Текст книги "Один ленивый мальчик (СИ)"

Автор книги: Александр Бельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

После обряда Саи-Херу поставил неподалёку малый жертвенник, сноровисто развёл в жаровне огонь с помощью принесённых в специальной клети углей из храма, в которые он время от времени всю дорогу подбрасывал дрова. Принеся в жертву пиво, вино (по глотку – богу, по два – себе), зерно и сушёную рыбу, он бросил на угли пучки травы и небольшие кусочки какого-то дерева. В воздухе приятно запахло пунтийскими благовониями.

Теперь уже никто не боялся лезть в башню, но Хори выбрал Иштека, к которому уже приклеилась новая кличка – Богомол, и в напарники ему – одного из своих молодцев-анху, знакомого ещё по школьным временам, Тури. По команде Хори анху построили что-то вроде живой пирамиды – трое в нижнем ряду лицом к стене и уперевшись в нее руками, двое у них на плечах, тоже лицом к стене, и двое, самых рослых – сзади, слегка пригнувшись и упёршись в переднюю тройку руками. Хори и последний из десятка анху (ещё один был в дозоре) стали лицом в обратную сторону, сложив руки в замок и слегка присев. Всё это они отрабатывали в лагере – придумали сами, как быстро влезть на стену, если нет ни лестниц, ни верёвок. Нехти крякнул – не то одобрительно, не то осуждая их торопливость. Богомол, достававший из хурджина верёвочную лестницу и добывавший моток верёвки из другого вьюка, только что повернулся и с слегка удивлённым спокойствием смотрел, как, встав на руки Хори и его соседа ногами и подброшенный ими, птицей взлетел Тури сперва на плечи двух высоких, затем, когда они разогнулись – на верхних. И вот он уже наверху, но – немного не достаёт до проёма. Богомол дожидался, нюхая свои подмышки и плечи, пока Тури слезет, а потом повторил его манёвр, правда, с меньшей ловкостью в силу отсутствия привычки и того, что пирамида чуть не распалась стихийно после того, как Тури спустился. Но оклик Хори остановил закопошившийся живой помост. Иштек вскарабкался, не забыв ни лестницу, ни верёвку, ни факел, который заткнул за пояс на спине. Неясно было только, как он его разожжёт. Ему вполне хватило роста и длины рук. Зацепившись за края проёма, он ловко нырнул в темноту. Через несколько томительных минут из окна вылетела верёвочная лестница и показалась голова Богомола:

– Балки на месте, командир. Здесь никого нет, по крайней мере, на двух верхних этажах. Но есть что-то… Я слезаю…

И он живенько спустился по закреплённой лестнице.

На этот раз, не поняв из речи Богомола ничего толком, Нехти решил лезть сам, но, пока он высвобождал руку в лёгком лубке из подвеса, Тури уже взлетел вверх – приказа ему никто не отменял. И, не успел Нехти подняться, как Тури высунулся из проёма, морща нос, и помахивая перед ним рукой.

– Здесь нагажено, как… Даже не знаю где!

Нехти влез, оттеснив Тури из проёма, и осмотрелся. Третий этаж был высотой примерно в четыре локтя*. Стены, некогда белёные, облупились и потрескались, кое-где закоптились от факелов дочерна. Поставцы для факелов были вылеплены из глины, обожжены и вмурованы в стены, вместе со стенами же они сохранились, и это было хорошо. Сохранились местами также и надписи, оставленные солдатами, и буро-ржавые пятна прихлопнутых комаров – здесь, в оазисе, они должны были донимать всерьез. Полов на балках не было, и следовало их немедленно сделать. А запах, и в самом деле, был сильным. Слишком сильным. И пахло не только дерьмом, что ему очень не понравилось…

– Зажги факел и затем спускайся наружу, – сказал он Тури и поднялся наверх сам. Осмотревшись вокруг со смотровой площадки башни, он скомандовал трём двойкам – из лучника и пастуха собак – занять позиции вокруг, наблюдая за подходами, двум молодым солдатам он приказал подать ещё одну верёвочную лестницу и тащить доски для настила. Хори поднялся к нему. Отмахнувшись от мух, он поморщился:

– Ну и запах…

– Самое плохое, что ему нет двух недель. Надо спускаться и смотреть.

– Ты хочешь копаться в дерьме?

– Не хочу. Но надо. Ты сможешь на охоте определить по помёту, когда орикс был на водопое?

