Текст книги "Степные хищники"

Автор книги: Александр Великанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Глава четвертая
АЛЕКСАНДР САПОЖКОВ

Командир 2-й Туркестанской кавалерийской дивизии Сапожков возвратился из Самары туча тучей. Не заходя в штаб, он отправился прямо на квартиру и заперся на крючок. Шустрый адъютант Пашка сунулся было с обедом, постучал, но, получив из-за двери отборное ругательство, зло громыхнул котелками и ушел к лошадям.

Дела у Сапожкова складывались невеселые. Когда был в штабе Округа, стало совершенно ясно, что его от командования дивизией отстранят. Сам командующий недвусмысленно намекнул об этом. Постарались и материалы подобрать: здесь и агитация против продразверстки, тут и требование «самостоятельности» Заволжской губернии, выдвинутое Сапожковым еще в бытность председателем Новоузенского Совета в 1918 году, даже пассивность во время контрреволюционного восстания в 22-й дивизии, когда были убиты члены Реввоенсовета 4-й армии Линдов, Майоров, Кузнецов и другие – всё припомнили.

«Что ж! Говорил и буду говорить, что из-под мужика почву нельзя выбивать. Крестьянская основа – хлеб, не будет хлеба, – конец мужику», – размышлял Сапожков.

Начдив вспомнил крепкое хозяйство своего отца, амбары, полные пшеницы, упитанный скот, двор с шумливой птицей под ногами.

«Ведь и курице хлебушко нужен. А тут за здорово живешь, выгребай сусеки, отдавай последнее, а сам по-медвежьи соси лапу… Ну, а что касается 22-й дивизии, так своя рубашка всегда ближе к телу. Кто заварил тогда кашу, тот и нахлебался. Кроме того, разве не он, Сапожков, навел затем порядок в этой же самой мятежной дивизии? Разве не с нею громил белоказаков? Разве не взял и не отстоял Уральск? А сейчас Сапожков стал не нужен. Это как сказать![12]12
  В действительности дело происходило так: 10 января 1919 года 3-я бригада 22-й дивизии под влиянием эсеровской агитации не выполнила приказа начдива Дементьева, не пошла в наступление и начала переговоры о мире с белоказаками, предварительно арестовав всех комиссаров полков и коммунистов. Командир бригады Сапожков, тайно разжигавший контрреволюционные настроения в бригаде, донес штабу армии о восстании и одновременно о том, что он остается командиром бригады якобы для того, чтобы привести восставших к повиновению. Между тем 3-я бригада обезоружила присланный отряд коммунистов, частью перебила их, частью арестовала. 198-й Куриловский полк, которым командовал друг и единомышленник Сапожкова Василий Серов, предательски умертвил членов Реввоенсовета 4-й армии Линдова, Майорова, Мяги и многих других политработников. В начале февраля мятеж достиг высшей точки: 193-й Покровско-Туркестанский полк 3-й бригады перешел на сторону белых. Этот переход на сторону врага открыл глаза многим бойцам, обманутым агитацией, помог им разобраться в истинных целях мятежа, и они, раскаявшись, изъявили покорность. Сам Сапожков, до того преступно бездействовавший, проявил кипучую энергию: освободил арестованных коммунистов, арестовал зачинщиков мятежа. Этим самым ему удалось не только сохранить к себе доверие, но и стать начальником 22-й дивизии.


[Закрыть]

Сапожков прошелся взад-вперед по комнате и остановился у задернутого занавеской окна. Ему вспомнился недавний разговор с московским гостем – видным левым эсером, вспомнились его слова о готовящихся в ряде городов антибольшевистских выступлениях, о брожении среди зажиточного и среднего крестьянства, о методах борьбы с большевиками.

«На аграрных вопросах они сломят себе голову, – крестьянству с ними не по пути», – сказал в заключение гость.

В дверь требовательно постучали.

– Какого черта надо? – окликнул Сапожков.

– Сашка, открой! Это – я.

– Не до тебя сейчас.

– Открой, говорю, дело есть!

– Сказал, что не открою.

– Сломаю дверь.

– Я тебе сломаю! – не на шутку обозлился Сапожков, но в следующий момент, услышав, как затрещала дверная филенка, добавил: – Погоди! – и откинул крючок.

Вошел Серов, друг и приятель Сапожкова, сослуживец по 22-й дивизии.

– Ну, чего тебе?

– Что сказали в штабе Округа?

– Так и сказали: сдавай, Сапожков, дивизию и катись колбасой за ненадобностью!

– На твое место кого?

– Начдивом Стасова, военкомом Перфильева.

