Текст книги "Один ленивый мальчик (СИ)"

Автор книги: Александр Бельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Кряхтя и натужно вытягивая руками ослабевшие после боя тела, они втроём – Хори, Нехти и Иштек – вновь взобрались по верёвке с узлами вверх. Хори казалось, что позвоночник трещит и рассыпается на части, а главная жила вот-вот лопнет, как перетянутая струна. Тур остался в погребе, а Баи, помедлив, полез за ними, словно боясь провала и того, что внутри него.

Ренефсенеб сидел, обессилено привалившись левым боком к стене. Его била крупная дрожь, лоб блестел от испарины. За несколько минут он словно постарел – лицо его будто усохло, и кожа туго облепила череп. Ему было очень, очень плохо. Подняв тоскливые глаза на Нехти, он просипел:

– Леопард, во имя Дедуна и нашей дружбы, не дай моим душам погибнуть! Ты же знаешь, что делать, – он облизал распухшим сухим языком потрескавшиеся губы, – поспеши… Эх, жаль, вина нет, глотнуть напоследок…

Баи молча метнулся к сваленному у стены вороху вещей, принесённых, очевидно, непутёвыми кладоискателями, вынул оттуда и протянул умирающему кожаную флягу. Кривовато улыбнувшись, тот попытался открыть её, но дрожащие руки не слушались. Баи терпеливо и осторожно забрал флягу, выдрал зубами пробку, и, опустившись на колени, поддержал левой рукой товарища, а правой поднес флягу к его рту, словно мать, кормящяя младенца. Судорожно, с усилием, тот сделал несколько глотков. Кадык дергался, словно с натугой проталкивая вино внутрь. Ренеф отстранился от фляги, и малая струйка вина неловко пролилась ему на грудь, прокладывая себе извилистую темно-влажную дорогу в покрывавшей кожу матовым слоем пыли.

– Ну вот, уже не так противно уходить. Тебе зачтётся, Крюк… Давай, командир, пока мои души при мне…

Нехти приподнял булаву и страдальчески глянул на Хори. Тот понял, что десятник не в силах ударить Ренефсенеба, и словно просит глазами Хори избавить его от этого. Кивнув, юноша тихо зашел за спину Ренефу, чтобы не омрачать его последних мгновений ожиданием удара. Пусть думает, что смерть придет от руки Нехти.

– Не грусти, командир, мы славно бились, – прохрипел Ренеф, – и я хорошо уйду. Если ты успеешь…

Он затих, и, казалось, начал отходить – дрожь стала мельче, но чаще. Хори понял – пора. Чуть помявшись, он всё же вскинул булаву.

– Матери не говори…, – еле слышно просипел солдат, и в этот самый миг булава опустилась ему на кракнувший затылок, оборвав его последнюю просьбу. Удар был силен и аккуратен, Ренеф, завалившись вперед, на свои ноги, затем, медленно раскручиваясь уже мёртвым телом, развернулся лицом вверх. При взгляде спереди, если не обращать внимания на быстро натекающую снизу лужу тёмной крови, казалось, что он уснул. Его лицо не было обезображено ни ударом, ни гримасой смерти. Та милостиво словно убаюкала его, мышцы немного расслабилось и солдат будто снова помолодел. Нехти, не стесняясь, плакал. Хори же не ощущал ничего. Он словно отупел и отрешился от всего вокруг. Он чувствовал, что чуть отсушил руку во время удара, но старательно отгородился от мыслей о том, куда он бил. И всё вокруг было… словно слегка во сне, чуть в тумане.

– Да пребудут души твои свободными, Ренеф, и да смилуются Маат и Осирис-Дедун на суде твоём, – нараспев сказал Нехти, опускаясь на колени рядом с умершим, – и да будет легка твоя дорога по камышовым полям на их суд!

