Текст книги "Рассказы о литературном институте"

Автор книги: Александр Белокопытов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

РЫБЫ И КРЫСЫ

Познакомился я в Литинституте с двумя знаменитыми и замечательными во всех отношениях людьми: с Алексеем Зотовым и Иваном Бессоновым. А они на все были горазды: и прозу, и стихи писать, и геройские подвиги совершать. Всего с избытком хватало, скромничать нечего. И – надо же! – так совпали наши дни рождения, что через лупу не разглядишь. У Зотова – 13 марта, у меня – 14 марта, у Бессонова – 15 марта, и все с одного – I960 года! По месяцу – Рыбы, а по году – Крысы.

Когда я узнал об этом – ахнул: бывает же такое! Даже поверить трудно. Только вот знаки наши вроде как не совсем приятные – Рыбы и Крысы. Ну да ничего, грех жаловаться, да и нельзя, не положено…

Как ни крути, а ведут они нас по жизни, и зачастую во тьме кромешной… Так что знаки эти – хорошие, наши они, родные, никому мы их не отдадим и ни на какие другие не променяем.

И Крыса – хороша, мудра и запаслива она, мудрость прикапливает и не разбрасывается ею. А уж Рыба – особенно, на таких глубинах плавает, в такие пространства проникает, что никогда за ней не угонишься и не поймаешь… И ориентируется она на интуицию и внутреннее зрение. И еще Рыба – самый мистический знак! Поди плохо! А через мистику куда угодно заглянуть можно, может, и туда, куда еще никто не заглядывал, за саму изнанку мира… Так что знаки нам как раз самые те попались, какие надо, не Рак и не Козерог какой-нибудь, и не Скорпион, тьфу-тьфу-тьфу…

Только вот посмотрю я на нас троих: ведь все у нас почти совпадает, а почему же мы такие разные – и внешне, и внутренне. Даже, можно сказать, абсолютно не похожи. Почему? Ну, внешне – ладно, но внутренне-то: по образу мыслей, по внутренней философии, по самому нутру-то – должны совпадать? Нет, сколько не пытался я к нам присмотреться – не вижу схожести и сходства! Некоторое общее понимание общих мест, как говорится, есть – и все.

Долго я над этим думал, казалось мне это очень странным: как же так? Смотрю и только дивлюсь, ведь Рыбы же и Крысы! А ты гляди, и плывем-то по-разному, и бежим не так, и хвостом метем тоже по-разному… Потом уже понял, по прошествии лет: что не должны мы быть и по внутреннему миру похожи, а, наоборот, должны быть – совсем не похожи. Ведь, Тот, который Рыб вырезает и потом в мировой аквариум выпускает, небось, не по одному лекалу это делает. На каждую Рыбу свое лекало, кому какое, свой размер… А точнее: каждому – свое, и у каждой – свой груз, багаж жизненный и скарб, всем по-разному отмеряно.

Вот поэтому-то и плавают они все не одинаково и на разных глубинах, одна – не очень глубоко, другая – поглубже, а третья, может, у самого дна стоит… А дна-то в мировом океане вообще – нет… Вот и попробуй, поплавай! Конечно, страшно нам, Рыбам, в глубинах и пучинах плавать, там, где дна нет… Другим знакам – хорошо, они по суше ползают, а мы – братцы водные, водная стихия для нас – дом родной. Так и живем в подводном своем мире, и жить будем, как уготовано… А там посмотрим, что все из этого выйдет.

Моим близким Рыбам и Крысам привет!

ИВАН КИРИЛЛОВИЧ ЧИРКОВ

Ох, и выдающаяся же, легендарная личность Иван Кириллович Чирков был! Он в Литинституте более сорока лет физкультуру преподавал. Еще до Великой Отечественной войны начал. А закончил – с перестройкой. Как только она началась, он сказал: «Ну, все, хватит, хорошего понемногу… Больше нам здесь делать нечего». Ну с перестройкой многие все закончили: и работу, а некоторые – и жизнь…

Иван Кириллович был в тесном родстве с прославленным киноартистом, но родство свое не выпячивал, он сам был славным человеком во многих отношениях и еще – замечательным фотографом. Все более-менее ценные мероприятия в Литинституте снимал на протяжении десятилетий. И преподавателей, и студентов всех курсов и выпусков… Преподаватели состарились, студенты выросли в мужей, многие из них стали именитыми писателями. Со всеми он был в дружбе, все через его добрые руки и зоркий глаз – объектив фотоаппарата – прошли.

