Текст книги "Рассказы о литературном институте"

Автор книги: Александр Белокопытов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

ЗНАМЕНИТЫЙ СРЕДИ ЗНАМЕНИТЫХ

Пошел я в издательство «Голос», рукопись понес, авось, напечатает. Оно издательство хорошее, известное, там люди с толком работают, не то что некоторые – скороспелки… У скороспелок этих ориентир только на коммерческую выгоду, хоть самого черта напечатают, лишь бы деньги платил. А в «Голосе» еще – и за душу борются. Так что «Голос» – лучше всех.

Пришел я к ним и головой сразу завертел… А у них все стены знаменитыми писателями завешаны – фотопортретами. Ну и правильно! Раз эти люди кровью своей и сердечной тратой нашу литературу на пьедестал подняли, значит – тут им и висеть, в «Голосе»! Вдруг гляжу среди знаменитых одно лицо мне вроде знакомое… Мордастое такое, нос – слегка крючочком, черты лица, как бы – римские, но – не римские совсем… И снисходительно так поглядывает на меня, мол, знай наших! «Ах ты, – думаю, – это же сам Пеленягрэ в натуре! Забрался к знаменитым – и сидит! Тоже, значит знаменитый!» Учились мы с этим Пеленягрэ вместе… Точнее – он учился, а я – мучился. Учиться-то сильно хотел, да был как по рукам и ногам связан, все дружки виноваты. А Пеленягрэ – сильно хорошо учился, на одни пятерки. Но все равно я никогда и подумать не мог, что он скоро на стене будет висеть и снисходительно на меня поглядывать.

А мы вначале его из-за визгу узнали. Приехали из колхоза на первом курсе, поселились в комнате и сидим чай пьем, отходим от колхоза, сильно перетрудились… Вдруг слышим напротив нас кто-то завизжал страшно. Раз… Потом другой… Третий… Да что за черт! И визг такой неприятный, – ухо не терпит.

А мы в комнате с Рахваловым поселились… Потому что оба из Сибири… А сибиряку с сибиряком всегда ловчее поделить и хлеб, и сало, потому что все – общее. Рахвалов уже совсем взрослым матерым мужиком учиться пришел и писал прозу. Только сразу на романы замахивался – на эпическое полотно, рассказы – презирал. Я – к Рахвалову.

– Однако женщина кричит, баба?

А он – мрачно.

– Или свинью режут?..

Пошагали мы поглядеть. Такой визг-то он до добра не доводит. Толкнули дверь напротив. Глядим на кровати парнина лежит – дубина стоеросовая, ногами в воздухе сучит и визжит истошно. А двое других парнишек пальцами ему под ребра ширяют, ухохатываются.

Мы – к тому, который орет:

– Что ж ты так визжишь-то страшно? Не знаешь, что и подумать.

Он сразу поднялся с кровати и сказал чуть обиженно и вместе с тем надменно:

– А что? Это мы играем! – Мол, что вы пристали? Вы eщe только первокурсники, жизни не знаете, а мы уже – на третьем курсе, жизнь о-го-го повидали!

Покачали мы головами, к себе пошли… Нам-то эту картину дня при свете ночи дико наблюдать! Так и познакомились с Пеленягрэ… Рахвалов сразу по возвращении из колхоза засел писать роман о собаках, учеба с первых дней у него не пошла… Он уже был жизнью крепко битый, умудренный, фальшь обостренно чувствовал… О чем и говорил вслух, не держал язык за зубами. Не понравилось ему многое, и месяца через два засобирался он домой в Сибирь, в Тобольск, дописывать роман о собаках… Так и уехал…

И вот, увидев в «Голосе» Пеленягрэ – знаменитым среди знаменитых, удивился я нимало, взял да и спросил:

– А этот-то фрукт как к вам затесался? – бухнул сдуру, без задней мысли.

А мне отвечают:

– Как же, как же… Это – наш хороший друг. Его песни многие исполняют… И сама Вайкуле, и Аллегрова поют…

Я сразу и прикусил язык, присел на задние лапки… Еще влетишь со своим языком-то не по делу?.. Сначала – думай, а потом – говори.

