Текст книги "Один ленивый мальчик (СИ)"

Автор книги: Александр Бельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Глава 33

Глава 33.

Хори не помнил, как он выбрался из башни и проверил посты. Он не помнил, как оказался в командирском домике и в своей постели. Ему снилось, что он дома, за столом у бассейна в тени виноградных лоз, и Руиурести несёт ему блюдо с пирожками и кувшин с финиковым вином. Он берет у неё кувшин, и пьёт, пьёт, но никак не может напиться. Руи вдруг обращается в негра-Проклятую душу, со стрелой в правом плече и израненными путами до кости руками. Левой своей лапищей, капая из изодранного запястья слизью, он хватает Хори и начинает трясти его, и от взгляда рыбьих глаз больно в сердце и страшно до жаркой молнии по всему хребту и ниже, до коленей. Тварь, однако, почему-то не пытается его укусить, только трясет за плечо и что-то сипит. Разобрать свистящий клекот невозможно, но юноша понимает – Проклятый просит освободить его душу. И Хори никак не может перестать – ни пить, ни бояться. Затем негр пропал. Хори в пустыне. Очень хочется пить – по-прежнему. В руке его тыквенная бутыль, судя по весу – полная. Он вытаскивает зубами пробку и делает глоток и чувствует во рту теплое, подкисающее пиво. Обычно он любил, как и все египтяне, теплое пиво, но кислое – оно лишь оставило во рту отвратительный мёртвый вкус, словно запах Проклятых душ…

Чтобы отбить эту мерзость, он впился зубами в огурец, оказавшийся в другой руке. Вдали виден его отряд, Джамму-нефер. Они уходят прочь, пыля понуро по дороге и забыв его тут, в пустыне. А он даже не може стронутся с места. Глянув вниз, он увидел, что ноги его застряли в занесённой песком и словно утонувшей в нём полусгнившей лодке, неведомо как оказавшейся в пустыне. Хотя юноша твердо знал – это именно он притащил сюда эту лодку волоком на канате. Выломав, наконец, из трухлявого дерева ноги, он увидел, что отряд отдалился ещё больше. Попытавшись их позвать, Хори чувствует, что голос отказал ему. Он отхлебнул из бутыли – и на этот раз в бутыли оказалась кровь. А вокруг, гнусно скалясь, прыгает карлик. Большое его лицо морщится издевательскими гримасами, а светлые глаза яростно блестят. Он вдруг начинает расти, оставаясь при этом, вот диво, карликом. Вот видно только его искаженное лицо, вот только глаза, вот один лишь серо-зелёный глаз яростно смотрит на молодого неджеса. Вот глаз моргнул – и превратился в женский половой орган. Аккуратный, лабия невелика и сомкнута, и вдруг – этот орган начинает расти, и пульсирует, как моргающий глаз. Губы вытягиваются, растут и превращаются в крылышки. Сначала – небольшие, они увеличиваются, оборачиваясь в громадные крылья грифа. Эти упругие плоскости обнимают Хори, не давая вырваться и побежать за своими, все уходящими по пустыне вдаль. Вокруг вспыхивает огонь. Хори смотрит на него, ему жарко. Вот пламя охватило уже держащие Хори крылья, а затем – и его самого. А с неба всё смотрит громадный серо-зеленый светлый и немигающий глаз давешнего кривляки-карлика. К горящему долгие годы юноше из бесконечной дали приближается, медленно и кособоко, кто-то. Он ближе, ближе… Это всё тот же негр-Измененный, по-прежнему умоляющий о чем-то Хори.

– Просыпайся, командир, – вдруг отчётливо говорит негр, и Хори наконец, заполошно дёргаясь и еле понимая на полпути из сна в явь, что будит его Иштек, и в самом деле просыпается. А пить хочется так же сильно, как и во сне. Он вообще себя чувствовал, как после попойки с дракой – ломило и саднило все тело, но особенно – голова. И вообще – казалось, что болели даже сбритые на голове волосы и потерянные навсегда молочные зубы. Видно, он надышался вчера вони и гари в погребе и башне, и короткий сон не дал облегчения. Иштек же выглядел до неприличия бодрым по сравнению с ним. Хотя ночь и ему далась, как видно, нелегко… Холодная морозящая хребет истома отступила, сменившись горячей волной, и Хори с ужасом подумал, что обмочился. Но, хвала богам предвышним и предстоящим – нет. Увидев тыквенную бутыль с водой, он жадно припал к ней. Однако противный вкус во рту никуда не делся.