Какой же фотоархив истории Литинститута должен у него быть! Да, скорее всего, останется он теперь невостребованным. А кому он сейчас нужен? Пришло новое русское племя, «младое незнакомое», а им сейчас ничего не нужно, все – до фени, «танцуй, пока молодой».

А помимо преподавания физкультуры и фотографирования, Иван Кириллович делал еще и главное свое дело – ездил со студентами в творческие командировки, был руководителем. Мотался по всему громадному Советскому государству, совершал творческий обмен. И куда ни приедет, в какой отдаленный уголок ни заглянет, везде, в любой писательской организации его знают и любят. Бывшие студенты по всем далям и весям разбредались… Но прошло время, и сами они превратились в матерых писателей, а Иван Кириллович, считай, их на руках нянчил. И везде ему – почет и уважение. И встречи хлебосольные, и радость, и обнимание, и застолье постоянное… Из-за одного стола сразу за другой приходилось садиться… А то, не дай Бог, обидишь! А свои своих обижать – не должны. В этом плане Литинститут действительно как пуп земли был, все нити к нему тянулись…

А уж какие байки об Иване Кирилловиче рассказывали! Он, помимо всего прочего, еще пловец был отменный. Любил везде, где бы ни находился, обязательно искупаться. И вот как-то в одной из творческих командировок, вышел он на высокий берег Амура – дело в Амурской области было – и решил искупаться, а то везде – купался, а в Амуре еще – нет. А может, он его, и переплыть решил? Амур-то батюшка – широк, до пяти километров разливается, но и Иван Кириллович – не промах, плавает как поплавок… Может, и решил китайского берега коснуться… Нам теперь – неизвестно, дело – темное. А происходило все ночью, действительно было темно, хоть глаз выколи.

Прыгнул Иван Кириллович в воду и поплыл, попал в свою стихию… Плавал, плавал, мерял Амур, мерял и… потерял в итоге берeг… Куда плыть? Неизвестно… И кричать нельзя – погранзона, еще застукают китайцы как диверсанта. Кое-как его потом наш пограничный катер нашел и подобрал… Не удалось Ивану Кирилловичу международный скандал раздуть.

Или в японском море дело было… Решил Иван Кириллович по морю на лодочке прокатиться. И двух женщин с собой пригласил… А он с женщинами любил общаться, всегда был с ними дружен. И вот поплыли они втроем… Иван Кириллович гребет, а женщины – вокруг поглядывают, улыбаются… Хорошо им втроем, и третий – не лишний. Только отгреб порядочно от берега, а тут и шторм начался… Поднялась волна и никак не дает Ивану Кирилловичу обратно угрести, а гонит и гонит их все дальше от берега, в открытое море… Трое суток их искали и корабли, и вертолеты: знаменитый писатель из Москвы потерялся, с двумя женщинами на борту! А если он в Японию собрался? Трое суток их в скорлупке носило по морю-океану, пока нашли! Хотели его обвинить в чем-нибудь, да как обвинить, если шторм виноват? Так и спасся Иван Кириллович. Хорошо, что с ним женщины были, с женщинами – нигде не пропадешь.

Много о нем разного и интересного рассказывали, всего не передашь бумаги не хватит. Расскажу об одном походе, в котором сам лично участвовал – о творческой командировке на Алтай.

После первого курса – окончили, и слава Богу – надо на каникулы по домам разбегаться… Славно поучились, надо славно и отдохнуть, зарядиться богатырским здоровьем на следующий год.

Все стали разъезжаться… А я все сижу, кукую, с места не двигаюсь нет денег… Жду с моря погоды. А добираться мне далеко надо, в Сибирь, на Алтай, к родителям. Обычно я самолетом летал. Вечерним рейсом вылетаешь, а утром уже в Барнауле, а после обеда – у дорогих родителей под боком, сижу, пельмени кушаю… Быстро получалось, а ведь это надо три тыщи с лишком километров промахать, – не шутка. Но в этот раз денег не было, засел я крепко.