Он закрыл глаза Ренефсенебу, распрямил изогнутое тревожным крючком тело и сложил ему руки на груди, как это потребно для мумии. И всё продолжал и продолжал смотреть в его успокоившееся и как-то покровительственно, словно Ренеф знал теперь много больше оставшихся, улыбающееся лицо. Так улыбаются статуи богов и царей в храмах, как детям, будто припоминая, в чем виноваты те перед ушедшим и прощая эти никчемные мелкие прегрешения. А Нехти всё равно терзал себе память, вспоминая то, что уже никак не изменить. Колени вдруг ощутили липкое тепло – лужа крови добралась до него. Десятник, словно успокаивая свою совесть, подумал – значит, точно успели перехватить души Ренефа у Измененных. Из раны на голове течет сильно и много, но только если рана досталась живому, мёртвое сердце Проклятого не гонит по мёртвому же телу мёртвую, гнилую кровь. Десятник встал, отёр колени ладонью, а потом долго искал, чем ему вытереть руку. Кровь уже начала сворачиваться, и пальцы будто склеивались, а кожу на руке стянуло. И в то же время, когда он нашёл, наконец, какую-то ветошь, ему было стыдно и неловко стирать с руки кровь Ренефа, словно к неисправимым промашкам добавилась еще одна.

Баи напряженно и пристально глядел в лицо Ренефсенеба, будто пытаясь понять что-то важное для себя. Затем, не обращая внимания на командиров, он поднял так и не закрытую флягу, из которой поил на прощанье Ренефа вином, и в несколько глотков опустошил ее до конца, а затем небрежно отбросил в сторону.

Глава 32

Глава 32.

Смерть Ренефсенеба словно вытащила из них какую-то опору, главную, как центральная балка дома. Ни говорить, ни думать, ни делать что-либо не было сил. Один двужильный Богомол не сдавался, понимая, что сейчас надо встряхнуть, растормошить начальство, иначе будет и вовсе худо. Он подошел, хмуро посмотрел на них, на покойного, и пробурчал:

– Пойдем и покончим уже со всем этим. Иначе, не знаю, как душам Ренефа и Анхи, а моим душам точно не будет покоя и радости в этом мире.

И они вновь спустились в погреб. Хори и Нехти – словно это уже было частью погребальной церемонии, Баи – будто стараясь оттянуть неизбежное и Богомол – как бы приступая к неприятной, но нужной работе. Тур ждал их в середине погреба, спокойно и молча. Он уже собрал и очистил стрелы, и они были в выкрашеном в черный цвет плетёном из папируса колчане. Хори вдруг подумал – а что будет, если этими стрелами ранить человека? Ведь они же побывали в плоти Потерянных душ? На миг ему стало страшно и зябко, и он задал этот вопрос вслух. Нехти удивленно глянул на него и перевел вопрос негру. Тот ответил, долго и подробно.

– Если ей ранить человека, стрелой той, то он станет Измененным, поэтому надлежит со всем страхом и осторожностью обращаться с ними, словно с самими Потерянными душами, – перевел десятник, – и даже то, что Тур их уже обжег в углях, не даёт нам сейчас полного покоя. Наконечники можно просто прокалить, но дерево или тростник древка впитывает в себя кровь и жидкости. Эти стрелы не из тростника, а из доброго дерева, сваренного в масле с воском диких пчел, чтобы закрыть их поры. Если выдержать древки стрел под ликом Ра день или два, или просто долго держать в дыму, то чары Измененных сгорят, и стрелы будут вновь безопасны. И даже если с ними вообще ничего не делать, то через неделю они всё равно будут безопасны. Но если их укрывать от солнца тряпкой, увлажнённой водой, а тем более кровью, часто её менять на свежесмоченные, произнося при этом слова заклинания, то отраву эту можно сохранять очень долго. Так что как только мы покончим с сегодняшним делом, нам нужно будет обжечь наши копья и булавы, а их старшая, которая колдунья сильная, поддержит заклятьями этот ритуал.

Все посмотрели на колчан, как на гнездо дочерей Уаджет, и опасливо переглянулись.

– Не так ли они и творят своё злое колдовство, чародеи те? – произнес Иштек задумчиво.

