Текст книги "Адская игра. Секретная история Карибского кризиса 1958-1964"

Автор книги: Александр Фурсенко

Соавторы: Тимоти Нафтали
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

Представители Хрущева – его правая рука Фрол Козлов и кандидат в члены Президиума Михаил Суслов – уверили представителя Рауля Кастро в неизменной поддержке Москвы. СССР, заявил Козлов, готов предоставить Кубе все необходимое; он обещал переговорить с министром обороны Родионом Малиновским сегодня же. Возникли, однако, некоторые но. Москва была бы рада помочь НСП и Раулю Кастро в разработке военного плана защиты Кубы от нападения США. Но и Козлов и Суслов подчеркивали, что СССР готов предварительно направить на Кубу советских специалистов{42}.

Саммит и Залив Кочинос

Верный своему слову, данному в декабре, Кеннеди вернулся к вопросу о встрече на высшем уровне вскоре после инаугурации. Вызвав Ллоуэлина Томпсона, посла США в Москве при администрации Эйзенхауэра (Кеннеди решил оставить его на этом посту), в феврале президент обсудил с ним мнения лучших советологов США «за» и «против» встречи на высшем уровне в ближайшем будущем. Было принято решение поторопиться с этой встречей{43}. Хрущев впервые услышал о предполагаемом саммите в марте, когда Томпсон привез в Москву приглашение советскому лидеру на встречу в третьей стране.

1 апреля Хрущев сообщил Томпсону, что хотел бы встретиться с Кеннеди в конце мая в Вене или Стокгольме{44}. Кеннеди собрал советников и обсудил с ними удобную дату встречи. Они остановились на 3 и 4 июня, поскольку 1 июня уже был согласован официальный визит во Францию.

Новость о заинтересованности Москвы в саммите совпала с завершением подготовки секретной операции на Кубе. Узкий круг заместителей министров и руководящих сотрудников ЦРУ, допущенных к планированию, в Учение марта завершили составление плана использования кубинских наемников, о которых с беспокойством говорили Москва и Гавана с октября 1960 года. Гватемальское правительство не желало больше держать их на своей территории, и руководство кубинских беженцев теряло терпение.

1-3 апреля накануне Пасхи ЦРУ представило Кеннеди план вторжения «Запата». Согласно информации ближайшего окружения президента он решил продолжить работу и вернулся в Вашингтон после пасхальных каникул в Палм Бич, полный решимости. «Он принял решение и сообщил нам об этом», – вспоминал позже Банди{45}. Он не делился своими соображениями по поводу Кубы даже со своим личным другом и будущим биографом Теодором Соренсеном. Соренсен получал отрывочные сведения на встрече, президент выражал обеспокоенность по поводу того, что «многие советники страшатся перспективы войны»{46}.

На работу президента по рассмотрению новой стадии секретного плана по Кубе сильно влиял грядущий саммит. Вечером 4 апреля после согласования даты встречи на высшем уровне, беседуя с группой контроля над проведением кубинской операции, Кеннеди просил, чтобы «было как меньше шума». По его мнению, единственным способом добиться невозможного, было вести двойную политику: ликвидировать советское присутствие в Карибском бассейне и одновременно начать переговоры по разоружению, максимально скрыть участие США в свержении Кастро.

Алексеев в Бразилии

Парадоксально, что в то время как Джон Кеннеди и руководящие сотрудники служб национальной безопасности США шлифовали план действий против Кубы, советское руководство казалось спокойным за безопасность режима Фиделя Кастро. Подготовка к встрече на высшем уровне и отсутствие какой-либо новой информации в марте о намерениях Кеннеди поддерживали уверенность Кремля в том, что новая администрация не повторит ошибок Эйзенхауэра и его серого кардинала Ричарда Никсона.

