Текст книги "Степные хищники"

Автор книги: Александр Великанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Глава двенадцатая
ПО ГОРЯЧИМ СЛЕДАМ

После боя в станице Преображенской кавдивизиону приказали прибыть в Камышин в распоряжение штаба стоявшей там бригады. Эта стоянка многим пришлась не по вкусу, потому что расквартировались за вокзалом в рубленых бараках-казармах, в которых во время империалистической войны размещался камышинский запасной полк. Голые, ободранные стены, нары из кое-как оструганных досок. Рои мух. Вокруг песчаные холмы-дюны, с которых при малейшем дуновении ветра поднимаются в воздух миллиарды колючих песчинок – «камышинский дождик». И с питанием стало хуже, – скуден был в то время красноармейский паек, а о «подножном» корме у сердобольных деревенских хозяек – о молоке, сметане, яйцах – нечего было думать. Поэтому приказ о выступлений из Камышина все встретили восторженно. Кавдивизиону ставилась задача уничтожить появившуюся в Котовской волости мелкую банду. Не радовался приказу один командир дивизиона, – сегодня он ждал вестей о Тане Насекиной. Таня лежала в госпитале в Балашове, куда как раз поехал знакомый Щеглову штабной работник. Он обещал зайти в госпиталь и узнать, а сейчас вот приходится, не дождавшись его, уходить из Камышина.

– Да брось ты сокрушаться! Выздоровеет Татьяна, – подбадривал комиссар. – Сказали же тебе в последний раз, что ей стало лучше.

– А я боюсь. Готов всю свою кровь отдать, чтобы спасти ее.

В селе Коростино Котовской волости банды не оказалось, незадолго до прибытия дивизиона она ушла по направлению к Котову, и по горячим следам Щеглов повел дивизион туда же. Однако до Котова банда не дошла и куда-то свернула с прямой дороги. Пришлось выслать разъезды и ждать. К счастью, пока производили разведку, в Котовский ревком явился с повинной один из этой банды. Он рассказал, что банда днюет в лесу верстах в десяти от села, а ночью пойдет через деревню Купцово в приволжские леса. По словам перебежчика, в банде было тридцать восемь человек, главарем – некий Санька Рожков. У этого Рожкова в Купцове жили родственники, к которым он собирался заехать.

Щеглов обсудил с комиссаром полученные сведения: сказанное могло быть правдой, но не исключалась и такая возможность, что этого бандита специально подослали, чтобы ввести ревком в заблуждение и врасплох захватить Котово.

«На всякий случай второй эскадрон оставим здесь, а с первым я сяду в Купцове в засаду», – решил Щеглов.

– Ты как, комиссар, со мной поедешь или останешься здесь?

– Здесь останусь.

Щеглов рассчитал марш точно: к Купцову подъехали в сумерках. Тем не менее скрытно, лощиной, обошли село, а затем, прикрываясь железнодорожной насыпью, выехали на переезд и расположились в купцовских гумнах. Лошадей спрятали между ометами соломы и в половнях, а сами залегли по канавам за плетнями. Два «максима» выглядывали на дорогу.

Два пулемета и сто винтовок – огневая сила не малая. В целях сохранения строжайшей тайны было приказано задерживать всех пришедших на гумно и обнаруживших засаду.

– Место удачное, – удовлетворенно заметил Щеглов: – После первого же залпа от них пух полетит. Только бы другой дорогой не пошли!

– Не пойдут, – успокоил Кондрашев. – Котовские говорили, что здесь только одна дорога – через переезд.

– Давай посмотрим на карте! Накрой меня шинелью! – Щеглов лег на солому, развернул карту и достал зажигалку. – Накрывай! Хотя погоди! Что там такое?

Оба прислушались. За стеной половни слышались голоса: детский, испуганный, и мужской, грубовато-ласковый.

– Что за черт! Костя, поди узнай!

Кондрашев не успел выйти – у входа в половню показались красноармеец и рядом с ним девочка, которую он вел за руку.

– Товарищ командир, вы здесь? – громким шепотом спросил красноармеец.

– В чем дело?

– Вот задержал. Пришла на гумно, говорит, что ищет козу. Коза у них пропала.