И вдруг случайно узнаю, что организуется творческая командировка, и именно на Алтай! А возглавляет ее – Иван Кириллович. Я быстро к нему… А то вдруг все блатные места расхватают? Подсуетился, сказал, что я сам оттуда, обузой не буду, все там знаю, если что – и стихи почитаю, и с людьми поговорю, все будет в ажуре. Не говорю, конечно, про деньги, что мне до дома добраться не на что.

Иван Кириллович дал добро, и я в мгновенье ока командировочные деньги на карман получил. Вот хорошо-то как! Особенно – если на халяву до дома добраться. Вторым человеком Володя из Астрахани собрался, он ни разу на Алтае не был. Только спросил:

– Красиво там?

Я сказал:

– Красиво до ужаса. Раз увидеть – нипочем не забудешь.

Он сразу и согласился.

Осталось только третьего найти. Чтоб группа мало-мальски полноценная была. Глядим с Володей, одна девчонка ходит по коридору, дергает себя за косицы…

– Ты кто, студентка? – спросили ее.

– Студентка, – тряхнула она косицами. – Алтынай.

– А что домой не едешь? Поезжай домой, а то ходишь по коридору, людей пугаешь…

– Так денег нет… А мне ехать далеко, в Казахстан надо.

– А где деньги? Пропила, что ли?

– Нет, я не пью. Я – стихи пишу…

Ух ты! Удивились мы с Володей. Ты гляди, сама – не пьет, только пишет. Поэтесса!

– Вот что, – сказали ей, – поезжай-ка с нами в творческую командировку на Алтай… оттуда до твоего Казахстана – рукой подать, бесплатно доедешь. Стихи-то сможешь алтайцам почитать?

– Ой, – обрадовалась она, – конечно поеду! Оттуда до моего Казахстана – рукой подать. И стихи почитаю… И на казахском могу, алтайцы очень хорошо его понимают, они с алтайским – родственные языки.

Ну, раз так, взяли мы ее третьей, поехали на Алтай… А возглавил нас – Иван Кириллович, идет впереди со своим вместительным портфелем… А портфель у него – фронтовой, где он с ним только не побывал! В нем у Ивана Кирилловича особой важности бумаги и вещи лежат, что он за жизнь накопил. Он с портфелем никогда не расставался.

Потом уже, в процессе общения, я узнал, что Алтай у него – самое любимое место на земле. Он туда старался каждый год творческие командировки организовывать. Сам уже раз сто бывал на Алтае, а все никак наглядеться на него не мог. И везде там у него хорошие и добрые знакомые, они и накормят бесплатно, и спать положат, и еще подарки домой дадут… А подарки алтайские – особой ценности: горный мед, облепиховое масло, пантокрин и настойка золотого корня, для поддержания мужского духа. Так что командировки на Алтай во всех смыслах полезные были.

Не успели мы приземлиться в Барнауле, как сразу же на другой самолет погрузились, рангом поменьше, зато – без задержки. Надо сказать, что Иван Кириллович не признавал задержек. А для этого у него специальная бумага была, от московского горкома партии, он ей любую дверь прошибал. Есть или нет билеты? Его – не волновало. Он садился в первый самолет – и летел… А если уж и самолета не было, то он мог его потребовать. Потому что этой бумаги все местное начальство, как огня, боялось.

Так скоро мы и в Горно-Алтайске приземлились – в столице Горного Алтая… Первым делом, конечно, в обком партии пожаловали… Поприветствовать партийных товарищей, мы же как-никак – комсомольцы, в одной связке с ними идем, может, тоже когда-нибудь партийными станем, чем черт не шутит! Ну и… бумагу еще взять, которая нам здесь везде зеленый свет дает. Потом направились в местную писательскую организацию.