– Кто такой Стасов?

– Черт его знает! Наверное, из штабных чистоплюев.

– Ну, а ты что?

– А-а… – начал было Сапожков и, не докончив фразы, снова зашагал из угла в угол.

Неожиданно он остановился и нерешительно произнес:

– Но ведь приказа-то пока нет. Может быть, и не будет?

– Надейся! – усмехнулся Серов.

Александр Сапожков и Василий Серов – два человека, возглавившие в Заволжье черные силы кулацкой контрреволюции. Это они в пору голода и разрухи уничтожали скудные запасы продовольствия и семян, разгоняли Советы, причинили громадный урон молодой, неокрепшей Советской республике, поставив вверх дном жизнь трех губерний. Два человека с различными социальными корнями, с различным пониманием жизни, прошедшие в то же время бок о бок огонь гражданской войны, накрепко связанные узами дружбы, боевого товарищества, а впоследствии общими обидами. Сапожков – царский офицер, выходец из кулацких слоев крестьянства, отнюдь не примкнувший к дворянству, а оставшийся мужиком-стяжателем, собственником до мозга костей. Серов – голь перекатная, батрак, подпасок, голодранец, первый раз в жизни одевший армейские штаны без заплат. Роднило обоих непомерно раздутое честолюбие, ненасытная жажда риска, опасностей, приключений и бесшабашная удаль-молодечество. Оба любили погулять как «того душа желает». В этих людях странно уживались понятия о свободе, равенстве и братстве с чисто купеческим самодурством. Тот и другой были падки на лесть, не терпели над собой и признака любой, власти, даже революцию признавали постольку, поскольку получалась от нее личная выгода.

В 1918 году, когда Сапожков председательствовал в Новоузенске, Серов в соседней Куриловке организовывал бедноту, сформировал партизанский отряд. Конец года прошел в боях с белоказаками, и в новом, 1919, году Сапожков уже командовал дивизией, а Серов – полком. После ликвидации Уральского фронта обоих перебросили на Южный фронт и в начале 1920 года обоих отстранили от должностей за неумелое командование, за отсутствие в частях воинской дисциплины, мародерство, мордобой, пьянство. Далее Сапожков был послан в Бузулук формировать из дезертиров дивизию. Прослышав об этом, туда же явился Серов.

В начале июля комвойсками Заволжского военного округа подписал приказ о снятии Сапожкова, а 9 июля Сапожков собрал совещание близких людей. Присутствовали командир полка Усов, инструктор для поручений Будыкин, начхоз дивизии Макарихин, командир бригады Зубарев, помощник командира батареи Радыков и хозяин квартиры комендант штаба Карпец. Здесь был намечен план дальнейших действий – саботаж приказа, – и по существу, предрешен вопрос о восстании.

Вскоре прибыл новый командир дивизии Стасов и с ним военком Перфильев. Началась сдача-прием дел. Сапожков держался с видом и достоинством человека, обиженного судьбою, чувствующего свою правоту, но вынужденного подчиниться несправедливости. 12 июля он заявил, что будет прощаться с дивизией, а на следующий день, собрав под этим предлогом командный состав, держал речь:

– Товарищи, я хотел проститься с вами, с моими боевыми друзьями, моими лучшими товарищами, с которыми делил и горе, и радости, с которыми бил на голову врагов трудового крестьянства. Я хотел проститься с вами, но сейчас вижу, что делать этого не следует. У нас появился новый враг, который отбирает у трудящихся хлеб, скот и другие продукты. Это – коммунисты. Они вместе с посаженными ими в штабах золотопогонниками хотят уморить народ голодом. С этим нельзя мириться. Мы сейчас, немедленно должны сказать свое веское слово, должны здесь же принять резолюцию о наших требованиях и несогласии с теперешней политикой. Нам нужна такая Советская власть, которая не оголодила бы крестьян, а для этого надо выгнать с должностей коммунистов и посадить своих надежных людей. До тех пор я командование дивизией не сдам.

Бурными аплодисментами ответили собравшиеся на заявление вожака, послышались выкрики: «Долой коммунистов!», «Отменить продразверстку!», «Даешь свободную торговлю!», «Долой Стасова, пусть остается Сапожков!». Отдельные трезвые голоса потонули в общем хоре ругани и проклятий.

Недаром Сапожков перетаскивал к себе бывших дружков по 22-й дивизии, своих единомышленников. Сейчас среди собравшихся были Серов, Далматов, Корякин, Землянский, Воробьев, братья Масляковы, Чернов, Гертье и многие другие, связанные с начдивом прошлыми заслугами, гулянками и делами, о которых знали они одни. Эти люди верховодили в полках и эскадронах, к их голосу прислушивались, за ними шли.

