Текст книги "Мёртвые душат. Мертвые пляшут (СИ)"

Автор книги: Александр Бреусенко-Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

   Вождь, в воодушевлении потрясая топором, говорил патриотическую речь, смысл которой слабо доходил до Флютрю. Речь его не особенно заражала, поскольку он сам к Великому народу не принадлежал. Правда, он считал себя сочувствующим, но, увы, сегодня не мог вполне слиться с карликами, столь вызывающе возвышаясь над их макушками.

   По завершении своей речи вождь, а с ним и все зрители повернулись к Флютрю. В этот момент некромант заволновался особенно сильно, даже подзабыл давно заученные ритуальные фразы – и засуетился, пытаясь под взорами тысяч карликов незаметно подсмотреть в рукав. Но он овладел собой, величаво расправил плечи и, постепенно отвлекаясь от живых карликов, обратился к извлечённым из Костехранилища останкам их давних предков. Общаться с останками ему было гораздо спокойнее; в диалоге с ними главным был он.

   – Восстаньте, кости! – призвал главный некромант, и кости нехотя встали.

   Живые карлики ожидали их восстания с нетерпением, но всё же шевеление костной груды на огромной импровизированной арене их более чем впечатлило. Страх, ужас, любопытство, радость, гордость и вдохновение витали в воздухе; холодный дождь, который лил на протяжении всей церемонии, казалось, больше никого не охлаждал.

   Шевелящиеся кости, находя своих, объединялись попарно, соединялись в более сложные конструкции. Они искали возможности сложиться в целостные костяки, единственно в которых им и удалось бы вполне восстать – выполнить приказ некроманта.

   Глядя на процесс объединения, Флютрю первым заметил странность, которая для остальных собравшихся стала явной добрых полтора часа спустя – когда восставшие скелеты выстроились в шеренги перед вождём. Сделанное открытие вряд ли могло помочь избежать опасности провала всего предприятия, но Флютрю поспешил посвятить в него Занз-Ундикравна. Тот тоже прекратил упиваться ярким впечатлением, произведённым на собравшихся, и пристально всмотрелся в кости. Да, так и есть...

   Пока они лежали под сводами Костехранилища, пока их переносили, это были кости себе и кости, но теперь, когда они восстали, когда из них возникали цельные скелеты, обнаружилась неожиданная деталь: добрая треть костяков поднялась в полный человеческий рост.

   – Откуда здесь ... эти? – пробормотал вождь.

   – Похоже, часть костей была взята из каких-то других источников, – шепнул Флютрю. – Не все из них являются жертвами того голода.

   – А можно как-нибудь... отделить, что ли, наших от не наших? – поинтересовался великий вождь.

   – Я попытаюсь, – пообещал некромант.

   Пока продолжалось объединение костей, главный придворный некромант Отшибины пытался доступными ему средствами решить эту задачу, но костяки разного роста всё так же стояли в единой куче и давали понять, что не хотят разлучаться. Если и не были они знакомы при жизни, то очень долго они пролежали вместе. И если среди карличьих скелетов таки были жертвы неотомщённого голода, то и они отнюдь не держали зла на скелеты рослых соседей.

   – Точно ли это те скелеты, которые свозились в Дыбр после массового голода? – спросил Флютрю.

   Вождь, разочарованный не меньше его, кивнул.

   – Но не мог ли их кто перепутать или подменить? Может, где-то в другом месте есть настоящие? – не унимался некромант, заставляя вождя задуматься.

   – Конечно, – промолвил тот наконец, – ведь голод был бедствием нашего народа, нарочно подстроенным злокозненным Живым Императором, подавись он пареной репой. Он мог нам и неправильные скелеты подсунуть. Но настоящие теперь искать поздно. Мы должны справиться с этими!

   Призадумавшись, Флютрю пришёл к выводу, что невольно и неразумно подсказанная им вождю версия с диверсантами, нарочно подменивающими кости, никак не выдерживает критики. Куда вероятнее, что посторонними костями досыпали верную кучу сами карлики, стремясь к созданию более яркого впечатления о масштабах трагедии у посетителей Костехранилища. Но вряд ли с этой более логичной версией согласятся присутствующие; скорее, они примутся искать иноплеменных диверсантов...