Угроза вторжения явно уменьшилась, и Александр Алексеев, резидент КГБ и русский фаворит Фиделя Кастро, уехал из Гаваны в Бразилию. «Бразилия – одна из стран, с которой нам необходимо было установить отношения», – вспоминает Алексеев, объясняя свое странное отсутствие на Кубе в апреле 1961 года. У него сложились дружеские отношения с Жанио Куадросом в бытность последнего одним из лидеров оппозиции. Алексеев был переводчиком Куадроса (Куадрос владел испанским, а Алексеев не знал португальского) во время его визита в Москву и Ленинград в 1959 году. «Я на стороне Советского Союза», – говорил Куадрос на встречах с советскими людьми{47}. В 1960 году Куадрос, который с радостью приветствовал кубинскую революцию, возобновил знакомство с Алексеевым в Гаване. «Я приду к власти, а я приду обязательно, – сказал Куадрос, – дайте ему первому визу». Казалось, избрание Куадроса открывает дорогу налаживанию отношений с СССР. «Это все знали в Москве», – с гордостью вспоминает Алексеев{48}.

Вскоре после инаугурации президента 31 января 1961 года Кремль решил воспользоваться теплыми отношениями Алексеева с новым президентом Бразилии. «Я получил указание вернуться в Москву», – вспоминал позже Алексеев. Москва хотела, чтобы он как можно скорее посетил Бразилию. Уехав с Кубы в начале апреля, Алексеев был уверен, что Кастро контролирует ситуацию. «Дороги были заминированы, – разъяснял Алексеев, – я был на Кубе, видел всю эту подготовку». «Но почему-то мы не верили, что может быть серьезное вторжение». Оглядываясь на прошлое, Алексеев признает: «Я не знаю почему, но не верили»{49}.

В первую неделю апреля кубинцы и советские представители по-разному смотрели на США. Неизвестно, что думал Кастро об отъезде Алексеева, но мнения об угрозе вторжения были диаметрально противоположными. Гавана знала, что Хрущев и Кеннеди готовятся к саммиту, и в узком кругу Фидель Кастро выражал беспокойство, что его союзники в Кремле могут пожертвовать им ради улучшения американо-советских отношений. Кастро не высказывал своих опасений прямо, хотя вполне бы мог поделиться ими с Алексеевым, если бы последний был в Гаване. Вместо этого 7 апреля кубинские коммунисты направили конфиденциальное послание послу Кудрявцеву.

Кудрявцев предупредил Москву о желательности превентивных мер. Кубинские коммунисты не хотели, чтобы Фидель Кастро узнал об их послании. Не может ли Кремль сделать или заявить что-либо, чтобы успокоить Кастро? От имени «друзей» Кудрявцев запрашивал Москву: «Фидель Кастро хочет знать, поднимал ли Хрущев кубинский вопрос в беседе с послом США Томпсоном?»{50}

В отсутствии Алексеева Кудрявцев стал главной фигурой для контактов между Кубой и Кремлем. Лидеры НСП были обеспокоены как возможным вторжением США, так и тем, как поступит Москва в этом случае. Несмотря на молчание Вашингтона, они заявили 8 апреля советскому послу о реальной опасности вторжения для поддержки сформированного правительства в изгнании Хосе Миро Кардона. «Ситуация более серьезная, чем в октябре 1960 года и в январе этого года»{51}. Кубинские коммунисты признавали, что «кубинское правительство не располагает определенной информацией, когда и откуда начнется вторжение. Однако оно считает вторжение неизбежным»{52}.

Реакция Кремля была мгновенной: на 11 апреля было назначено заседание Президиума, в повестку дня которого был включен кубинский вопрос{53}. Хрущев и его коллеги развеяли опасения кубинских коммунистов. Как раз днем раньше советский министр иностранных дел проинформировал посольство США о согласии на июньский саммит в Вене{54}. Более того, ни у кого не возникло серьезного подозрения относительно возможности американского вторжения.

Хрущев не хотел, чтобы двусторонние переговоры с американцами вызвали подозрительность в социалистическом лагере, особенно среди кубинцев – новых его членов. Китайцы осуждали Хрущева за попытку наладить отношения с администрацией Эйзенхауэра в 1960 году, и Кремль не хотел давать предлога китайцам вбить клин между ним и кубинцами.