Дав разбушевавшейся стихии несколько угомониться, зачитали приготовленную резолюцию:

«Видя неправильную политику Центра, в которой ясно видно преднамеренное проявление идеи белогвардейщины, постановили немедленно вооруженным восстанием заявить протест и потребовать изменения политики, которая действительно велась бы в интересах бедного населения республики. Немедленно убрать всех спецов, вредных для трудящихся, отпустить всех политических заключенных за исключением белых[13]13
  «Белыми» сапожковцы считали только монархистов.


[Закрыть]. Требуем правильного распределения предметов, необходимых населению».

Так начался мятеж. На станции Погромной, где стоял штаб 2-й Туркестанской дивизии, были арестованы коммунисты и преданные Советской власти командиры. Среди арестованных оказались и новый командир дивизии Стасов, и военком Перфильев. 2-я Туркестанская дивизия переименовалась в «Первую армию правды». Для охраны командующего армией была сформирована «черная сотня». Под председательством одного из братьев Масляковых был создан Реввоенсовет. Командование бригадами приняли Серов и Зубарев. «Первая армия правды» заняла Бузулук, станцию Погромную, села Лес, Елшанку и слободу Котлубанку.

На крыльцо небольшого домика, в котором жил паровозный машинист депо Бузулук Ташкентской железной дороги Иван Пафнутьич Насекин, поднялся юноша в фуражке железнодорожного телеграфиста и осторожно постучал в дверь.

– Кто там? – послышался изнутри женский голос.

– Я, Петр Котельников.

– А-а, Рыжик, – дверь распахнулась. – Заходи! – предложила миловидная женщина лет двадцати-двацати пяти.

– Мне. бы Ивана Пафнутьича.

– Папы нет дома.

– Ах да, я и забыл, что он в Самаре. А Костик?

– Костя что-то мастерит во дворе. А ты разве не на дежурстве?

– Ну их к черту! Бросил и ушел, – все равно, линия не работает. Ты знаешь, что они сотворили с шестым «А»?

– Откуда мне знать?

– Пассажиров ограбили, казенные деньги и продовольствие забрали. А ведь это шло для бойцов Туркестанского фронта. Понимаешь? Ни что-нибудь, а про-до-воль-ствие!..

– Дядя Петя, много денег взяли? – раздался сзади звонкий мальчишеский голосок.

Котельников обернулся:

– А, Костик, здравствуй! Много: мешков тридцать будет.[14]14
  Историческая справка: 14 июля 1920 года Сапожков захватил в Бузулуке перевозившееся для войск Туркестанского фронта продовольствие и деньги в сумме 300 миллионов рублей.


[Закрыть]

– Эх-ма!

– Много. Танюша, ты знаешь, где хлебный амбар купца Реброва? Он ссыпку держал.

– Я знаю, – воскликнул Костя.

– Зачем тебе амбар понадобился? – заинтересовалась Таня.

– В него сапожковцы арестованных коммунистов посадили.

– Ну?

– Комитет[15]15
  Подразумевается большевистский Революционный комитет, созданный рабочими депо ст. Бузулук для борьбы с Сапожковым.


[Закрыть] поручил мне разведать. Может быть, удастся освободить.

– Пойдем, я покажу, – повторил Костя.

– Смотрите, сами в амбар не попадите! – предостерегла Таня.

– Как бы не так! Мы сами с усами.

Проводив обоих, Таня заперла дверь на крючок, – время тревожное, – и села у окна. Вон они пошли: порывистый, увлекающийся Костя (Таня очень любила своего непутевого братишку) и Танин сверстник, товарищ детских игр, а позже неудачливый поклонник Петя Рыжик. Правда, о своих чувствах к Тане он ни разу не обмолвился, но разве без слов не видно? Чудной! Где же ему, нескладному, курносому, веснушчатому, огненно-рыжему парню было равняться с Сережей? Конечно, Таня предпочла Сергея и… уже вдова. Странно и страшно! Девять месяцев прошло с тех пор, а кажется, что счастье было только вчера. Рыжик хороший, но полюбить его?.. Нет.

Впрочем, Таня решила больше никого не любить.

Прошло около часа. За окном послышался громкий смех. В дверь нетерпеливо постучали.

– Танюша, открой скорее, – это мы!

В комнату влетели Котельников и Костя.

– Вот так удача! Ты представить себе не можешь! Не поверишь. Освободили! Мы освободили арестованных! – перебивая друг друга, рассказывали они.

