Текст книги "Рассказы о литературном институте"

Автор книги: Александр Белокопытов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Белокопытов Александр
Рассказы о литературном институте

Удивительное, замечательное место на земле – Литературный институт! Самый пуп, можно сказать. И не только потому, что он – единственный и неповторимый творческий вуз в мире, и находится в самом сердце нашей родины славном городе Москве.

Если пойти от Пушкинской площади, от бронзового Александра Сергеевича Пушкина, вниз по Тверскому бульвару до дома двадцать пять… То обязательно в бронзовые объятия Александра Ивановича Герцена попадешь… Никак не ошибешься! Увидишь дворик, а там – студенты толпами бродят, кучкуются… Это он и есть – Литинститут. Милости просим! Всяк заходи, гостем будешь.

А вот еще почему. В Литинституте самые умные люди на свете сидят. О-го-го какие большие умы там сидят и заседают. И сами ректоры, и проректоры, и преподаватели, и студенты, конечно, тоже. Потому что для кого он предназначен-то? Конечно, для студентов. А из студентов потом кто хочешь может вырасти! Запросто! И сам ректор, и проректор тот же, и преподаватель, и даже – министр культуры. Чем черт не шутит! А уж о том, чтоб выйти в писатели, я и не говорю, этого добра – сколько угодно.

А еще в Литинституте разные хорошие и умные дела творятся. И история, и культура потихоньку созидается, прикапливается в заветную кубышку, и философия цветет и пахнет, и литература вызревает, талантливые и гениальные произведения пишутся, и геройские подвиги совершаются. Правда, за сегодняшний день утверждать не буду, насчет подвигов, но лет десять-пятнадцать назад, так точно – совершались. Сотрясались, бывало, земля и воздух от подвигов.

Так что Литинститут по всем статьям – самое замечательное место на земле. Спросите у любого, кто в нем учился, вам подтвердят. Какие только умы и души его не посещали! Не корпели в нем, не страдали, и не ликовали. А уж какие думы эти умы не посещали! С ума сойти! И ведь все сплошь гении были! А если не гении, так уж таланты – точно! В кого не плюнь, обязательно в знаменитого поэта или прозаика попадешь, не промахнешься! Им таланта не занимать. Им чужого не надо. А своего – не отдадут. Литинститут – бездна, кладезь талантов.

Кто в нем не учился, кто не рисковал, геройских подвигов не совершал, кто сам себя не испытал – тот многое потерял. Слава Литинституту!

Часть I
ПОСТУПИЛ В ЛИТИНСТИТУТ
СТАЛ И ПЬЯН, И ЗНАМЕНИТ!

ВСЕ – ЗНАМЕНИТЫЕ

Я всех пишущих людей – и маститых писателей, зубров, и начинающих, а студентов Литинститута – в первую очередь, предпочитаю называть знаменитыми. Заранее. На всякий случай. Мне – не трудно, а им – приятно. Даже если они пока на сегодняшний день ничего значительного не написали, одну только чушь и глупость. Ладно. Но вдруг завтра они такое напишут, что только ахнешь! Всякое может быть…

Допустим, писал человек, писал… И издавался… Уж сорок штук книг издал, а толку нет. Но вдруг издал сорок первую и – бац! – как обухом топора, в лоб народу, читающей публике – и она с копыт! Потому что гениальное произведение получилось. Шедевр. И заспорили о нем в газетах и журналах, стали о нем судить и рядить: что это такое да откуда взялось? И стал сразу автор и читаем и почитаем. И пошел прямиком на Нобелевскую премию… Хрен удержишь!

Или был ты, допустим, раньше куртуазным маньеристом, сочинял разные там песенки и стишата, а потом надоело тебе хреновиной заниматься, снял ты с себя леопардовые штаны, отцепил кошачий хвост, стал «сидеть на вершине голой и писать простые сонеты». И пошло дело, поехало… Забил чистейший родник поэзии, подходи всякий и напейся, утоли душу. А про куртуазность и маньеризм – забыл начисто. Значит – повзрослел, вырос из леопардовых штанов, человеком стал. Молодец.

Так что я всех писателей без разбору сразу называю знаменитыми. А они всегда могут, если не сегодня, так завтра, что-нибудь такое написать – что никому мало не покажется. А я уже заранее их углядел, приметил. Значит, я был прав. А эпитетов мне наперед не жалко, главное – чтобы дело спорилось.

СМЕТАНА

По этажам писательского общежития бродит молодой прозаик, руками размахивает, сам с собой разговаривает, смеется, почти плачет.

