Текст книги "Накануне (СИ)"

Автор книги: Александр Логинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

   Выйдя к пределам черниговщины, князь остановился в одной из приграничных деревенек. Людям и коням нужен отдых. Затопили баньку, попарились. Парни пользуясь случаем почистили брони от крови и ржавчины. Сашка одно знал точно – вооружение у его парней далеко не полное. Кольчужные штаны – одни на всех и их решено было отдать Лавру, как самому лучшему бойцу. Шеломов с бармицей – две штуки. Их отдали Местятке и Костяжке. Перстатые перчатки достались им же. В арсенале десятка еще оставалось много лишнего оружия и брони. Все это добро решено было продать и докупить недостающее.

   А тем временем, люди отдыхали, сытно ели, много спали. Пока не прискакал гонец с весточкой из Чернигова.

   – Князь, весть худую принес я тебе, – с понурой головой обратился воевода к северскому князю.

   – Брат мой мертв? – в притворном ужасе всплеснул руками князь Мстислав. – Какое горе!

   – Это... – замялся воевода.

   Северский князь бесшумно ступая по дощатому полу крестьянской избы, в которой он остановился после перенося лагеря, подошел к своему воеводе.

   – Ты не томи. Говори давай, – сказал Мстислав, положив руки на плечи боярина и пристально глядя в глаза.

   – Порубили всех, – выдохнул воевода.

   – Прими господи душу раба твоего, невинно убиенного, – князь повернулся к иконе в красном и трижды перекрестился. – Убийц нашли?

   – Так это... – воевода засопел, переминаясь с ноги на ногу. – У Захария всех людей порубили...

   – Так, чего ты молчишь!!! – меняясь в лице, взволновано вскричал князь, хватаясь за сердце.

   – Так я и говорю, – попробовал оправдаться боярин.

   – Захарий жив? – ловя воздух ртом только и мог вымолвить князь.

   – Может лекаря позвать? – озабоченно предложил воевода, видя, как покраснело лицо князя.

   – К черту лекаря! – закричал князь. – К черту тебя! Захарий жив?

   – Не ведаю я, – честно признался боярин.

   – Не ведаю я, – передразнил воеводу князь и выкрикнул грозно. – А чего ты ведаешь?

   – Михаил ушел и серебро вывез, – тихо ответил боярин.

   – Это я без тебя понял, – заорал Мстислав.

   – Даже если Захарий жив, то его слово против твоего...

   – Слово, – фыркнул с презрением князь.

   – Моего лица никто не видел, – зашептал воевода, – А людишек убить князя я послал иноземцев. Никто их не видел и не знает...

   – Думай, что говоришь!!! – зашипел князь, схватив за грудки воеводу. – Какое убийство? Ты, о чем? Ведать ничего не ведаю, и тебя там не было!

   Воевода кивнул, соглашаясь.

   – А эти... людишки твои... не расскажут? – вдруг спросил князь.

   – Так срубили их, – заторопился с ответом воевода. – Последний ранен был. Так я его сам...

   – Точно срубили? – упершись горячим лбом в потный лоб воеводы спросил князь, обдав жарким дыханием.

   – Сам видел, – соврал Дрочила Прокопьевич. – Вот те крест.

   Мстислав Глебович, северский князь, после ухода боярина долго и жарко молился. С одной стороны – бог отвел от греха, брат остался жив. С другой стороны – скотницы ему не видать, Михалко все серебро и злато вывез. Это плохо. Очень плохо.

   – Нужно действовать. И немедля, – подумал князь.

   Разбуженные слуги резво разбежались, созывая княжеских и земских бояр и любимых дружинников на совет.

   – Что делать будем? – задал вопрос князь Мстислав, когда все собрались, рассевшись согласно чину по лавкам.

   – Точно Михайло бежал? – спросил боярин Дмитр теребя бороду.

   – Точно, – видя, что князь молчит ответил Дрочила Прокопьевич.

   – Откель ведаешь? – быстро спросил Афанас, старый битый жизнью боярин, отличавшийся прямо-таки маниакальной подозрительностью.

   – Сказывал холоп Захария, – не сразу ответил воевода, глядя на князя.