Щеглов чиркнул зажигалкой. Слабый огонек на мгновение осветил девочку, лет десяти-двенадцати в затрапезном ситцевом платьишке, босую. От света она прищурила глаза, и на длинных ресницах блеснули слезинки. Огонек потух, и все исчезло.

– Тебя как зовут? – тихо спросил комдив.

– Таней.

Неожиданное совпадение имен заставило Щеглова вздрогнуть.

– Почему же тебя, такую маленькую, послали ночью искать козу? – спросил он.

– Меня никто не посылал, я сама пошла. Мама болеет, – девочка всхлипнула, – а папа боится бандитов. Он говорит, что пусть Розку волки съедят, коли она сама домой не приходит.

– А ты не боишься?

– Боюсь, но мне Розку жалко, – нам без молока будет совсем голодно. Дядя, а вы не бандиты?

– Нет, мы красные.

– Я так и думала.

– Почему?

– Бандиты очень ругаются, а этот дяденька, который меня сюда привел, – добрый.

Нельзя сказать, что Щеглов не любил детей, напротив, он не упускал случая дать хозяйским ребятишкам по куску сахара или пригладить торчавшие вихры, но до сих пор все шло мимо сердца, делалось само собой. Попросту говоря, с высоты своих двадцати четырех лет Щеглов не замечал детей, не обращал на них особенного внимания. А вот эта девчурка, разыскивающая ночью козу, своими бесхитростными рассуждениями словно открыла ему дверь в новый, неведомый доселе мир маленьких существ. Прекрасное, благородное чувство отцовства (в самом широком смысле этого слова) овладело Щегловым, жизнь повернулась к нему одной из удивительных граней.

«Что же мне делать с ней? Отправить домой, – слух об отряде разнесется по селу и может докатиться до бандитов. Оставить здесь – неподходящее место для ребенка. Может перепугаться так, что на всю жизнь останется дурочкой. Задача!.. Хоть бы чертовы бандюги не явились!» – рассуждал Щеглов, хотя минуту назад страстно желал их появления.

– Кто твой папа?

– Он учит ребятишек.

– Он коммунист?

– Он за большевиков.

– Ишь ты! А бандитов боится.

– Да-а, они страшные. Раз папа шел по улице, а они выскочили, подскакали к нему и давай кричать. Папа разволновался, и у него из носа пошла кровь, а наши деревенские подумали, что папу бьют, прибежали и заступились. После этого папа никуда не ходит.

«Всё же придется её оставить до утра, – решил Щеглов. – Нельзя рисковать всей операцией».

– Знаешь, Таня, тебе придется побыть тут с нами. А когда рассветет, мы отведем тебя домой. Хорошо?

– А Розка?

– Она, наверное, уже дома, в крайнем случае, мы ее утром найдем. Сейчас всё равно ничего не видно.

Против ожидания девочка не протестовала.

– Садись сюда, – здесь мягко. Давай я тебя в шинель закутаю! – и Щеглов снял с себя шинель.

– Она колючая, но теплая, – сказала Таня, опускаясь на солому.

– Теперь ты настоящий красноармеец.

– А у нас была война, приходили белые, а потом белых выгнали красные, из пушек стреляли. Мы в погребе сидели, а Антонина Ивановна в погреб не пошла, и ей одна пулька попала в ногу, до крови.

– Кто это Антонина Ивановна?

– Учительница.

«Хорошо, что стрельба ей не в диковинку», – успокаивал себя Щеглов.

– Если ночью будут стрелять, ты не пугайся! – сказал он. – Слышишь?

Таня не ответила, – она уже спала.

– Гришин, в случае чего не отходи, смотри за ней, – наказал Щеглов и вышел из половни.

Над головою раскинулось звездное небо. Таинственно струился Млечный Путь. Большая Медведица высоко подняла хвост – признак скорого утра. С белеющего востока тянуло холодом. Щеглов подошел к пулеметчикам, прилег, послушал тишину ночи и вернулся в половню.

«Черт с ними! Пусть не приезжают! Встретимся в другом месте», – подумал он.

Желание исполнилось: бандиты не пришли. Когда в сереющем воздухе начали проявляться окрестные поля, деревенские избы, телеграфные столбы, Щеглов приказал выставить наблюдателей, а остальным отдыхать.