– Да объясните толком, что и как? – не выдержала Таня.

– Арестованных освободили. Мы. Вот! – Костя многозначительно поднял большой палец.

– Подожди, Костик, я расскажу, – перебил его Котельников. – В общем… идем мы мимо амбара, – двое из охраны у теплушки сидят, а один с винтовкой ходит взад-вперед. Тут мне в голову идея пришла, и я им крикнул: «Чего вы тут зеваете? На вокзале деньги делят, мешков распотрошили видимо-невидимо, всем военным дают». Они было не поверили, а тут, на счастье, какой-то сапожковец пьяный с вокзала идет и винтовку за штык волочит. Они спросили его, правда ли, деньги делят, а он в ответ: «Деньги делят, спирт делят». Тут караульные всполошились и ходу на станцию. Остался один часовой, да и то не надолго, походил-походил он около амбара, плюнул и – тоже на вокзал вслед за остальными. Мы с Костиком подбежали к амбару. Еще трое наших деповских подошли. На двери замок здоровущий, так мы впятером подняли железо на крыше, и порядок… Все до одного ушли.

– Молодцы! – восхитилась Таня. – Садитесь чай пить! У меня самовар вскипел.

За чаем Таня озабоченно спросила:

– Петя, что же мне теперь делать? Кончается отпуск, двадцать седьмого я должна быть в Уральске, а поезда не ходят.

– Сейчас не ходят, так пойдут на днях, – Котельников понизил голос и подвинулся к Тане. – Эти долго не удержатся. Из Тоцкой[16]16
  Соседняя с Погромной станция железной дороги.


[Закрыть] их уже выбили. Завтра послезавтра Оренбургские отряды будут здесь. С Самары тоже наши идут… Да я тебе главную новость не сказал: в Уральск поедем вместе.

– Как так?

– Меня туда переводят.

– В Уральск?

– В Шипово. Это рядом.

– Шипово я знаю. А почему?

– На Уральской дороге телеграфистов нехватка.

О том, что он сам настойчиво просил перевести его на Уральскую дорогу, Котельников умолчал.

– Разрешите вломиться? – комбриг Зубарев, сияя растянутой до ушей улыбкой, появился в дверях. Его тучное тело нетвердо держалось на коротких ножках в широчайших галифе. По обыкновению Зубарев был навеселе.

– Честь имею представиться, могу ли понравиться? – отрапортовал он, беря под козырек.

– Что скажешь хорошего? – не особенно любезно справился Сапожков, а бывшие в комнате Серов и Масляков окинули пришельца насмешливыми взглядами.

– Заарестовал еще одну делегацию. Неймется им, шлют одну за другой, – продолжая паясничать, сообщил Зубарев. – Предлагают дело покончить миром.

– Хорошим миром, – зло вставил Серов. – Для нас этот мир значит – сдавай оружие, расформировывай армию и становись к стенке.

– Не за тем восставали, – подтвердил Сапожков. – Так, говоришь, арестовал делегатов?

Зубарев кивнул головой.

– Убежат они у тебя, как Стасов с Перфильевым, – поддразнивал Серов.

– Не убежат. Те в амбаре сидели, а эти в подвале. Из подвала не вылезешь. Еще реквизицию произвел, вот! – Зубарев вытащил из обоих карманов по бутылке. – Чистый спиртяга. У Макарихнна обнаружил. Чертов сквалыга спрятал такую драгоценность и отдавать не хотел. Насилу отнял.

– Что-то непохоже, чтобы у Макарихина можно было отнять, – заметил Масляков.

– Макарихин – парень-хват, – подтвердил Сапожков.

– Ну, не отнял, а пришли к соглашению, от этого дело не меняется, – чуть-чуть смутился Зубарев. – Закуски бы да стаканчик.

– Пашка! – крикнул Сапожков. – Спроворь огурцов, капусты и дай воды!

Адъютант загремел шпорами и через несколько минут на столе появилась закуска. Зубарев взялся разливать.

– Ну, – начал Сапожков, протягивая руку к стаканчику, но в это время задребезжали оконные стекла: стоявшая неподалеку дивизионная батарея открыла огонь.

– С кем это Землянский воюет? – проворчал Сапожков, беря трубку полевого телефона. – Алло! Землянский! – вызвал он командира батареи. – В чем дело?

Выслушав ответ, Сапожков нахмурился:

– Подошли большевистские отряды из Оренбурга и Самары, к ним присоединились рабочие депо. В Бузулуке идет бой. Командиров бригад прошу быть на местах!

