Текст книги "Рассказы о литературном институте"

Автор книги: Александр Белокопытов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

УГЛИЧ

Хороший город Углич! Куда ни ткнись, везде в памятник, в старину упрешься. На всех углах тебя история поджидает. Захочешь спрятаться – и не спрячешься, отовсюду ее глаза глядят…

Углич корнями в истории глубоко сидит, он по возрасту, может, постарше Москвы будет. А уж храмов и церквей сколько! Со всей родней пальцев на руках не хватит!

А самая красная церковь на месте, где царевича Дмитрия погубили. Пойди да помолись, если не атеист. А если атеист, тогда не ходи, займись другим полезным занятием, к чему сердце и душа расположены.

В огороде вон копни – ложку серебряную найдешь или подстаканник… А поглубже залезь – горшок с золотом обнаружишь… Хорошо в Угличе жить! Всякого добра – навалом. И Волга-матушка рядом, пойди, остуди голову…

А уж какие народные промыслы в Угличе – и ложки тебе, и поварешки, и матрешки! Если сам из народа и ничего народного не чураешься, тоже прими участие, прикоснись к искусству.

Возроди местный промысел – деревянную скульптуру. Режь человечков и вози в Москву, в Измайловский парк, на продажу.

– Почем человечки? – спросят.

– А-а, сколько не жалко! – и все со смехом, скучать-то некогда.

– А нисколько не жалко! – покупатели в ответ. Тоже – веселый народ.

Вот и хорошо, вот и ладно, значит – сторговались! Там, в Измайловском парке, человечков хорошо берут, с руками отрывают. Продавай да набивай карман. Поди плохо!

А потом – и расширься, организуй еще глиняное производство…

В глине себя прояви, чем черт не шутит! Налепи из глины свистулек да тоже вези, продавай. Народ-то, он сильно свистеть любит, свистульки тоже хорошо покупает.

А уж как наторговал хорошо на человечках и на свистульках, так построй себе дом в Угличе, трехэтажный, на радость соседям. А потом и до Москвы доберись, прикупи квартирку где-нибудь в Братеево, в монолитном доме. В Братеево – недорого. И используй ее – как перевалочную базу. Крути-верти, наворачивай копейку.

Нет, хорошо все-таки в Угличе жить. И воздух свежий, и мухи не кусают. А в Москве – плохо: гарь, вонь, чад и душе никакого успокоения. И незачем было в Литинститут соваться, мучиться там пять лет, ваньку валять.

Чего ради? Ума-то – не было. Ну, ее, Москву, к лешему, вместе с Литинститутом! В Угличе – всяко лучше. Живи и радуйся, катайся, как сыр в масле…

Играй с человечками да в свистульки свисти. Поди плохо! А как надоест, повези и продай, дай другим посвистеть.

Вот и нашел себя среди других, и призвание обнаружил… А значит – и жизнь удалась, и судьба сложилась. И дома построены, и сады посажены… Все как надо. И главное – дети по всей России. А Россия – страна большая. Купи раз в год кулек с конфетами, встань на перекрестке и угощай детей, вдруг да твой попадется…

Мы, угличские ребята, не промах, мигом любое производство наладим!

Нам всем, которые в Угличе живут, – пышки с медом, а остальным – шиш с маслом! Накося – выкуси.

МИСТИЧЕСКИЙ ОПЫТ

Ум у меня – пытливый, а глаз – острый. Все-то я хочу знать: что да как? И откуда? И все – разглядеть. То, что среди видимого и увидишь не сразу. В такие дали и веси заглянуть, в которые и заглядывать, может быть, и не надо, потому что – страшно.

И в книги, конечно, тоже заглядываю, потому что там весь ум человечества и знания накоплены, а кое-где и между строк спрятаны… Вот мне и интересно в эту кладезь, которая между строк, докопаться.

А читал я и читаю безо всякой системы, полагаюсь только на интуицию… В одной книге – слово зачерпну, в другой – строчку выхвачу. Мне и хватит. А книги сами мне в руки попадают, я за ними не бегаю. Они за мной бегают… Какая попалась в руки – и ладно, и хорошо. Я потом по ней бегу, как по ступеням… Когда – вверх, когда – вниз… По-разному бывает. Любой опыт на пользу.