– Гришин, давай лошадей! Поедем, на станцию, на телеграф, – предупредил он и кивнул Кондрашеву на девочку: – Когда проснется, отправь домой. Отец с матерью, поди, с ума сходят.

Таня крепко спала. На округлом, с мягкими чертами личике застыло безмятежное выражение, чуть заметная улыбка временами шевелила губы. И опять, как ночью, в сердце Щеглова нахлынула нежность.

Послышался стук копыт, и Гришин доложил:

– Кони готовы, товарищ комдив!

На железнодорожном переезде Щеглов остановил коня. Вокруг пустынные поля. Тонкой змейкой уходила за дальние холмы котовская дорога. На западе виднелась станция Лапшинская. Оттуда можно было связаться по прямому проводу с Камышином.

Переговоры заняли часа два, и лишь к полудню Щеглову удалось вернуться в дивизион. Сюда уже прибыл второй эскадрон. Разведка, высланная Кондрашевым, установила, что банда прошла на рассвете Смородинку – деревню верстах в десяти на северо-восток от Купцова.

– Догоним! – заявил Щеглов и, созвав командиров эскадрона, дал указания на марш.

В бою у станции Преображенской Семена ранили в руку.

– Кость цела, а мясо заживет, как на собаке, – поставил диагноз делавший перевязку бородатый санитар. – Это еще ничего, когда перевязывать есть чего, – ободрял он. – Сегодня сколько народа в длинный ящик сыграло, – уму непостижимо.

Да, банда Попова перестала существовать. От шайки Маруси остались жалкие крохи – сама Маруся, Семен да еще человек девять рядовых бандитов. Первую ночь после разгрома провели в поле, – боялись в хутора заходить, – на следующий день повстречали пятерых таких же, а еще через сутки чуть было не перестрелялись с шайкой, которую вел Рожков. Разобравшись, что свои, съехались вместе. Так банда выросла до тридцати восьми человек. Осмелев, начали по-прежнему грабить хутора. Встал вопрос об атамане. Собственно говоря, атаманов было два – Рожков и Маруся, но два – все равно, что ни одного, тем более, что повадки у этих атаманов были разные: у Рожкова – «бей, пей, гуляй», а Маруся любила осторожность – «бей при нужде, первым в драку не ввязывайся, бери в меру, зря не бесчинствуй, не безобразь». Атаманом стал Рожков, – когда всё пропало, осторожность ни к чему, глупо перед смертью простуды бояться, – так рассудили бандиты.

– Черт с ними! – ворчал Семен. – Дай срок, подживет рука, – махнем с тобой за Волгу подальше от этих сволочей. Слух есть, что Серов в силу вошел.

Перейдя у станции Лапшинской железную дорогу, банда направилась в лесистый район между селами Нижняя Банновка, Русская Щербаковка, Лапоть – в те места, где в прошлом году переходил Волгу Вакулин.

 
Горы, вершины,
Я вас вижу вновь,
Карпатские долины,
Кладбища удальцов,—
 

пел кавдивизон старинную, переделанную для австрийского фронта, песню.

 
Дошли до той поляны,
Где кровь лилась рекой…
 

– Отставить! – крикнул Щеглов, и песня оборвалась на полуслове. Правофланговая походная застава дала сигнал о появлении бандитов.

– Дивизион, сто-ой! Вольно! Можно курить.

Щеглов в сопровождении ординарцев поскакал к заставе. На полпути встретился связной.

– Бандиты, человек пятьдесят, двигаются по дороге в одном с нами направлении, – скороговоркой выпалил он.

– Посмотрю сам, – сказал Щеглов.

Походная застава стояла, укрывшись за кустарником. Впереди внизу простиралась широкая долина. Чёрные с проседью поля чередовались на ней с изумрудно-зелеными перелесками. Вправо виднелись крыши деревни.

– Они выехали из этой деревни и только что скрылись вон в том лесочке, – доложил начальник заставы Тополев.

Решение созрело очень быстро: «Второй эскадрон пошлю влево, с задачей перерезать банде дороги с севера и с северо-востока. Кондрашев с полуэскадроном закроет пути с юга и с юго-востока. Сам с полуэскадроном буду действовать в центре».