   Взволнованная толпа, которая во всё время беседы вождя с некромантом восторженно скандировала: "Ун-ди-кравн!", – приметив, наконец, чуждые костяки, несколько поутихла.

   Внятного объяснения присутствия чужаков среди жертв карличьего голода вождь дать не мог. Поэтому он разразился зажигательной (но слишком уж долгой) отвлекающей речью.

   И вновь (как это уже было в случае со Штонгом), Флютрю несколько струсил и почувствовал, что подвёл своего вождя. Обнаружив, причём публично, перед всеми собравшимися, что далеко не все костяки здесь принадлежат карликам, он подвёл Занз-Ундикравна столь сильно, что тот имеет полное право выдать его толпе в качестве виновника подмены. Ведь кто будет разбираться? Флютрю – далеко не карлик, это хорошо заметно по росту...

   Ему было просто-таки неудобно за рост некоторых жертв катастрофы Великого народа. Такое же неудобство им читалось и на лице вождя, а также на лицах очень многих из собравшихся. Лица словно шептали этим скелетам-переросткам: ну как вам не стыдно, кости, принадлежать иной расе? Вы же – достояние нашего народа! Пригнулись бы хоть, что ли? Но кости не подчинялись мысленным командам, данным исподтишка.

  * * *

   Вождь так и не стал жертвовать своим придворным некромантом. И не из какого-то там благородства (он же не посланник Смерти, в самом-то деле), просто этот некромант был ему ещё нужен, а другого ему, похоже, было не достать. Потому-то вместо того, чтобы открыть охоту за инородцами, покусившимися на самое святое – на подлинный материал Костехранилища, Занз-Ундикравн предпочёл и сам "не заметить" скелетов-переростков, и других присутствующих склонить к тому же. Он проигрывал в искренности своего предприятия, но кто сказал, что она обязательна в исторических событиях такого масштаба?

   Флютрю, выполнив свою – некромантскую – часть общей задачи вождя, поспешно ушёл в тень. Он протолкался к оцеплению, что стояло у серых скал, и здесь сел на землю, чтобы не слишком выделяться ростом. Он был на подхвате – на тот случай, если вдруг зачем-то понадобится вождю, но уже вышел из всеобщего фокуса внимания.

   С поднятыми скелетами теперь говорил вождь. Надеясь подпитаться их давней ненавистью к виновникам их мучений, Врод Занз-Ундикравн вызывал их на диалог, но собеседники внимали ему с полным равнодушием.

   – Помогите мне, кости, и я отомщу за вашу смерть всем ныне живущим врагам Великого народа! – восклицал вождь.

   – Как скажешь! – безразлично отвечали далёкие от его проблем кости...

  * * *

   Чем далее, тем яснее становилось, что затея вождя грозит обернуться фарсом. Обитатели Костехранилища, казалось, растеряли всю ту злобу, которую должны были затаить и передать потомкам. Они с готовностью отвечали на вопросы, и по их ответам становилось ясно, что пусть и не все из них, но многие – действительно жертвы того памятного голода.

   Оказалось, причём, что голод покосил не одних лишь карликов, и присутствие в Костехранилище человеческих костяков можно признать оправданным. Вот о виновниках своего голода поднятые карличьи костяки единого мнения не имели. Идея о виновности Живого Императора, настойчиво внушаемая им вождём, вызывала уклончивый ответ: "Как скажешь!", зато куда непримиримее жертвы высказывались о своих соплеменниках, которые им вовремя не протянули руку помощи.

   Когда Занз-Ундикравн выбился из сил с его разрешения к диалогу с предками подключились вожди и старейшины рангом пониже, имён которых Флютрю не знал. Они тоже задавали вопросы, наводящие на актуальные темы мести, и тоже очень быстро теряли весь свой пыл.

   – Чёрт знает что! Зачем мне такие предки, которые меня не поддерживают! – рявкнул какой-то молодой и горячий вождь с Юго-Западного Серогорья, и, кулаком вмяв своему собеседнику костную ткань промеж глазниц, в великом расстройстве удалился.