И вот попалась мне недавно детективная книжка… У знакомых увидел. Я что-то к знакомым-то зашел узнать, много они или нет чего доброго написали? На всякий случай. А то вдруг они меня обогнали? А то вдруг я рот раззявил, а они меня обскакали? Может, мне надо решительней бросок вперед совершить…

Там и книжку увидел… Ох, и красивая! В твердом переплете, красная, блестящая, издательство «ЭКСМО» выпустило. Автор – Чернобровкин. «Ба! – думаю, – фамилия то вроде знакомая… Однако, был у нac такой студент? Учился в Литинституте…» Поглядел в сопроводительную справочку, где об авторе говорится… И точно – он! Учился в Литинституте… Значит – не зря учился, значит – научился! Вот и книжку теперь издал.

А «ЭКСМО» за книгу, которая в твердом переплете выйдет, автору прорву денег дает – две тыщи целых! И все в зеленой капусте. Мне об этом Старик говорил, а он – все знает. Он в это «ЭКСМО» не один раз носился со своими рукописями… Хотел слупить с них две тыщи в зеленой капусте, но ему не дали… Старику – не дали, а этому – дали! Ай да Чернобровкин! Ай да молодец! Хорошие деньги огреб.

За один раз не пропьешь – крякнешь с натуги.

Поглядел я книжку, полистал… А там у него и про афганскую войну, и про современную жизнь, и драки с убийствами, и приемы разные из восточных единоборств, и чего только нет! И еще – женщины, все – красавицы, и как с ними обходиться надо, чтоб не прыг-скок, а чтоб женщина в удовлетворенном состоянии и наслаждении осталась. И еще – посиделки с алкоголем, и как надо пить, и как опохмеляться.

Подивился я нимало!

«Иди ты, – думаю, – Чернобровкин! Вот понавертел! Это ж сколько всего из разных областей знать надо? Голова лопнет от знаний! Не зря, значит, учился, пригодилось ученье-то! Хороший детективный роман заделал».

Ладно, отложил я книжку…

Знакомые сказали, что нельзя прибрать, не мной – положено, не мной взято будет. Стал я кое-что припоминать, с фамилией Чернобровкин… А самого его, лица, – вспомнить не могу, вышибло из памяти! Потом кое-как вспомнил, подсказали.

Действительно, ходил такой по коридору, быстро так, почти бегал… Выйдет – и тут же обратно зайдет, закроется… И только слышно, как машинка застрекотала, быстро, как швейная… Я все думал, что кроит что-то человек, сшивает. Штаны, что ли, шьет? А он, оказывается, романы сшивал. Поработает и опять выскочит… И все в спешке, и лицо такое – как бы вечно недовольное… Голова круглая, с порядочной лысиной, на лице – желтизна, как у человека, страдающего печенью. По возрасту – примерно мне ровесник.

А мне уже тогда до хрена было, лет под тридцать! Только ума не было.

Ходила к нему одно время москвичка – девица с простонародным лицом, с большой грудью, потом перестала… Видимо, отвадил он ее. «Иди, – сказал, отсюда, мне писать надо, а ты мешаешь! Да еще задушишь грудью своей в расцвете лет!»

И еще упорные слухи тогда ползли, что он целые романы пишет. Нa мелочи не разменивается. Как месяц – так готов роман! А я все не верил, все думал: шутки, а, оказывается, нет, правда, трудился человек, на будущее работал. Молодец! А сейчас – вынимает их один за другим и огребает по две тыщи. «Поди плохо!», как любимый комендант говорил.

Нo вот что меня во всем этом больше всего удивило: откуда он столько всякого разного знает и во всем разбирается? Ну – дока из док! И в пьянке, и в куреве, и в наркотиках, и в оружии – во всем досконально. И – в женщинах! Как их ублажать, чтоб они насмерть к тебе присохли. Все ему подвластно.

А ведь я его знал совершенно другим – примерным и порядочным человеком. Ни разу он с сигареткой не пробежал, не курнул, а уж чтоб выпимши прошел – да не дай Бог! И с девочками замечен не был, великий постник был, одна только матренушка разок к нему заскочила, да тут же обратно вылетела… И ведь еще – и оружие! Ну, в армии, допустим, все служили, мало-мало разбираются… Но у него-то все настолько детально и подробно, и все – различных систем и новейших разработок, как будто он всю жизнь с ружьем бегал… И еще – приемы эти – приемчики смертельные… Как да каким способом человека насмерть захлестнуть легче. Это-то откуда он знает? Мастером лишения жизни человека он вроде не был, людей не вскрывал, как консервные банки, и след кровавый за ним не тянется по сырой траве… А вот, подишь ты! Расписал все реалистично и натуралистично. И откуда что берется? Понял я, что здесь что-то другое… Раз собственного жизненного накопления и опыта нет, значит – здесь опыт другого рода. Не иначе, как откуда-то почерпнул… А откуда? Мест-то немного.