– Вот я так я! Сам себя переплюнул! Опять сметана получилась. Другие, что ни напишут, все у них ерунда выходит, одна пустая вода, а у меня все сметана! Чудны дела твои, господи!

Только что он закончил очередной рассказ, по его понятиям, опять блестящий, сметана, одним словом, и теперь все не может успокоиться, болтается по коридорам, как маятник, бормочет себе под нос:

– Но вот, что интересно, дадут мне все-таки Нобелевскую премию или нет? Дадут или нет? – радостно мучает он себя.

Тут перед ним распахивается дверь, выныривает голова знаменитого фантаста.

– Долго ты еще колобродить будешь? Три часа ночи!

– А-а? – откликается прозаик и возвращается с неба на землю. – Это ты, фантаст… Понимаешь, написал я рассказ, и, не поверишь, опять сметана получилась.

– Ну и что?

– Так вот, я сейчас думаю: дадут мне все-таки Нобелевскую премию или нет?

– Чего-о-о? – изумляется фантаст и ревниво озирается. – Тебе? Нобелевскую? Ну, рассмешил… Уж если ее кому и дадут, так только мне!

– Тебе? – в свою очередь изумляется прозаик и от души смеется. – Ты ж фантаст, а фантастика, как известно, литература второго сорта, кто ж тебе ее даст, премию?! Дадут мне, потому как я – трезвый реалист, без примочек и заморочек!

Фантаст раздувает ноздри, такие заявления больно бьют по его самолюбию.

– Нет литературы второго сорта, есть писатели второго сорта, типа тебя! Так что дадут – мне!

Так, слово за слово, переходят они на личности, начинают таскать друг друга за грудки и волтузить кулаками. Вопрос принципиальный и простыми словами его не разрешишь.

Тут раздается песня! Зычный голос повествует о разинской вольнице. Поет пермский поэт, здоровый кудрявый малый, борода его лохматится в разные стороны, и стихи у него такие же крепкие, напористые, разудалые, не стихи, а сплошная сметана.

Подойдя ближе и увидев нешуточную бучу, он категорически поднимает пятерню.

– А ну, Магнитка, осади назад, дай Чебоксарам продыхнуть! Вы что, в бардаке находитесь? Баб не поделили?

Фантаст с прозаиком разбегаются в разные стороны, заправляют в штаны порванные рубахи, глядят друг на друга исподлобья и тяжело дышат. Поэт веселым баском интересуется, что за проблема вдруг возникла среди интеллигентных людей.

– Да вот, – отвечает прозаик, – не поделили мы кому в первую очередь Нобелевская премия достанется.

– Не слабо вы замахнулись, парни! Правильно, зачем мелочиться, надо сразу брать быка за рога. Но, чтобы вы разом прекратили пустую трату времени по этому поводу, вот что я вам скажу: Нобелевскую премию получу я!

Сказанное поэтом настолько неожиданно, что у фантаста и прозаика даже нет слов возмущения. Час от часу не легче, третий претендент объявился! Они смотрят на него с обидой и неприязнью.

Поэт усмехается и хлопает по плечу одного и другого.

– Ладно, – говорит он примирительно. – Нам всем дадут, тебе фантаст, тебе прозаик и мне, соответственно, одну на троих, будем мы вровень на одном пьедестале стоять. Согласны?

Обрадовались фантаст с прозаиком, забыли обиды, стоят, ладони потирают, еще как согласны.

– А по такому случаю, – серьезно обращается к ним поэт, – хорошо бы нам сейчас водки вопить.

– Да я непьющий… – застеснялся фантаст.

– А вот этих слов, чтоб я больше не слыхал, – делает ему внушение поэт. – Повод-то у нас нешуточный, может, уже завтра нас в Стокгольм вызовут, премию получать. Что тогда?

Обрадовались фантаст с прозаиком, понеслись бегом в таксопарк, принесли водки… Сели тесным кружком с поэтом, стали выпивать и закусывать, будущую Нобелевскую премию на троих обмывать, никто в обиде не остался. Поэт, он – человек взрослый, серьезный, он плохого не подскажет, ему доверять можно.

БОЯРИН КУЧКА

Зовут его Валера. Он парень как парень – не молодой и не старый, веселый, разговорчивый и выпить не дурак. В общем – такой как все. Пишет стихи. На семинар поэзии поступил. К самому Льву Ошанину.

При случае не прочь почитать вслух, если попросят. А отчего же не попросить, читает он хорошо, громко. Зайдет в какую-нибудь комнату, а там честная компания сидит.

– А ну-ка, Валерок, – скажут ему, – а не слабо тебе нам Боярина Кучку почитать? – есть у него такая знаменитая поэма.