   Сказать, что поднятые кости пострадавших предков разочаровали их незадачливых потомков – значит, ничего не сказать. Они просто уничтожили этих потомков, выпотрошили их идеалы, поставили костяной ногой подножку на самом взлёте. Карлики-то, отправляясь к Дыбру, брали с собой лучшее оружие и мешки для вероятной добычи. Никто из них не думал, что после сегодняшнего дня отшибинские поселения ненавистных им живых людей вновь уцелеют!

   Занз-Ундикравна делегаты, призванные им на этот злополучный обряд со всей Отшибины, как правило, не винили: они его жалели. Они верили: он-то хотел как лучше. Ему выражали соболезнования даже жители родного Дыбра, с лёгкостью забывшие смерть Штонга перед лицом более мощной катастрофы.

   Вождь в белой рубахе, надетой, чтобы подчёркнуть его простоту и доступность для простых отшибинцев, сидел под единственной елью, чудом избежавшей вырубки, и, горестно закрывая голову руками, молча принимал соболезнования.

   Произошедшее потрясение примирило его с Дыбром – это он чувствовал наверняка. И всё же этот тактический успех обращался в ничто по сравнению с нравственным поражением, нанесённым сегодня всему Великому народу Отшибины. Ему казалось, что ничего хуже и быть не может! Зря ему так казалось.

  * * *

   Спустился вечер. Гости и жители Дыбра понемногу разошлись. Подходил дурак Флютрю, спрашивая, куда ему загонять поднятых им скелетов ("А куда хочешь!" – махнул рукой вождь, и дурак отвёл часть скелетов в Костехранилище, а другую часть оставил загорать под дождём). Вокруг Занз-Ундикравна, как будто бы, кроме поднятых скелетов да ещё разрозненных костей, не нашедших себе применения, остались одни телохранители. Никто не нарушал тишины. Это до тех пор, пока не зазвучали два голоса с издевательскими интонациями.

   – Ну, что поделывает наш говнюк?

   – Наш говнюк страдает. Жалко говнюка...

   – Не жалей говнюка – говнюк вонючий!

   – Он старался не вонять: вон, чистую рубаху надел...

   – Так всю её и провонял!

   – Так ведь говнюк же!

   Врод Занз-Ундикравн вскочил на ноги и стал озираться в поисках неизвестных зубоскалов. Голоса ему были незнакомы.

   – Как уморительно он озирается!

   – Он уморил своего разведчика Штонга, если ты об этом. Тогда он тоже, видать, сперва озирался, а потом р-раз – и уморил. Или наоборот.

   – Уморил – и тогда оглянулся?

   – Точно!

   Вождь Великого народа Отшибины обошёл вокруг ели, у которой сидел, с подозрением зыркнул на телохранителей – но те, чтобы ему не мешать, устроились поодаль, голоса же непотребные звучали в непосредственной близости.

   – И ходит кругами...

   – И водит с врагами...

   – Предательские хороводы!

   – Ой, правда, славная песня получается? А дальше что?

   – Болтает с костями!

   – И ловит горстями...

   – Подачки от мёртвой природы!

   Врод Занз-Ундикравн сорвал с перевязи топор, но применения ему пока не находил.

   – Что верно, то верно. Сын предателя обычно – и сам предатель. Попробуй соскочи...

   – Как запонка в ночи!

   – Вот здорово, опять в рифму!

   – Ой, я при жизни сочинил одну поэму. Посвятил её Императору. Сколько бы я ещё сочинил, если бы не превратился в эту жалкую кость!

   – Это сколько лет минуло, как мы неживые?

   В этот миг вождь, прислушивающийся к голосам, что-то понял. Одно ясно: голоса неживые. Значит, это кто-то из тех скелетов, которых дурак-некромант хотел завести в Костехранилище, но они там больше не поместились!

   – Да, некромант-то дурак! Хоть и поднял нас, а дурак. Сам не знает, что делает.

   – Ясно, что дурак: связался с сыном предателя. Видит в нём жизненных благ подателя.