– Долго я спал? – хрипло спросил он.

– Одну стражу. Скоро все проснутся. Я подумал, что надо тебе встать и еще раз потолковать с Леопардом.

– Кто знает о ночных бедах, кроме диких?

– Думаю, писец знает. Или догадывается. Он не спал, когда мы уходили в башню, и видел нас. И когда мы вернулись, он тоже не спал.

Хори вздохнул. Минмесу ему не нравился, невзирая на свою историю. Но он мог быть во многом полезен, а при нынешнех обстоятельствах – даже незаменим. Да и не следовало обсуждать его с Иштеком. Надо было срочно взбодриться, проснуться окончательно. Для начала – умыться. Он взял мешочек с солями и снадобьями для утреннего туалета.

– Тутмос в башне?

– Да, и Нехти там. И раненые. Воды им отнесли. Но надо бы посмотреть на раны их при свете солнца.

– Мы, по крайней мере, Измененными не стали. Надеюсь, и у них всё спокойно. Пойдем к колодцу, польёшь – мне надо умыться, да и тебе не помешает.

Кряхтя и морщась, он доковылял до выгребных ям и помочился. Затем, так же тяжело и одеревенело, дошел до поилки. Вначале спина, руки, ноги – короче, все члены – еле сгибались, но постепенно он разошёлся, спиной чуствуя глумливый взгляд долговязого следопыта. Как тому удавалось быть ехидным с торжественно-постным лицом – уму непостижимо! Холодная вода, щедро выплеснутая из кожаного ведра коварным Богомолом, дубиной вышибла из него дух и победила, наконец, сон. Хори сперва напился, почистил зубы очищающей солью «бед» и еще раз умылся, неторопливо и тщательно, с умывальной смесью «суаб». Затем протер подмышки мазью из смешаных и перетертых скипидара, ладана, семян и благовоний, омыл в последний раз руки и наконец-то ощутил себя живым и почти целым. Мстительно окатив в ответ водой с ног до головы Иштека, он отправил его за жрецом, писцом и маджайкой. Правильней всего будет показать им всё на месте, в башне. Подумав, он решил не тратить время на подведение глаз и бровей, и прямо-таки услышал материнское: «ни один ленивый мальчик никогда и ничего не добъется в жизни!» Нет, у него был с собой и зеленый порошок из малахита, и черный из галенита, но не было никакого желания заниматься этой, как он считал, ненужной ерундой. Во-первых, он, особенно глядя на неподводящих глаза маджаев, убедился, что, вопреки всеобщему мнению, и без этих зелий глазные болезни не одолеют его. Во-вторых, без них кожа не зудела, особенно если вспотеть. Голову брить тоже было некогда, и, проведя по ней рукой, он убедил себя, что все пока в порядке, снова явно услышав материнское: «Ленивый мальчик!» Роль ритуала и привычки он пока недооценивал.

У печи появился, потирая спросонья глаза, Тури. Весь залитый розовым рассветным солнцем, он был олицетворением мира и покоя. Заметив командира, он весело помахал ему рукой и принялся растапливать печь жгутами сухой травы и хворостом. Счастливец, он ещё ничего не знает! Молодой неджес подошел к башне. Часовой отрапортовал ему о том, что всё спокойно. Этот-то явно уже всё знал о ночных несчастьях, лицо его было зло и встревожено, и он нет-нет да и косился на выход из башни. Хори вспомнил его имя – Нефер, из семерки Нехти.

– Внутри все тихо? – спросил его юноша.