А я радуюсь: ну, дома, наконец! А до дома – рукой подать, всего-то сорок километров. Но никак нельзя пока убежать, впереди – две недели творческих дней. Раз подписался, будь любезен – иди, творчески общайся, выступай, делай приятное людям и себе получай впечатление, авось, пригодится, если ты творческий человек, прикапливай в копилку. А Володя головой вертит, горы разглядывает, не терпится ему дальше, в высокогорье прорваться, все увидеть и запечатлеть. Но – не все сразу.

Надо еще в писательскую организацию к писателям заглянуть, чтоб все было чин-чинарем. А там уже ждут… и Паслей Самык, и Аржан Адаров, и Бронтой Бедюров – весь цвет алтайской литературы… И только чайники с чаем выкатывают – не скупятся. Потому что все – бывшие литинститутовцы, все помнят Ивана Кирилловича, любят и уважают.

Потом Анчи – тоже бывший студент, в прошлом году только Литинститут закончил – вывез на машине нас на природу… Раскатал ковер, выставил что надо, чтоб особенно не спешить, но и долго не засиживаться. Повспоминали житье-бытье литинститутское… Взгрустнулось ему, поплакал он немного… Все-таки как-никак пять лет там дурака провалял, много дорогих и сладких воспоминаний… Сейчас вот в горы опять к себе забрался… Горы на Алтае высокие, да все равно Москвы с них не увидишь… А мы смеемся: все у нас впереди, еще столько всего наворочаем за это время, что только ахнешь! И, правда, забегая вперед, скажу: столько всего понаворочали, что только ахали и за голову хватались. Некоторые до сих разгрести не могут…

А на следующий день выделили под нашу группу «уазик», и давай мы на нем рассекать по Чуйскому тракту… Вот красота-то где! Тут уж Володя поднабрался впечатлений. Где надо – сворачивали, заезжали в какой-нибудь район, подхватывали местного комсомольского вожака, а то и двух, и ехали куда-нибудь в отдаленный уголок и там выступали… И стихи читали, и просто разговаривали – общались по душам и на вопросы отвечали… А на каждом перевале обязательно останавливались и комсомольский вожак на капот бутылочку ставил, чтоб духов задобрить. А у алтайцев без этого нельзя! Неважно кто ты: хоть коммунист, хоть комсомолец, а бутылочку на перевале духам – поставь. Иначе они могут дорогу перегородить, а то и того хуже – в пропасть столкнуть. Страшно! Только так алтайцы и спасаются, задабривают духов. А других способов – нет в природе. Духов – не проведешь.

Неделю мотались мы на «уазике», везде побывали, куда только смогли добраться, по три, а то и по четыре выступления делали… А к вечеру – в город, в гостиницу, на бочок… Дорога-то здорово выматывает, километров по пятьсот, может, наматывали, и еще перевалы… А на перевале надо тормознуть обязательно, чтоб духи не обиделись…

А в последний день в маралосовхоз заехали, на маралов-пантачей посмотреть… Такие красавцы, что я те дам! Каждая жилочка, мускул под шкурой дрожат, а шкура – лоснится, переливается, а глаза – выпуклые, лиловые, совершенно дикие! А на голове – корона рогов тяжелая, бархатистая… Загоняют пантача в станок специальный – тиски, запирают намертво, что он головой шелохнуть не может, и снимают панты… Зрелище страшное! Нас для этого и привезли сюда, чтоб мы увидели, как это делается вживую… А такое раз увидишь – век не забудешь. Панты снимаются, пока они сообщаются с головой кровью, пока они – живая часть плоти. Панты – созрели, но еще с кровью, с нервной системой, с ощущением на боль, как любой участок тела, вот тогда их и снимают… Тогда они – ценность великая, стоят сумасшедшие деньги, чистая валюта.

А делается это так. Подходит к запертому в станке маралу рабочий с ножовкой по металлу в руках… И начинает ею стремительно и ожесточенно ширкать у основания рогов. Смотреть на это – невозможно. Это больше похоже на казнь… Как, например, если бы у живого человека отпиливали руку или ногу. Рабочий ширкает ножовкой, летят кровавые опилки, течет кровь. Марал орет! Не кричит, а именно – орет благим матом. От боли он почти потерял сознание… Когда панты сняты, а точнее – отпилены, отширканы самым безобразным способом, марала отпускают. Почуяв свободу, он яростно бьет копытами – елозит по скользкому от крови и мочи дощатому настилу и, наконец, вырывается на простор… Прыжки его нелепы, странны и опасны… В этот момент он может кого-нибудь убить или убиться сам. Он ослеплен болью, он ничего не видит и не понимает. Он скачет во все стороны, его страшно трясет, копыта вырывают большие ошметки дерна… Потом он, спотыкаясь и покачиваясь, бежит к своим.

