собирайте ягоды, – улыбнувшись, сказал Виктор Иванович.
Солдат, стряхнув с лица смущение, неловко повернулся и застучал по лестнице тяжелыми сапогами.
Командир глянул на нас, приглашая, набрал в горсть синих ягод. Молча к алюминиевому котелку потянулся и Яшин. За ним и я. Мы ели сочные, вкусные ягоды и не могли остановиться.
– Товарищ полковник, по радио передали: истребители на полигон вышли! – сообщил сержант.
– Принимайте! – приказал Потанин командиру эскадрильи.
Яшин неторопливо отодвинул глиняную пепельницу, набитую окурками, взял микрофон, поднялся, разглаживая плановую таблицу, смахнул налетевших на нее божьих коровок. Глянул в окно, прищурился.
На горизонте со стороны солнца показалось звено истребителей. Четверка дружно развернулась. Пара самолетов отделилась от них и пошла со снижением, прижимаясь к распадку. Все это было выполнено четко, согласованно.
– Работу разрешаю! – нажимая рычажок микрофона, бросил в эфир руководитель стрельб.
Не доходя до мишеней, истребители, поломав линию полета, резко подскочили вверх, а потом свалились на крыло и в стремительном пике пошли к цели. Истребители, пыхнув злым огнем, описали полукруг и рванулись ввысь. Послышались гулкие удары. Над головой что-то простонало, хрустнуло, точно где-то совсем рядом упало срубленное под корень дерево. От мишеней потянулись к солнцу огненные столбы пыли.
– Отлично! – доложил наблюдатель.
Запахло пороховой гарью. Лес притих, нахохлился. Птичьи голоса умолкли. Только приглушенно шумела за осинками речка.
На заходе появилась следующая пара.
– А эти почему идут по струнке? – спросил Потанин. – Почему не маневрируют? В кино, что ли, снимаются? Тоже мне вояки! Циркачи! По проволоке с шестом. – Полковник криво усмехнулся, его рот изогнулся неровной подковой, показывая золотые, зачерненные ягодой зубы.
– Почему не маневрируете? – спросил Яшин по радио.
Пара самолетов заюлила, как слаломщики на горке, уклоняясь от невидимых пуль и разрывов зенитных снарядов.
– Этим деятелям поставьте двойку! – строго сказал Виктор Иванович.
– Посмотрим, сколько попаданий будет, – спокойно заметил руководитель стрельб.
Самолеты ударили залпом. Над головой волнами колыхнулся грохот, длинно, сыпуче прошел над тайгой и упал за сопками мягко и невесомо, словно кедровые шишки в мох. На земле беспокойно забегали взрывы.
– Я же говорил, товарищ полковник! – с нескрываемой радостью воскликнул Яшин, глядя в бинокль. – По количеству попаданий им и пятерки мало!
– Неуд ставьте, говорю! – твердо пояснил Потанин и сердито посмотрел на самолеты, которые, показав гладкие спины, круто прыгнули вверх. Его взгляд из-под насупленных бровей, устремленный в пространство, как бы сверлил все на пути.
На цели один за другим выходили истребители. Сыпали на мишени огненные трассы, оставляли на земле пыльные всплески и уходили на аэродром. На каждый их заход гулко и утробно откликались распадки.