Чтобы успокоить Гавану, Хрущев распорядился «в строго доверительном порядке» ознакомить Кастро с фрагментами его беседы с Томпсоном, касающимися Кубы{55}. Был выбран тот отрывок, где Хрущев пытался убедить Томпсона, что Советский Союз не намерен строить на Кубе военную базу. «Мы не согласны с позицией США в отношении Кубы», – заявил Хрущев Томпсону. «Соединенные Штаты считают, – добавил он, – своим правом создавать военные базы буквально у границ Советского Союза. У нас же на Кубе нет никаких баз, а просто складываются дружественные отношения с этой страной». Заявив о несогласии «с концепцией США о Кубе», советский лидер предъявил американскому послу обвинение, что «в Соединенных Штатах уже раздаются крики о том, что Советский Союз создает на Кубе чуть ли не ракетные базы, что Куба – советский сателлит и т. д.»{56}.

Днем позже советский оптимизм по поводу ситуации на Кубе подвергся испытанию, когда КГБ передал Хрущеву очень серьезный отчет о ситуации в Гватемале. Деятельность США в лагерях подготовки наемников в Гватемале была барометром намерений Вашингтона в отношении Кастро. 12 апреля впервые с конца февраля поступили настораживающие сигналы. Сеть, созданная гватемальской компартией с октября 1960 года и снабжавшая информацией КГБ в Мексике, сообщила, что ЦРУ начало окончательную подготовку вторжения на Кубу. Согласно этой информации вторжение могло начаться «в ближайшие дни». Против этого места в донесении КГБ Шелепин оставил помету – «правильно». Поскольку в Москве не было уверенности, что кубинцы Получили информацию, КГБ телеграфировал своему резиденту в Гаване для передачи этого сообщения кубинскому руководству и НСП.

У Кеннеди были, по-видимому, основания надеяться, что Москва на этот раз не придаст серьезного значения слухам о готовящемся вторжении. 12 апреля на пресс-. конференции, как раз в тот день, когда Москва получила информацию из Гватемалы, Джон Кеннеди уверял мировую общественность, что США не собираются вторгаться на Кубу: «Ни при каких обстоятельствах вооруженные силы не предпримут интервенцию против Кубы, и администрация сделает все от нее зависящее – я думаю, мы выполним свой обязательства, – чтобы не допустить вовлечения американцев в любые действия на Кубе»{57}.

Любопытно, что КГБ постоянно получал информацию противоположного характера. Заявление Кеннеди было ложью и, несомненно, сыграло свою роль в дезинформации Москвы и Гаваны. С осени 1960 года советская разведка получала сведения кубинских беженцев и вокруг них в Нью-Йорке. В апреле нью-йоркская резидентура сообщала: «Мануэль Барона, представитель контрреволюционного правительства Кубы в изгнании, ведет переговоры об организации интервенции в ночь с 10 на 11 апреля. В десанте примут участие 3500 наемников, которые захватят небольшой участок территории. Один из представителей, с позволения сказать, правительства обратится с призывом к народу Кубы присоединиться к интервенции. Само собой разумеется, что он обратится к правительству США с просьбой признать его и оказать вооруженным силам интервентов всяческую помощь. Барона просил представить в его распоряжение транспортные самолеты и подводные лодки. Хотя американцы в принципе принимают все планы Барона, они тем не менее отказались предоставить в его распоряжение транспортные средства, чтобы избежать обвинения в участии в агрессии. Несмотря на это, американцы обещали финансировать аренду самими контрреволюционерами частных средств связи у различных компаний. Кроме того, госдепартамент считает целесообразным отложить сроки высадки, чтобы лучше подготовить дело, ибо силы кастровской милиции довольно велики и имеется риск провала»{58}.

КГБ мог устно передать Хрущеву эту информацию. Но в отличие от предупреждений, полученных от Кудрявцева, и информации из мексиканской резидентуры КГБ сообщение Барона не было должным образом оценено, хотя нет сомнений, что представители КГБ ознакомили с его содержанием своих кубинских коллег.