   Лицо северского князя оставалось беспристрастным, и воевода решительно продолжил:

   – Захарий людишек своих поднял и тайно напал на княжеский поезд...

   – О господи! Как так? – заволновались бояре.

   – Чем дело то вышло? – подал голос боярин Дмитр.

   – А откель тысяцкий прознал про бегство? – прищурившись, тихо спросил Афанас.

   Князь нервно заерзал на своем походном табурете. Это заметил Афанас и спросил, обращаясь к князю:

   – Что скажешь князь?

   – Знают, – холодея от ужаса, подумал князь с досадой.

   – Михайлу я лично пропустил на заставе, – признался воевода.

   Мстислав бросил гневный взгляд на воеводу, продолжая нервно ерзать.

   – Наш князь встречался с Михайлой, – продолжал откровенничать воевода. – Да пусть сам все обскажет, – сказал он, кивком подавая знак князю.

   Мстислав Глебович, еще мгновение назад страшившийся учинивших дорос бояр, решился и разом преобразился. Он встал, гордо расправив плечи и посмотрел свысока на бояр.

   – Урядился я с Мхайлой намедни отпустить его вольно, – твердо сказал он. – Стол свой он мне передал.

   – А старшинство? – вопрос Афанаса поубавил у князя спеси.

   – Старшинство не уступил, – признался князь.

   Тяжело дались ему эти слова. Сильно били они по княжеской гордости. Как по живому резали.

   – Почто с боярами совет не держал? – слова Афанаса в тишине прозвучали как приговор.

   Князь смирил свою гордыню, поник головой. Понимал, не то что стол черниговский без северских бояр не удержать, города захваченные и те не удержит.

   – Что с Захарием? – спросил Дмитр.

   – Порубили их всех, – поспешил с ответом воевода.

   Это он знал точно. Вернувшись к заставе, он отправил пару лучших своих следопытов к месту схватки, и они уже вернулись, подтвердив гибель всего отряда и отсутствие тела Захария. Воевода боялся, что Захарий попал в плен и мог указать на него. Одно утешало – посланные им люди порублены в бою. Не соврал Свен. Упокой господи его душу. Воевода послал следопытов обратно, пройти по следам черниговского князя и убить Захария, если он еще жив.

   – Скотницу, значит, князь вывез... – сделал вывод Афанас.

   – Как есть вывез, – подтвердил воевода.

   – Вече черниговское надо собирать, – вынес вердикт Афанас. – Сесть тебе надо князем в Чернигове быстро, пока кыяне с галичанами не проведали про бегство Михаилы.

   Черниговцы еще только вставали с постелей, когда гонцы разнесли весть по концам – собирают Вече. Ругаясь и гадая о причинах созыва Веча, люди потихоньку выходили на улицу, присоединяясь к соседям. Ближе к площади людские ручейки сливались, превратившись многолюдную реку выплескивая на площадь у храма все новых и новых любопытных. Вечники собирались не долго, собираясь вокруг своих старшин.

   Весть о бегстве своего князя народ встретил недовольными криками. Наиболее горячие головы призывали народ идти громить дворы княжеских бояр и тиунов. Обида на князя, которого они сами собирались изгнать, о чем народ уже и не помнил, вылилась в избиение княжеских сторонников. Епископ вовремя вмешался. Долгой речью, взывая к милосердию, он остановил готовое случится кровопролитие. Черниговцы немного успокоились.

   Мстислав Глебович сел-таки на Черниговский стол. Горожане успокоились. Остаться без князя, когда враги стоят у ворот – дело немыслимое. Мстислав споро взялся за дело. Почти сразу же после веча пригласил союзных ему князей в гости. Устроил многодневные пиры по случаю вокняжения, открыл погреба для народа. А сам тем временем искал серебро, велев разграбить дворы бояр и слуг Михаила Черниговского. Завладев их имуществом, князь, все равно, остался не доволен. Серебра набралось с тысячу гривен, этого едва ли хватит чтобы выплатить откуп князьям. Князь Даниил решение черниговского веча не признал. Вместе с киевским князем он требовал признания старшинства за собой, а это значит, княжение в Чернигове Мстислав Глебович получит из рук галицкого князя.