Ладно, долго не прошло, забрел я зачем-то в Литинститут… А там сейчас книжная лавка работает. При нас-то не было. Я от нечего делать заглянул, спросил:

– А есть ли книги бывших студентов? – Думаю, может, знакомые фамилии встречу.

Продавщица плечами пожала.

– Здесь, – говорит, – нет. Если только на складе? Кажется, там в коробке валяются…

И принесла мне коробку.

Стал я в ней копаться… Да все незнакомые какие-то фамилии попадаются – никого не знаю… Потом – бац! – книжка Чернобровкина попадается… «Чижик-пыжик» на обложке написано, значит, – название такое… Ничего, доброе название. Сама книжечка – тоненькая, а тираж просто громадный – двадцать тысяч! По нынешним временам, так это фантастика! Целый маленький город можно обеспечить, по экземпляру в каждую семью. Удивился я опять: ведь издается же человек, несмотря ни на что! И – в разных местах. Везде он – потребен.

Как сидел я на коленях перед коробкой, так и давай книжку листать… И челюсть сразу у меня отвалилась… А там – мат-перемат сплошной и… и разврат. Разврат на разврате сидит и развратом погоняет! В общем – голимая порнуха! Развеселился я страшно… «Ах ты, – думаю, – Чернобровкин! Ах ты, чертяка! Нисколько не постеснялся – все добро вывалил… А ведь сколько в общежитии притворялся, что ни то, ни се… Вот кто ты есть на самом деле-то, свой почти парень! Почти – да не совсем». А сам – смеюсь, разобрал меня смех, хохот, и радость обуяла, что знакомого автора встретил. А продавщица искоса поглядывает на меня, хмурится, наверное, думает, еще один ненормальный из Литинститута пришел, в коробке покопаться, студент бывший, таких же, ненормальных, найти хочет. И вроде – нашел… Купил я книжку Чернобровкина и побыстрее отвалил, чтоб зря не волновались, и ручкой ей сделал.

Приехал домой… Покупкой – доволен. Купил-то за двадцать рублей всего! И дешево, и сердито! Теперь уж – почитаю. И почитал… Пока читал, хохотал от души, не столько из-за содержания, а сколько из-за того, что самого автора с героем его олицетворял, представлял его во всех переделках и позах. Ну не сходится он никак в моих глазах с матерщиной и развратом! Ну – никак!

А уж матерщины там столько оказалось, что я, наверное, нигде больше не встречал. В каждой строке – обязательно по нескольку матюков.

Да таких ядреных, смачных – я те дам! Ну правильно. Они строке необходимую энергетику придают. А то без них строка – вялая, как неживая… как гусеница, еле-еле ползет… Конечно, читать неинтересно будет. А тут все сверкает гранями, переливается и блещет…

И ведь еще и пословицы, и поговорки матершинные везде рассыпаны, как золото самородное, и песни такого же содержания! А откуда он столько всего выкопал? Это сколько же надо было словарей и справочников с ненормативной лексикой – а сейчас таких много, пользуйся в свое удовольствие – перекопать да еще и выписать! Собрать в умную кучку да потом еще и сюжет под них подогнать слегка детективного содержания. Вот не поленился человек! Ну, ленивым-то он никогда не был, к нему грязь не пристанет… Если бы ленивый был или пьющий, разве бы он смог столько безобразия перекопать и перелопатить? Хрена с два! Тут – особая тщательность требуется, трезвый глаз и большое усердие.

И ведь еще же – и о женщинах у него там, в «Чижике-пыжике»! Да не просто так – абы как, а с вполне профессиональным подходом: в самую суть, и в психологию, и в физиологию проник. Все области и тайны ему подвластны! А уж как он ее бедную, героиню, разложил и завернул, во все дыры и щели ей профессионально задвинул – слов просто нет! Ну и Чернобровкин, ну и молоток! Мастер на все руки! В общем, припечатал женщину к позорному столбу. Не в бровь, а в глаз угодил! Высказал свое презрение к женщинам, мол, все они – нехорошие, бяки. Видимо, достали его. Ну они кого хочешь достанут… Даже – и пьющего, и курящего. Однако же… дружить с ними все равно – хорошо и очень даже приятно. Иногда даже и стихи им можно посвятить, венок какой-нибудь сонетов.