Заявление президента США сыграло на руку тем, кто пытался усыпить бдительность Кастро. К тому же советский посол Кудрявцев проинформировал Кастро о беседе Хрущева с Томпсоном. Кастро, естественно, сделал вывод, что существует связь между инициативой Хрущева 1 апреля и его (Кастро) последующей речью и что решительная поддержка Москвы вновь остановила американскую агрессию.

Вечером 13 апреля Блас Рока и Фидель Кастро обсудили предупреждение Хрущева Соединенным Штатам и влияние, которое оно может оказать на планы Кеннеди. Кастро был доволен советской инициативой, а Рока, по крайней мере, убедился, что личное вмешательство Хрущева сотворит такое же чудо, которое свершилось в 1960 году{59}.

Лидер кубинских коммунистов на следующий день 14 апреля сделал аналогичное заявление на встрече с советским послом в своих апартаментах. Рока попросил Кудрявцева передать Хрущеву «свою искреннюю благодарность за его помощь в отражении агрессии американского империализма». Рока подчеркнул, что предупреждение Хрущева, «несомненно, окажет сдерживающее влияние на администрацию Кеннеди». Кубинцы считали, что заверения, сделанные Кеннеди 12 апреля, явились результатом советского заявления о поддержке Кубы. «В США серьезно озабочены тем, что агрессивная политика по отношению Кубы приведет к войне», – пояснил Рока{60}. Он также отдал должное советской космической программе. 12 апреля в космос полетел Юрий Гагарин. Рока понимал, что это достижение вызовет уважение и страх американцев. «Это вынудит Вашингтон, – сказал он, – прекратить бряцание оружием».

Кремль и кубинцы могли удовлетвориться заявлением Кеннеди, что «кубинский вопрос… должны решать сами кубинцы». Социалистический блок выполнил почти наполовину программу военной помощи Кубе. Куба получила 125 из 205 танков, 167 000 ружей и 7250 автоматов, но 128 советских гаубиц были еще в пути. На Кубе были уже установлена система ПВО и система противотанковой защиты. Самой большой брешью в обороне Кубы была слабость кубинских военно-воздушных сил. Не был поставлен ни один из обещанных истребителей МИГ. Если бы Хрущев так же верил в реальность угроз США весной 1961 года, как в октябре 1960 года, ему следовало бы поторопиться с поставками.

Нападение

Залив Кочинос, который стал символом победы советского блока, явился неожиданностью для Кубы. Столько раз уже звучали предупреждения о неминуемой интервенции, что ситуация стала напоминать известную историю «Волки! Волки! Волки!» К тому же президент Кеннеди клятвенными обещаниями не нападать на Кубу практически нейтрализовал имевшуюся разведывательную информацию.

Через несколько часов после сообщения Бласа Рока Кремлю об уверенности в том, что американский орел и его союзники не посмеют напасть на Кубу, бомбардировщики В-56, пилотируемые кубинскими эмигрантами, начали утром 15 апреля бомбить кубинские аэродромы. Кубинской бригаде необходимо было превосходство в воздухе для удержания плацдарма в течение 24 или 48 часов. Инспекционная группа Пентагона, которая проводила оценку сил ЦРУ на Кубе в марте, предупреждала, что «самолет, оснащенный 50-калиберными автоматами, может потопить все или почти все силы вторжения»{61}. Согласно данным разведки, проведенной самолетами U-2 8, 11 и 13 апреля, в распоряжении кубинцев было 36 боевых самолетов, из них несколько реактивных Т-33{62}. У кубинских эмигрантов в составе ВВС реактивных самолетов не имелось{63}. Наиболее могучим самолетом был В-26 времен Второй мировой войны, который не шел ни в какое сравнение с Т-33 времен холодной войны. На стадии планирования нападения ЦРУ предполагало, что несколько Т-33 у Кастро, тренировочные самолеты, поставленные правительству Батиста США, не имеют вооружения на борту.