– А вот не слабо! – хлопнет он себя по ляжками и начинает читать. Читает он действительно хорошо, здорово, главное – громко и членораздельно, с паузами, со взмахом кулака, где надо, в общем – приятно слушать.

А поэма у него действительно замечательная, любой поэт обзавидуется, только треску много.

Ходит он по общежитию в косоворотке, в декоративных лапотках, ноги веревками перевиты, все как надо, свой русский парень, славянин. Черные волосы прядками свисают на уши, негустая борода топорщится, взгляд насмешливый, хитроватый… Не так прост… Я думаю, если его из простачка в боярские одежды перенарядить, он запросто Кучковичем станет. А уж когда поэму читает, да так, бывало, разойдется, начнет кулаком потрясать, то уж тут он сам боярин Кучка! Никак не меньше.

Конечно, он выпивает… В великие трезвенники его не запишешь. Но выпивать предпочитает в одиночку, в крайнем случае, с одним или двумя проверенными на вшивость товарищами. И осуждать его за это нельзя, ну не любит он большие компании, шума, а наоборот – любит уединение и доверительную обстановку.

Еще, в отличие от других, человек он набожный, религиозный и не скрывает этого. Носит на груди православной крест. Держит пост. Не ест мяса в эти дни, ходит слегка возбужденный, наверное, в религиозном экстазе, нo вдруг иногда кто-нибудь замечает, что он, однако, пьяненький, да не просто пьяненький, а основательно набрался. Скажет ему:

– Ты что, Валера, нажрался? Ты же пост держишь, постишься?

А он сразу защищаться:

– Кто? Я нажрался?.. – а потом разъяснит по секрету, а то не все знают: – А водку можно, она – растительная пища, из пшеницы… Так что я мяса не ем, пощусь будь здоров, дай Бог каждому так! – и сразу запоет молитву или псалом и уйти поспешит… от греха спрятаться.

А грех, он считал, со всех сторон человека подстерегает, особенно в общежитии. А уж когда пост закончится, он, конечно, и мяса поест, и выпьет, разговеется как надо.

Так и живет, стихи пишет, первый поэт на семинаре у Ошанина. Никому лавры не уступает. Как только кто захочет на первое место вылезть, он его сразу – раз! – и осадит новыми своими стихами, чтоб знал свое место.

Но вот случилась с ним великая беда – выиграл он в лотерею «спринт» легковой автомобиль. Ну, посетила человека удача, повернулась к нему лицом… Казалось бы, радоваться надо. Такое раз в жизни бывает. Но пошла с тех пор жизнь его колесом, закрутилась со всхлипом и свистом.

Года два он пил беспробудно. А что? Здоровье позволяло, денег было немеряно, – он деньгами взял, – на эти деньги тогда можно было купить большой дом в Подмосковье, а в Москве и квартирку сообразить, нo он посчитал иначе: никуда квартиры с домами не денутся – танцуй, пока молодой. Стал шиковать – по ресторанам ходить… Опять же один или с проверенным товарищем. Особенно «Славянский базар» полюбил – знай наших! Мотался каждую неделю в Ленинград, там у него знакомая была – отрада души, и там куролесил.

Приедет, рассказывает: «Был опять в Питере, из кабаков не вылазил, деньги швырял направо и налево, никого не боялся!..» Все вокруг только диву даются: вот как человек на широкую ногу живет! А потом и подскажут ему: «Ты бы, Валера, и нам бутылочку сообразил, мы бы тоже выпили». А он хлопнет себя радостно по карманам и скажет: «Так я деньги-то сегодняшние все просадил! А сберкасса сейчас закрыта, где ж я вам на ночь возьму?»

В общем, проводил время не грустно, талантливо, ну на то он и поэт. Потом дачу снял в Переделкине, рядом с матерыми писательскими волками, чтоб знали, что он тоже не лыком шит.

Скоро от пьянства стал черен… Вот как денежки-то помогли! Но – не сдавался, держал марку, показывал всем, как настоящий поэт должен себя вести, чтоб другие поучились…

А скоро и другое произошло: все денежки-то вышли, скоропостижно скончались, всю легковую машину пропил…

И образовалась страшная рана в душе, и жизнь превратилась в ад… Хоть криком кричи – никуда не докричишься! Постоянно мучился вопросом, казнил себя: «Ай-ай-ай, зачем же так с деньгами-то небережливо поступил, безобразно? А ведь мог и домик себе купить, и квартирку в Москве, не получилось… Ах, дурак, дурак, и здоровье-то не сберег, угробил! Стоило ли тогда машину выигрывать?…» И продолжали лезть в голову проклятые вопросы, особенно с утра, пока не выпьет: «Где деньги, куда делись? Ведь были же… И много было… Странно… Где они? Где?»