А на вторую неделю наших творческих общений с народом посадили нас в вертолет и отправили в самый северный, высокогорный район Горного Алтая Улаганский, а он лоб в лоб в Монголию и Китай упирается… Так сказали: «Давайте-ка, подавайтесь в настоящие горы… Тут у нас – цветочки, а там ягодки… Соберитесь там с духом и душу очистите… Кто на Алтае побывал век его не забудет… Он – магнит для всех…»

Володя всю дорогу в иллюминатор глядел… А я ему через плечо заглядывал, тоже не отрывался… Сказать, что видели мы внизу космические пейзажи – ничего не сказать! Не были мы там, слава Богу, и – не надо! Так что сравнивать не с чем… Но видели мы внизу, насколько хватало глазу, дико навороченные груды мертвых камней, – конечно, никакие они не мертвые! – льда и снега… Словно Кто-то перемесил все это руками и бросил на секунду, отвлекшись чем-то, не доделал… Или – наоборот, доделал, довел до ума?

Ледники, пики, гигантские каменные зубья, хребты, вставшие горбами, выставившие загривки, как исполинские медведи, ждущие своего часа, чтобы подняться на дыбы… Хаос… И вдруг среди всего – ровное, безжизненное, заснеженное плато… Дикая, свирепая и страшная красота! Даже не красота, а – нечно другое, отчего душа сжимается в комочек и трепещет… Некое беспощадное для глаз проявление сути бытия и мира, когда человек даже не песчинка, а никчемная пылинка, под босыми пятками кого-то, кто прошел мимо… И пылинка эта вынуждена взирать на мир, страдать и задыхаться от ужаса…

Конечно, человеку со слабыми нервами и психикой нелегко это наблюдать, можно сразу впасть в тоску и безысходность. Хорошо, Володя – бывший морской пехотинец, не сильно боится, а я сам местный, почти алтаец по национальности, тоже не сильно боюсь, прячусь за Володю… А он во что-то вперился, прилип к стеклу и пальцем мне тычет… Наверное, Шамбалу увидел… Ну, Шамбалу так просто не разглядеть, тут третий глаз приоткрывать надо, а он у нас еще не шибко развит… Бывает, что и двумя-то обычными не очень-то хорошо видишь, все перед тобой мельтешит и кривляется… Обычно такое после праздников случается… А праздники в Литинституте – каждый день. Так что прямо беда с третьим глазом! Некогда тренироваться.

В Улагане нас опять встретили и приветили – две девушки-алтайки, секретари райкома комсомола… Надо полагать, нам с Володей выделили каждому по персональной, чтоб мы не заблудились. А Ивану Кирилловичу – не надо, он и без них не пропадет.

Хорошо в Улагане. Хоть и лето, солнце светит нестерпимо, а холодно, потому что – страшное высокогорье и еще ветер постоянный.

У всех алтайцев от табака, чая и ветра – зимой и летом, – лица цвета темного кирпича, а глаза – щелочки. Но – горячие, приветливые люди алтайцы и водку тоже любят. Потому что трудно тут жить. И перевалов здесь нет, здесь все один сплошной перевал… Отовсюду горы давят, поросшие лесом, непроходимой тайгой, и кажутся черными… А медведи здесь, говорят, здоровые, как слоны, и часто на задних лапах ходят… Потому что Шамбала недалеко…

Выступлений у нас было немного… Да как-то и неудобно было умным алтайцам, которые в единении и гармонии с природой живут, свои бредни читать… Еще примут за дураков. Так что больше мы их слушали да на ус мотали… И такое они нам показали, что слава египетских пирамид меркнет Пазырыкские курганы! Пирамиды – в Египте, а это – у нас!