– Тихо. А уж как там боги дали…

– Я внутрь. Пропустишь достопочтенного жреца, писца, Иштека и Старшую диких негров. Если с ними придёт кто-то из диких негров – тоже. Остальных – не пускать! – сказал Хори. Только сейчас он понял, что сжимает в руке булаву, и подивился – а где она была во время умывания? Потом его словно обожгло – с ночи он лишь обтер ее ветошью, ещё в башне, но не обжёг и не окурил в дыму, как говорил им Тур. Он осторожно засунул длинную рукоять за пояс на спине, глянул – нет ли на руках ранок или порезов, и полез вверх по раскачивающейся верёвочной лестнице. Со второго уровня он прислушался – внизу было тихо. Факелы уже давным-давно прогорели, воняло дымом. И было темно. Решив дождаться всех наверху, он поднялся на сторожевую площадку крепости. Мир вокруг был прекрасен. Наступал как раз тот самый лучший час дня в пустыне – безветренный рассвет. Прохлада ласкала нежным ветерком, солнце ещё не выплыло на дневной ладье Ра, но уже окрасило небо – от розового на востоке, до тёмно-голубого, почти синего на западе, с последними замешкавшимися звездами на нем. Горы были невообразимо прекрасны. Меняя свой цвет от перламутрово-прозрачных до тёмно-фиолетовых, они казались живыми гигантами, которые плавно перетекали всеми мыслимыми цветами в утренней дымке. Даже царский пурпур не пожалели, чтобы раскрасить утро к приходу царя всех царей и владыки всех владык – солнца. Он опять победил Апопа в ночном бою, и в эту ночь мы бились вместе с ним, хоть и не на одной ладье, подумал Хори.

Заскрипела-затрещала лестница. К башне никто не подходил, и Хори догадался, что к нему поднимается десятник. Нехти выглядел заспаным и по-детски беззащитно щурился после темноты башни. От этого он казался абсолютно умиротворенным и спокойным. И снова юноша подумал – неужели я один так остро все воспринял этой ночью? Или просто виной всему моя неопытность и отсутствие привычки к бою и смерти вокруг? Маджай поздоровался, Хори ответил тем же и предупредил, что уже послал Богомола за всеми, кого следовало в первую очередь посвятить в ночные дела. Нехти скривился и цыкнул дыркой между зубами за левым клыком. В смущении потерев свой широкий покатый лоб, он, наконец, спросил о том, что его явно мучало и беспокоило:

– Господин и отец мой, не сочти за дерзость, но что ты собираешься объявить своим детям и, самое главное, что ты собираешься делать со всем тем, что обрушилось на нас ночью этой.

– Я собираюсь сказать бойцам, что и как воистину было ночью, показать им Проклятых душ, затем сжечь от греха подальше туши Измененных, послать гонцов в Кубан с докладом и камнем хесемен и отправиться в погоню за преступниками. Надо казнить их, всех до единого! Выпустивших в мир это чёрное волшебство нельзя оставлять в живых, дабы и следа от них не осталось! И надо отбить у них пленных, пока они вновь не сотворили над ними непотребное своё колдовство.

Нехти тяжко вздохнул, явно очень огорченый этими словами своего молодого командира.

– Дозволь мне кое-что сказать тебе. Гонца отправить надо, и немедленно. Самого быстроногого, чтобы он за день одолел путь. Но камни следует оставить на месте – пусть их пересчитают и примут должным манером. И пусть для начала их сочтет писец в присутствии жреца и твоём, как командира. Так будет верней, спокойней тебе, да и гонец доберется быстрее. Затем, надлежит решить с похоронами погибших – отослать тела в Кубан и далее к семьям, или хоронить здесь. И ты еще упустил негров диких тех – нельзя им шляться без призора, тем более с золотом, но и караван с продуктами для их земли здесь не наберешь. О них тоже следует донести господину Пернеферу. А вот о рассказе их старшей, рассказе писца и о том, что обнаружил в следах Богомол говорить не стоит – как бы самим не оказаться сожраными такими зубастыми секретами.

Я тебе напомню – о том, что Иштек нашел следы жреца либо семера, и ещё одного странного человека, мы не сказали пока никому. И – да, я ему верю. И – да, он не дурак, и будет молчать даже с моими стариками из ущелья Хесемен. Все остальное не веселей предыдущего. Сжечь Измененных – это само по себе будет задачей непростой. Я ума не приложу – как вытащить их туши и не заразить всю башню отравой из них, и где взять столько топлива?