Так, где, похохатывая и веселясь – радуясь авторским находкам и перлам, где призадумываясь, познакомился я с романом, романчиком «Чижик-пыжик» и отложил его, задвинул куда подальше… Как он сам там всем задвигал, Чижик-пыжик этот, герой приблатненный, так и я с ним поступил. Умер он для меня навсегда, сдох… и лапки – кверху.

И подумал на досуге: «Ох, так непрост, оказывается, мастер формы и содержания, дружище Чернобровкин! Как наш Вася силен в математике, он – в сексе и разврате силен. Собаку съел в этом деле. Просто об этом никто и подумать не мог».

Настоящая жизнь его была для всех – тайна, покрытая мраком. Скрытно ото всех он – и пил, и курил, и развратничал направо и налево, и все красиво, с выдумкой. Только никого в это не посвещал. И правильно делал. Как настоящий, большой художник, не афишировал себя, никогда не выпячивался.

А иначе, откуда ж знаниям взяться? Если, допустим, он все-таки ничем позорным сам не занимался, то откуда они, из какой кладези? Из космоса, что ли?

А может, это от бати ему передалось, или от деда? Может, дед-то его большим греховодником был, и курил, как паровоз, и мед-пиво пил – не просыхал, и поругивался частенько, нанизывал матюки, как бисер на нитку, так, что уши вяли.

А может, и того хлеще? Может, это у него – мистический опыт? Расширилось вдруг сознание, приоткрылся третий глазок и стали знания из космоса хлестать, из мировой копилки… Любые, на выбор! К чему душа расположена и на что помыслы направлены – те и выбирай!

Да, не иначе как тут мистический опыт поспособствовал.

Оттуда ему знания-то накапали. Больше – неоткуда. Что ж, каждому – по уму. А некоторым и то, что свыше ума.

Но, кстати, о птичках. О тех же чижиках-пыжиках. Я слишком правильным и порядочным людям никогда не верил. А мне уже пятый десяток. Я на всяких насмотрелся – и на слишком умных, и на хитрых, и на дураков, и на пьяниц, и на трезвенников. Меня не проведешь! Я к слишком порядочным и непьющим людям с большим недоверием отношусь. Подозреваю, что там – дело нечисто. И никто меня в этом не переубедит. Я бы с такими в разведку – не пошел.

МОЙВА

Был на рынке, в рыбном отделе мойву увидел… Давно рыбку эту не видел, может, лет десять. И защемило сердце… И бедную молодость свою вспомнил, и любовь свою вспомнил…

Жили тогда в Сибири, и прямо сказать: небогато… Как-то все с деньгами нескладно получалось. Зиму, считай, на одной мойве и держались… Чай еще был № 36, сорт второй. Мойва тогда двадцать копеек стоила за килограмм. Крупная была, жирная, как селедка…

Жарили ее да ели, ели да песни пели… Чая, правда, вдоволь было. Знакомый знакомого на чаеразвесочной фабрике крал… И нам – перепадало. Хоть до ушей им залейся. Бывало, и вином сухим баловались, – болгарским, красным… Оно тогда дешево стоило. В любом хлебном магазине продавалось. Попивали его да мойвой закусывали… Куда с добром жили!

За зиму вся квартира мойвой пропахнет, насквозь… Еще бы не пропахнуть! Сковород по десять на дню жарили… А куда деваться? Придут одни знакомые. Спросишь:

– Голодные?

– А как же!

Надо кормить. Следом – другие знакомые подтянутся… Мы со многими тогда дружили, полгорода знали. А бедность и проголодь нас всех неотступно сопровождали.

Она – все стихи писала… О любви, конечно… О чем же еще? И все смеялась, слишком веселая была, непосредственная. И по гостям любила ходить, не уставала шататься…

Потом в Москву уехала, на писателя учиться… Стопку стихов с собой забрала, в чем была – в том и уехала, и без денег… Следом за ней и я снялся, тоже сунулся в столицу, счастья попытать.

И завертелась карусель. Со свистом и шипом жизнь понеслась… И скоро разметало нас с любовью в разные стороны.