Хотя, глядя на спокойствие Тура, все считали, что, скорее всего, больше в замурованной части подземелья Проклятых душ больше нет, осторожность казалась всем единственно возможным способом действия. Посоветовавшись, решили сделать так. Они разожгут факелы, принесенные им услужливым Тутмосом, каждый по два. Один из факелов каждый забросит в провал в стене, второй останется в руке. Тур же пойдет без факела. Его ловкость с луком впечатлила всех, и пусть уж лучше его лук будет наготове. Как и копьё…

И вот в тёмную, словно глаз Апопа, дыру с гудящим звуком влетело три хорошо разгоревшихся факела. Побледневший и непривычно молчаливый Баи осторожно заглянул внутрь и сдавлено прохрипел:

– Лежат. Четверо, вроде, или трое.

– Умертвия уже были бы тут. Скорее всего, это просто мертвецы.

Баи не ответил. Запалив еще один факел, так что у него их снова стало два, и дождавшись, пока он разгорится как следует, он тщательно и осторожно просунулся в дыру наполовину и, судя по всему, кинул факел в какую-то только ему видную цель. Замерев на минуту (и закупорив собой проход), он влез внутрь. Через несколько мгновений донесся его гулкий, мечущийся эхом по стенам невидимого пока остальным тайного логова голос:

– Влезайте! Живых тут нет, и не до конца мертвых – тоже.

Вторым в ход нырнул Нехти, затем – Тур. Иштек был третьим. Хори чуть помедлил, но затем решительно полез внутрь, выставив факел вперед.

Судя по тому, что он разглядел при свете семи факелов – четырёх на полу и трёх в руках – это было когда-то дополнительным помещением погреба. Оно было в высоту около трех локтей, много ниже, чем сам погреб, что вообще-то понятно, ибо ясно было, что эта нора выходила за пределы башни и уходила куда-то в темноту с уклоном вниз. Вспомнив направление, Хори понял, что этот ход должен упираться в колодец, и ему стало жутко, когда он представил сегодняшнее (нет, уже вчерашнее) утро и сигающую на них из колодца нечисть. Но нет, как раз тут Иштек, пройдя дальше и подняв факел, осветил дальнюю часть камеры. Со стороны колодца проход был надёжно и крепко замурован, причем явно давно, кладка выглядела не такой свежей и тёмной, как та, что была на пути в погреб и по цвету почти не отличалась от стены. Была оставлена только маленькая отдушина под самым потолком, не более ладони в поперечнике. Наверное, поэтому солдаты, лазившие в колодец, и не заметили никаких подозрительных проходов.

Иштек вернулся назад. Вместе с Туром они переходили с места на место, что-то разглядывали и тихо обсуждали – хм, а Иштек-то тоже понимает этого негра! Юноша попытался догадаться – что они там так рассматривают? На полу лежали два полурастащенных по всей камере и обглоданных скелета и два почти не объеденных трупа совсем уже у выхода. Или нет, приблизившись, Хори понял, что это – две Потерянных души. Еще не Измененные до такой степени, как те, что их атаковали, скорее, совсем не изменённые, но явно это были окончательно мертвые Не-мертвые. Непонятно…

Посветив себе факелом, юноша увидел, что головы у Потерянных душ проломлены, судя по всему, кусками хесемен. Облепленные кровью и слизью, они валялись тут же. В центре были свалены кожаные и рогожные мешки, некоторые разодранные и все – небрежно расшвыряные, словно по ним прокатилась лихая толпа. Хотя, вспомнив шестерых Измененных, юноша решил, что так оно и было. Из прорех вываливались кристалы и друзы камня хесемен, затрудняя перемещение по камере. Мешков было не очень много, не больше десятка, да и сами мешки были скорее средних размеров кулями. Судя по их форме и россыпям на полу, в них был только хесемен. Золота же не было. В кожаных мешках были отборные камни, в рогоже – похуже. Только теперь юноша понял, что старается задержать дыхание – в камере царила лютая вонь, пахло даже не мертвечиной, а именно Измененными. Этот запах они запомнили теперь навсегда… Сладкий, гнусный, неестественный – так могло бы пахнуть тряпьё, на котором спит не моющаяся годами и гадящяя прямо под себя безумная нищяя старуха. Воняло до тошноты, до рези в глазах. Но слёзы они уже выплакали. Однако, поскольку было очевидно, что опасности больше нет, а сокровища – есть, можно было выбираться отсюда к более чистому воздуху. Об этом Хори и сказал десятнику. Тот кивнул, соглашаясь, и, дав команду Баи, слоняющемуся из угла в угол без дела, повторил это ещё и на горном наречии для Тура. Ответил ему, как ни странно, Иштек, а не негр:

– Мы задержимся, ещё почитаем следы с негром этим, – и Богомол продолжил увлеченно переползать вместе с Туром с места на место, изучая что-то различимое только ими, и не обращая ни малейшего внимания на сладкую мертвецко-старушечью вонь. Они то спорили о чём-то, то тыкали пальцем в кости, какие-то клочки тряпок и веревок и что-то друг другу рассказывали, помогая себе в разговоре жестами. Нехти и юноша переглянулись, пожали плечами и направились на выход. Выбираясь в погреб, Хори снова не мог миновать полусожранного солдата, и снова же едва-едва сдержал в горле клокочущую кислотой волну рвоты. Туши же Измененных, напротив, вызвали злобную радость. Но и озабоченность – что же с ними теперь делать? После слов Тура о стрелах, он склонялся к тому, чту лучше всего их сжечь, но тащить их по вертикальным лестницам три этажа наверх, да еще так, чтобы не измазаться в том, что с них сочится… Сжечь их туши прямо здесь, в погребе?

Тутмос, остававшийся с двумя ранеными, заметно успокоился, когда они выбрались из лаза в камеру. Он как раз менял прогоревшие факелы, пугливо дергаясь от каждого шороха и звука. Вспомнив о раненых, Хори подумал, что надо бы на них глянуть повнимательнее. Да и вообще – пора выбираться из этой проклятой башни. Он чувствовал себя настолько уставшим, что был готов заснуть прямо здесь, не обращая внимания на вонь, трупы солдат и туши измененных.

Крюк помочился на окончательно мёртвых Измененных в погребе, затем укрыл какими-то дерюгами погибших товарищей и полез наверх. Он выглядел каким-то слегка невменяемым. Глаза его заплыли в щелочки и налились фиолетовыми синяками. Баи едва не сорвался с верёвки, и с трудом выбрался на пол первого этажа. Его тут же скрутило в дугу и стошнило. Похоже, по голове ему досталось сильнее, чем это казалось вначале. Доковыляв до раненых, которых Тутмос устроил под стеной, заботливо подложив им под головы сумки незадачливых искателей сокровищ, те, что помягче, Баи выудил из этих сумок еще одну флягу. Заметив взгляд Хори, он прохрипел:

– Это вода, – набрал пару глотков в рот, прополоскал и выплюнул. Затем уже напился вдосталь, и, словно это отняло у него последние силы, сьехал, царапая спину об неровную стену на корточки, а затем улёгся рядом с ранеными и, похоже, потерял сознание или заснул.

– Я бы тоже не отказался упасть и уснуть, – пробормотал рядом десятник.

Они тяжело, словно не доверяя до конца усталым телам, уселись.

– А я дико хочу есть… Странно, да? Только что я умирал от усталости… И запах… От тебя пахнет, как от старого козла, от меня – не лучше, вокруг вонь от Потерянных, гарь, дерьмо, кровь…

А я жрать хочу! Прямо здесь и съел бы чего, не обращая внимания на всё это. И сил всё равно нет – руки дрожат, позвоночник будто вынули. Не тело – глина жидкая, ил из Хапи. И сердце – стучит-стучит, а мыслей в нём нет никаких. А в суставах жар, который по жилам течёт холодом и слабостью. Нет, ну странно же?