Вечером 16 апреля Кеннеди предупредил своих советников, что он отменит часть первоначального плана потому, что его исполнение может отрицательно повлиять на международную репутацию страны. Воздушный налет 15 апреля вызвал дискуссию в ООН, неприятную для США, и посол Эдлай Стивенсон был вынужден лгать по поводу вовлеченности США в инцидент на Кубе. Кеннеди решил больше не рисковать, предпринимая новый воздушный налет до тех пор, пока эмигранты не закрепятся на береговом плацдарме. Это решение обрекло всю операцию на неудачу. В ходе воздушного налета 15 апреля было уничтожено лишь 60 % военно-воздушных сил Кастро, которые оказались более дееспособными, чем ожидалось. Без поддержки с воздуха десант на следующее утро оказался беззащитным.

Аппарат КГБ в Москве приступил к оценке возникшей ситуации сразу же после первых сообщений о бомбардировке 15 апреля. «Мы ожидали, что произойдет на Кубе», – вспоминает один из членов спешно созданного «военного штаба» на Лубянке. Олег Нечипоренко работал в КГБ уже 2 года, когда его перебросили на отслеживание событий на Кубе. Бывший студент испанского факультета советской Академии иностранных языков, Нечипоренко был направлен на работу в наиболее эффективную резидентуру КГБ в Мексике. В Москве, где было мало специалистов по Латинской Америке, Нечипоренко стал помощником Александра Шелепина, председателя КГБ. Он мог квалифицированно оценить ситуацию на Кубе{64}. «По зарубежному радио мы ловили всю имеющуюся информацию, получали телеграммы, и это немедленно ложилось на стол начальству».

«Мы повесили на стену две карты: на одной отмечали передвижение войск согласно американскому радио, а на другой – на основе нашей информации», – вспоминает Николай Леонов. Леонов, друг Рауля Кастро и один из лучших лингвистов-испановедов в официальной Москве, также работал в «военном штабе» КГБ 16 апреля. Леонов знал Кубу лучше Нечипоренко, поскольку посещал ее. Но в тот момент советское руководство больше нуждалось в людях, которые лучше воспринимали на слух испанский, чем в аналитиках{65}.

Первая разведывательная информация с театра боевых действий поступила в Москву 17 апреля. Она вызвала серьезную озабоченность. Кубинские силы обороны были застигнуты врасплох. Как и Москва, Кастро понятия не имел, когда произойдет нападение. Кубинские коммунисты сообщали, что около тысячи контрреволюционеров высадились на Плайя Хирон и вынудили расквартированный там малочисленный кубинский гарнизон отступить вглубь острова. По-видимому, объектом нападения был аэродром в Сиенфуэгос в 60 милях к востоку от места высадки десанта{66}. Силам Кастро противостояла тысяча атакующих. Позже в тот же день Блас Рока посетил резидентуру КГБ и предупредил, что, вероятно, воздушная атака произойдет одновременно с высадкой в 25 милях на побережье близ района Ковадонга. План состоял в перехвате кубинских сил, направленных на юг через крупный железнодорожный узел Агвада де Пасажерос. Означало ли это, что Кеннеди нарушил обещание и направил специальные силы на Кубу? Кубинские коммунисты также сообщали без комментариев, что поддерживаемый США Хосе Миро Кардона призывает к восстанию{67}.

Хорошей новостью для Кремля было сообщение, что кубинские ВВС начинают наносить удары по контрреволюционерам. Москва обещала поставить истребители МИГ, но они не прибыли вовремя. К счастью для кубинцев и Кремля, кубинские Т-33 и «Морские фурии» оказались эффективными. К 18 апреля по сообщению кубинцев захватчики не смогли расширить плацдарм из-за недостатка снабжения{68}. Также сообщалось, что, хотя Фидель Кастро оставался в Гаване, он контролировал военные операции кубинских сил.