   Мстислав искал совета у епископа Порфирия. Владыко внимательно выслушал князя, но совета не дал, сказав на прощание:

   – Все в руках божьих.

   Совет многомудрых бояр постановил с князьями не сориться. Заключить с ними мир, согласившись на все их условия. Мстислав скрепя сердцем пошел на это, скрепив договор крестным целованием.

   Забрав тысячу серебра, большие табуны коней, нагрузив возы многочисленной добычей галицкий и киевский князья ушли восвояси, оставив Мстислава на столе Черниговском. На следующий день после их ухода Мстислав поссорился с епископом, вздумавшим набрать собственную дружину. Замена Михайловых тиунов и мытников на своих людей, народ черниговский встретил радостно, но надолго ли хватит любви людской – это еще вопрос.

Глава 8. Заговор бояр во Владимире

   День клонился к закату, белые пушистые снежинки мягко садились на бобровый мех тяжелой шубы боярина Нефеда, на высокую меховую шапку, путались в коротко подстриженной бороде, тая у самых губ от теплого дыхания. Дородный боярин тяжело сполз с лошади, бросив поводья. Расторопный слуга Ерошка, среднего роста удалец с невинными как у младенца голубыми глазами, острым как у птицы с небольшой горбинкой носом и тонкой почти девичьей шеей, доставшейся ему от матери гречанки, подобрал поводья. Его старший брат Сидор, статью вышедший в отца, старшего дружинника боярина Нефеда, не смотря на свой огромный рост, плавно стек с коня, подав поводья брату, три раза пнул по дубовым доскам ворот.

   – Не шуми, – испуганно оглядываясь по сторонам, повелел боярин.

   – Кто? – требовательно спросили за воротами.

   – Дед Пихто, – Сидор слишком громко произнес условленную фразу, отчего боярин вновь зыркнул глазищами по сторонам.

   Улица, по-прежнему, оставалась безлюдной, быстро погружаясь в темноту зимнего долгого вечера. Ворота отворились. Боярин важно прошествовал во двор, отмечая про себя, что во дворе боярина Матвея Андреевича, происходившего из очень древнего рода местных князей, задолго до прихода Руси правивших на этих землях, снег аккуратно выметен. Эта аккуратность раздосадовала боярина Нефеда, недовольно поджав мясистые губя, он медленно поднимался по ступенькам высокого крыльца боярского терема. Дворовая девка метнулась к нему помогая подняться, но боярин с силой оттолкнул ее от себя. В сенях стоял дюжий молодец, с лицом убивца, пропустивший боярина внутрь.

   В хорошо протопленной просторной горнице на лавках вдоль стен, обливаясь потом, сидели бояре, ведя неспешные беседы. Нефед поздоровался и как все не стал скидывать шубу, под которой у него была надета кольчуга тонкого плетения, сработанная известным булгарским мастером. Времена ныне неспокойные, не ровен час, прознает владимирский князь – быть беде.

   – Господа володимирская, – раздался зычный голос боярина Якуна. – Я собрал вас думу думать, как нам обустроить жизнь нашу.

   Разговоры сразу смолкли. Якун не то чтобы пользовался уважением владимирских бояр, но его боялись. Бывший новгородец перешел на службу к князю и пользовался его доверием. Но несколько лет назад, между ними словно черная кошка пробежала. Боярин остался недоволен решением князя отдать управление части Коломны, отнятой у рязанцев своему сыну. За спиной Якуна стояли выведенные из Новгорода бояре. Великий князь Владимирский тайных недругов своих предпочел держать поближе к себе, они находились под присмотром верного человека – Якуна.

   – Князь Юрий мягко стелет – да спать жестковато, – продолжил Якун, обведя тяжелым взглядом собравшихся бояр.

   Кто-то выдержал немигающий взгляд боярина, известного своим крутым нравом, а кто-то и отвел в сторону, или потупил взор. Якун примечал недовольных. Многие пострадали от его, Якуна, рук, но по велению великого князя.

   – Истинно говоришь, – загомонили бояре.