Любовь в ней погасла, почти ненавистью ко мне оборотилась… О ней мало что знаю… Окончила она Литинститут, книжку стихов выпустила, потом сильно рисованием увлеклась: пером и тушью. Даже выставка графических работ была в Москве, в фотоцентре… Какой-то «танец линии» изобрела. Потом оседлала бельгийца и в Бельгию с ним укатила… Где она сейчас, чем живо ее сердце? Не знаю.

Я же это время нахрапом проскакал, день с ночью путал, шел по жизни враскоряку, как матрос… Как жив остался? Неизвестно. Сейчас подойду к зеркалу – и глаза бы мои на меня не глядели! Лицо – как бычий пузырь, зубы повыпали, волосы повылезли, руки трясутся… Так ли я хотел свою жизнь прожить? Я хотел ее на белом коне проскакать с гордо поднятой головой. Нет, не получилось… Да-а, хорошо дядя Саша пролетел… Фанеркой прикинулся – и пролетел…

А в другой раз подойду – и ничего вроде. «Э-э нет, – говорю себе, дядя Саша, зря ты на себя наговариваешь. „Никто никогда не сможет нас вышибить из седла!“ А то, что волосы повыпали и зубы повыпали – так не все. Есть еще что причесать и чем укусить. Кого-то даже и за горло можно. Так что все в порядке. Ты еще куда с добром молодой человек! Главное – чтоб голова на плечах была цела. И мало-мало – варила. А в остальном разберемся. Надо только поменьше в космос бросаться и все без скафандра. На космонавта-то меня не учили!»

Так и живу, и в ус не дую. А там, прости Господи, – куда кривая вывезет.

СТАРИК ПРИЕХАЛ

Опять Старик в Москву приехал. Все по командировкам мотается.

Деньги для семьи вышибает. А из Москвы ему – дальше ехать… То – в Сызрань едет, то – в Саратов… Он там по военным частям шарится, колеса от самолетов покупает и везет к себе в Белоруссию… Они там у себя, в Белоруссии, хитро придумали: одевают колеса от самолетов на «белоруссы», так они у них начинают как самолеты летать. А они их потом иностранцам за валюту продают, уже как авиатехнику. Молодцы!

Вот Старик этим делом и занят – добычей колес. А то тракторов у них полно, а колес – немного. Прямо беда с колесами! Не во что трактора обуть. Его и отряжают, он – хорошо промышляет.

Приехал Старик ненадолго, времени – в обрез, ему – дальше подаваться… Теперь – в Пензу. А ведь надо успеть пообщаться, обо всем переговорить, и – о литературе. Жалуется, что разъезды много времени отнимают, а еще писать надо. Старик – он писатель. Даже псевдоним себе взял – Престолов.

– Хороший, – говорит, – псевдоним?

– Хороший, – говорю, – отчего же плохой? Странный только немного… Взял бы хоть Минский или Полоцкий, все-таки это тебе ближе.

Показал я ему книги, которые его и мои знакомые издали – наши друзья. Он их тоже хорошо знает, не одну бутылку и банку с ними к расстрелу приговорил… Покачал он их на руке, вроде как на вес попробовал…

– Ничего, – говорит, – тяжелые… – И обратно мне протягивает, даже содержанием не поинтересовался.

– Что ж ты, – говорю, – Володя, даже на содержание не посмотрел, не поинтересовался, что такого умного твои знакомые написали?

А он так ответил:

– Я ведь, Саня, чужих книг не читаю. Мне бы свои книги успеть написать да прочитать. Так что уж, извини, – не до чужих.

И я подумал: «А ведь правда, зачем чужие книги читать? Со своими бы успеть разобраться. Жизнь-то коротка. Молодец Старик, что догадался! Я бы сам – ни в жизнь не додумался. А я то, дурак, чужие читал, только зря время тратил».

Похлопал я его по плечу напоследок, ободрил как мог, и он дальше поехал, на этот раз в Пензу, за колесами… Там они вроде недорогие, совсем задешево отдают. Барыш хороший получается.

А потом начальница – она у них колесами туда-сюда вертит – и ему немного деньжат отвалит.

ИЛЬЯ ГРЕБЕНКИН В «СЕЛЬСКОЙ МОЛОДЕЖИ»

В редакцию журнала «Сельская Молодежь» пришел немолодой парень с веселым огоньком в глазах… Спрашивает с порога:

– Это редакция журнала «Сельская Молодежь»?