А вот в погоню нам никак нельзя. Сразу по двум причинам. Первая – наш приказ стать крепкой ногой в крепости этой. Как её охранять, да ещё при четырёх погибших и двух раненых, если кинуться в погоню? Какими силами и куда? Помнишь, после тех детей-Проклятых, я говорил, что тебя назначили командовать сюда, чтоб ты набрался опыта в безопасном месте? И что ты хорош – для джаму. Ну, а здесь нужен опытный воин пустыни. А ведь речь вовсе не шла о погоне за отрядом, в котором воинов, возможно, больше, чем нас всех вместе взятых, с погонщиками, собаками, ослами и жрецом. Кого ты отправишь в погоню, а кого оставишь? А если они кружным путем вернутся? Наших сил не хватит и удержать крепость, и преследовать нечестивцев. А если посланый отряд их, спаси все боги, нагонит? Это верная смерть для посланых. Пусть они, грабители и жалкие негры эти, и отягощены скотом и пленными – они воины пустыни, которые умеют здесь сражаться, отыскивать воду, путать следы и устраивать засады. Они увидят вас и сосчитают на расстоянии втрое большем, чем вы их заметите со всем обозом. А если послать в погоню стариков, то ведь их теперь всего пятеро, считая и меня. И, если нагрянут сюда вдруг недруги, то никто из джаму и не заметит, как их зарежут во сне, особенно если не будет ни тебя, ни меня. Это будет напрасный поход, молодой господин.

– Тебе не жалко тех, кого они, возможно, завтра превратят в Измененных?

– Жалко. А ты хочешь, чтобы кроме них в Проклятых душ превратили и воинов нашего отряда? Я, прости, напомню тебе – у нас всех, выживших в ущелье Хесемен, свой счет к неграм тем мятежным. Но даже это не сможет заставить меня потерять от гнева голову и кинуться за ними вслед. Пусть мы бросим всё и погонимся всем нашим невеликим войском. С учетом невеликого опыта твоих рукожопых и сметливых на пакости джаму, мы слабее их – наш отряд пока только называется отрядом. Он не слажен и не обучен для настоящего боя, ни в составе армии, ни набегом здесь, в песках. Не зная пустыни, в ней не выжить и без войны.

Ни ты, ни я даже и не догадываемся, кто и как поведет себя в настоящей схватке. Я не ожидал никакого боевого разумения от лопоухого твоего денщика, а он, этакий неуклюжий несклёпа, да вдруг взял и голову нежити жаровней раздолбил. Зато шустрые дружки Крюка, от которых можно было ждать задора и в бою, погибли как скот на бойне на празднике встречи возрожденного Осириса…

И, кстати о самом Баи. Если ты не хочешь казнить его смертью, говорить о том, как они с дружками оказались ночью не на посту, а в башне, нельзя. Вина его велика, ибо не сомневаюсь я, что именно он подбил всех остальных на розыски. Но нас осталось мало, а показал он себя в бою том для первого раза просто отлично. Из таких пройдох и получаются хорошие солдаты для войны и набега. Правда, они же и препаскуднейшие – для мира. И к Ренефу он отнесся достойно.

Хори догадался, что именно последнее заставляет десятника заступаться за Крюка, но и сам полагал, что наказание смертью для Баи после нынешней ночи невозможно, и сказал:

– Тогда нам надо решить, что написать в докладе господину конюшен Пернеферу, как мы все очутились в башне. Но по поводу погони… Не знаю. Ты и прав, и не прав. Надо думать.