Два кургана в долине реки Пазырык… Раскопал их с великими трудами и лишениями в сороковых годах прошлого теперь уже – двадцатого века академик Окладников. Ввиду непосильной тяжести, работы несколько раз останавливались – погребения были промерзшими насквозь: лед и камень – и вообще прекращались… Но все-таки упорный Окладников докопался… И кое-что накопал, нарыл-таки! Трупы людей и лошадей, прекрасно сохранившиеся в мерзлоте, как будто они были погребены вчера… Военное снаряжение, домашнюю утварь, различные медные, серебряные и бронзовые украшения, и еще много разного другого добра… И среди всего прочего – самый древнейший в мире ковер ручной работы и самая древняя колесница! Потому что погребено все это было примерно в пятом веке до нашей эры. Двадцать пять веков назад! Исследовав рисунки мифологических зверей, изображенных рукой древнего художника на украшениях и посуде, Окладников ввел в обиход понятие «звериный стиль». А дальше – пошло оно гулять, и до скифов добралось… А еще Окладников дал вывод: именно здесь, в этом самом месте были тропы, по которым шло великое переселение народов… Одного не смог он разгадать. Откуда камни взялись – красные, почти все одного размера, в два кулака величиной, насыпанные на курганы? Здесь нигде таких нет. И никто этого разгадать не может.

А когда все добро Пазырыкских курганов было кое-как описано, – слишком много всего оказалось, – погрузили его на маленьких мохнатых алтайских лошадок и стали вывозить, выволакивать через горы… Кое-как выволокли… И – прямо в Ленинград доставили, в Эрмитаж… Если не ошибаюсь, в двенадцати залах разместили… Так что можете сходить, полюбопытствовать… Все это – отсюда, из долины реки Пазырык.

Следующим населенным пунктом, куда мы прибыли, была совсем глухая деревенька – Балыкча. А уж сюда совсем никак не добраться, кроме как вертолетом. Он один и спаситель для местных жителей. Вначале вертолет летит над горным массивом, над такими же, уже нам знакомыми безжизненными и пугающими пейзажами… А потом вдруг начинает резко заваливать на бок совершать маневр – и протискивается в тесную расщелину меж гор – в каньон… И летит по-прежнему боком, пассажиры почти вываливаются из кресел, кому-то это привычно, а кому-то нет, к примеру – нам. Но вертолетчики – славные ребята, ловко, как-то крадучись, провели машину по каньону, и вот мы уже в узкой долине, запертая горами и рекой, видна Балыкча.

Балыкча со всех сторон задавлена горами, отвесно нависли они над ней, голову надо задирать, не знаю как, чтоб кусочек неба ухватить глазами… Немного живого свободного пространства есть поближе к реке. Как здесь люди живут? Остается только ахать и удивляться… А ничего, живут и радуются, что – живут, пасут скот… Здесь это – единственное занятие, чтоб прокормить себя, еще – промышляют зверя… Но как же здесь можно пасти? Ведь здесь даже нет склонов гор, а почти вертикальные стены, хоть и густо поросшие травой… А ничего, привыкли… И летом пасут, и зимой… Здесь не принято загонять скотину на зимовку… Зимой, чтоб не сорваться, надевают на ноги железные когти и цепляются ими за камни, за лед… Пасут, в основном, женщины-алтайки, у них это ловчее получается. Бывает, что и срываются… И скотина, и люди… И – гибнут… Да, все здесь – непросто. Но они здесь родились, ничего другого не знают и не хотят знать… И река у них рядом – мощный, стремительный Башкаус, несет свои воды прямиком в Телецкое озеро… И рыбы в нем – ловить не переловить: и таймень, и хариус, и телецкий сиг… Своим хватает, а чужим не добраться.

Выступили мы в Балыкче два раза, накормили нас дичиной: медвежатиной и косулятиной, и сплавил нас председатель совхоза на лодке «казанке» прямо в Телецкое озеро… К хорошему русскому человеку в гости…

А Телецкое озеро – самое красивейшее из всех озер, какие только существуют. Не верите? Спросите у Володи – он подтвердит. А по глубине оно – второе после Байкала у нас в стране и Европе. Триста с лишним метров вниз ледяной и прозрачной воды… Трезвым, не очень-то и разбежишься искупаться.