   – Нет, некроманты все и так дураки. Вот с ними и связываются предатели со своими сыновьями. Дураков обморочила некрософия. Сначала они ещё живы, но верят Смерти. Потом уже мертвы, но всё ещё верят Смерти.

   – Ага: встать – или не встать? Достойно ль...

   – Плясать под плетью воли некроманта?

   – Служить ему, не ведая покоя...

   – И свой позор посмертьем величать?

   – Иль, слыша зов, не слушать, промолчать..

   – Прикинуться немым, не отвечать...

   – Хребет не выпрямлять, кривя душою...

   – И в мирном сне по жизни не скучать?

   – А ты как думаешь, ублюдок Ундикравна?

   Ого!

   Прямое обращение поразило вождя, как жертвенным ножом. Не прошло и минуты, как телохранители повскакивали с занятых ими мест на опустевших помостах и воззрились на своего мечущегося с топором хозяина. В ночи теперь раздавался хруст костей – это вождь Великого народа крушил поднятые своим придворным некромантом скелеты. Он работал, а голоса всё звучали. Он всех сокрушил, а они не унимались, и было ему невдомёк, откуда они исходят.

   – А сын предателя пошёл крушить кумиры.

   – Кумиры падают, добей же их в полёте!

   – Они спасутся, если не добьёшь!

   – Гляди, не обломай свою секиру!

   Ну кто бы мог догадаться, что это говорили в сознании вождя две поднятые к посмертию волей некроманта костяные запонки!

  * * *

   Далеко за полночь прибыл вождь в свою резиденцию. По обыкновению последних недель, он попал в Глиняный дворец через туннель. Только вошёл он туда не собственными ногами. Его внесли телохранители, запеленатого в собственную рубаху, рукава которой были скручены за спиной и на всякий случай заколоты костяными запонками – изделиями весьма прочными (после вымачивания в каком-то специальном составе кость становится крепче стали). Всю дорогу Занз-Ундикравн буйствовал, перед этим же успел сокрушить своим топором всех поднятых Флютрю предков, которым не удалось поместиться в Костехранилище, да ещё отсечь самому верному из своих телохранителей – многострадальному Дрангу – не самую важную часть тела, но и не излишнюю – левую руку. Именно после того, как, разобравшись с костями предков, Врод Занз-Ундикравн двинулся на телохранителей, те смекнули, что пора его скрутить. Верный Дранг с этой идеей сразу не согласился, пытался возражать товарищам – за что и поплатился.

   Уложив спеленатого вождя на его лежанку, телохранители послали за лекарем. Лекарь, принадлежавший к партии защитников памяти Штонга, какое-то время раздумывал, идти ли ему к больному, но потом рассудил, что всё равно вряд ли ему поможет, и явился. И точно: происходящее с вождём было выше разумения отшибинского лекаря – парня хоть и столичного, а всё же сельского.

   Только тогда телохранители догадались послать за некромантом. Появившись в покоях вождя, Флютрю верно рассудил, что происшедшая с Занз-Ундикравном перемена – его буйство, его обращённость внутрь себя – как-то связана со вчерашним обрядом. На всякий случай он распорядился предать земле останки предков, порубленные вождём на площадке перед могильниками, но было ясно: дело не в них. На какое-то время Флютрю, сидя в покоях вождя и отдавая приказания беспрекословно повинующимся ему телохранителям, и себя вообразил вождём, но вовремя одумался. Ясно, что если безумие поглотит Занз-Ундикравна окончательно, то вождём станет какой-то новый карлик, а уж последний-то, несомненно, не только поменяет телохранителей, но и выгонит в шею некроманта.

   На расспросы о случившемся безумец не отвечал. Он закрывал глаза и, казалось, слышал какие-то голоса, толкующие для него вопросы некроманта. Вождь злобствовал на эти голоса, именно на них у него чесались руки и тянулись к перевязи, на которой уже день как не было верного топора.

   Все попытки развязать вождя заканчивались разбитыми носами у телохранителей, и его скручивали вновь, закалывая рукава надёжными запонками. Речи вождя были бессвязны. Когда же появлялась какая-то осмысленность речей, она мало что могла сказать Флютрю. Вождь говорил о чём-то, известном ему одному. Он неистовствовал по поводу каких-то двоих мерзавцев, которые комментировали каждое движение его души, рифмовали его мысли, потешались над ним и его покойным батюшкой, обзывали их предателями.