Сбавил я обороты.

– Ну да, – говорю, – конечно, пусть висит… другие же висят, а ему почему нельзя?

Разобрались с моей рукописью, взяли кое-как… Хорошо, Тюленев был рядом, помог… Собрался я откланяться, а мне книжку Пеленягрэ с собой дали, желтенькую такую, называется «Песенки». Чтоб я дома, на досуге, почитал и всю поэтическую прелесть разглядел. А то, когда со сцены исполняют, хрен что разглядишь! Одна дребедень в уши навязнет… Музыка и повторы бесконечные все позабьют!

А дома я разглядел, конечно! Точно – песенки, не песни даже. Были бы хоть песни, так куда ни шло – впечатление грустное. Поэтического – совсем маловато, с гулькин нос… А еще – строки отдельные, а то и целые строфы, у других позаимствованы. А для живости и экзотики все громкие и звучные имена и названия использованы: Пикадилли, Порт-Саид, Хозе, Кармен… Но ведь сама Вайкуле его песни поет! Ну и что? Вайкуле что хочешь споет и расскажет, хоть анекдот матерный, и все у нее выйдет – хорошо, даже – замечательно. Потому что у Вайкуле – личное обаяние есть, интонация, акцент, шарм. Особенно, когда она помоложе была… Но и сейчас – ничего, с пивом очень даже можно послушать.

Прочитал я сборник песенок Пеленягрэ и наконец понял, что такое куртуазный маньеризм. А то все никак не мог понять, что это за штука такая, с чем его едят? С одной стороны – вроде все понятно, а с другой непонятно. Теперь – понятно. Надо было уже давно сами стихи почитать и не мучиться.

Я Б В ПИСАТЕЛИ ПОШЕЛ, ПУСТЬ МЕНЯ НАУЧАТ!

Когда я маленький был, то страшно рисовать любил… Всю бумагу в доме извел, все книги поиспакостил… Картины с картинками рисовал – вешать некуда было! И все думал: «Вот как вырасту, так обязательно художником стану… Как возьму да как нарисую что-нибудь этакое… Что все только удивятся! Может, сразу и знаменитым стану, или еще лучше – изваяю…» Лепить я тоже любил, из пластелина, из глины – из чего придется. Лепил и радовался… «Ну, – думаю, – как стану скульптором – или еще лучше ваятелем, как изваяю что-нибудь этакое из камня, из гранита, что все так и лягут на земь от зависти, а я – на пьедестал встану. То-то здорово!»

Только когда вырос, решил ни художником, ни скульптором не становиться. Ну их! Слишком обременительно.

Художнику надо постоянно с мольбертом таскаться, а в нем краски с кистями – тяжесть еще та! Идешь, язык высунул… Что хорошего-то? Опять же, с красками надо возиться, весь испачкаешься к черту! А если просто карандашом на бумаге рисовать, так ничего значительного не создашь, одни шаржи и карикатуры. А я так – не согласен. Люди будут потом тыкать: вон, гляди, художник-карикатурист пошел, в «Крокодиле» работает.

А скульптором быть – и того хуже! Надо с каменюками возиться, с глыбами, а это вообще – тяжесть неподъемная. Да еще – с кувалдой, с долотом… Все пальцы поотобьешь на хрен! А то еще и надорвешься – с грыжей будешь ходить… Что хорошего-то? Да ничего. Еще молодой, а уже – с грыжей. Пойдешь девушку до дома провожать, а она возьмет и скажет: «Ну-ка возьми меня на руки да на руках до дома донеси», – захочет любовь на крепость проверить. А что ты ей ответишь? Что у тебя грыжа? Что ты день и ночь с каменюками, с гранитами возишься, долбишь по ним почем зря, утверждаешь себя в этом мире, запечатлеваешь мимолетное в вечном? Конечно, она от тебя бегом побежит… Скажет: «На хрен мне такой скульптор и ваятель нужен, который меня на руках в рай донести не может!»

Так и решил я ни художником и ни скульптором не становиться. И – слава Богу! Пусть другие возятся, а мы поглядим.