А Николай Павлович Смирнов, к которому мы заглянули ненадолго, первый русский поселенец на Телецком озере. Что-нибудь да все это значит! Поселился здесь в двадцатых годах. До этого жил в Петрограде, мучился туберкулезом, чтоб не умереть, переехал в Сибирь, в Иркутск… Окончил курсы охотоведов, немного поправился здоровьем и двинул дальше – в Горный Алтай… Искать себе место для жизни и свой климат, который поможет ему победить болезнь. И нашел это место, и вернул утраченное здоровье – на берегу Телецкого озера, в устье реки Чулышман. А место это тогда было совершенно дикое – воистину медвежий угол! – ближайшее жилье было в семидесяти километрах. Здесь он и начал заново свою жизнь… Скольких трудов и какой силы духа ему это стоило, знает только он сам и Господь Бог.

Он раскорчевал тайгу, поставил дом, женился на алтайке и родил от нее семнадцать детей… Всех детей принял своими руками, вырастил, поставил на ноги… Двух детей потом уже, взрослыми, забрало у него Телецкое озеро… На горных терассах развел сады, плодородную землю добывая за пять километров и перевозя ее лодкой… Со временем, на его усадьбе была организована гидрологическая станция, и бессменным гидрологом он и проработал всю жизнь. И не только, конечно, им! Телецкое озеро и прилегающие районы стали Алтайским государственным заповедником. Пришлось еще и лесником, и охотоведом трудиться.

Николай Павлович – высокий, широкоплечий старик. Восемьдесят два года ему. Руки – широкие, костистые, не руки – а лапы, но мягкие, теплые.

Иван Кириллович давно его знает, здесь он свой человек. Ведет себя свободно, даже по-хозяйски, чему я слегка удивляюсь… Ну, я многим вещам в жизни удивляюсь… Живу всю жизнь в вечном удивлении.

Посадили нас за стол… Алтайка, жена хозяина, – лицо без морщин, ни одного седого волоса, а самой, должно быть, тоже под восемьдесят! – подала чай на травах, мед, оладьи… После этого, Николай Павлович повел нас показать свою могилу-склеп. Он сам ее выкопал загодя в облюбованном месте, чтоб потом… никто уже не беспокоился, не делал все впопыхах, абы как… Могила – просторная, глубокая, стены и дно залиты бетоном, на дне палые, пожухлые листья, лужицы дождевой воды… Когда придет смерть, он сюда ляжет.

Могилу засыпят землей, завалят камнями, чтоб не добралось, не раскопало зверье… Так – будет надежно. Николай Павлович рассказал о своих последних приготовлениях с удовлетворением и как-то слишком обыденно, по-домашнему, как будто собрался сходить по грибы… Он привык к этой аккуратно забетонированной яме, сроднился с ней. Он уже – часть ее. И я поразился: как же все оказывается в нашей жизни просто, неотвратимо и нестрашно. Даже самый ее конец! Разве такое возможно? Наверное, возможно… Если человек прожил долгую и полную трудов жизнь и приобрел мудрость… А если – нет, то – увы… Не знаю, был ли Николай Павлович верующим человеком? Скорее всего, был.

Председатель отвез нас к экскурсионному теплоходу… Он курсировал по Телецкому озеру и появлялся здесь один раз в день… Мы помахали Николаю Павловичу… Больше мы его никогда не увидим. Поблагодарили и председателя, он для нас сделал больше, чем мы того заслуживали.