   Так прошло три дня. К исходу третьего дня тема предательства что-то сказала некроманту. Он вспомнил историю запонок Занз-Ундикравна, доставшихся ему в наследство от отца. Эти запонки были выточены из ключиц двоих предателей; так говорили карлики. Кто и кого там предал на самом деле – выяснить уже вряд ли возможно, а вот сохранившаяся в запонках воля к мести, определённо, могла прорваться наружу. Разумеется, в особых условиях – в ответ на вызов некроманта, который, конечно же, был получен. Рикошетом от того массового обряда восстания костных останков, который с блеском провёл Флютрю.

   Флютрю растолковал свою идею однорукому Дрангу, и тот, найдя для рукавов рубахи вождя новые скрепы, вытащил подозрительные запонки. Флютрю спрятал запонки в специальный магический футляр и унёс к себе в башню. По возвращении к вождю некроманту стало ясно, что тот идёт на поправку. Голоса, которые не давали своему пленнику ни спать, ни бодрствовать, постепенно пропали. Вождь имел дело только с эхом ранее услышанных слов. К концу пятого дня спасённого властителя решились окончательно развязать.

   – Где мой топор? – возмущённо вскричал он, как только его развязали (постепенно, с необходимыми предосторожностями).

   Прерванная жизнь налаживалась.

Глава 10. Слоняющиеся тени

   Посланника Смерти Чичеро ждали великие дела! И не дочке Умбриэля Цилиндрона с её живыми прелестями и некрофильными влечениями было его от них отвратить. Но, однако же, – вежливость прежде всего. Невежливо отказывать отцу, предлагающему тебе в жёны собственную дочь, если этот отец – Управитель Цанцкого воеводства. Невежливо даже долго раздумывать. Гораздо разумнее согласиться почти сразу, но – выхлопотать себе отсрочку. Ведь посланника и впрямь ждут дела великие и неотложные. Такое и любой Цилиндрон поймёт.

   Не дожидаясь истечения положенных ему трёх суток, Чичеро явился к Управителю Цанцкого воеводства с согласием на брак, но просил отложить его на неопределённый срок, поскольку миссия, полученная лично от владыки Смерти требует от него постоянных разъездов, сопряжённых с возможными опасностями. Тот, подумав, сократил испрашиваемый неопределённый срок до полугода, но в целом согласился с условиями жениха. Только прибавил ещё одно, своё:

   – Я тоже считаю, что в наши мёртвые годы дела – превыше всего, а брачная постель подождёт. Только моя дочь пока живая, и нашей с вами вечности у неё в запасе нет. Поэтому брак – не позднее, чем через полгода, церемония же обручения – немедленно!

   Чичеро, который думал немедленно выехать прочь из Цанца, должен был задержаться на пару часов, пока готовилась эта церемония. Досадуя на задержку, он счёл за благо подчиниться: выдержка редко изменяла Чичеро. По предложению Цилиндрона, он, чтобы убить время, прошёл в покои к Лулу Марципарине, надеясь выдержать дистанцию с нею, положенную перед обручением. Но у неё, верно, были другие планы, судя по томному голосу, которым она произнесла, обращаясь к служанке:

   – Проси!

   Миг спустя Чичеро убедился, что она приказала служанке его впустить, будучи полностью обнажённой и при том весьма откровенно ласкаемой двумя чернокожими наложниками.

   – Ах, милый, я так рада! – воскликнула она, глядя на Чичеро влюблёнными глазами – в то самое время как один из её чёрных партнёров проникал в её белое тело сзади, а второй массировал грудь.

   Она исключительно хороша в страсти, честно отметил про себя Чичеро, следя за изгибами молодого тела, демонстрируемого ему в действии.

   – Ваш отец, милая Марципарина, просил передать вам, что церемония нашего обручения состоится через два часа в храме Смерти, – сообщил закутанный в плащ посетитель тоном скорее официальным, чем интимным.