Весь матрац перероет, все карманы вывернет – нет денег!

«О-хо-хо, вот горе то какое и несправедливость…»

А как побольше выпьет, вроде бы полегче станет, отпустит, но ненадолго.

Стал он после этого замкнут и подозрителен, и стихи перестали писаться, ничего хорошего и умного в голову не лезло, одна бредятина… И Боярина Кучку перестал читать, да никто уже и не просил.

Ходил еще по общежитию по старой памяти, по инерции, – пьяный, всклокоченный, опухший, со слезами на глазах… Никому не жаловался, все внутри себя переваривал, перемогал… На последние деньги – исхитрился купил себе кожаный плащ, не новый, пуговицы с мясом вырваны, но все-таки плащ, вещь, успел толику денег вложить. Затянет пояс потуже и ходит в нем по коридору, как неприкаянный, и спит в нем, чтоб не украли. Никому доверять нельзя. А в общежитии – особенно.

Вот какая беда произошла с человеком, выиграл он большие деньги, и пошли они ему не впрок, не на пользу, а во вред, во зло. Нe выдержал он страшной денежной силы, пагубы, и сломался… И стихи перестали писаться, и здоровье подорвано. Как быть? Да выиграй он хоть еще два раза по столько, а рана-то все равно не зарубцуется: те-то первые деньги не воротишь и здоровье утраченное – не вернешь! И никак не отпускает память, распинает человека каждодневно и ежечасно. Что делать?

А ведь если бы не выиграл машину, все могло бы в жизни иначе получиться: по-доброму, по-хорошему, и здоровье бы прикапливалось и матерело, и поэзия бы развернулась во всю мощь и силу… Ан нет! Вот как не повезло с выигрышем!

ВОЛОДЯ ИЗ МИНСКА

Есть у меня хороший знакомый, Володя из Минска. Можно сказать, друг мне и брат. Мы с ним миску и ложку делим, из одного котелка хлебаем. Одна комната у нас на двоих, ничего, не очень стесняем друг друга. И вещи в гардеробе, считай, общие. Захотел, взял и поносил денек-другой. А у него много добрых вещей. Он – не жадный.

Так вот, он любит больше всего на свете спать и водку пить. Бывало, так спит – хоть из пушек пали, никак его не добудишься! Уже утро давно, часов двенадцать, надо в институт идти, умные лекции послушать, а то уже неделю не появлялись. А он все спит. И нет никакой возможности его добудиться.

Приходится тогда кричать:

– Володя, водку принесли! Вставай скорее, старый черт, а то ведь не достанется, без тебя всю выпьют!

И он тогда только соскочит и глаза разлепит: а вдруг и правда без него всю выпьют? И долго потом спать не ложится… Пока всю водку не выпьет. А если ее не оказалось, так он все равно найдет и выпьет. А институт подождет.

Мы обычно в него только к сессии выбираемся… А что? Мы – такие, долго запрягаем да быстро ездим! Бывало, все экзамены за один день успеваем сдать. И все – на пятаки. Раз, два – и в дамки! А что бодягу-то разводить!

А уж как сдали, значит – каникулы наступили, блаженный отдых. Теперь можно и отдохнуть, расслабиться, а то все пыхтели, грызли науку, а так, если без отдыха, и до смерти можно заучиться. Сгорают же на работе, так и на учебе – запросто можно сгореть. Так что без отдыха – никуда.

МИНАЕВНА

Ox, и славная же у нас старушка Минаевна была! На вахте сидела, студентов пропускала. Живая, шустрая! А самой уж под восемьдесят было. Она среди вахтеров самая почтенная по возрасту была, а значит, и мудрая, я так считаю. Лет двадцать уже работала и все никак не уходила, не желала, нравилось ей со студентами работать. И правильно. Самой стареть некогда.

Сильно она их любила, даже обожала. Идет кто-нибудь домой, несет что-нибудь, а она посмотрит из-под очков подслеповато, улыбнется и спросит хитро:

– Что несешь?

А студент-то покупку спрятал за пазуху, а она все видит, ишь какая глазастая! Помнется он и скажет:

– Да так… конфеток купил… к чаю… – и даст ей конфетку к чаю, может, они потом тоже попьют.

Студенты для нее как своя семья были, она во всех их делах старалась поучаствовать, не смотря на возраст, общественная женщина была. Партийная, так это само собой, но, наверное, она еще всегда и общественную работу вела, чтоб скучно не было. Вот привычка и осталась. А то, когда просто партийный и без общественно-полезной нагрузки, то со скуки подохнешь.