Решил я в писатели пойти… А у писателя все проще: заложил карандаш за ухо, в карман блокнот сунул – голова на плечах вертится – и иди, броди по миру, записывай мысли, какие в голову лезут, как татарин, который лесом едет, лес поет… Хорошо! А главное – необременительно. Так и идешь по жизни с багажом своим необременительным, на людей глядя и мир, который тебя со всех сторон, как муху, чашкой накрыл.

А как накопилось в блокноте впечатлений порядочно, пойди и книжку издай… Потом – еще одну… И так, пока целая отдельная полочка своих книг не составится… Хорошо, чтоб их не меньше десятка накопилось. Тогда можешь смело называть себя писателем. Тут уж тебя никто уязвить не сможет. Потому что, если одна или две книжки еще могут быть случайными, то уж десять-то штук – точно нет. На десять книг иной писатель полжизни тратит, а иной и жизнь кладет. Поэтому десять – это уже количество. А там, где количество, обязательно и качество присутствует. Закон природы. Против него не попрешь. Потому что тут – и время твое, и нервы, и силы, и жизненные соки, и мечты с фантазиями – считай, золотые годы на это дело убиты.

Так и я стал писать, в блокнот пописывать…

Только для начала пошел в Литинститут поучиться. Сказал себе: «Я б в писатели пошел, пусть меня научат!» Лет пять-шесть поучился – никакого толку нет! Нe идет в меня учеба, не в коня корм! Как ни бьются со мной преподаватели, ни с какой стороны меня взять не могут. Все мне по боку! Так и остался я тем, кем до института был. Сам по себе. Без всякой учености обошелся. Только зря голову забивал.

Правда, умел я с детства разные истории сочинять и случаи пересказывать… Так и стал я писать: сочинять и пересказывать, как получается, как Бог на душу положит… А пишу я быстро… Бывает, вдруг бац! – и из ничего, из ниоткуда рассказ получился. Сам удивляешься. Только записывать не успеваю… Мысль разгонится, как курьерский поезд, а рука не поспевает… Бывает, начало мысли успел записать, а конец – нет, не успел ухватить. Вот сидишь потом и гадаешь: что сказать-то хотел? Полпредложения – есть, а полпредложения улетело в неизвестность… Конечно – плохо, потому что ничего хорошего нет. Отсюда часто и в повествовании бывают разброд и шатания, сам не можешь разобраться: где начало, где конец? Но надо все равно стараться угнаться за мыслью… На то она – и мысль, чтоб убегать, а ты – чтоб ловить… И в блокноты их записывать, чтоб потом книжки издавать… Кто-то бабочек сачком ловит, а писатель мысли прихлопывает.

Но я сам пока один только блокнот мыслями заполнил. А мыслей-то прорва. И одну только книжечку издал. Тоненькую. Но одна – это тоже итог. Хоть маленькая, но зато – моя. Вполне можно сказать:

– В добрый путь, дядя Саша, по морям, по волнам писательства… Авось, куда-нибудь вынесет…

АНДРЕЙ КОРОВИН

Что за поветрие у наших студентов брать себе другие фамилии? Никак не пойму! Жил человек с одной фамилией, сроднился с ней, и вдруг – на тебе! – с другой стал ходить… Может быть, она у него и не псевдоним совсем, а вторая родная его фамилия, по материнской, допустим, линии, ничего страшного в этом, конечно, нет. Но, все равно, знали все очень долго человека по одной фамилии, привыкли к этому, а тут вдруг у него – другая появилась, новая… Как-то это не очень хорошо… Не стыкуется…

Был, например, один знаменитый поэт Алексей Чирцев, а вдруг стал другой знаменитый поэт-пародист Алексей Остудин. А все это – один и тот же человек. И как его теперь воспринимать? Хрен разберешься! Странно все это…

Так и с Андреем Коровиным. На самом деле он – Андрей Ковалев.

По крайней мере, под такой фамилией мы его знали. И воспринимаю я его – и прошлого, и настоящего – как Ковалева, и никак иначе.