– Думай быстрее, поскольку вот и все остальные появились. И решить, пока они не поднялись, надо не только что писать, но и что сказать им сейчас, ибо я, господин мой, должен тебе признаться, что не доверяю писцу. Кто в чин лисой прокрался, тот будет в нем гиеной. А он совсем, совсем не простой писец. Заметь – он ничего не сказал, где он прослужил всё прошлое царство, во время правления отца нынешнего благого бога. Я его не помню в Куше, а я уже служил тогда повсюду. И кто он и где на самом деле служит, и кому – мы не знаем. Нет, не простой он писец, тот Минмесу! И очень опасный человек. Думаю, многие беды мы ещё увидим от него, неприметного. Серенький весь такой… Ветошь человеческая. А вот только я не удивлюсь, если он ещё нам приказывать будет, Минмесу тот. Мне очень не нравится то, что здесь и сейчас оказались вместе и сразу писец, измененные, дикие маджаи и больше всего – не нравится, что к этому добавились еще неизвестный семер и еще более неизвестный колдун. И кто из них хуже для наших судеб – я тоже не знаю. Для нашей окончательной гибели хватит каждого из них в отдельности, из тех всех, названных мной…

Глава 34

Глава 34.

Внизу тем временем и вправду появились все вызванные – впереди светлоглазая с Туром, следом за ней – достопочтенный писец, свежий, в чистой и аккуратно перепоясанной юбке, в чистеньких сандалях, с изящно подведенными глазами, сегодня больше похожий на придворного, чем на простого писца. Следом за ним, но далеко не такой бодрый, отдохнувший и ухоженый, стоял жрец, тяжко опирающийся на свой посох и с большим сомнением разглядывающий веревочную лестницу. Позади всех и немного сбоку, словно шёл совсем-совсем по своим делам, а тут так, случайно пути пересеклись, гуляющей походкой шагал Богомол. Интересно, что же он успел сказать всем остальным о причинах вызова с самого утра, да еще сюда, в башню? Маджайка, Старшая пяти кланов, понятно, знает всё от Тура, но молодой неджес сомневался, что светлоглазая поделилась новостями с жрецом или, тем более – с достопочтенным Минмесу. Хори, ощутив некоторую беспомощность, спросил у десятника:

– Так как же мы все очутились ночью в башне?

– Доверь мне всё разобъяснить. Мы, обойдя посты, решили проверить погреб, который был осквернен детьми-Измененными – нет ли там какой беды? Во избежание зла и заклятий, взяли с собой встреченного Тура и призвали часовых, а также всех прочих. Мнится мне, что светлоглазая госпожа нам подыграет, а Иштеку я покажу знаками, чтобы он молчал, как немой от рождения с отрезаным языком в чужой стране. Остальные часовые не видели всего и не возразят, да и будут думать, что так все и было.

Хори решил, что слишком громко думает – настолько точно десятник угадал его мысли. Нехти же задумчиво продолжил:

– Боги попустят – и крестьянин чати станет! И молю тебя трижды и еще раз – не торопись с решением! Пусть каждый скажет своё, может, что-то тайное нам вдруг и прояснится. Но, сказать по-правде, тут все собрались такие мудреные господа, что, скорей только запутают сильнее. Особенно писец…

Они подошли к самому́ зубчатому ограждению смотровой площадки башни. Десятник стал так, чтобы его видел Иштек, но не видели остальные. Его пальцы, узловатые, мощные, грубые, с грязными ногтями вдруг неожиданно легко и изяшно запорхали быстрокрылыми бабочками. Иштек серьезно, даже торжественно, отрицательно мотнул головой. Новый танец пальцев-мотыльков – и Богомол, кивнув теперь утвердительно, встал безразличной статуей позади всех вновь прибывших.

– Зачем ты призвал нас, юный господин? – прикрывая от солнца глаза рукой, спросил писец. Рассветные лучи били ему в глаза, и Хори запоздало догадался, что Иштек изначально стоял несколько в стороне не просто так.

– Вам нужно подняться сюда и все увидеть самим. Это не останется тайной, но пока лучше не кричать о деле том. Десятник все расскажет вам подробно, – негромко ответил юноша.

Подъем на башню занял довольно много времени, и половина его ушла на восхождение жреца, которому пришлось помогать. Остальные вскарабкались сами, кто более, кто менее ловко. Не меньше времени ушло и на разжигание факелов и спуск вниз. Первым спустился Нехти, за ним – Минмесу, потом – Иштек, страховавший жреца, и сам жрец. На площадке остались Тур, Великая маджаев и Хори. Светлоглазая коротко кивнула, и телохранитель скользнул в проем лаза. Гул возгласов, донесшийся снизу, дал знать, что гости оценили сцену у погреба и в нём самом. Маджайка, глянув на юношу, спросила:

– Ты хотел спросить меня о чём-то, молодой вождь? Я знаю о ночной беде, но не делилась ни с кем и не буду, если ты не попросишь об обратном. Или это не то, что ты хотел узнать?