– Но это ведь другое…

– Нет, не другое. Только здесь ещё могут охотиться и на тебя самого. Считай это охотой на львов, причём их всегда больше. Хочешь – не хочешь, а придётся нам забыть брезгливость и научиться разбираться в сортах говна! Да и не только им пахнет, неужели не почувствовал?

Поднимаясь, они не брали с собой щиты и копья. У Нехти с собой были меч-хопеш, маленький кинжал в ножнах и булава, и теперь он пристроил их так, чтобы было удобно выдернуть их из-за пояса, а ножны кинжала перевязал на левое предплечье, поверх лёгкого лубка, который всё еще носил. Поморщивщись, он ухватился больной рукой за узел, которым была ввязана верёвочная же ступенька в основной канат. Хори был с одним лишь своим полумечом-полукинжалом.

– Возьми факел и свети, молодой господин. Что бы ни случилось, не вылезай там, внизу, передо мной, понял?

И они начали спускаться вниз по верёвочной лестнице – деревянная сохранилась, но некоторых ступенек не хватало, а прочие могли быть ненадежны, и уж лучше так, пока лестницу не починят. Нехти спускался первым, Хори вторым, светя себе и маджаю зажженным факелом. Воздух, казалось, состоял из смрада и гудения мушиного роя. На уровне балок второго этажа нубиец приостановился и внимательно оглядел все вокруг и внизу. Второй этаж тоже был около четырёх локтей в высоту и, в общем, выглядел копией третьего. Кое-где сохранились остатки настила и деревянная лестница вниз – первый ярус был выше всех прочих, около пяти локтей в высоту. Шириной внизу башня была двенадцать-тринадцать локтей. Дощатый настил внизу не был нужен – за исключением погреба по центру, там был утоптанный земляной пол. Дерьма было много, но было ещё кое-что похуже.

На полу первого этажа, ровно напротив, с обеих сторон от дыры погреба, лежали два похожих на изломанные куклы детских трупа.

Глоссарий в порядке появления слов в тексте:

Локоть – египетский локоть – 0,635 м.

Глава 10

Глава 10.

Темнокожий десятник сдавленно замычал-зарычал сквозь зубы.

– Рука? – спросил его напарник, – может, поменяемся и я пойду вперёд?

– Рука? А, нет, не рука… Слушай меня внимательно! Я знаю, что там, а ты – нет. И это, то, что внизу – очень, очень плохо. Клянусь всеми старыми и новыми богами, клянусь сестрой, хуже не бывает, да… Просто смотри, просто делай то, что я скажу, и ничего больше. И просто ничему не удивляйся. Факел к середине и замри на лестнице, мне нужен свет! Что бы ни случилось – не шевелись! Только свети!

Хори повернул факел горизонтально и вынес пламя как можно ближе к середине.

Десятник, старательно прицелившись, мягко спрыгнул с лестницы, стараясь попасть как можно дальше от каждого из детских трупиков, да ещё при этом не угодить ни в одну из куч. В руке его уже была воздета вверх булава – массивный, выточенный в форме окольцованной заостряющимся диском каменной груши оголовок навершия на длинной отполированной ручке из прочного и тяжёлого чёрного дерева с плетёной ременной петлёй.

Мертвецы лежали, словно пытались согреться и сжаться в комочек, на боку-животе. Насколько мог разобрать Хори, им перерезали горло – по крайней мере, казалось, что из их шеек натекло порядочно крови. Конечно, рассмотреть её на глинобитном полу среди отвратительных куч, при мечущемся от непонятного сквозняка свете факела (верхнее перекрытие было цело, очевидно, мародёрам было лень выбивать брёвна из обмазки, и дневной свет почти не попадал внутрь). Только теперь Хори уловил, что, кроме испражнений, пахло еще чем-то, сладко и неприятно, не протухшим мясом и требухой, точнее, не только ими, а еще какой-то неестественный, странный запах, и подивился, насколько же обоняние у десятника-нехсиу острее, чем у него. Странно, но этот запах отпугивал даже назойливых и кусачих пустынных мух, которых на втором и третьем ярусе было множество. Вдруг ближайший к Нехти труп зашевелился. Сперва Хори не поверил своим глазам, ему показалось, что это просто колебание света – после прыжка Нехти с лестницы та слегка покачивалась из стороны в сторону. Но нет, ребёнок и правда пошевелился, медленно сел и повернул своё лицо к десятнику. А вот потом произошло то, из-за чего Хори чуть не упал с верёвочной лестницы. Нехсиу быстро, без замаха, горизонтальным круговым движением ударил ребёнка в висок булавой. С каким-то чпокающим горшечным звуком та обрушилась ребёнку на череп, тот хрупнул с громким треском, а ребёнок словно осыпался на глинобитный пол.