– Да, – отвечают ему задумчиво, – это – «Молодежь… Сельская…»

А что ему на конкретный вопрос ответить? Когда-то она была действительно «Сельской Молодежью», а сейчас – непонятно что… И – не юность, и – не старость, и – не молодежь, – неизвесто что… Но уж точно ни в коем случае не сельская. Ничего сельского в ней давно не осталось.

Обрадовался визитер, что попал именно туда, куда надо. Говорит:

– Ну, так я сейчас как раз самый сельский парень и есть! С тех пор как меня из Москвы поперли, а потом и из Караганды – молодая жена с дураками родственниками, так я по сельской местности и шатаюсь… А я ее, жены-то своей неотесанной, в два раза старше был: мне – тридцать два, а ей шестнадцать. Каково? И еще ребеночек пищит… «Ну ладно, – говорю, – мне ваш Карлаг даром не нужен! Нашли дурака…»

Вернулся вначале в Чебоксары, а потом и в деревню перебрался, к матери и к брату Ивану под крыло… Иван-то скотником работает… Так что в деревне пока осел… А какая разница, где на пеньке сидеть? Главное – чтоб видеть далеко. Правильно? Вот и решил я, пока то да се, Москву посетить. Старость меня дома не застанет… – сам усмехается, мнет в руке негустую черную бороду. – Я – Илья Гребенкин. Не слыхали?

Стали вспоминать, жать плечами… Потом кто-то хлопнул себя по лбу!

– Это не тот ли Гребенкин, который в ЦДЛе выступал, открывал сезон?

– Я. Точно, – обрадовался Гребенкин. – В 1988 году. На следующее утро радио «Свободная Европа» передало: «Перестройка в России началась с того, что новый сезон в ЦДЛ открывал голый мужик». – Он потер ладони и улыбнулся самодовольно, воспоминания для него были самые сладостные: – Да-а… Были времена… Я в ЦДЛ как в баню приходил, чечетку бил в голом виде… Сейчас каждый дурак мудями потрясет, а тогда это – супер было, подвиг Александра Матросова…

Это действительно Илья Гребенкин знаменитый писатель фантаст оказался. Приехал из Чувашии в очередной раз покорить столицу, удивить и ужаснуть ее своим творчеством, на колени поставить. Чтоб не очень-то московские нос задирали.

А одет по-простому, без пижонства: в выгоревшей футболке с разводами от каторжного писательского труда, на плечах – пиджак замшевый со значком «Почетный донор» на лацкане, в джинсах и кедах без шнурков на босу ногу… А что? На дворе – лето… А так – очень даже хорошо, ветром продувает и париться не надо… А сам по-прежнему бодр, весел, даже слегка надменен.

Тут кто-то из редакции интересную деталь вспомнил:

– Там, кажется, на открытии еще жена Горбачева была?

А им скучно уже в редакции торчать… Все-таки – лето. Все умные давно на Канары слиняли, а они вынуждены париться… А тут, с визитером, – хоть развлечься можно…

– Точно! – Захохотал Гребенкин, рад, что ребята вспомнили. – С женой индийского посла. Они в ложе сидели. Пришли приобщиться к культуре и литературе… Но – ничего, – он свернул увесистый кулак и потряс им. – Я всем показал, что такое настоящая литература, и культура! Отделил зерна от плевел.

– Да, а шума много было…

– А что? – встрепенулся Гребенкин. – Я и сейчас, за настоящую литературу – за фантастику, еще не такое могу отколоть!

– Нет, нет! – испугались в редакции. – Лучше – не надо!

– Ну не здесь же! – миролюбиво улыбнулся Гребенкин.

И стал вспоминать. А вспомнить у него было что. Не всякому такое по плечу – кишка тонка…

– Да-а… Они, ЦДЛовские, только приготовились шторы свои – кулисы распахнуть и открыть новый сезон, а я – тут как тут! Выскочил, как из этой самой… на лыжах, первым на сцену – и открыл! Сам – в пальто, в ботинках, остальное – как в бане… Я в сортире переоделся, засосал коньячку – и на амбразуру… А за сценой переполох страшный поднялся! Никто ничего понять не может, что происходит? Слышу только, бегают туда-сюда табунами…

Я – к народу, к публике: «Спокойно, граждане! Это не ограбление, не захват. Я – такой-то, такой-то, сейчас почитаю вам хорошие стихи». И стал читать им для начала, для разгона, самые простые, фантастические… Пальтишко-то скинул и давай им впаривать, да так громко читаю, с выражением, реву почти…

А эти сзади, руководящие головы-то писательские, мечутся, волосы на голове рвут… То один ко мне выбежит, то другой, а то – все вместе… и Рождественский, и другие знаменитости… Просят почти со слезами, умоляют… А я им фигу за спиной показываю и дальше шпарю…

Потом до «Книги изречений» дошел… Начал сразу с главы «О лишении девственности»… Тут уже Рождественский чуть не на колени встает… «Илья Алексеевич, я как поэт поэта вас очень даже понимаю… Но сейчас уйдите… – А мы потом вам слово обязательно дадим».