   В горнице стало невыносимо душно. Пот лил ручьем по лицам бояр, но они продолжали сидеть в шубах и шапках. Якун усмехнулся. Известное дело – шубы скрывают кольчуги и оружие. Не доверяют бояре, боятся.

   – Все вы пострадали от произвола нашего князя, – вновь начал вести речь Якун.

   – Произвол творил ты, боярин Якун, – подал голос один из бояр, сидевший не на самом почетном месте, а ближе к краю.

   – Верно, – легко согласился новгородец. – Так режьте меня! Вот он я!

   Боярин единственный, не считая хозяина терема, был без шубы. Рванул за ворот кафтана, так что добротная заморская ткань затрещала, а медные пуговицы разлетелись в стороны. Боярин стоял, расправив плечи, открытой грудью бросая вызов недовольным. Гордо поднятый подбородок, плотно сжатые губы и жгучий взгляд произвели впечатление на бояр. Никто из них не посмел достать оружие. На это он и рассчитывал. Подослать убийц, как бывало уже не раз, бояре вполне способны, но при видоках, да еще на трезвую голову, никто не рискнет связываться с Якунов. Себе дороже выйдет. Седина в волосах не мешала Якуну валить ударом кулака быка, на кулачках новгородец мастерски бился.

   Боярин наслаждался произведенным впечатлением, когда Борис Жидиславич, из бывших суздальских бояр, перебравшихся во Владимир во времена отца нынешнего князя, выкрикнул тонким голосом, никак не вязавшимся с его комплекцией. Был боярин высок и могуч, обладал крутым нравом и большой спесью, как все потомки князей, лишившихся титула. Он старший в своем роду насчитывающем восемь братьев с их сыновьями, да у самого боярина четверо взрослых сыновей, да родня в Суздале осталась, да в Ростове родичи сидят. Сильный род, с которым нельзя не считаться.

   – Князь пришлых привечает! Одаривает златом серебром, – фальцетом выкрикнул боярин Борис.

   Бороды скрыли усмешки бояр, но начало было положено. Раздались выкрики:

   – Хочет князь правит самовластно, как не к ночи будь помянут князь Андрей.

   – А у меня Рогатинские сеножати отнял!

   – Так взамен иную землю тебе дали! И по более.

   – За тридцать верст!

   – Бояр притесняет!

   – Советов не слушает!

   Якун дал боярам выговориться и лишь когда страсти поутихли, произнес:

   – Господа володимирская сама может управлять княжеством, – Якун замолчал, делая паузу и сказал, как отрезал. – Князь нам не надобен!

   В горнице повисла гнетущая тишина. Страшные слова сказаны. Бояре переглядывались, втянув головы в плечи.

   – Как бы беды не накликать... – осторожно произнес боярин Судислав.

   И началось:

   – Вот-вот, Игоревичей повесили в Галиче и что вышло...

   – Князя Андрея убили...

   Боярин Нефед оцепенел. Среди убийц князя Андрея были его родичи, поплатившиеся жизнью за содеянное зло. Брат убитого князя жестоко отомстил убийцам. Не сразу, но отомстил. Дворы разметал, добро на поток пустил. Дядья успели серебро спрятать в надежном месте, доверившись младшему брату. А отец Нефеда – старый хитрован. Боярин подозревал, что отец, вымаливая прощение, сам погубил братьев. По их души он сделал большие вклады в церкви, и на закате жизни постригся в монахи. Но то дела минувшие. Давно уже нет самовластного князя Андрея, ущемлявшего боярскую вольность, а дело его живет...

   – Грех на душу брать не будем, – поспешил уверить бояр Якун. – Скажем князьям – путь чист. Станем приглашать на княжение того, кто нам люб.

   – Правильно! Как в Новгороде, – впервые подал голос хозяин терема боярин Матвей Андреевич.

   – Киевляне не боятся прогонять тех, кто им не люб, а мы что, хуже? – пропищал боярин Борис.

   Бояре загалдели. Очень заманчивую перспективу нарисовал боярин Якун. От веку так шло, что боярские вольности – незыблемы.