Коренастый, подобранный Серов ловким движением набросил портупею, надел кубанку и, выплеснув спирт в цветочный горшок, направился к выходу. Зубарев, поспешно опрокинув стаканчик в рот, рассовывал бутылки по карманам.

– В кои-то веки собрались и не пришлось выпить!

Оставшись один, Сапожков провел рукой по лицу, оглянувшись, взял стаканчик со спиртом, но, видимо раздумав, поставил его на стол и отошел. Постоял у телефона, посмотрел в окно, побарабанил пальцами по головке шпингалета и, наконец, решился:

– А-а, один черт!

Залпом опорожнив стаканчик, он налил из фляжки воды и запил, переведя дух, потянулся за закуской. Глаза начдива стали блестящими, движения – уверенными, на лбу разгладились морщины. Одного за другим вызывал он командиров к телефону, спрашивал, отдавал приказания, а когда положение в Бузулуке стало критическим, велел подать лошадей и выехал на место боя.

На бузулукских улицах ни души, окна занавешаны, где есть ставни, закрыты наглухо железными болтами. Жители попрятались в погреба, по подпольям, ждут, когда кончится стрельба. В тишине щелкают подковы по булыжной мостовой, да изредка в голубом небе просвистит шальная пуля. Перехлест винтовочных выстрелов слышится ближе к вокзалу, у паровозного депо. Сапожков направился туда. Не доезжая площади, в переулке, слез с коня и пошел вперед. Звеня шпорами, бряцая шашками, за ним двинулась охрана – десяток кавалеристов из «черной сотни». Пригибаясь, подбежал командир эскадрона и коротко доложил обстановку. Перед его эскадроном – рабочие депо. Из каменной будки, что стоит отдельно, они обстреливают площадь. При попытке выбить их эскадрон потерял двух убитыми и пятерых ранеными.

Сапожков слушал и морщился, а когда командир эскадрона умолк, отрывисто бросил:

– Приготовьте людей к атаке! Ударим по будке разом всеми взводами.

Через несколько минут на площадь с истошным «Ура-а!» из-за построек, из-за заборов высыпали сапожковцы, из переулка вылетели конные. Впереди, размахивая шашкой, скакал Сапожков.

– Ура-а!

Из будки загремели выстрелы. Срезанная пулей, ощерив зубы, кувыркнулась на мостовую лошадь адъютанта Пашки, сам он прокатился по земле, разбил в кровь лицо, вскочив на ноги, очумело огляделся вокруг и бросился бежать следом за Сапожковым. В кирпичной будке уже хозяйничали сапожковцы. Оборонявшая будку горстка рабочих была перебита, один, тяжело раненный в грудь, глухо стонал в углу. Алая кровь пузырилась на мертвенно синих губах.

– Вот и всё! – торжествуя, произнес Сапожков. Он был доволен, потому что хорошо знал, что такие атаки создают ему авторитет. Сапожков не упускал случая блеснуть отвагой, производящей несомненный эффект. Впрочем, он – на самом деле был храбр и к тому же умел владеть собой. На его бледном, слегка тронутым оспой лице, всегда чисто выбритом, еще никому, даже Пашке, не удалось видеть испуг, растерянность, замешательство. Только в гневе черты лица искажались. Сердясь, Сапожков волновался так, что губы прыгали, а речь становилась косноязычной.

– Вот и всё! – повторил начдив и повернул голову, прислушиваясь. Сзади в тылу яростно трещали винтовочные выстрелы и строчили пулеметы.

– Похоже на то, что бригаду Зубарева потеснили, – сказал Сапожков командиру эскадрона. – Тогда и нам здесь делать нечего. Отходим к западной окраине города!

17 июля совместными действиями Оренбургского отряда и 489-го батальона ВОХР мятежники были выбиты из Бузулука. Они пытались было занять Гостевку и пойти на Самару, но были отбиты самарскими коммунистическими отрядами и покатились на юг – на Черниговку, Перелюб, Таловую, учитывая, что там значительных частей Красной Армии не было.

Глава пятая
АРМИЯ „ПРАВДЫ"

По пыльным заволжским дорогам потянулись тачанки, телеги, рыдваны. Подводчиками – старики, бабы, подростки. Понуро опустив головы, бредут под жарким июльским солнцем усталые, полуголодные лошади; на конских шеях и впалых боках, как мыло, пенится пот, седыми хлопьями падает с постромок. Над острыми хребтинами животных кружатся жирные слепни. Тянется вдаль степная дорога. Миражной дымкой струится накаленный воздух. Висит поднятая колесами и ногами пыль.