В это же время зашевелился и второй мальчик. Между ним и десятником был тёмный провал погреба.

– Свети, раздери тебя шакалы, если хочешь жить! – рявкнул тот, – главное, чтобы он не свалился в яму!

Не разбирая уже дороги, прямо по кучам, нехсиу кинулся ко второму ребёнку.

– Зачем ты убиваешь их? – возмущенно крикнул Хори, но так и не стал спускаться – не потому, что выполнял приказ, а просто как бы оцепенел на лестнице, – и в этот момент булава обрушилась на голову второго ребёнка.

Отчётливо хрупнуло, ребёнок издал какой-то сип и рухнул. Нехсиу осторожно его обошёл, держа булаву готовой к удару. Он пытался разглядеть что-либо в чёрном зёве погреба, но не мог.

– Спускайся, – сказал он Хори.

– Зачем ты их убил? – требовательно воскликнул Хори, – Это же дети!

– Тише! А ты спустись и посмотри, какие это дети. Если это дети, то уже дети царства мёртвых, но сам Анубис отказался открыть им врата загробного мира. Это потерянные души, знаешь ли о таких? Спускайся, тут нужен свет. Не знать, что там внизу – непозволительная глупость для нас, – маджай говорил негромкой скороговоркой, не отрывая глаз от спуска вниз.

Хори спустился. Осторожно ставя ноги, он попытался подойти и осмотреть теперь уже точно мёртвых детей, но десятник нетерпеливо мотнул рукой, призывая его к себе. Он прошипел:

– Это потом! Ты всё поймёшь через минуту, но сейчас нужно светить вниз. Только не подходи к краю! У тебя есть ещё один факел?

– Нет…

– Плохо… Ладно, не подходя к краю провала – просунь факел как можно дальше, – сказал маджай по-прежнему негромко и взял булаву обеими руками, подняв её для удара, словно то, что могло появиться из погреба, было нечеловечески быстрым и опасным. Края погреба слегка осыпались, и Хори и захотел бы – не рискнул наступить на них. А поведение маджая заставило его быть вдвойне осторожным. Полуприсев-полунагнувшись, он вытянул факел в проём лаза. Нехти осторожно, приставными шажками, приблизился к краю и заглянул вниз. Очевидно, что он не разглядел ничего опасного, но результат его всё равно не успокоил.

– Переместись на три шага против солнца, а я пойду по солнцу, – сказал он Хори очень тихо.

Хори так же осторожно и плавно, как десятник, подвинулся против часовой стрелки. Маджай напряжённо всматривался вниз.

– Проклятый погреб! С этим его расширением книзу ничего не разглядеть! Посмотри – там, правее тебя, это не солома? – полушепотом спросил Нехти.

– Она самая, – ответил, обернувшись, Хормени.

– Попробуй скрутить из неё толстый жгут и поджечь. Если удастся, кидай вниз и скрути ещё несколько.

Хори попытался сделать жгут одной рукой, и, понятное дело, это у него не очень вышло, зато факел перестал освещать пятно погреба. Маджай выругался по-своему. Зажав факел подмышкой, Хори быстро скрутил несколько толстых соломенных жгутов и подпалил первый. Громко треща, сухая солома вспыхнула, обильно давая помимо света и голубовато-прозрачный дым. Первый соломенный факел полетел вниз, а второй и третий уже разгорались. Вот и они полетели туда же. И так слабо пригодный для дыхания воздух наполнился еще и горькой соломенной гарью, но зато на какое-то время в погребе стало заметно светлей. И вдруг внизу что-то зашуршало…

Хори внезапно показалось, что его сердце стучит быстрее, чем собака отряхивается от воды, и громко, словно сигнальный барабан. Причём стучит оно прямо у него в горле. Локти наполнились горячей ватой, а по спине побежали муравьи. Даже на охоте за тем желтогривым львом он не волновался так. Всё это говорится дольше, чем заняло времени в его жизни, казалось, воробей не успел бы взмахнуть крылом дважды…

Нехти напружинился, как леопард перед прыжком, Хори запоздало потянул кинжал, который он так и не вынул, спустившись с лестницы, из ножен.