   И никто не вспомнил, что бойню устроить в Исадах подговорили своих князей бояре, что раздор среди князей подогревался боярами. Тот же Якун нашептывал князю на рязанских князей, подговаривая проучить рязанцев. Но князь предпочитал решать дело миром.

   – А что люди скажут? – среди гомона, вопрос боярина Мирона грянул как гром среди ясного неба.

   В горнице наступила гнетущая тишина. Народ любил своего князя и не считаться с этим – опасно.

   Хозяин терема первым нашелся что ответить:

   – Ты, Мирон милостыню раздавай поболее, вклады в церковь делай – серебра не жалей.

   – Легко сказать – не жалей, – скривился боярин. – А где его взять?

   – Не прибедняйся, Мирон, – укорил боярина Якун. – Все знают, что богатства – несколько храмов построить можно.

   – А ты чужое богатство не считай! – ощетинился боярин. – У тебя самого поболее будет!

   – Верно, – согласился Якун. – Потому и говорю, что завтра сделаю вклад в храм и серебра не пожалею. Триста гривен пожалую!

   Кто-то из бояр присвистнул от удивления. Бояре, поднявшиеся с лавок, стояли, переминались. Речь зашла об очень больших суммах, к такому повороту они не были готовы.

   – На том и порешим, – с улыбкой произнес Якун, хорошо знающий прижимистость бояр. – Серебра не жалейте, потом с торицей окупится.

   Бояре стали расходиться. Якун задержался, дождавшись, когда последний боярин уедет со двора, он спросил Матвея, обращаясь к боярину уважительно по отчеству:

   – Матвей Андреевич, кого не было? Кто отказал нам?

   Боярин не торопился с ответом. Достал из шкафчика кувшин, кубки серебренные, разлил заморское вино. Протянул наполненный вином кубок Якуну и только потом ответил:

   – Как мы и думали – Лазарь и Горислав.

   Якун обдумывал услышанное. Все приглашенные в той или иной мере были ущемлены великим князем, копя обиды на великокняжескую власть. Но кто знает, как поведут себя бояре? Не побегут к князю с доносом? Якун не мог рисковать.

   – Кажется, Лазарь чинил обиды Богуславу?

   – Это которому? – уточнил Матвей Андреевич.

   – Не из новых, заезжих, а из старых суздальских.

   – Отнял полон во время похода на мордву.

   – И сказывают, что повздорил с молодым князем Федором Ярославичем...

   – И-иии, – замахал руками Матвей Андреевич. – Пустое мелют.

   Боярин осторожно подкрался к дверям, резко распахнул их, убедившись, что никто не подслушивает. Выглянув в сени, он вернулся назад, подозрительно глядя на Якуна.

   – Боишься послухов в своем доме? – усмехнулся Якун.

   – Опасные речи ведешь, боярин, – предупредил Матвей Андреевич.

   – Девку ту, что питье подавала княжичу, – медленно произнес Якун пристально глядя в глаза боярина, – помнишь? Кажется, ее звали Ульянкой?

   – Откуда мне знать? – ответил боярин, отведя глаза в сторону.

   – Ее еще потом нашли на пожарище, – напомнил Якун.

   – Нашли и нашли... Что с того? – Матвей Андреевич не хотел вспоминать те события.

   Федор сын князя Переяславского Ярослава Всеволодовича, брата нынешнего великого князя, умер перед самой своей женитьбой на княжне Феодулии, дочери князя Михаила Черниговского. Было ему всего тринадцать лет, а невесте шел двадцать первый год. Смерть княжича выглядела весьма подозрительно. Ходили слухи, что его отравили. Подозрение падало на псковских и новгородских бояр. Михаил Черниговский отказывался признавать старшинство свояка. Псков также не признавал старшинства владимирского князя. Сам же Юрий Всеволодович хотел с шурином решить споры мирно. Не всем это нравилось. Потом поползли слухи, что к смерти княжича приложили руку старое суздальское и ростовское боярство.

   – Так жива она! – на выдохе, максимально понизив голос, произнес Якун.

   – Ить, как жива? – опешил боярин.

   – Жива, – все так же шепотом ответил боярин, сверля взглядом испуганного Матвея Андреевича. – И много чего интересного рассказала.