На подводах – братва в пропотевших грязных гимнастерках, с загорелыми, дочерна заросшими щетиной лицами. На лицах – тупое безразличие, скука-зануда дальней дороги. Говорить – язык не ворочается, смотреть не на что, спать – мухи не дают.

Толстыми, серо-пестрыми гадюками ползли по степи сапожковские обозы.

Сам Сапожков ехал веселый. Поражение под Бузулуком и у Погромной не огорчило его. Наоборот, поход поставил вещи на свои места. Восстание против Советов стало фактом, и тот, кто сейчас идет в рядах, тот, кто стрелял в Бузулуке в красноармейцев и рабочих, это свой, проверенный человек, единомышленник. Уход из Бузулука ничего не значит: впереди Самарская губерния, Уральская область, казачество и крестьянство которых пополнят ряды восставших. Забурлит народ и в соседней Саратовской губернии, а там, глядишь, пламя пожара охватит всю Россию.

Чтобы понять движение Сапожкова и действия преследовавших его коммунистических отрядов в этот начальный период мятежа, лучше всего представить себе два шара, катящиеся один за другим по горизонтальному желобу. Черный (сапожковцы) впереди, красный сзади. Чтобы разбить черный, красному следовало двигаться во много раз быстрее, обладать большей массой и быть твердым, чтобы самому не расколоться. Коммунистические отряды превосходили сапожковцев в твердости (политико-моральное состояние), но передвигались крайне медленно, – на обывательских подводах быстро не поскачешь. Кроме того, в этот начальный период мятежа командование не имело в Заволжье больших сил. Красная Армия сражалась на Польском фронте, а немногие части, дислоцировавшиеся в Поволжье, были раздроблены на продотряды и разбросаны по селам и деревням. Следовательно, командиры отрядов и групп не могли навязать мятежникам свою волю, загнать их в неблагоприятные для них районы, расколоть на части и уничтожить поодиночке. Шары катились один за другим. Иногда передний по какой-либо причине замедлял движение, и задний тогда ударял по нему. От удара скорость переднего возрастала, а задний, потеряв часть энергии, на время отставал.

Именно по такой схеме разыгрался 25 июля бой в районе станицы Таловой. Шедшие за Сапожковым самарские и оренбургские коммунистические отряды нагнали противника и завязали перестрелку, продолжавшуюся несколько часов. Затем Сапожков продолжал задуманное движение на Озинки – Новоузенск, а Серов с полком Усова направился к Уральску, намереваясь взять город и превратить его в базу для формирования новых мятежных частей.

Уральск! Не всегда ты был оплотом реакции. Много и славных страниц в твоей четырехсотлетней истории. Сыны твои вольно гуляли со Степаном Разиным. В памятные 1773–1775 годы ты привечал вожака крестьянского восстания Емельяна Ивановича Пугачева, твои станицы верой и правдой служили ему. Крепко любили казаки свободу и жестоко поплатились за это. Утеряв же блага земные, со временем соблазнились подачками, поблажками, сломили в себе непокорный дух и стали верными царскими слугами.[17]17
  Екатерина II, казнив Пугачева, отобрала все казачьи права и привилегии и отдала уральское казачество под начало астраханского и оренбургского генерал-губернаторов. Не удовлетворившись этим, она через восемь лет издала знаменитое «Положение» об уральских казаках», вводившее в войске строгие военные порядки. Военная муштра, слежка, жестокие расправы с вольнодумцами и ослушниками наряду с предоставлением верноподданным всевозможных преимуществ, льгот, возможностей безбедного существования (природные богатства Урала – земли, рыбные тони, пастбища для скота, охотничьи угодья – неистощимы) укротили к концу девятнадцатого столетия былую вольницу и сделали из нее послушное орудие власти. В ноябре 1917 года лишь небольшая часть уральского казачества (главным образом беднота и те из фронтовиков, которые сумели понять суть великих октябрьских перемен) пошла за большевиками, пополнила ряды Красной конницы, основная же масса (более 75 %) оказалась на стороне контрреволюции, до конца 1919 года билась в рядах белогвардейцев и даже после разгрома не оставляла надежд на возврат старых порядков, помогала бандитам и сама охотно шла в банды.


[Закрыть]

Долга степная дорога, немало думок передумаешь, пока солнце околесит по небу положенный на день путь. Смутно на душе у Василия Серова. Когда человек видит ясно цель и верит в успех, тогда все просто, все возможно, все легко. А если не видишь и не веришь, – тогда как? Вон у Сапожкова все, как на ладошке: первое – разогнать коммунию; второе – из Самарской, Саратовской губерний, из Уральской области слепить мужичье царство, в котором главной фигурой будет самостоятельный крестьянин; третье – сесть самому править тем государством.