Из подвальной дыры, отчаянно хлопая крыльями и пища, вылетело несколько летучих мышей. Хори ойкнул от неожиданности, а Нехти захохотал, как безумный.

Хори ощутил внезапную слабость в теле – напряжение отступило. Опасность кончилась пшиком.

– Пошли наверх, – сказал ему, отсмеявшись, маджай, берясь за корявую деревянную ступеньку лестницы нижнего яруса, – у меня аж в глазах резь от этого смрада.

Только теперь Хори понял, что ещё немного – и он сам задохнётся, дыхание перехватывало от застарелого запаха мочи, испражнений, горькой вони сгоревшей соломы и того самого странного и сладковатого неестественного запаха. Он кивнул, хотя десятник и не мог его увидеть, и полез за ним наверх. На верху башни, на смотровой площадке он чуть не выпустил верёвки лестницы – до того чист и свеж был воздух наружи. Кроме них двоих, на площадке никого не было – все исправно выполняли последние распоряжения, три пары охраняли лагерь, остальные копошились на работах по его разбивке. Двойка, которую отправили за досками, только что подтащила их к основанию башни. Хори вдруг понял, что прошла всего пара-тройка минут с той поры, как они начали спуск в башню, и удивился этому.

Нехти стоял, облокотившись о зубец башни, и, щурясь от яркого света (глаза ещё не привыкли после темноты) оглядывал холмы вокруг. Было невероятно красиво – яркое синее небо слегка размывало маревом над особенно нагретыми местами камни, обглоданные ветром и песком во время бурь, и искривлённые кусты и деревца чётко рисовались на этой синеве. Розовый, красноватый, бурый и сиреневый цвета вокруг и пыльная зелень возле колодца. В бездонном и ярком небе распластал свои крылья лунь.

Маджай ухватил здоровой рукой лестницу наружу и начал втаскивать её наверх

– Не хочу, чтобы нам мешали при разговоре, – сказал он Хори.

Закончив с лестницей, он повернулся к Хори:

– Мы вляпались в дерьмо, и по самые уши!

Хори оглядел себя и его. Десятник ухитрился ни разу не влезть ни в одну из куч. Да и у него сандалии, хоть и требовали чистки, но выглядели лучше, чем он ожидал.

– Да вроде не так уж и страшно, – сказал он.

Нехти снова захохотал, утирая слезы.

– Да я не об этом, хотя проветриться и почиститься нам не помешает. Если ты не понял, что увидел внизу (а я не удивлюсь, что так оно и есть), то мне придётся очень много тебе объяснять, и то забираться далеко отсюда во времени и пространстве, то возвращаться назад.

– Честно говоря, не понял. Не понял, зачем ты убил этих детей, и какая там была опасность. Ты ведь явно опасался чего-то снизу!

– Опасность? Да перед этим голодный лев в густой траве всё равно как спящий котёнок на руках у ребёнка!

– Да брось ты. Они еле двигались, и вообще, какая от них была угроза? Почему ты убил их, и что ещё за потерянные души?

– А, так ты всё же услышал и запомнил кое-что! Уже лучше… Если бы ты присмотрелся, ты бы увидел, что они уже мертвы, эти дети, и уже гниют. Им перерезали горло до самого позвоночника. Их принесли в жертву, и это злое, запретное, но очень сильное колдовство. Я не знаю, как и зачем это делается, но я знаю, что могущественные колдуны, используя сильные снадобья, могут поднять убитого как жертву во время особого ритуала человека. Только это уже совсем не человек, а лишь его телесная оболочка. Его пять душ в смятении и потеряны друг для друга! Его душа-Ка заблудилась меж мирами, и никогда она не сможет ни войти в царство мёртвых, ни жить среди живых. Несчастные лишены мира живых во время жертвоприношения, но и за врата Анубиса их не пускают, как ходящих с душой-Ба. Его душа-Сах не получена, а души Ах и Шуит вообще неизвестно где. Аммут уже пожрала его сердце, так как он отдан во власть зла, и даже Апоп не берёт его в свою рать на битву с Ра. И вот его Ба взъяряется и нападает на живых. Чем больше проходит с того мига, как Ба вернётся в тело, тем больше она ненавидит живых, подвергших её такой низости. А ещё тем лучше она может управлять этим мёртвым телом и тем больше забывает, что и сама была человеком. Её мучит голод, и ей нужна плоть – любая, но больше всего они любят человечью. Ба, запертая в мёртвом теле, лишённая других душ и забывшая, что была человеком, знает теперь только одно – убей и сожри! И чем больше она сожрёт, тем больше и сильней станет, и тем больше забудет, что была человеком. Она всё больше умнеет, но это ум зла, обитающего на тростниковых полях, и выступающего против Солнца. Забыв, что было человеком, оно меняется, и всё страшней и сильней, всё быстрей становится этот убийца-пожиратель. В глазах его ужас и проклятье, и слабый духом, заглянув в них, замирает, как камень. И даже сильному сердцу нелегко сбросить его наваждение. И ещё одно проклятье он несёт. Любой, кого он укусит, в чьи жидкости попадут жидкости этого неприкаянного тела, сам умрёт и станет таким же. От маленькой царапины, да, клянусь сестрой! Только дети Апедемака и его подобие, львы, леопарды и кошки, избавлены от этого. Поэтому именно они сторожат врата Дуат*(царство мёртвых). Говорят, что Себек и Таурт тоже дали своим детям защиту, но подлинно я этого не знаю. Долг любого живого – немедленно убить этот ужас, а убить его можно только одним образом – проломив голову. Говорят, даже если ты отрубишь её – она будет жить и щелкать зубами, и, если укусит – унесёт тебя за собой! А уж ударов копьём в живот, руки, ноги – он не боится. Нет, можно перебить ему голень и колено, он станет медленней, но не заметит этого, и продолжит атаки.