Щеглов отдал приказание, и кавдивизион рассредоточился.

– Товарищ комдив, идут, – доложил Тополев.

Из леска показались бандиты. Они двигались плотной кучей.

– Беспечный народ, идут без дозоров.

– Это тоже нам на руку… Ах, черт! Вот, некстати! – воскликнул Щеглов, заметив скачущих из деревни всадников. Видимо, несколько бандитов замешкались в деревне и сейчас, столкнувшись с полуэскадроном Кондрашева, догоняли своих.

– Да-а, могут испортить…

– Как бы Кондрашев не вздумал гнаться за ними!

– Ну, полуэскадрона они не испугаются.

– О-го! Они сами хотят задать трепку Косте! – удивился Щеглов, увидев, что вся банда повернула назад, навстречу полуэскадрону – Это нам на руку, потому что… За мной! – скомандовал он, не докончив фразы.

Пока спускались с холма, банда успела поравняться и подставила под удар свой фланг.

– Ура-а!

– Ура-а-а!

Захваченные врасплох бандиты смешались и бросились назад, но на северо-востоке всплеснулось новое «ура!»– второй эскадрон пошел в атаку. Банда, рассыпаясь на группки, бросилась на восток, к Волге. Но преследователи настигали. То тот, то другой из бандитов летели на землю. Блестели на солнце клинки. Метались потерявшие седоков лошади. Высокий вороной конь, запутавшись в поводьях, прыгал на трех ногах.

Чистое место кончалось, впереди – заросли мелкого чернолесья. Один за другим скрывались в кустах и преследуемые, и преследователи. Щеглов остановил своих.

– Сто-ой! – И, приведя дивизион в порядок, распорядился – Товарищ Тополев, возьмите один взвод, ловите лошадей и собирайте оружие!

В чаще продолжали трещать одиночные выстрелы, но вскоре все стихло. На опушку начали выходить бойцы. Вот так вид! Обмундирование висело клочьями, лица и руки исцарапаны в кровь.

– Чёртовы сучья так и норовят стащить с седла или без глаз оставить, – жаловались кавалеристы.

Пока собрались, прошло часа полтора. Не хватало лишь Кондрашева и троих красноармейцев.

Приняв рапорта, Щеглов подытожил:

– Зарублено и убито бандитов 21, захвачено 32 лошади, не явились к месту сбора командир первого эскадрона Кондрашев и три бойца. Товарищу Тополеву с двумя взводами в пешем строю прочесать лес до берега Волги.

– Вот они! – крикнули сразу несколько бойцов.

Действительно, из леса показались красноармейцы во главе с Кондрашевым. В центре группы шел человек с забинтованной рукой.

– Фамилия, имя?

– А вам не все равно? – с видом полнейшего безразличия ответил тот.

– Не хочешь – не говори, – в тон ему отозвался Щеглов. – Рожкова сможешь опознать?

– Чего его опознать? Ушел Рожков. Два раза бил я по нему, да мимо. Неловко с ней-то, – бандит показал на забинтованную руку. Бинт был разлохмаченный, серый от грязи, с бурыми пятнами просочившейся крови.

– Ты в атамана стрелял? Почему? – удивился Щеглов.

– Т’ак. Это вас некасаемо.

– Где тебя ранили?

– В Преображенской.

– Уведите его! – приказал Щеглов. – С первым пароходом отправить в Камышин, – там трибунал разберется, – добавил он, когда бандита увели. – Всё же странно, почему он в Рожкова стрелял?

– Врет, поди.

– Не похоже. А жаль, что Рожков ушел.

Попадется.

– До тех пор много бед может натворить. В общем, от Шайки осталось человек пятнадцать.

На солнечном закате дивизион подходил к раскинувшемуся на высоком берегу Волги селению – Русской Щербаковке.

Дорога шла краем глубокого оврага с почти отвесными стенами.

– Товарищ комдив, что я вам скажу, – произнес Гришин, подъехав к Щеглову.

– Ну?

– Я этого бандита признал.

– Какого?

– Которого ведем. Это гуменновский казак, зовут Сенькой. До войны я у его отца батрачил.

– Ну и что же?