«Как же, – думаю, – дадите вы мне, волки, слово… Вы меня сразу – в дурдом или в тюрягу! Вот какое слово вы мне дадите». Если бы не перестройка гребаная, точно бы надолго меня упекли… Так что деваться мне некуда, иду до самого конца… И уже – горю, объят со всех сторон пламенем, как истребитель…

Только успел «Десятиклассниц» прочитать и – бац! – милиция мне руки заломила – и на выход…

А зал буйствует, ликует, не хочет меня отпускать, на бис требует… они еще и не сразу поняли, что-почем? Думали сначала, что – розыгрыш, маскарад, что я закамуфлированный дебил. Раз перестройка, значит юмор в коротких штанишках на сцене очень даже неплохо. И Горбачева, и «послиха», поначалу тоже ладони от восторга отбили… Короче, всем я им выдал, на блюде… Захотели перестройку со свободой? Получайте – в натуральном виде! А на заду у меня еще «СП СССР» написано было… И туда я еще успел пригласить всех желающих…

Потом я и через Бутырку, и через дурдом прошел… Но – ничего. Ни одного седого волоса. Сами поглядите, – и показал всем голову, наклонил… и правда: ни одного седого волоса. Потом улыбнулся – широко, по-дружески: Я и есть – Илья Гребенкин. Будем знакомы!

Так все и познакомились с Ильей Гребенкиным, и в глаза увидели… А то все ни увидеть, ни познакомиться не могли. Хорошо – он сам пришел, он – не гордый. Он – из простых парней, из сельских.

А Гребенкин после рассказа приосанился немного. Он хоть и не гордый, а все-таки писатель-фантаст. А фантасты на дороге не валяются.

– Я вам тут фантастику принес: стихи и прозу. История, так сказать, моей жизни в фантастических образах… Все – новое. Еще нигде не печаталось. Вы – первые будете, – сказал тихо, доверительно… И снял с плеч солдатский вещмешок.

И вынул из него две папки увесистых… Похлопал их любовно и еще сказал – тихо, но твердо:

– Все – тут. Все тайны мира и все, что выше него… А также подробности быта присутствуют, – добавил вдруг с озорной веселостью и довольно расхохотался. – Я тут даже про кита написал… Я за время учебы, пока не выгнали, целого кита в общежитии съел. Так что меня можно вполне в книгу рекордов Гиннесса записать. Только китятиной одной и питался… И не от жадности, что она – подешевле, а потому что она – полезная. Наполовину рыба, наполовину говядина. Только жесткая очень… Полдня парить надо было, но все равно жестковатая оставалась. Ну, ничего, у меня зубы крепкие, собачьи. И для десен – тренировка. А вкусная – страшно! Только привыкнуть надо… Я как жарить начну на кухне, так все сразу разбегаются… Запах-то у кита особенный, крепкий. Может, даже покруче, чем у вьетнамцев, когда они селедку свою жарят, вонь разводят… Вот так вот… Так что в этих папках – все есть… Так я оставляю?

– Оставляйте, оставляйте, – сказали дружелюбно в редакции. А сами ерзают… Думают: «Лишь бы ушел побыстрее… А то вдруг у него в мешке адская машинка? Все возможно. Никому верить нельзя».

А как проводили Гребенкина, так сразу вздохнули спокойно… А папки его покрутили-покрутили и на шкаф, на самый верх, запихали… Пусть там лежат, отлеживаются… Конечно, никто его печатать не будет, а отказать они не имеют права.

Да и кому сейчас нужна эта фантастика? Уж на что Стругацкие со своими улитками знаменитые были, а где они сейчас? В одном месте… Никому не нужны. Потому что сейчас в жизни столько фантастики натуральной, что ничего фантастичней уже и придумать нельзя! Куда им еще с фантастикой? Тут и без фантастики голова идет кругом и сердцу никакого отдыха.