Леонов вспоминал, что радиопередачи из США представляли военную кампанию в более оптимистических тонах для эмигрантов, чем то, что Москва и сами кубинцы получали из своих источников. 18 апреля война продолжалась. Кубинцы сообщали, что она идет на четыре фронта и только на одном группа, поддерживаемая США, отступает. Москву также информировали об открытии нового фронта. Это был небольшой плацдарм вторжения на западной оконечности острова в провинции Пинар дель Рио, где дела у кубинцев шли успешно{69}. Ситуация на Кубе оставалась очень запутанной. Леонов и Нечипоренко проводили дни и ночи на Лубянке, внимательно следя за событиями{70}.

Вашингтон раньше Москвы понял, что операция обречена. К вечеру 17 апреля ЦРУ сообщало Аллену Даллесу об окружении бригады на побережье. Поскольку кубинцы не знали о решении президента отменить второй этап высадки{71}, самолеты Кастро оставались в воздухе, атакуя самолеты кубинских эмигрантов и армаду, поддерживаемую США. Т-33 сбили шесть бомбардировщиков В-26, и еще два были уничтожены силами ПВО. Наиболее ярким эпизодом было потопление Т-33 двух кораблей оперативного конвоя, один из которых перевозил снаряжение и средства связи для бригады. Десанту было трудно придерживаться какого-либо сценария, поскольку ЦРУ рассчитывало, что все снаряжение будет доставлено на берег под прикрытием авиации США.

На следующее утро Кеннеди сообщили, что операция на грани срыва. «Ситуацию на Кубе нельзя считать хорошей», – предупредил Макджордж Банди президента на заседании кризисной группы по Кубе{72}. «Кубинские вооруженные силы сильны, – объяснял Банди, – реакция населения вялая, а наши тактические позиции слабее ожидаемых»{73}. Катастрофа на Кубе волновала Банди. Он и раньше относился скептически к принятому плану. Теперь он рекомендовал Кеннеди направить в воздушное пространство Кубы самолеты США без опознавательных знаков для уничтожения воздушных сил. Кастро, чтобы обеспечить кубинской бригаде свободу маневра на побережье.

Ситуация оказалась трагической, как и предсказывал Банди. Кубинская группа проиграла бой на одном из участков побережья, когда Кастро пустил в ход советские танки. Тем временем дополнительные танки и оставшиеся у Кастро самолеты бомбили другой участок побережья. «Никто не знал, что делать», – вспоминал адмирал Арли Бёрк, руководитель военно-морской операции{74}. Даже заместитель главы ЦРУ Ричард Биссел, который настаивал на операции против Кубы, был ошеломлен. Все пошло наперекосяк. Бёрк, корабли которого курсировали вдоль кубинских берегов, наблюдая за катастрофой, оставался спокойным. Иногда выдержка изменяла ему, и он восклицал: «Черт возьми!»

Бёрк привлек внимание Кеннеди, который искал человека с опытом работы в Вашингтоне, обладающего здравым смыслом, способного исправить положение, Кеннеди созвал Раска, Макнамару, Даллеса, Лемнитцера и Бёрка на дневное совещание в Овальный кабинет. Раек рассердил Кеннеди, заявив, что надо сидеть сложа руки и ждать естественного развития событий. Кеннеди хотел действовать и поэтому через некоторое время вызвал Бёрка на личную встречу. Может ли адмирал организовать облет театра военных действий самолетами с авианосца «Эссекс», чтобы получить истинную кар тину событий? Бёрк быстро выполнил задание, что про извело на Кеннеди сильное впечатление.

Президент посоветовался с братом. Роберт знал о январском плане ЦРУ, но не принимал непосредственного участия в его разработке. Похоже, что президент держал его в курсе дел; однако в первые месяцы работы новой администрации Роберт занимался Министерством юстиции и не хотел брать на себя дополнительную ответственность. В момент кризиса он стал как бы канцлером при президенте. «Меня вызвал Роберт Кеннеди, – вспоминал Бёрк, – и сказал, что президент собирается сделать меня своим консультантом по данной операции». Бёрк предупредил Генерального прокурора, что он таким образом будет действовать через голову начальника Военного комитета начальников штабов и министра обороны. Роберт Кеннеди согласился, и спустя 25 минут, к вящему удивлению Бёрка, президент вызвал его и заявил, что именно таковым и было его намерение{75}.