   – Не зови меня Марципариной. Мои партнёры зовут меня просто... Бяша! – выдохнула Марципарина Бианка, сладострастно изгибаясь. Она соблазняла Чичеро, провоцировала тут же присоединиться к её весёлой страстной игре. Чёрные наложники, мнущие в сильных руках её белое живое тело, поглядывали на него с тёплым озорством.

   – И об этой церемонии я была предупреждена ... ещё вчера, – продолжала любвеобильная невеста. – Присоединяйся к нам, любимый, мы... всё успеем!

   Посланник Смерти предложил ей более скромную версию своего пребывания в её спальне, которая не предполагала избавления от плаща. Эта версия разгорячённую Бяшу не впечатлила, судя по тому, что вместо ответа она лишь что-то невнятно промычала (ибо как раз заняла свой рот посторонним предметом).

   Разговор с невестой что-то не клеился.

   – Поймите, Бяша... – Чичеро несколько раз пытался донести до её сознания какую-то важную мысль, но, кажется, благоприятный для диалога момент был уже пропущен, женщина вся была во власти острых ощущений, неудержимо двигаясь к кульминации.

   Вежливый Чичеро не стал откланиваться до тех пор, пока Бианка вновь не обрела способность замечать его присутствие. Лишь переждав тот особенно острый период наслаждения своей невесты, когда она с громким воем прикусила кружевную подушку и забилась в судорогах, посланник Смерти заметил:

   – Очень сожалею, но я никак не могу задерживаться далее в вашем приятном обществе. Мне необходимо ещё до обряда отдать ряд распоряжений!

   – Хорошо, любимый! Встретимся на обряде! – ласково кивнула ему неподражаемая тварь Лулу Марципарина Бианка и, облизнув влажные губы, послала вслед суженому воздушный поцелуй, после чего вновь обратилась к орудиям своих удовольствий.

   Откуда она заранее знала о сегодняшнем обряде обручения, для Чичеро осталось загадкой, ясно было лишь то, что его поведение для Цилиндрона и его дочери было во многом предсказуемым. Во многом, но, слава Смерти, не во всём!

  * * *

   Обручение состоялось в своё время. И в названном месте – в величавом храме Смерти, расположенном близ парадной лестницы города. Богатое чёрно-красное мраморное убранство храма, выстроенного в форме шестилучевой звезды, выпуклый цельнозолотой Глаз Смерти, глядящий с западной – алтарной части, дорогие карамцкие курения – всё это предрасполагало к вечной памяти о совершающихся здесь обрядах.

   Руководил обрядом некромейстер Гны. Разумеется, он вовсе не был настоятелем храма Смерти, и, быть может, впервые в своей практике совершал обряд обручения, но кого, как не его – главного некроманта Цанца – следовало пригласить на обручение дочери Управителя Цанцкого воеводства!

   Гны вёл обряд со знанием дела. Вообще-то, ему наверняка не раз приходилось заниматься необычными для себя делами. Некроманты играли особую роль в жизни подземных городов. В силу исторических прецедентов они взяли на себя даже ряд таких, казалось бы, далёких от их ремесла функций, как скрепление договоров на покупку земли, монопольная торговля древностями, археологические раскопки, надзор за архивами и книгохранилищами, контроль за дозорными башнями вдоль Большой тропы мёртвых.

   Что же до обручения, то некоего минимума некромантских умений оно, безусловно, требует. Ведь предполагает создание уз между сердцами, накладываемых отнюдь не номинально, а реально-магически. После обряда и Цилиндрон, и Лулу Марципарина с готовностью отпустят Чичеро куда угодно, зная, что наложенные сегодня узы способен снять лишь тот самый некромант – и только по обоюдному согласию сторон.

   Чичеро грустно улыбнулся наивности связанных с ним цилиндроновых ожиданий. Увы, сегодняшнее обручение будет исключением. Щедро отпущенный Управителем полугодичный срок более чем достаточен, чтобы успешно выполнить задачи, поставленные вождём Великого народа Отшибины перед Лимном, Зунгом и Дулдокравном. Как только это случится, карлики, доселе вынужденные поддерживать мёртвые останки под плащом, попросту разбегутся, его же самого, посланника Чичеро, в тот же момент не станет. И где будет его искать Управитель, чтобы принудить к брачному союзу со своей страстной дочерью?

