Текст книги "Адская игра. Секретная история Карибского кризиса 1958-1964"

Автор книги: Александр Фурсенко

Соавторы: Тимоти Нафтали
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

Вероятно, по просьбе президента или по собственной инициативе Чарльз Бартлетт также передал в первые напряженные часы кризиса Большакову, что Белый дом рассматривает вероятность компромисса, считая возможным отказаться от ракет «Юпитер»{25}.

Советское посольство имело веские основания полагать, что по крайней мере высказывания Хоулмена и Бартлетта отражают официальную позицию о отзыве ракет «Юпитер» для ликвидации кризиса. В это утро американская пресса была полна различных предположений о возможном дипломатическом пути решения проблемы. Резюмируя принципиальную позицию наиболее известных ученых мужей от внешней политики для сообщения Шарлю де Голлю, 23 октября посол Франции в США Эрве Альфан пояснял, что Макс Френкел и Джеймс Рестон из «Нью-Йорк таймс» рассматривают возможность некой компенсации для России, вероятно, уступки по Берлину. «Однако я заметил, – сообщает Альфан, – иную позицию Уолтера Липпмана, который привлекает внимание к тому факту, что ракеты средней дальности США в Турции чрезвычайно осложняют позиции Кеннеди»{26}. Тем временем администрация также собирала мнения своих союзников относительно сделки Куба-Турция. Госдепартамент направил телеграмму делегации США в ООН с просьбой выяснить реакцию Турции{27}.

По непонятной причине резидентура ГРУ решила не сообщать в Кремль сведения, полученные от Хоулмена и Бартлетта, хотя именно в такое тревожное время Москва нуждалась в подробной и достоверной информации. Более того, такое поведение было необычно для советской военной разведки. В течение полутора лет она немедленно передавала в Москву все, что становилось известно Большакову от брата президента или ближайшего окружения Кеннеди. Но 23 октября от Большакова в Кремль не поступило никаких сведений. Эта информация была получена в Москве лишь после полудня 25 октября.

Что собирается делать Хрущев?

Первое решение Кеннеди после его телевизионного обращения было санкционирование шести разведывательных полетов на малой высоте над Кубой{28}. 23 октября перед президентом стояли две цели. Первая – быть в курсе всех военных приготовлений на острове, чтобы знать степень угрозы, которую необходимо отразить военными силами. Он также ждал реакции Хрущева. Если Кремль выберет жесткую линию, то Хрущев отдаст приказ советским судам игнорировать блокаду. Или, возможно, он решит применить адекватные меры в Берлине, который являлся наиболее уязвимым местом для НАТО. Весь день Кеннеди и Исполком обсуждали пути противодействия обоим или одному сценарию. К вечеру Кеннеди распорядился, чтобы Пентагон привел в состояние двухчасовой готовности батальон для размещения его на основной дороге на Берлин на случай, если Советский Союз и Восточная Германия попытаются отрезать западный Берлин от Европы, как это случилось в 1948 году{29}.

Шло время, Москва молчала, и тогда Роберт Кеннеди решил снова обратиться к Большакову. «Я послал Чарли Бартлетта, который был на дружеской ноге с ним, к Большакову», – вспоминал Роберт Кеннеди{30}. Бартлетт пригласил Большакова в свой офис в Национальном пресс-клубе.

Бартлетт заверил Большакова, что он «встречается с ведома президента и его брата». «Президент очень рассержен тем, что происходит на Кубе, – сказал Бартлетт. – Это напоминает обман японцами Рузвельта перед Пёрл-Харбором». Вера Кеннеди в возможность Договоренности с СССР «поколеблена». Тем не менее «президент не хочет вторжения на Кубу, – пояснил Бартлетт, – он требует ликвидации ракет среднего радиуса, если они имеются»{31}. Он подчеркнул, что Джон Кеннеди, который уже обдумывает возможность ликвидации ракет под международным контролем, считает наилучшим выходом обратиться по этому вопросу в ООН Кеннеди давал понять СССР, что переговоры под эгидой ООН пройдут успешно, если советское правительство приостановит отправку своих судов на Кубу.

В конце встречи Бартлетт спросил Большакова, известно ли ему что-либо о путях разрешения кризиса. Большаков не смог высказать никакого предположения. «Все пути урегулирования, – ответил он, – изложены в заявлении советского правительства»{32}.