По-видимому, не без помощи Бёрка Кеннеди начал понимать, что если операция и будет иметь хоть какие-либо шансы на успех, необходимо рискнуть.

«Подготовьте самолеты США без опознавательных знаков для вероятного боевого использования», – говорилось в телеграмме с грифом «сов. секретно», направленной из оперативного центра Военного комитета начальников штабов. Кеннеди стоял рядом с Бёрком, когда адмирал передавал приказ в Пентагон. Администрация Кеннеди не питала иллюзий по поводу благоприятного развития ситуации. В полученный приказ была включена инструкция по подготовке возможной эвакуации антикастровских формирований{76}. Кеннеди также просил Бёрка сообщить ЦРУ о необходимости проинструктировать кубинских беженцев, чтобы они присоединились к повстанческим группам. «Если кубинский экспедиционный корпус не сможет удержать береговой плацдарм или пробиться вглубь острова, – телеграфировал Бёрк Кеннеди, – беженцам желательно превратиться в „повстанцев“ и направиться к назначенному месту, где они получат подкрепление с воздуха»{77}. Кеннеди не понимал неосуществимости таких действий. Не только ЦРУ не подготовило свои силы вторжения к подобному исходу операции. Вновь поступившая разведывательная информация свидетельствовала, что в пределах 100-мильной береговой зоны действовали только 850 повстанцев и что для соединения с группой повстанцев бригада вторжения должна была преодолеть укрепления Кастро{78}.

Кеннеди всячески пытался избежать отправки летчиков США на Кубу. Наконец, после совещания, длившегося с полуночи до 3 часов утра 19 апреля, Кеннеди одобрил ограниченную операцию. Утром шесть реактивных самолетов без опознавательных знаков получили приказ облететь побережье «для защиты кубинского экспедиционного корпуса от воздушной атаки». Эти самолеты не должны бомбить кубинские наземные цели или ввязываться в бой. Кубинские эмигранты планировали высадку в 6.30 утра, и в задачу самолетов США входило преследование самолетов Кастро, которые попытались бы помешать высадке{79}.

Позже эта утренняя ограниченная операция провалилась из-за неправильного расчета времени, и вскоре Белый дом был вынужден признать безнадежность этой акции. Днем командующий военно-морскими силами специального назначения, ответственный за операцию на Кубе, сообщил, что кубинские подразделения ЦРУ удерживают береговой плацдарм на одном участке в 1/4-1/2 мили вдоль побережья на глубину около 1/4 мили. Первоначальный план заключался в создании плацдармов на трех участках побережья, однако группа уже в первый день не удержалась на одном участке, а до третьего вообще не добралась. Теперь остатки экспедиционного корпуса были окружены на единственном плацдарме «на востоке и на западе»{80}. К 1 часу дня 19 апреля Объединенный комитет начальников штабов принял решение эвакуировать тех кубинцев, которых еще можно спасти. «С Богом!» – напутствовал Пентагон главнокомандующего на Атлантике адмирала Деннисона{81}. Удалось спасти лишь 14 кубинцев, а 1189 сдались войскам Кастро.

В момент краха операции «Запата» Роберт Кеннеди продиктовал письмо брату, чтобы укрепить его дух. После рассылки последних телеграмм 19 апреля президент уединился на семейную половину Белого дома с женой Жаклин. Роберт, крайне взволнованный происходящим, носился с идеей второй попытки. «Наши долгосрочные внешнеполитические цели на Кубе гораздо более насущны для нас, чем то, что происходит в Лаосе, в Конго или любых иных странах». Генеральный прокурор советовал брату не оставлять идеи устранения Кастро из-за неудачи в заливе Кочинос. Джон Кеннеди противился использованию сил США для свержения Кастро. Брат понимал его осторожность, но предупреждал: «Сейчас самое время продемонстрировать силу, так как через год-два ситуация ухудшится». Поддержка большинства стран Латинской Америки была важна для успеха будущего военного вторжения. Роберт Кеннеди советовал брату рассмотреть возможность тайных операций, таких как имитация нападения Кубы на Гуантанамо, для того чтобы добиться поддержки стран Западного полушария. Роберт был настойчив. С холодным предвидением он предупреждал: «Если мы не хотим видеть русские ракетные базы на Кубе, мы должны немедленно решить, что надо делать для предотвращения этого»{82}.