   – Врет! Все врет! Наветы на меня наводить вздумал? – опомнился боярин.

   – Может и врет, – слишком легко согласился Якун. – Князь Ярослав сам решит.

   Боярин задумался, забыв про вино.

   – Ты вот, что... – сказал Якун примирительно. – Бояр тех, что не явились сюда пореши. И не медли. Поручи это Богуславу сделать. Да своих людей пошли, для верности.

   – Нет моего согласия на это! – твердо ответил боярин, сумевший взять себя в руки.

   – Так узнает князь про Ульянку, – пожал плечами Якун. – И то, что ты злоумышлял против великого князя, то тоже известно будет.

   – Ты не посмеешь! – сквозь зубы процедил боярин.

   – Еще как посмею, – твердо ответил Якун. – А про мое участие... так это я злоумышленников на чистую воду выводил. Князь мне поверит, – с убежденностью произнес он.

   Боярин в это время тихонько отступал к дверям и когда между ним и Якуном образовалось приличное пространство, заорал:

   – Яким!

   Слуга боярина ворвался в горницу, с мечом в руке.

   Якун испуганно поднял руки, выставив открытые ладони:

   – Боярин, ты, что удумал? Не бери грех на душу!

   – Грех я отмолю, не велик грех-то, – усмехнулся боярин.

   Слуга боярина, прятавшийся в сенях, был облачен в кольчугу. Видно Матвей Андреевич не доверял полностью Якуну, или это вечная боярская осторожность, позволявшая дожить до седых волос.

   – Не бери грех на душу, – еще раз попросил Якун, опуская дрожащие руки.

   Мечник, видя испуг боярина медленно наступал.

   Якун резко выбросил правую руку. Из рукава вылетел свинцовый орех, на тонкой бечеве. Тяжелый снаряд попал под нижнее веко, выбив глаз. Якун тут же метнулся к Якиму, ударив кулаком в лоб. Мечник рухнул на пол. Якун подобрал меч, но добивать слугу не пришлось – он был мертв.

   – Только пискни! – предупредил Якун боярина, вжавшегося в стенку. – Сделаешь, как я сказал!

   Он отбросил меч в сторону, спокойно надел шубу, шапку и на выходе обжог взглядом перепуганного боярина, произнеся на прощание:

   – И не вздумай подсылать ко мне убийц.

   Матвей Андреевич после того как дверь за боярином захлопнулась, вытер пот с лица.

   – Прости меня господи, – сами прошептали губы.

   Бессмысленный взгляд боярина уставился в одну точку. Дворовая девка из обелей, заглянувшая в горницу, подняла крик, на который сбежалась остальная полная челядь. Боярина совместными усилиями привели в чувство. Матвей Андреевич, бледный, как сама смерть, глотнул вина, быстро собрался и, в сопровождении полудюжины воев выехал со двора, оставив челядь гадать, что могло случится в горнице.

   Днем, Матрена, девка дворовая, бегала на торг к своему миленку, там она услышала новости, которыми с удовольствием поделилась с дворней по возвращении в усадьбу. Разбойники ночью напали на усадьбы двух бояр, вырезав всех подчистую вместе с дворней. А боярин, бывший вчера у хозяина, убит был у самого княжьего терема. Подружки ахали да охали, когда воротился боярин. Матвей Андреевич сорвал злость на привратнике, за нерасторопность мужика, замешкавшегося с отворением ворот. Потом велел дворовым служкам собираться в дорогу. Стефан, молодой и страсть как красивый боярский мечник, по которому сохли все девки округи по секрету сообщил всполошившимся девахам, что боярин скоро поедет в дальние свои земли, а им надобно приехать туда загодя, чтобы навести порядок в усадьбе. Успокоившись, челядинки быстро собрались в дорогу.

   – Живота не лишай. Пусть живут дурехи. Накажи там Косарику – пусть приглядит за ними, – напутствовал боярин своего дружинника.

   Выпроводив обоз, Матвей Андреевич заперся в горнице, долго молился перед образами, замаливая еще один грех, взятый на душу. На следующий день он сделал вклад в церковь.