– Это твой первый бой… И даже не с людьми, тут противник ещё похуже был. Я свой первый бой и не запомнил даже, да и не понял ничего, хорошо, хоть жив остался. А пожрать… Тут ты прав, пожалуй. Я бы тоже не отказался. Только вот нам нельзя пока сейчас расслабляться. Всех живых надо вытащить из башни, и за ранеными приглядеть. Да и за всеми нами – вдруг где маленькая царапина – и всё. Я лучше уйду как Ренеф, чем как Анхи. Так что надо будет нам всем держаться в светлом месте и под приглядом.

– В светлом? Да уж, поди, солнце встало. Я дивлюсь, что ещё никто не прибежал…

– Хм… Как ты думаешь, а сколько прошло времени с той минуты, когда мы не нашли часовых?

– Полночи… Ну, часа четыре точно прошло!

– Ха! От силы час. А скорее, даже меньше.

– Не может быть!

Нехти помолчал. Он долго глядел на факел, словно в его огне пытаясь углядеть ответ на беспркоящие его вопросы. Затем обратился к Хори:

– У нас бы факелы за четыре часа уже все прогорели. Но я хотел сказать тебе другое…Сейчас у нас в сердцах пусто, как в барабане. Но, прошу тебя, прежде чем ты примешь решение о том, что делать дальше, поговори со мной с глазу на глаз. Это важно. Мне сдается, что и у жреца, и у писца, и у негров – у всех свои тайны и свои резоны. И надо крепко всё обдумать, чтобы остаться живыми.

Хори кивнул. Говорить сейчас силы и в самом деле не было – словно с последними его словами она, почти целиком растраченная в бою и после, в подвале, окончательно выплеснулись из него.

Лёгкий шум внизу и потрескивание веревки подсказали, что возвращаются следопыты, а волна смрада от них подтвердила это чуть позже. Иштек, похоже, её уже и не замечал – ещё недавно постоянно обнюхивавший себя и моющийся при первой возможности долговязый маджай рухнул рядом с ними, не обращая на свою вонь ни малейшего внимания. Углядев флягу Баи, он бесцеремонно дотянулся до неё, напился и протянул её севшему на корточки напротив Туру. Тот благодарно кивнул и неторопливыми маленькими глотками стал пить.

– Похоже, мы разобрались со следами, как и что там произошло. Говорить сейчас или потом всем вместе сразу рассказывать? – Иштек явно имел в виду жреца и прочих участников их ночного совета.

– Скажи сейчас, – проклекотал пересохшим вновь ртом Хори.

– Мы все живы сейчас благодаря тому бывшему негру, что напал на командира. Их всех затолкали туда связаных, восемь человек, и все они упирались и сопротивлялись. Там им ещё и ноги связали. Затем привели ещё двоих, пока ещё не превращенных, но уже зачарованых или опоённых зельем, это ясно по следам их и тех, кто их вёл – они не сопротивлялись, но брели как во сне. Их окончательно заколдовали, сделали Потерявшими душу каким-то ритуалом, и, как детям тем, перерезали горло. Затем замуровали стену. Тот негр, огромный, видно, понимал, что будет, и боролся до конца. Добрый воин – он не потерял разум, и смог сам порвать путы. Это видно по его рукам, он их не щадил. После он в темноте начал освобождать других. Он успел развязать одного полностью, а второму только лишь руки, когда Проклятые души начали восставать. Развязаные негром пытались освободить ещё и других, а негр тот бился во тьме с неупокоенными. Всего освободились целиком четверо, в том числе и тот, кому негр успел только руки освободить, у пятого были развязаны руки, а у шестого ноги. Они, как могли, кинулись помогать негру. Троих Потерявшие душу успели убить – они хоть и медленные были сразу после поднятия, но, видно, тьма им не помеха. Убили негра того большого, женщину и мужчину со связаными руками, но негр успел таки проломить одному восставшему голову, прежде чем умер сам. Второго добили вторая женщина, мужчина со связаными ногами и последний из освободившихся. Он как раз и проломил голову второму восставшему, а мужчина со связаными ногами вцепился в ноги умертвию. Женщина тоже била тварь по голове, но случайно в темноте убила и мужчину со связаными ногами. Она попала ему в висок, но он потом все же восстал неупокоенной душой. Скорее всего, он уже был покусан и умирал, и её удар просто совпал с его смертью, иначе не знаю – как бы он восстал? Оставшиеся женщина и мужчина были сильно изранены и быстро умерли, не успев освободить последних двух связаных. Тем досталось хуже всех – когда шестеро покусаных, ставших Потерянными душами, восстали, их сожрали заживо.