Так она и работала, несмотря на дряхлость и ветхость. У ней со студентами – мир, лад и дружба была.

Уже потом, через годы, выяснится, что любимая Минаевна-то и была главной наушницей и доносчицей, стукачкой, если совсем нехорошим словом сказать. Вот тебе и Минаевна! А студенты-то дураки были, ей и сердечные и житейские тайны поверяли. А она, оказывается, все на ус мотала и куда надо докладывала. Не могла без этого работать, иначе – не интересно, без огонька. А тут – с огоньком! Поэтому и у начальства она особо ценным работником была.

Я, когда мне в руки мое личное дело попало, тоже ее докладную записку обнаружил: куда сходил и сколько чего принес. Но, несмотря на все это, что Минаевна, оказывается, на два фронта работала, я абсолютно ни сколько не стал о ней думать хуже. Ну и пусть, что стучала – постукивала немного, так даже интереснее было жить и учиться. Так что, Бог с ней, с Минаевной! Она человек другой молодости и закалки. Может, молодость и прошла, а закалочка-то осталась… Потом, вроде никто от нее сильно не пострадал.

Хуже было другое, что ведь и некоторые студенты этим занимались: наушничаньем, доносом и стукачеством. Вот это – плохо. И очень, поэтому тем, кто этим занимался, не будет никакой памяти, а в памяти не будет пощады.

ЧИТАЯ ДОСТОЕВСКОГО

Когда я прошел творческий конкурс и приехал поступать в Литинститут, то общежитие едва нашел. Москвы-то совсем не знал! Порядочно кругов навертел, пока добрался, нo – нашел-таки, уткнулся в вывеску. Определили меня в комнату, где жить буду и к экзаменам готовиться. А абитуриенты тогда по четверо жили. Нашел я нужную комнату, постучался, как культурный человек, и отворил… А там уже трое сидят, вперед меня успели!

– Здрасте! – говорю. – О, как вас много… Вообще-то я привык третьим быть, но раз так, можно четвертым буду?

– Проходи, – сказали мне.

Так мы и познакомились: Володя Яковлев – из Астрахани, Сергей Смирнов – из Ленинграда, я – из Томска, и еще был один парень, фамилию я его не помню и имя забыл, пусть он будет просто Анатолием. Стали мы жить вчетвером, готовиться к сдаче экзаменов.

А с Володей мы сразу же, как устроились, в пивбар собрались, с местными достопримечательностями знакомиться. Я сказал:

– Что толку готовиться, все равно ничего не успеть! Если ты что знаешь – то знаешь, а нет – так нет, ничего не попишешь.

– Правильно, – сказал Володя. – Все равно я все на пятерки сдам. Пойдем!

Сергей отказался, книжками обложился, и Анатолий не пошел, завалился на кровать, тоже в книжку уткнулся, в Достоевского…

Настала пора экзаменов… Пошли мы сдавать, испытывать себя на прочность… А тут уж у кого как получится… Но – сдали, что самое удивительное! А экзамены, надо сказать, не были легкими. Володя на все пятерки сдал, как и предполагал, Сергей – чуть похуже, и я чудом как-то проскочил, тоже сдал! А еще через день узнали мы, что все, кто смог экзамены перевалить, поступили, стали студентами!

Один Анатолий у нас так и не выбрался на экзамены. Не захотел. Как лежал на боку все время, читая Достоевского, так и пролежал две недели, не отрываясь… И никуда, конечно, не поступил. Наверное, решил не поступать: ну-ка его на фиг! Потом еще мучиться пять лет. Главное – убедился, что творческий конкурс прошел. Это – самое трудное, сто человек на место! А экзамены и дурак сдаст. Потом, может, ему дома и почитать некогда. Все дела да работа! И еще родственники не дают. Достали со всех сторон. А тут – две недели в самой Москве! Лежи с Федором Михайловичем в обнимку и почитывай. Хорошо! Молодец, что конкурс прошел, теперь хоть почитать спокойно можно. Странная штука жизнь…

А уж как узнали мы, что поступили, сразу с Володей уже серьезно в пивбар наладились, основательно, на целый день. И другие с нами собрались… Мы все уже познакомились крепко: и Юра Нестеров – из Сызрани, и Саша Сундуков – из Балаково, и Саша Беляков – из Дмитрова. Все мы потом друзьями стали – не разлей вода.

А в пивбаре я по такому случаю свою творческую конкурсную работу под шелуху от креветок разложил. Мне не жалко. Было б что жалеть, я еще напишу…