– Да ничего. Я давно приглядывался, лицо знакомое, а потом вспомнил и спросил у него: «Ты, Семен?» Эх, как он вздрогнул, побледнел, испугался, видно. Он наших в Ширяевском самолично расстреливал.

– Куда?! Стой! – неожиданно раздался отчаянный крик, и тотчас же бухнул выстрел.

– Что там такое? – Щеглов остановил коня.

Через минуту подскакал Кондрашев.

– Прыгнул гад с обрыва! Бросился вниз головой.

– Кто?

– Да этот, с завязанной рукой. Наверное, разбился. Я послал ребят проверить.

– Пошли лекпома!

В Русской Щербаковке лекпом Миловидов доложил:

– Неизвестный, прыгнувший с обрыва, при падении ударился головой о камень. Смерть наступила от кровоизлияния в мозг.

В ответ на донесение Щеглова командир бригады приказал дивизиону оставаться в Русской Щербаковке, очищать прилегающий район от банд и не допускать переправы их на левый берег Волги. Вместе с официальными бумагами пришла долгожданная весточка о Тане, и Щеглов от радости был на седьмом небе.

– Теперь мы вроде пограничников, стой на месте и лови контрабандистов, – смеялся Костя Кондрашев, когда они вместе со Щегловым намечали места дополнительных секретов и засад по берегу Волги. Костя тоже был в отличном настроении, – остались позади тяжелые зимние переходы, погони, преследования, стычки, бои. Караульно-сторожевая служба после того, что пережито, казалась пустячком, детской забавой. Впрочем, у Кости была и еще одна причина радоваться, – в вершине одного из оврагов Тополев захватил вчера сразу одиннадцать бандитов, и, следовательно, банда Рожкова также перестала существовать. Уйти удалось только двум человекам.

– В бригаде нами недовольны, – сказал Щеглов, усаживаясь на плоский камень. – Из Иловатки сообщили, что позавчера с нашего берега переправились пятеро бандитов.

– На чем? – недоверчиво возразил Кондрашев. – Все лодки мы взяли под охрану.

– Значит, плохо охраняем. А потом, когда припрет, то найдешь, на чем плыть, хоть саженками.

– Ну, такую ширь саженками не одолеешь, вода холодная, – судорога схватит. На лодке и то нагребешься.

– Широко, – согласился Щеглов, глядя на разлившуюся почти до горизонта Волгу.

На десятки верст сверкала, переливалась гладь могучей реки. Чуть заметными темными полосками виднелись на той стороне окруженные водой села и деревни. Ближе на самом стрежне зеленел остров Щербаковский. Береговая полоса была залита, и казалось, что деревья растут прямо из воды.

Над Волгой ослепительно голубое, бездонное небо. В нем лепестками яблоневого цвета мелькали чайки.

– Товарищ комдив, а что если попытаться ловить их на живца? – нарушил Кондрашев молчание.

– Кого ловить? Чаек?

– Да нет, бандюков…

– Как на живца?

– На лодку. Им лодки дозарезу нужны, – мы и предоставим. Пожалуйте, пользуйтесь! А поблизости секрет посадим. Понимаете?

– Горазд ты на выдумки, ничего не скажешь!

– Так разрешите?

– Попробуй!

В тот же день верстах в двух ниже Русской Щербаковки, там, где береговая круча подходит к самой воде, появилась лодка. Очевидно, кто-то приехал, оставил ее, а сам берегом ушел в село, чтобы не подниматься вверх по быстрому течению.

Тишина солнечного безветренного дня успокаивает. Веселые трясогузки, помахивая хвостиками, прыгают по гальке. В кустах свистит, пищит, чирикает пернатый оркестр. Маленькие птахи суетятся, хлопочут, порхают с ветки на ветку, с куста на куст, только над ямой-промоиной почему-то не садятся. Разумеется, есть на то причина: в яме под кустом затаились трое, сидят караулят кого-то, может быть тех троих, что, укрытые листвой лежат над обрывом, зорко поглядывают вокруг, а чаще на лодку. Тянется время, ни те ни другие себя не оказывают.

Накрасовавшееся за долгий весенний день, солнце начало заходить за гору. Там, где Волга, огибая утес, поворачивает к Добреньким, на небе появилась белесая гряда, словно пучок ваты развернулся. Зацепив вату, солнце подожгло её, и багровое зарево разлилось по небу, окрасило Волгу.