– И почему же мы тогда должны быть благодарны негру тому?

Иштек с жалостью, как на недоумка, посмотрел на командира:

– Мы сражались с шестью восставшими, которые съели двоих людей, так? Ты видел, какими сильными и быстрыми они стали. Справились бы мы, если бы всё пошло, как хотели те колдуны, проклято будь их семя? Если бы две твари сожрали восемь человек? Какими бы ужасными стали они тогда? Боюсь, мы все погибли бы. И мы, и все в лагере. Так что, хоть он и доставил нам много бед после смерти, если бы не его храбрость при жизни, было бы много хуже. Я так думаю, если жрец и госпожа знают ритуалы для спасения проклятых душ, нам надо будет спасти не только души Анхи, но и негра того. Или даже всех тех шестерых, что бились во тьме, до того, как самим стать проклятыми. Мне кажется, Маат это будет угодно.

– Ты прав, наверное. Я вот всё думаю – кто же хуже, сами эти чудовища или колдуны, их породившие? И, сдаётся мне, колдуны те сами, по своей воле, уже потеряли свои души. Добровольно потеряли! И они, стало быть, хуже всех. Нам надо их найти и убить во что бы то ни стало. Это злое колдовство должно уйти и не предстоять более пред лицами Геба и Нут*.

Нехти хмыкнул:

– Отец мой, это именно то, почему я тебя просил сначала поговорить всё же со мной до принятия решения. Многое надо учесть, о многом подумать и многое мне надо сказать твоим ушам.

– Да, ты прав, наверное. Но что мы сейчас будем делать? – устало и как-то по-детски спросил Хори.

– Себекнехта со сломаными ребрами мы наверх не вытянем без вреда для него. Баи тоже сейчас не встанет. Значит, и им, и кому-то при них все равно придется оставаться в башне. Предлагаю – Тура отпускаем к госпоже, он ей доложит о том, что здесь случилось. Я и Тутмос останемся с ранеными. Вы с Иштеком будете следить за порядком в лагере. В башню надо принести воды на всех, а утром первым делом привести жреца.

– Если он не проснулся от того шума, что мы подняли.

– Сомневаюсь. Сам бой с Проклятыми душами занял от силы минут восемь-десять, и не было ни боевых кличей, ни стонов и мольбы о пощаде, ни звона оружия. Я думаю, снаружи и не слышно было, как мы тут умирали и убивали.

– Ты опять прав. И ещё – я переставлю пост, что у конюшни, ближе к башне. Пусть без моего приказа никого не пускают внутрь, даже и жреца. Но, боги! Если бы ты знал – как я хочу спать! Мне кажется, что я во сне, в котором мне снится, что я хочу спать! И даже сейчас то, что я говорю – мне тоже снится…

– Проверь посты прямо сейчас, но всерьёз, и ложись спать, а первую половину ночи пусть бдит Иштек, он более привычен к такому. Самым печальным будет, если к рассвету на нас нападут те воровские негры с колдунами. Тогда ты понадобишься больше, чем он, так что еще один резон тебе лечь спать первым. Хотя, честно говоря, я в нападение не сильно верю. Иштек и дикие негры нашли бы их следы, я думаю. Но – верь в милость Ра после богатых даров, а успех всё же готовь сам. Я тоже посплю, и пусть Ушастик дежурит первую половину оставшейся ночи. Мнится мне, он не уснет все равно… От своей великой отваги…