Очень живой он был, энергичный, розовощекий молодой парень, роста небольшого, но – крепкий, ухватистый в жизни, любитель и любимец женщин.

То одну жену в общежитие привезет, богатую, в дорогой песцовой шубе, с бутылкой «Смирновской» под мышкой, то – другую, не столь богатую, уже в шубе попроще, с бутылкой простого «Распутина» в руке… Вроде как на смотрины их к нам привозил, показать будущих жен ребятам… Годятся или нет? И все это, естественно, сопровождалось необходимым застольем.

А куда в общежитии без застолья? Все серьезные дела только через застолье и решались – и творческие, и житейские, и свадебные тоже, потому что вдруг ты сам чего-то не докумекал, а товарищ тебе – раз! – и подскажет. Только – через всеобщее братство и мужскую солидарность.

А застолья, бывало, день и ночь не прекращались. Все какие-нибудь проблемы да решали. И Андрей Ковалев в этом деле – не последний человек был. Бывало, так заспорит с кем-нибудь по серьезному вопросу, объясняет-объясняет человеку, а тот – ну никак уразуметь не может. Схватит он тогда в сердцах стакан и швырнет его в окно…

Стекло – вдребезги, стакан – на улицу… А с улицы кричат:

– Эй вы! Вы там что, в своем общежитии, совсем сдурели?!

Вот так приходилось ему некоторым очевидное и невероятное доказывать. Горячий был парень.

Потом он женился и с молодой женой в Калугу уехал… А в Калуге хорошо. Там – сам Циолковский жил. Там небо и звезды к земле ниже, чем где-либо пригибаются… И писать – хорошо.

Вот он там, говорят, и написал роман о Литинституте. Там же и издал, в Калуге. Сам я, правда, не видел и не читал, не попал он мне никак… А мне интересно было бы взглянуть. «Что» и «как» он там изобразил, и как все это ему из Калуги увиделось…

В общем, не пропал Андрей Ковалев, не затерялся… Стал из Калуги на Москву летать и бомбить ее потихоньку своими литературными вещами. И вот стало мне известно, что он толстую книгу в Москве издал – детектив. Ананьев мне на ухо нашептал… Что вышел у Андрея Коровина детектив «Санитары»… А этот самый Коровин и есть Андрей Ковалев… А Ананьев – он все про всех знает, врать не станет. Так что Андрей Ковалев, он же – Коровин, взял Москву за жабры. Название мне, правда, не очень понравилось, ну да ничего. Это, наверное, о тех санитарах, которые в больницах работают и, помимо своих прямых обязанностей, еще разными нехорошими делами занимаются, и всякие преступные замыслы вынашивают, а потом и обтяпывают. И все – под вывеской больницы. Кому это понравится? Молодец, Андрей Ковалев! Вывел их всех, санитаров этих, на чистую воду.

Так что он теперь себя еще и в детективном жанре попробовал. В этом тоже ничего плохого нет, если пишется – надо писать. А если за это еще и деньги дают – совсем грех отказываться. Все же сейчас детективы пишут – и молодые, и старички-писатели, которые борозды не портят, переквалифицировались, перевели стрелки… У некоторых и ничего получается, даже – ловко. Хуже только, что это для вечности ничего не значит, зато – на злобу дня. А то преступность нас сейчас со всех сторон одолела, не знаешь куда и спастись… Надо звонить в колокол… Сообщать народу обо всем. А то, бывает, что и санитарами заделаются… А на самом деле – хрен с два они санитары! Самые настоящие преступники и есть. Вот каждый писатель – мастер детектива и сообщает, и предупреждает… Не милиция же… Милиция пока соберется какое дело распутать и разгадать, а писатель уже все разгадал и об этом деле книгу выпустил. Потому что он – мастер.

Вон Сергей Алексеев, уж на что был знаменитейшим писателем в советское время, роман «Рой» написал, а ведь тоже на детективы перешел. А он когда-то в Томске жил, я несколько раз к нему заходил, чтоб на живого писателя посмотреть… И – смотрел. Пока за рукав знакомые не дергали: пойдем, неудобно, не в зоопарке же… Я потом в Москву сбежал… В заведение под названием Литинститут поступил… А он – в Вологду. Туда, где Русью настоящей пахнет.