Несколькими днями позже на пресс-конференции Джон Кеннеди взял всю ответственность на себя. «Есть старая поговорка, – сказал Кеннеди, – у победы сто отцов, а поражение – сирота»{83}. Президент действительно чувствовал свою личную вину. Он понимал, что план Тринидад был лучше с военной точки зрения, чем проект «Запата», но по политическим соображениям план Тринидад был отклонен. Кеннеди винил себя за отмену второго воздушного удара. Он не понимал важности превосходства в воздухе для успеха всей операции. Он хотел бы, чтобы в беседах с ним ЦРУ и Объединенный комитет начальников штабов убедили его в этом. Но и он сам должен был поинтересоваться этой проблемой. Остальные аспекты его самокритики – что выбор повстанцев был фантазией, в которую его заставили поверить, – перевесили ошибки, совершенные в воздушной войне. Способность кубинского экспедиционного корпуса поднять восстание или набрать простых кубинцев не проверялась, так как оказалось невозможным обеспечить надежный плацдарм{84}.

Счастливчики

После залива Кочинос кубинцы распространяли миф о действиях своих сил безопасности в апреле 1961 года. В интервью биографу Кастро Тэду Шульцу в 80-х годах министр внутренних дел в правительстве Кастро Рамиро Вальдес сказал, что «кубинская разведка прослеживала подготовку вторжения шаг за шагом от Майами до лагерей подготовки в Гватемале»{85}. Вальдес подтвердил общее мнение кубинских обозревателей: «Мы имели сильную агентуру в контрреволюционных бандах»{86}. Советские документы не подтверждают этого заявления. В мае 1963 года, то есть через два года после вторжения, Кастро в личной беседе жаловался Хрущеву, что кубинцы не сумели проникнуть в кубинское эмигрантское движение за рубежом. Кубинцы были уверены, что осуществляют контроль над теми, кто работает на Кубе, но несмотря на расхожее мнение о том, что в маленькой Гаване в Майами секретов нет, люди Кастро в 1961 году вынуждены были признать, что они не знали многого о действиях своих врагов – Мануэля Рейя, Хосе Миро Кардона и Тони Барона{87}.

Советский Союз и Куба считали, что в апреле 1961 года они просто избежали катастрофы. Когда битва на побережье уже двигалась к завершению, братья Кастро обратились за помощью к КГБ. Неудача разведки очень беспокоила их. Хотя осенью 1960 года Рауль Кастро приступил к налаживанию широкого сотрудничества разведок, число «советников» в разведывательной службе Кубы оставалось незначительным. В свете промахов в Заливе Кочинос Рауль Кастро просил увеличить количество сотрудников КГБ. Советское руководство довольно охотно согласилось удовлетворить эту просьбу.

С полного согласия правительства Кастро Москва приняла спецслужбы Кубы под свое крыло. 25 апреля 1961 года, менее чем через неделю после того, как с бригадой ЦРУ, действующей на побережье, было покончено, глава КГБ Шелепин попросил разрешения направить на Кубу «по просьбе кубинского руководства» дополнительно 8 сотрудников КГБ с необходимым техническим оборудованием стоимостью 117 000 рублей (около 180 000 долларов США) с целью налаживания сотрудничества разведывательных служб{88}. Между тем резидентура КГБ в Гаване предложила Мануэлю Пинейро, главе кубинской военной разведки G-2, назвать семерых из новых сотрудников КГБ, которые могли бы возглавить различные управления кубинской разведки{89}.