«Быть ветру», – подумал Кондрашев и осторожно вытянул начинавшую неметь ногу. Из двух бывших с ним красноармейцев один спал, а другой выкладывал из галечника разные узоры.

Наступали сумерки. Под яром предметы начали терять свои очертания, волжская вода из ярко-красной становилась темно-вишневой, а в затененных местах начинала синеть вороненой сталью. Немного спустя поблекли яркие краски и на небе. Утих птичий гомон. Из мрака прибежал первый порыв ветра, тряхнул деревья, зашумел листьями, рассыпался крупной рябью на воде. За первым примчался второй, за вторым – третий, а затем дружно подуло, засвистело, как в печной трубе. Рокотом отозвалась потревоженная Волга. На берег полезли волны, зашуршала галька. Мелкий бисер водяных брызг долетел до сидевших в яме.

«Надо бы лодку вытащить на берег дальше, – может унести», – подумал Кондрашев.

– Разбуди его! – шепнул он красноармейцу и приподнялся, но в этот момент с обрыва скатилось несколько камешков. – Тс-с!

Прошло несколько томительных минут. Слышно было, как стучала кровь в висках. Камешки продолжали катиться, – кто-то, оскользаясь, спускался по откосу.

– Двое. Если побегут – стрелять.

Две темные фигуры поравнялись с ямой.

– Ни с места! Руки вверх! – гаркнул Кондрашев.

Пришельцы метнулись вперед. Две молнии прорезали темноту. Задний упал, передний продолжал бежать. Еще два выстрела. Бандит помчался еще быстрее.

– За ним! Уйдет! – крикнул Кондрашев, но красноармейцы уже бросились в погоню.

Костя выпрыгнул из ямы и тут неожиданно заметил темную, едва различимую на фоне скалы человеческую фигуру.

– Руки вверх! – хриплым от волнения голосом крикнул Кондрашев.

– Сдаюсь, – послышался в ответ женский голос, и на прибрежную гальку упало что-то металлическое.

Костя подошел и чиркнул зажигалкой:

– Устинья Матвеевна!

Не менее Кондрашева была поражена неожиданной встречей сама Устя.

– Как ты сюда попала? – допытывался Костя.

Вдали, в той стороне, куда побежал бандит, грохнул выстрел, потом еще один.

– Рад? Доволен? – озлобленно спросила Устинья.

– Чем доволен? – не понял Кондрашев.

– Как же! Отличился! Марусю поймал!

– Какую Мару…

Но Устя не дала ему договорить.

– Издеваешься?! Или не знаешь, что я Маруся? – уже истерически выкрикнула пленная и вся собралась, словно для прыжка. – Понял?! Не знала, к кому попаду, – ни за что бы не сдалась!

Сильный порыв ветра окатил обоих песком, ударил в лицо камешками и брызгами воды. Костя невольно закрылся рукой. Затем наступило долгое молчание, лишь шумел ветер и назойливо бились о берег речные волны.

– Костя! – Это было сказано вполголоса, жалобно. – Застрели меня!

Кондрашев молчал, и голос Устиньи снова зазвенел, как натянутая до предела струна. – Застрели! Слышишь? Я не могу встретиться с Васей.

«Действительно…» – подумал Кондрашев.

– Не можешь? Дай, я сама застрелюсь! – уже, как одержимая, кричала женщина.

Бывает, что в критические моменты решение приходит совершенно неожиданное.

– Садись и греби за реку! – внезапно сказал Костя, стаскивая лодку с берега. – Живее!

Женщина повиновалась. Ей было уже всё безразлично, ничто ее не страшило, кроме встречи с Василием Щегловым. Она, не раздумывая, шла навстречу смерти, потому что переплыть в утлой лодчонке разбушевавшуюся Волгу было почти невозможно.

Когда Устинья села за весла, Кондрашев с силой оттолкнул лодку от берега и долго-долго стоял, всматриваясь в непроглядную мешанину из пены, брызг и мрака, прислушиваясь, не донесется ли с реки крик о помощи. Напрасно. Грозно ревела и плескалась река, и в этом гуле не было места слабому человеческому голосу.