А у Серова: коммунистов вывести – согласен, потому что насолили ему большевики предостаточно. Нужен был им Серов – почет и славу оказывали. Кончилась война, – удаль Серова, его способность вести людей на бой, его бескорыстие, готовность к жертвам стали больше не надобны, и можно Серова под зад коленкою…

Морем нахлынули воспоминания… Рос Василий отчаюгой, заводилой среди парней, которого знала и опасалась родная Куриловка. Без проказ не проходило дня: то почтовый ящик перевесят от волостного правления на верхушку высоченного тополя, то полицейского стражника Крученого в послеобеденную пору привяжут за ногу к столу, а привязав, заорут благим матом: «Крепость-Узень горит!» А в Крепость-Узене, соседнем селе, жила стражникова теща. Рванулся спросонья Крученый бежать на помощь и ногу вывихнул.

Рос Василий, забавлялся, а жизнь с ним шутки не шутила. Ради черствой корки хлеба батрачил Васька у кулаков, рвал молодые жилы на постылой работе. Дальше – война с немцами, окопная грязь пополам с кровью, вши, скука. Два ранения, два георгиевских креста, чин старшего унтер-офицера. Февраль со слюнявыми речами. Суровый Октябрь. Мир. Демобилизация. Навсегда запомнился тяжкий путь домой, промерзлые теплушки, битком набитые солдатами, бессонные ночи, голодные дни, бесконечные ожидания на крупных станциях, похожие на штурм неприятельской крепости посадки в поезда, ведра выпитого кипятку и наконец последняя станция Новоузенск, а в тридцати километрах от нее родимая Куриловка.

В тот же день вечером Василий с женой Натальей были в гостях у старшего брата Ивана. Бутыль вонючего самогона развязала языки.

– Как жить думаешь? – спросил тогда Иван.

– По-новому: землю поделим, семена, скотину у богатеев отберем, раздадим по бедноте. Неужели же допустим, чтобы жизнь по-старому пошла!

– Это правильно. Ну, а дальше что?

– Как что? Жить будем, пользоваться.

– Значит, по-твоему, революция это – дележка? – насмешливо (переспросил Иван: – Возьмем, дескать, у богатеев, разделим по крестьянству и будем жить-поживать, добра наживать, кто сколько сможет. Так?

– А как же еще? – от души удивился Василий.

– Большевики говорят, что надо не каждому, а всем вместе, сообща строить хорошую жизнь и опять-таки для всех, а не так, как кому удастся!

Василий смутился:

– А как ее народом построишь новую жизнь? Один в лес, другой по дрова… Давай лучше выпьем!

– На то существует организация, партия большевиков. Она и поведет людей к добру, – сказал Иван, наливая стопки.

– Что ж, большевики, так большевики, – согласился тогда Василий.

Окунулся Серов в кипучий котел жизни послереволюционной деревни и вскоре стал крупной фигурой – командиром организованного им отряда Красной гвардии. Возвратившиеся домой солдаты-фронтовики переизбрали волостной Совет и провели туда представителей бедноты. Совет нового состава обложил контрибуцией богатеев-кулаков, заставил ссыпать семена для посева и организовал супряги. Весна была не за горами.

Приблизительно то же самое происходило и в других селах Новоузенского уезда и вызывало бешеную злобу кулачества. Все чаще взоры богатеев обращались за реку Большую Узень, где по станицам, по хуторам казачьим накапливались черные силы реакции, формировались взводы, сотни, полки, с тем, чтобы весной ударить по мужичьей власти, стереть ее прочь с лица земли. Контрреволюция готовилась к смертельной схватке.

В эти тревожные предгрозовые дни судьба свела Серова с Александром Сапожковым. После одного из совещаний в Новоузенске Сапожков, бывший тогда председателем Новоузенского уисполкома, пригласил Василия на квартиру и там во время небольшой товарищеской пирушки покорил Серова простотой обхождения, смелыми замыслами (создание Заволжской автономной губернии) и любезными сердцу Василия взглядами (все наше, – бери и пользуйся!). Впоследствии, когда начались бои с белоказаками, зародившаяся дружба окрепла. Сапожков стал командиром бригады, Серов – командиром Орловско-Куриловского полка; начальник и подчиненный по-прежнему были довольны друг другом. Сапожков не прижимал с дисциплиной, сквозь пальцы смотрел на проделки Серова и его полчан, а Василий, чья лихость, бесшабашность гремели по дивизии, старался угодить комбригу…

Серову вспомнился комиссар Орловско-Куриловского полка Иван Васильевич Букреев. Парнями они дружили, в полку же дорожки у них разошлись. Серов не узнавал Ивана Букреева. Придет комиссар утром и начнет зудить:

– В полку за ночь было три изнасилования и семь грабежей. До каких пор это будет продолжаться? Уж и так мужики говорят: белые грабили, сильничали, красные грабят, сильничают. Какая же разница?