И кто б когда думал, что он все бросит, что годами наработал, и за детективы примется? Но ведь – пишет, и помногу, и объемы у него – страшные. Все про валькирий каких-то, тоже преступность на чистую воду выводит. Книг уж десять, однако, кирпичей толстенных издал. И – ничего. Покупают люди его книги, и читают, наверное… Он сейчас крепко в первой пятерке детективщиков сидит. Хрен своротишь! Потому что он – сибиряк, и корневая система у него – прочная, надежная.

Вот и Андрей Ковалев отметился детективом, сделал одну зарубку. Но он – парень упорный, занозистый, со своим не дутым темпераментом может многого добиться. И – написать. Еще штук десять зарубок сделать.

Роман его, говорят, продается… Я бы его, конечно, мог и купить. Но если я все книги моих знакомых буду покупать, то я скоро без штанов останусь. Я желаю его задаром получить и еще – с дарственной надписью.

Вот и хожу теперь на Пушкинскую площадь… Там у нас друг Ананьев работает, всех в кулаке держит, рекламой крутит-вертит, и Андрей Ковалев иногда к нему заходит… Как я встречусь с ним, так он мне и подарит книгу, «Санитаров» своих. Чтоб я с санитарами, всегда настороже был.

А я ему тогда и свою могу подарить. Я – тоже издал. Только тоненькую. Ну уж, насколько набралось. Я всегда удивляюсь, как это люди толстые книги пишут? Откуда столько сил и материала берется? Надо об этом у Ковалева спросить. Он – умный парень, тоже все знает, как и Ананьев.

ПЕРВАЯ ПРОДАЖА

Сейчас кто чем торгует, кто – лесом, кто – нефтью… А я – своими книгами. Тоже – бизнес. Плохой или хороший, но – мой. Так что я – не хуже других. Тоже, в некотором роде, коммерсант, недавно совершил первую продажу. Теперь сам к себе с уважением отношусь. А получилось все вот как.

Как вышла наконец моя книга, издалась, я первым делом обрадовался, конечно… Посидел дома, порадовался, пока не надоело, потом за книгами поехал… Нагрузился, как вол, пачками, кое-как домой привез, взмок не один раз, на своем ходу припер… Вот как книжечки-то достаются! А на такси я не езжу. Ну их, таксистов этих! Еще завезут туда, куда не надо, да еще с книгами… Сам-то – ладно, а тираж – жалко. Так что никакой гарантии нет, если с таксистами разъезжать…

Сел я дома на пачки с книгами, стал думать, что мне теперь с ними делать? Издал-то я за свой счет, значит – мне и карты в руки. «Ладно, думаю, – половину я раздарю… Мне – не жалко. А что с другой половиной делать? Хоть и тираж у меня небольшой – всего пятьсот экземпляров, но все равно – двести с лишним штук остается… Куда мне их девать? Солить, что-ли? Значит – надо продать, обнаружить в себе предпринимательскую жилку и реализовать. И копейка какая-никакая домой вернется, и имя мое худо-бедно читатели узнают. Может, еще и почитателями станут, чем черт не шутит! Можно, конечно, не мучиться, и первым встречным их раздать, как гуманитарную духовную помощь, или еще проще – использовать в одно место. Нo, свое в одно место использовать – жалко. Что я дурак, что ли? Чужое пожалуйста. А свое, извините, – не гоже».

Решил я по магазинам толкнуться… А сам ведь знаю, что у нас сейчас демократия, со всех сторон капиталистический бизнес прет, прибыль и выгода – на первом месте. А у меня книжечка – тоненькая, больше на брошюру похожа, большой бакшиш с меня не набьешь. Так что к продавцам этим с моей книжечкой так просто не подъедешь.

Ладно. Сунулся я в один магазин, толкнулся в другой… А мне – от ворот поворот.

– Нет-нет, – говорят, – не надо нам вашего добра. У нас и так все своим дерьмом забито… и вы еще притащили… – так и ушел я, несолоно хлебавши.