  * * *

   Чичеро тепло попрощался с невестой, поцеловал её в жадные живые губы, и двинулся к выходу из подземной части Цанца. Наступало уж утро второй половины дня, когда он, миновав подъёмные мосты крепости, достиг наземного Цанца. На поверхности земли его движения ускорились. Он заскочил в трактир "Живые и мёртвые", забрал из своего номера объёмный и увесистый мешок, прошествовал с ним в конюшню, из которой затем вывел памятного многим хромого коня.

   Собравшись было вскочить в седло, посланник вдруг о чём-то вспомнил, вернулся в общий зал трактира, где окончательно рассчитался с хозяином. Ларколл, который не сильно-то надеялся получить плату с прижимистого постояльца, так и просиял – это при том, что Чичеро ему таки чего-то там не додал.

   Вскочив на коня, посланник Смерти бодро поскакал к надвратной башне.

   – Счастливого пути, посланник Чичеро! – прокричал ему вслед знакомый уже мёртвый стражник с передовой заставы, тогда как живые встали навытяжку. Чичеро махнул им рукой и исчез за тугими струями дождя.

   Двое живых смотрителей на дозорной башне, стоявшей на Большой тропе мёртвых близ заворота на Цанц, тоже узнали посланника – главным образом, по хромому коню.

   – Ну, что я говорил: эта мёртвая кляча жива-живёхонька. Добралась до Цанца, передохнула, а теперь доскачет хоть до Порога Смерти, и ничего ей не станется! – сказал младший из смотрителей.

   – Пожалуй, – согласился тот, что постарше, и добавил старую истину, утратившую новизну ещё в имперские времена: – лучше передохн

у

ть, чем перед

о

хнуть!

   – Только не ляпни этого старому Стрё, – посоветовал молодой. – Он так мечтает вовремя перед

о

хнуть, что ему некогда передохн

у

ть!

  * * *

   От Цанца до Мнила – совсем небольшой отрезок пути по Большой тропе мёртвых на запад, в сторону Порога Смерти, а затем Чичеро приглашала в глубокие объятия осенних луж ответвляющаяся к югу грунтовая дорога. Зунг, у которого устали руки и ноги помогать коню резво скакать по серому камню, не успел обрадоваться мягкому грунту, как получил ни с чем не сравнимое удовольствие поочерёдного извлечения из чавкающей жижи каждого из трёх конских копыт.

   Видя затруднения Зунга, к нему внутрь коня спустился Лимн, но и вдвоём ловкие карлики могли вести коня лишь медленным шагом. Дулдокравн, оставшийся в образе Чичеро один, вскоре спешился, но и ему шлёпать по грязи оказалось затруднительно. Пройдя так до ближайшей рощицы – и не встретив по дороге никого – карлики решили отбросить осторожность, забросить останки Чичеро и коня в мешки, пойти своим ходом. Так дело пошло быстрее.

   – В Серогорье не бывает таких больших луж! – сетовал Лимн.

   – И что за владелец замка тут живёт, что не позаботился вымостить хоть мало-мальски приличную дорогу, – плевался Дулдокравн.

   – Он великан, а его ноги в такую грязь глубоко не провалятся, – заметил Зунг. – Что нам по пояс, то ему по щиколотку!

   – Но в услужении-то у него не великаны.

   – А кто у него в услужении, тому здесь ходить нечего. Сидят себе в замке и служат, дармоеды.

   Скоро должно было уже темнеть, а карлики с мешками так и не выбрались из царства луж.

   – Я, наконец, понял, почему нам надо было давать такой круг! – сказал Лимн.

   – Почему?

   – Чтобы хоть кусок пути прошёлся на нормальную дорогу. Если бы мы шли по этим лужам напрямик из Цанца, давно бы уже вернулись.

   – Это точно.

   – И что за идиот выбрал начать наше путешествие с посещения этого Ома из Мнила! – в сердцах взвизгнул Зунг.