Долг любого живого убить его ещё и потому, что они бродят как здесь, в мире живых, так и на тростниковых полях, и, если душа ненадлежащим образом снаряжена в Дуат, они могут украсть душу и по дороге, что страшное преступление перед богом.

– Ты имеешь в виду вашего Апедемака или Дедуна? Они тоже ждут своих детей за тростниковыми полями?

– Апедемак – лишь один образ и одно имя. Я имею в виду Неназываемого. Я имею в виду Хранящего тайну, Великую силу... Бог – как драгоценный кристалл, повернётся одной гранью, и ты увидишь великую мать, Хатхор. Другим – и будет Бастет, третьим – и вот мощная Сехмет летит на крыльях чумы… Мы малы, чтоб видеть бога или говорить с ним. А вы ещё и забыли многое. Это большой разговор и не на это время. Сейчас надо думать, что нам делать. Не обижайся, маленький господин, но тебя, отец мой, назначили командовать сюда, чтоб ты набрался опыта в безопасном месте. Ты хорош для джаму, но здесь нужен опытный воин пустыни. И твои дети – в опасности. Они не могут ещё толком помочиться, чтоб не набрызгать себе на сандалии, а считают уже себя великими махарами (последнее слово он словно выплюнул – он вообще не любил гиксосские словечки, ставшие модными у знати). На наших плечах великий груз. Нам нужно сберечь их жизни, укрепить башню, приготовить всё для нашей жизни. Только три человека, кроме меня – из моего отряда – поймут, что тут случилось, и только им я расскажу. И только они могут сражаться с этим сейчас. Твоих анху еще учить и учить… С другой стороны – если им не рассказать ничего, они будут и вовсе беззащитны…

– А жрец? – после некоторого раздумья спросил Хори.

– Этот? Не знаю. Ещё утром я бы сказал – нет, но сейчас – не знаю. Он может помочь, да… Возможно, некоторые пастухи псов. Собаки ненавидят этих потерявших души, ненавидят и боятся.

– Но зачем потребовалось приносить их в жертву в башне?

– Это я и сам хотел бы понять… Но сейчас нам нужно заняться неотложным. Мы обязательно поговорим, и обстоятельно, только позже. У нас слишком мало времени перед лицом того, что может нам явиться, – с этими словами Нехти сбросил вниз верёвочную лестницу и свесился через зубцы площадки к джаму, развалившимся на доставленных ими к подножию башни досках.

– Я не слышал команды на отдых, желудки! Ну-ка строиться всем не занятым в охране лагеря! Господин наш писец войска, начальник отряда Хори желает говорить!

– Я не уверен, что стоит говорить мне, я и сам ничего ещё не понял…, – тихо сказал десятнику Хори.

– Не беда! Они должны привыкать, что ты главный. Спросишь, кто умеет плотничать. Остальных сам раздели. Давай прикинем – какие у нас первоочерёдные дела? – и он хитро посмотрел на Хори, явно проверяя.

Юноша не то чтобы разозлился – он до сих пор пребывал в некотором душевном оцепенении, и после пережитого, и после услышанного, наконец-таки встряхнулся и перестал думать только об увиденном.