– То. Но не всё. Мне кажется, ты знаешь больше и большее. Мне нужно многое от тебя узнать о Проклятых душах и о том, в чем их угрозы, чего опасаться и как с ними лучше бороться. Я чувствую, что надо остановить навек, колдунов тех. Но многое не могу понять. Зачем колдунам было творить это непотребство именно тут? При чем здесь эта заброшенная крепость? Как мы все с этим связаны? На кого можно рассчитывать? Как быть – идти ли в погоню или остаться тут? Оружие, которым убили Измененных – опасно ли оно тем, что, ранив человека, превратит его в Проклятую душу? Надо ли уничтожать их туши? И ещё одно. Мне снился сон… Он предрекал мне множество бед и гибель. Гибель от светлых глаз. Это ты погубишь меня? Ибо против Шаи – судьбы – бессильны и боги.

– Шаи каждый понимает по-своему. Ваш важный жрец скажет, что Шаи в руке богов, писец – что даже Шаи послушен монаршей воле и лежит в руке царя. Ты же, вижу, как и мой народ, считаешь, что воле Шаи подчиняются и боги. Но напомню тебе, что Шаи улыбается тому, кто смел. Шаи связан с жизненной силой и душой-Ка, это так. Но это не раз и навсегда записанное, отмеренное и неизменное. Это не бог, не царская воля, и не то, что над богами, это не твоя жизненная сила, это все вместе и сразу. Удача не случится тебе просто так, она дается тому, кто ее ищет и не пропускает, увидев тень ее. О светлых же глазах…

Клянусь тебе всеми своими душами, что ни я, ни моя дочь не замышляем против тебя и не будем виновны в твоих бедах или гибели. Что до остального – нужно смотреть твою судьбу, гадать и провидеть в ней. Но, сдаётся мне, она важна не только тебе сейчас, судьба твоя. Похоже, на ней сошлись и пути богов, и стран, и людей, и она стала осью весов Маат. Главное, чтобы материал твоих душ был крепок и весы не сломались, и это – главное не только для тебя, но и для всех нас рядом с тобой. Мы поговорим об этом и глянем в небеса и дали, но стоит ли это делать прямо сейчас? Твой писец развеял одни сомнения во мне, и породил другие. Пойдем, молодой господин, вниз. Я же клянусь заглянуть в твою судьбу и ничего не утаить от тебя, и сдкелаю это нынче же. О Проклятых же дущах мы поговорим внизу, и важно будет всё там понять, увидев своими глазами, хоть я и верю во всём Туру. Но – он воин, а не шаман. И рассказать это нужно всем. И – посмотреть на них на всех, во время рассказа моего. И ещё лучше, чтобы ты, молодой господин, тоже смотрел на всех и был внимателен. А что до твоего сна – если ты захочешь, расскажи мне его. Я смогу помочь тебе с его толкованием.

Не дождавшись его ответа, маджайка направилась к лестнице. Хори, задумавшийся об истолковании сна, пошел вслед за ней. Спустившись до первого уровня, в смрад, напомнивший о событиях этой ночи, они застали там тесноту (с учетом лежащих у стены раненых и туш Проклятых, места было явно маловато, так что молодой неджес даже остался на лестнице) и птичий базар. И все были разными птицами. Тур и Иштек, для которых внизу не было ничего нового, снисходительно и по-орлиному величаво наблюдали за остальными. Скорее всего, именно они разожгли потрескивавшие, коптящие и искрящие факелы и заменили ими в поставцах прогоревшие и обугленные огрызки прежних. По-орлиному – потому, что наблюдали с высоты. Из-за тесноты и повинуясь жесту Старшей пяти кланов, они поднялись по лестнице под самый потолок первого яруса. Нехти, который не только сражался в башне, но и провел в ней остаток ночи, рассказывал жрецу и Минмесу о ночной битве и, отвечая на их вопросы, напоминал цаплю, кормящую птенцов в гнезде, сующую корм то в один, то в другой жадно распахнутый клюв. Жрец держался за грудь, очевидно потрясенный всем увиденным, и задавал вопросы один за другим, не успев дослушать ответа, но успев понять что-то свое, словно взволнованый, тычущийся во все стороны птенец гуся, первый раз пытающийся взлететь.