   – Эй, поосторожнее, не раздражай-ка нашего Чичеро! – прикрикнул на него Дулдокравн. – Помнишь, как он нас отделал по пути от Нижней Отшибины к Цанцу?

   – Да помню, помню, – продолжал кипятиться Зунг, – Мог бы уж хоть коня-то пожалеть! Его был конь, как-никак!

   За разговором и ночь пришла.

   Ночевать на дороге среди луж карлики не любили, но и по обочинам дороги были те же самые лужи – и новой прелести добавляла высоченная (в карличий рост) и густая мокрая трава. Оставалось двигаться вперёд.

   Где-то к утру рассмотрели они вдалеке высокий холм с замком на вершине. Видать, Мнил. Он был куда подальше, чем обещал посланнику Чичеро любезный великан Ом. На подходе послышались им странные завывающие звуки.

   – Это ветер, – определил Лимн. – Страшно ветреное место.

   – Здесь не только ветер, – поправил Зунг, – во всяком случае, он гонит не только тучи.

   Приглядевшись, разведчики различили странные тени впереди. Часть стояла вдоль дороги, часть носилась ветром по полю.

   – Это тени, – определил Зунг. – И какие-то они неприкаянные.

   – Если это и есть тени, – сказал Дулдокравн, – то нужно ли нам в замок?

   – Дойдём, раз уж почти добрались.

   Пока карлики разворачивали переносимого в мешках коня и Чичеро, любопытные тени слонялись между ними и низко завывали. Зунг из раздражения даже лягнул одну из них конской ногой. Нога прошла сквозь тень, но сама тень ойкнула и смешалась с толпой себе подобных.

   – Трусливые тени, – определил Зунг.

   – Да, подходящие, – кивнул Лимн.

  * * *

   Когда Чичеро Кройдонский подъехал к замку – очень простой архитектуры, без изысков, более всего похожему на большой великанский дом, – то Ом, приветливо улыбаясь во весь свой немалый рот, встречал его на крыльце. Двери, выходившие на крыльцо, были гостеприимно распахнуты, въездные же ворота справа от крыльца – почему-то заперты.

   – Дорогой посланник Чичеро! – воскликнул этот добрый великан, утирая с глаза набежавшую слезу. – А я-то всё высматривал, что же вы не едете! У меня тут... это... развлечений мало. Как вам мой... э...

   – Замок, – подсказал Чичеро.

   – Ну да, замок. Мне он достался...

   – От предков?

   – Ну да, от них. Очень хороший замок.

   – Вы... это...

   – Проходите внутрь?

   – Ну да! – и великан прижался к перилам крыльца, освобождая Чичеро проход.

   Тот спешился, огляделся. Кроме самого великана Ома посланника Смерти никто не встречал. Ворота замка так и оставались запертыми. Никто не подскочил к коню, чтобы вести его к конюшне. Чичеро это было и на руку, но всё же – непорядок. Но он предпочёл не выговаривать радушному хозяину за нерасторопность слуг. Конь, в котором помещался Зунг, остался у крыльца замка, Чичеро взошёл на крыльцо.

   Внутри замок был на удивление пуст. Внутри почти не было мебели, даже необходимой для жизни. Будто и не жил тут никто, а коли жил, то побывало здесь с тех пор лихое нашествие, и всё, что было, ухватило. Чичеро не удержался от прямого вопроса:

   – А что так пусто-то?

   – Ну, это... не знаю!

   В гостиной (это когда-то было гостиной) из мебели остался только огромный пиршественный стол, не проходящий в двери; на стенах остались следы от портретов.

   – Здесь были портреты?

   – Да. Были: отец, дед, потом... замок Мнил в рамке. Очень хорошие портреты. Только они куда-то делись. Видите: их нет.

   Чичеро с состраданием убедился, что великан Ом куда тупее, чем показался ему на симпозиуме. И он очень добр и покладист. А ведь говорили, что добрых великанов не бывает. Бывает, когда ума не хватает. Вот у этого Ома кто-то обокрал замок, вынес всё, что был в силах, даже фамильные портреты. Ом же, по своему простодушию, и ухом не ведёт.