– Это кулацкие разговорчики, – яро защищал Василий полковую братву.

– Не понимаю я тебя, товарищ Серов. Как можно потакать разным негодяям, позорящим звание красного воина, оставлять безнаказанными насилия, грабежи… В конце концов… – Букреев, когда волновался, то, вбирая воздух в легкие, коротко всхлипывал, – давала себя знать старая контузия.

– Ты, комиссар, хлюпай не хлюпай, а своих людей я в обиду не дам. Запомни раз и навсегда! – враждебно говорил Серов.

Букреевских рук дело, Серова тогда отстранили от командования полком, а на его место прислали бывшего царского офицера полковника Иванова. Зубами скрипел Василий. Он, Серов, создавший этот полк, громивший с ним белую сволочь, примет батальон и будет подчиняться какому-то золотопогоннику! Ни за что на свете! Страстно, безумно хотелось, выхватив маузер, одну за другой загонять пули в холено-барскую морду офицерика, но… лезть на рожон друзья-приятели отсоветовали, – лучше провернуть дело тихой сапой.

Именно тогда в полку поползли нехорошие слухи: «Наверху в штабах засели генералы с партбилетами, шлют к нам офицерье, хотят продать революцию. Беднякам, простому народу снова нет хода, – сняли нашего Ваську Серова, поставили полковничка». Ползли слухи, множились, клевета распускалась махровым цветом, от яда ее начинали бродить в головах мятежные мысли. Для недовольства было много причин; усталость от боев, трудности похода, перебои со снабжением, ко всему этому недобрые вести из дома: разруха, нужда, что ни день, то в подводы наряжают, соли нет, спичек нет, керосина нет, всем селом «вечный огонь» под золою сохраняют, друг к дружке за жаром бегают.

Вспомнил Серов и то, как вызвал его Сапожков и шепотом приказал: «…Завтра ночью Мусульманский полк арестовывает комиссаров и коммунистов… Приказов Дементьева[18]18
  Дементьев – тогдашний командир 22-й дивизии.


[Закрыть] не выполнять!.. Наступать не пойдем. Белые два месяца стоят спокойно, им война тоже не всласть. Может быть, добром о мире договоримся. Понимаешь? Еще вот что: сам ни во что не вмешивайся, пусть орудуют другие, а твое дело сторона.»

Серов созвал «своих» ребят и передал им слова Сапожкова. Наскоро посовещались и решили в первую очередь «убрать» комполка Иванова, комиссара Букреева, замкомполка и некоторых других.

10 января в шести полках 22-й дивизии вспыхнул мятеж. Ручьями полилась кровь. В Орловско-Куриловском полку были убиты Букреев, Чертков и оказавшийся здесь случайно политиком штаба 4-й армии Челыхаев. Иванову удалось спастись: то ли его кто-то предупредил, то ли по чистой случайности, но накануне он уехал на станцию Деркул и не вернулся.

Утром куриловцы собрали митинг и с большим трудом «упросили» Серова принять командование полком.

И еще одна беседа с Сапожковым так же с глазу на глаз, заговорщическим полушепотом. Мятеж, вопреки ожиданиям, не разгорелся буйным пламенем, а начал чадить, шипеть, дымить, как костер под проливным дождем, и Сапожков приказал:

– Со своим полком, товарищ Серов, обезоружишь изменивший революции 193-й полк. Тебе помогут новоузенцы. Допрежь того арестуй у себя зачинщиков мятежа и держи под крепким караулом!

От удивления у Серова округлились глаза, и Сапожков, заметив это, добавил:

– Из восстания пока ничего не вышло, но отвечать за него своими головами нам нет расчета, – лучше пусть другие поплатятся.

После недолгого раздумья Серов выполнил приказ.

– Что же ты друзей предаешь? – в упор спросил тогда Василия один из арестованных и плюнул прямо в глаза.

Чтобы отогнать неприятные воспоминания, Серов оглянулся на растянувшийся по дороге бывший 8-й казачий полк.