А на теплоходе мы уже приободрились… Не то, что мы до этого были квелые и в упадочном настроении, нет, конечно… Просто близится к завершению наш поход по Алтаю… Плохо мы выступали или нет? Это особый разговор… Наверное, все-таки не очень плохо, по крайней мере старались… А еще теплоход – это очаг цивилизации. А мы за это время несколько отдалились от нее и в другие эпохи попали, даже и на краешке доисторической эры постояли… А здесь – и музыка, и женщины прохаживаются, и девушки подмигивают, и буфет работает…

Не буду описывать красоты Телецкого озера – жемчужины Алтая, увиденные нами, потому что слово здесь – бессильно. Человек превращается в ребенка, впадает в телячий восторг и косноязычие и начинает выражаться междометиями типа: «ого!», «ух ты!», «ы-ы-ы!»… Теплоход провез нас из одного конца озера в другой, проделав путь в семьдесят километров, все мы посмотрели, все легло в душу благодатно, и высадил на причале турбазы «Золотое озеро», рядом с поселком Артыбаш. Это – конечный пункт нашей творческой командировки, а скорее – экскурсии с творческим уклоном, потому что отдали мы немного, а приобрели – несоизмеримо больше.

Иван Кириллович с ходу организовал жилье, питание, и даже договорился насчет нашего вечернего выступления… На открытой сцене, перед туристами и отдыхающими, а они отовсюду понаехали, со всех краев и областей, значит, надо нам не упасть в грязь лицом и проявить максимум артистических данных. А какие мы артисты? Мы – шалопаи… Сделал он все как надо, а сам, довольный, пошел купаться.

Я сунул палец в воду, а вода – ледяная, жуть… Я – к нему, не дай Бог простудиться или – хуже того – утонет… Что мы тогда будем делать?

– Куда, – говорю, – Иван Кириллович! Вода-то ледяная! В озере до сих пор белые офицеры на глубине сто метров стоят, как в холодильнике, я-то знаю… Простудитесь! – хочу не пустить его купаться.

А он – нa меня.

– Да отвяжись ты! Вот пристал-то, а? Яйцо курицу учит…

Ну, я после таких аргументов и отвалил… Нечем мне ему возразить. Он и на фронте был, воевал… Сам все знает. Ему без сопливых – скользко.

Полез он купаться… Отплыл метров на десять, плавает, фыркакает… И Володя залез, бухнулся… И тут же обратно выскочил, холод сразу выталкивает… Ну, все равно – молодец, приобщился к Алтаю. А я – не полез, что я дурак, что ли? И – не пьяный, не полезу на сухую… Страшно. А Иван Кириллович вылез, плавки отжал и стоит, жмурится довольно… А я опять – к нему, чтоб подлизаться.

– Ну как, Иван Кириллович, не очень вода холодная?

Он выразительно посмотрел на меня… Наверное, подумал, что я поддеть его хочу. А многие почему-то часто думают, что я поддеть хочу, и, бывает, с кулаками на меня лезут… А я – просто спрашиваю.

– Да откуда холодная-то? Наоборот – теплая. Залезь да попробуй… Вот пристал-то, а?

Ну я и прикусил язык, я-то сам даже по щиколотку не залез, струсил.

А Иван Кириллович через полчаса осип и охрип. Намертво и наглухо. Приобщился очередной раз к Алтаю. Рот разевает, хочет что-то сказать, а только крякает немного, больше ничего не выходит.

Пришлось нам самим творческий вечер вести… Ничего, хорошо провели… Часа два народ мурыжили, все стихи и басни, которые знали, прочитали… Громко так читали, с выражением, как полагается… А народу много было – и из Москвы, и из Ленинграда… Похлопали нам конечно, правда, ладоней не отбили… С некоторыми мы потом адресами обменялись… А когда люди из одного города на Алтае встречаются, они друг к другу очень чувствительно относятся, сразу взаимность возникает…

А Иван Кириллович после купания лечиться начал… Достанет из портфеля бутылочку с вином и отхлебнет незаметно… Мы не выдержали и – к нему.

– Иван Кириллович, дай немного и нам отхлебнуть… полечиться, смотрим на него маслеными глазами.

А он – не дает.

– Вы – не больные, – говорит.

– Больные, больные! Мы еще с зимы от простуды никак не вылечимся.

– Так вот сами себе и купите!

– Так у нас денег нет!

– А где ваши деньги? Вы же командировочные получили?

– Так мы их еще в Москве просадили! А тут на сухом пайке сидим…

Ладно, смилостивился он, дал нам по глоточку, чтоб мы на него в обиде не были. Но больше – не дал. Сам лечился… После этого и стал я его звать по-дружески – Иван Кирялович… Наш он человек, по всем статьям, оказался…