Маджайка уже ходила по первому ярусу, пытаясь восстановить для себя картину ночных событий, медленно перемещаясь с места на место и с осторожностью, предварительно осмотрев место, ступая – ни дать ни взять страус, медленно вышагивающий по пустыне. Она что-то коротко и отрывисто, словно каркая, спрашивала Тура на своем языке, поднимая к нему голову. Тот так же коротко ей отвечал с лестницы, иногда что-то поясняя жестами одной руки. Тутмос весь вжался в стену рядом с ранеными, словно поползень, и пищал, отвечая то жрецу, то Минмесу, которые, впрочем, больше слушали, что рассказывает им Нехти. То, что слышал Хори, было более подробной версией рассказа, ранее изложенного десятникам – проверяли посты, решили проверить погреб. Призвали отряд, спустились. Заметили более свежие места кладки и решили, на беду, проверить.

– Не на беду, нет! То великое благо, десятник, что вы во всеоружии встретили зло, а не оно обрушилось на нас внезапно ночью. Воистину, боги вели и направляли вас! – воскликнул жрец. Заставив Тутмоса-лопоухого светить, он начал осмотривать пострадавших, и был весьма внимателен. Тщательно осмотрев их раны, он заглянул им в глаза, оттянув веки, брал за руки, считая пульс. Затем он велел Тутмосу принести из своей хижины полотно и сумку со снадобьями. Подробно объяснив, где они лежат, под страхом проклятья и страшных хворей жрец запретил даже касаться чего-либо другого. Тутмос, полез вверх, проскальзывая по лестнице мимо Хори, Тура и Иштека. Жрец Саи-Херу вдогонку потребовал принести ему ещё и воды, желательно тёплой. Хори выдохнул облегченно – он всё опасался, что, не предупрежденный ни им, ни Нехти, ушастик сболтнет что-то не то. Подумав, он, дождавшись паузы в вопросах, сказал:

– Здесь тесно для нас всех, я поднимусь и проверю посты. Вы, закончив, поднимайтесь тоже, на свежий воздух и свет Ра, где и закончим разговор. Нам многое нужно решить и взвесить. Иштека я заберу, если будет вам потребно ещё что-либо, пришлите маджая.

Выбравшись вместе с Богомолом из башни, он отправил его проинструктировать, пока не поздно, Тутмоса, а сам действительно отправился с обходом постов. Крепость оживала – погонщики поили ослов, Тури с двумя помощниками, перетиравшими на ручных мельницах зерно в муку для утреннего хлеба, колдовал у печи. Собачьи пастухи испросили разрешения открыть ворота и выгулять собак. Хори дозволил. Увидев, что из хижины жреца вышел внимательно слушающий Иштека Тутмос, нагруженный запрошенными Саи-Херу вещами, он успокоился. Тутмос порысил к башне, а Богомол, взяв кожаное ведро, отправился к кухне за теплой водой. Дождавшись, пока он взберется с водой наверх, молодой неджес и сам наравился к башне. На площадке никого пока что не было, и он бездумно наблюдал за лагерем и пустыней. В башне, тем временем, началась какая-то кутерьма. Чуть погодя Хори понял, в чем дело. Саи-Херу обработал раны у Крюка и Себекнехта и третьего, неопознанного Хори ночью солдата. Сломаные ребра Себекнехта были туго перетянуты полотном. Третий же был перевязан почти весь, правая рука и правая нога его были в лубках, а голова забинтована, так что молодой неджес так и не узнал, кто это. Теперь стало, наконец, возможно вытянуть их из погреба вверх. Иштек, Тутмос и Тур именно этим и занимались. Измученных бедолаг бережно спустили на веревках к основанию башни. Их уложили – пока было еще холодно, на солнце. Ушастик остался с ними, ухаживать, Тур и Богомол – тоже, отгонять лишних зевак. Все же остальные – жрец, Минмесу, Нехти и Старшая пяти кланов – поднялись, наконец, на смотровую площадку башни. Юноша внимательно их оглядел. Видно, что они были потрясены уведенным в погребе, и даже светлоглазая маджайка. Но времени приходить в себя у них не было – лагерь просыпался. Хори понял, что он им скажет, но всё никак не мог понять самого, на его взгляд, главного – идти вслед за колдунами или оставаться в крепости? И он обратился ко всем сразу:

– Меня учили, что дела нужно делить по степени срочности и степени важности. Есть вещи и важные, и срочные. Есть – важные, но несрочные. Есть же неважные, но срочные, и, наконец, дела неважные, несрочные, но и их необходимо сделать. Первыми надлежит исполнять срочные и важные, разумеется. Затем – срочные, но не важные. Потом – не срочные, но важные и уж последними – несрочные и мелкие. Но, сдается мне, нам сейчас же нужно решить дело срочное, но менее важное – что и как сказать нашим людям. Есть более важные и почти такие же срочные вещи, но эта забота, если не решить ее немедленно, станет не только срочной, но и самой важной. Не родится ли у солдат наших в их душах страх, что поставит под угрозу все задачи отряда и помешает испорлнить самый важный наш долг – оберегать мир и покой страны? А сказать необходимо, иначе слухи и сплетни источат души их до дыр.

Затем – надо нам выполнить ещё многое. Пересчитать и сохранить хесемен. Решить, надо ли избавиться от тел Потерянных душ и, если надо, то где и как это сделать. Не опасны ли их тела и не перейдёт ли с них проклятие на живых? Мы видели ночью, что происходит с теми, кого они заденут до крови или укусят. Это страшная беда и угроза. Надо также немедля направить гонца с докладом и за подкреплением. Нас осталось мало, а службу необходимо продолжать, ибо беда и дикие негры могут бродить рядом. Надо понять, как очистить башню от их скверны и провести обряды. Надо понять, как и где похоронить погибших солдат. Многое надо понять…

И то, что одновременно и самое главное, и почти срочное – как же нам надлежит поступить с теми разбойниками и колдунами, что сотворили это непотребство. Остаться ли отряду в крепости Хесефмаджаиу, как велит приказ, или преследовать и истребить их? В них я вижу великую угрозу всему живому в Куше и Вавате, и даже в самой Та-Кем. Я хотел бы выслушать ваше мнение немедленно, и затем принять решение. И первой я спрошу госпожу Старшую пяти кланов. Сдается мне, она знает о том, как обращаться с Измененными, и насколько верно я вижу опасность от них лучше нас всех вместе взятых. Главное – скажи нам, что ты думаешь, как нам говорить с людьми и что делать с Потерянными душами. Включая и погибших солдат – отсылать ли их тела для погребения или этого делать нельзя ни за что?

Маджайка ответила ему почти не задумавшись:

– То, что случилось – не утаишь, и надо рассказать солдатам и про бой, и про отвагу тех, кто его вёл. Главное, что они должны понять, люди твои, что бороться с Потерянными душами можно и нужно. Туши нужно извлечь из башни. Лучше всего их сжечь, но даже под животворящим оком Ра через три-четыре дня угрозы ни в них, ни в коснувшихся их вещах не останется – с их окончательной гибелью проклятье утрачивает силу, хотя и не в тот же миг. Поэтому и солдат погибших можно, поместив в натрон или простую соль, отправить для погребения домой, если таковое необходимо.

– А есть ли ритуал, позволяющий спасти души солдат, ставших перед смертью Измененными, для последнего суда? И даже не только их души. Иштек и Тур, сын Качи, по следам определили, как подверглись проклятью напавшие на нас Измененные. Они умерли первой смертью достойно и сражаясь. Нет ли пути спасти и их души, невзирая на горе и беды, доставленные ими?

– Спасти можно только тех, кто не успел погубить других людей, остальные же перешли запретную границу и чары тут будут бесполезны и бессильны.