Не удалось через магазины продаться.

Ладно, ничего страшного. Не хотят меня знать и – не надо. И я их тогда знать не хочу. Так что мы – квиты. А книжечки у меня не пролежат. Двести штук всего-то! Да мне их реализовать – раз плюнуть! Только я не спешу. Чем дольше лежат – тем дороже становятся. Постепенно в золото превращаются… Никаках проблем! Так я и рассуждаю, все меня устраивает. А триста штук я уже раздарил, успел… Всех знакомых и незнакомых обежал и всем всучил… Мол, знай наших! Мы тоже не лыком шиты! Мухой раздарил. А все берут. Потому что – дареное, бесплатно. Конечно, никто не откажется.

И вот пошел я как-то на Казанский вокзал… Брат мне из Томска поездом посылочку передал, встретить надо… А вышел я с запасом времени… Дай, думаю, по вокзалу похожу… Народ-то на вокзале сидит в изнеможении, томится, не знает куда себя деть… А тут – я со своей книжкой! Подсуну, авось, кто-нибудь и купит в дорогу. А обошлась она мне недешево, хоть и тоненькая. Думаю, какую же цену за нее просить? Рублей тридцать, что ли? Или оборзеть – рублей сорок влупить? И с дарственной надписью. А что им, пассажирам-то, жалеть за хорошую книжку? А у меня-то – хорошая, не то что у других. Я – автор. Я – знаю. А пассажирам – хорошо: почитают в дороге и потом дома на полку поставят и – с дарственной надписью.

Ходил-ходил по вокзалу, предлагал. Никто что-то не берет. И с дарственной надписью – тоже. Все отказываются, морды воротят. «Да он что, думаю, – народ, совсем озверел, что ли? Порнографический журнал за страшные деньги покупает, а на хорошую книжку не хочет потратиться. Вот тебе и самый читающий народ в мире!» Обиделся я немного, настроение сразу упало.

Вдруг откликнулся один пьяненький. На алкаша похож. Ну, наверное, алкаш и есть. Приоткрыл глаза немного и переспрашивает:

– Сколько-сколько стоит?

Я говорю:

– Сорок.

Он засмеялся, затряс головой… Ну пьяный человек, что с него взять?

– А о чем? – спрашивает.

– Об Алтае. Рассказы…

– О! – обрадовался он. – О Сибири! А я – из Новосибирска. Давай, поглядим…

Дал я ему поглядеть… Мне – не жалко. Руки вроде чистые… Пощупал он ее, помял…

– Что-то тоненькая, – говорит.

Я разочаровался в нем как в покупателе.

– Ну и что! – говорю сердито. – Зато – хорошая.

– А о чем она? – еще раз переспрашивает. Ну пьяный, ума-то нет.

– Ну, о природе, о людях… – грустно мне отчего-то стало.

– А там про пьянку нет?

– Так она вся про пьянку! – сразу оживился я.

– О! – обрадовался он. – Наша книга! Тогда берем, – и вытащил пятьдесят рублей.

Я засуетился…

– Так у меня сдачи нет! – и, правда, не было у меня десятки на сдачу. Другие деньги – были, а десятки – не было.

А он отмахнулся…

– А-а-а, сдачи не надо, – говорит. – Сдачу в Сибири дадут… и еще поддадут… – засунул книжку за пазуху и заснул.

Больше я ни одной продать не успел, милиция на меня напала…

– Ты что это тут, – говорит, – продаешь? Тут – общественное место! Иди в другом месте продавай! А тут – нельзя!

Ну, ушел я от греха… Сами знаете: с милицией свяжешься, обязательно в дерьмо вляпаешься. А сам подумал: «А где же мне еще свою книгу продавать, как не в общественном месте? Мне же для этого – народ нужен, покупатель! Нe в лесу же мне ее медведям продавать? На хрен им мои книги нужны! Они и без меня все знают. А эти – меня гонят… Ну и идиоты!»

Пошел, получил посылку из Томска и домой направился… Хоть одну книгу, а все-таки продал! Сибиряку, земляку.