– Первоочередные – колодец, охрана и разведка, расчистка башни… Настилка полов, ремонт стены и хижин вокруг поста, проверка погреба. Проверка хлебной печи, организация ночлега, места для собак и их поводырей, места для ослов на ночь, черепки проклятий, жертвы богам и духам, ужин, ночлег, – ответил юноша.

– Забыл, что нужно доложить начальнику войска владыки в крепости Кубан. И это дело такое, что нужно доложить и владыке города. А может, и великому пророку храма Хора, владыки Кубана.

Кроме того, надо срочно убрать тела Потерянны душ. Организовать смену постов и проверку. Заготовку топлива и колючего кустарника. Ещё – ты забыл, что главное для солдата. Поесть, поспать – с этим ты разобрался – и погадить. А вот это ты забыл. Определи, где будут отхожие места, и выдели людей их оборудовать, туда же надо вытащить и всё дерьмо из башни. Башню надо окурить, проветрить и отдраить полы, назначив на уборку провинившихся. Но – неплохо.

Теперь сам посуди – успеем ли мы всё сделать? Сможем ли сегодня спать в башне? Кого и куда отрядить? Я думаю, с этим ты сам справишься, единственое – не трогай тех трёх человек, которых я тебе укажу. Я отправлю двух из них на проверку погреба и вынос тел, а третий их прикопает по-тихому, если ты решишь не говорить остальным... Ибо я тут всё думаю, отец мой – сказать ли при остальных, кроме них, этих трёх, о мертвецах тех, которые встают? И решить нам это надо сейчас, до построения, – от волнения ли, но в речи Нехти стал отчётливей слышен акцент и чисто нубийская, воспринятая и в самых низах Элефантины привычка уточнять – «тех да этих», да нубийская же привычка ставить слова в чудном порядке.

– Они не трусы. Но это напугает кого угодно, если всё, что ты сказал – правда. Скажи, ты сам видел когда-либо подобное, или только слышал рассказы?

– Видел, и оно было намного больше и сильнее, чем эти бывшие дети, те, что лежат внизу. Я и сам тогда ещё был ребёнком. Колдун-леопард требовал от нашей деревни выкуп, иначе обещал проклясть. Старейшины отказали. Вместо проклятья он использовал запретное колдовство, и другие люди-леопарды его сами убили, но его порожденье успело проредить нашу деревню на пять человек, которым тоже пришлось переломить ноги и пробить голову, роняя честь их родов и семей. Про изменённых, которые и на человека-то не похожи – ты прав, про то, во что оно может превратиться, только слышал. От стариков. Говорят, чтобы победить двух изменённых тех, пришлось объединиться восьми деревням, и они потом стали тремя – такую цену пришлось заплатить, но без этой цены, говорят старики, не было бы в них ни одного человека.

– Ты веришь в это, Нехти?

– Иногда старые люди, вспоминая молодость, считают, что в их время пиво было крепче, женщины – красивей и покорней, мясо нежнее, а подвиги – славнее… Тут ты опять прав. Но лучше бы нам быть готовым к тому, что они не преувеличили, старые люди те, и вовсе не встретить такого, чем посчитать, что старость опять обманула сама себя и нас вместе с нею, и потом горько жалеть об этом.

– А теперь ты прав. Ты говоришь точно, как мой наставник…

– А кто твой наставник, отец мой? Ещё когда вы проходили проверку в Кубане, я понял, что тебя учил кто-то из наших великих воинов, – с искренним интересом спросил маджай.

– Не знаю, так ли он велик, мать, например, его просто полагает лентяем и бездельником. Хотя он, конечно, лучший воин из тех, кого видел я и мой отец. Не смейся, я знаю, что молод, но отец-то мой кое-что повидал. Мой наставник хорош с любым оружием и без него, но как же он умеет вынуть душу во время обучения!

– Так кто же это, или он запретил упоминать своё имя?

– Нет, такого не было. Его зовут Иаму. Иамунеджеху.

– Как? Иамунеджеху – твой наставник? Тогда я, кажется, догадываюсь, как зовут твоего отца. А ты должен быть горд и счастлив таким учителем. Многие отдали бы золота по своему весу за то, чтобы учиться у него. Он воистину великий воин! Но прости, господин – отряд твой собрался! Реши сам – говорить им о виденом или нет.

Глоссарий в порядке появления слов в тексте:

Дуат – загробный мир.