Не удовлетворившись результатами первой встречи, Роберт Кеннеди попросил Бартлетта вновь повидаться с Большаковым в этот же день. Он хотел дать понять Хрущеву, что у США есть необходимые доказательства размещения ракет на острове. «Я дал Бартлетту карту размещения всех ракет», – вспоминал позже Кеннеди{33}. Утреннее заявление Большакова, разочаровавшее Кеннеди, свидетельствовало об отсутствии каких-либо положительных решений Москвы. Возможно, снимки, сделанные с самолетов У-2, заставят Президиум разумно прореагировать, как это бывало в прошлом.

Войдя в офис Бартлетта, Большаков обратил внимание на большую стопку листов бумаги, с которыми, по-видимому, работали. «Это были результаты аэрофотосъемки», – вспоминал он. Бартлетт листал их, и, когда Большаков подошел к нему, он заметил на них штамп «Только для глаз президента». «Что скажешь на это, Георгий?» Вопрос был как выстрел. Большаков отрицал свою осведомленность в ракетной области. «Я никогда не видел подобных фотографий, – пожаловался Большаков, – и понятия не имею, что на них изображено». Он высказал предположение, что, может быть, это площадки для игры в бейсбол. «Если ты специалист, Чарли, то ты мне и скажи, ракеты это или не ракеты?»{34}.

Опасаясь того, что могут предпринять США, и, возможно, надеясь на канал связи с братьями Кеннеди, начальник Большакова, резидент ГРУ в Вашингтоне, наконец сообщил в Москву, что рассказал Хоулмен Большакову 23 октября по поводу ракетного компромисса предложенного Робертом Кеннеди, и комментариях Бартлетта о заинтересованности президента в подобной сделке. По необъяснимым причинам вашингтонская резидентура ГРУ продержала первые обращения к Большакову представителей Кеннеди почти целые сутки и включила их в доклад Москве, только когда кризис достиг высшей точки{35}.

«Роберт Кеннеди едет к Добрынину»

Поздно вечером 23 октября после встречи Хоулмена и Бартлетта с Георгием Большаковым брат президента решил задействовать еще один канал. «Взволнованного» Роберта Кеннеди проводили в кабинет Добрынина. Эмоциональная речь Кеннеди изобиловала повторениями и отступлениями. Кеннеди сказал, что приехал по собственной инициативе без указаний президента. Советский посол понял, что визит брата президента указывает на начало процесса поиска решения конфликта{36}.

«Должен сказать вам, – начал Роберт Кеннеди, – что личные отношения между президентом и премьером, от которых зависит так многое, нарушились». Он не пытался скрыть от Добрынина настроения, царящие в Белом доме. Около двух лет он проводил закулисную дипломатию от имени президента, а теперь Советы превратили этот канал в орудие обмана. «Вы обманули президента и меня» – вот был лейтмотив высказывания Кеннеди{37}.

«С самого начала, – продолжал Кеннеди, – советская сторона, Хрущев и советское правительство, в своих заявлениях и посол в конфиденциальных дискуссиях подчеркивали оборонительный характер оружия, Размещаемого на Кубе». «Вы, например, – обратился Кеннеди к Добрынину, – говорили мне об оборонительных целях поставки оружия, в частности ракет, когда мы виделись с вами в начале сентября. Из ваших слов следовало, что на Кубу Советский Союз направляет ракеты малой дальности для защиты территории Кубы и подступов к острову, а не ракеты, которые могут достичь любой точки США».

Кеннеди подчеркнул, что Белый дом поверил советскому правительству. «Я доложил об этом президенту которого удовлетворила такая политика СССР в отношении Кубы». Помимо личных заверений Добрынина в заявлении ТАСС от 11 сентября подчеркивались чисто оборонительные намерения Советского Союза. «Может быть, наиболее вопиющим примером обмана, – сказал Кеннеди, – было письмо Хрущева от 6 сентября, направленное в Белый дом через помощника президента Теодора Соренсена». «В этом письме Советский Союз обещал не предпринимать никаких шагов во время избирательной кампании в конгресс, которые могли бы ухудшить международную обстановку или отношения между сверхдержавами, – напоминал Кеннеди. – Это произвело сильное впечатление на президента».

Когда Кеннеди начал говорить о явном обмане и его впечатлении на президента, советский посол спросил, почему же президент ничего не сказал об этом во время своей недавней встречи с советским министром иностранных дел «до того, как кризис грозил перерасти в военную конфронтацию между нашими странами».

Роберт Кеннеди защищал решение брата не поднимать этот вопрос на встрече с Громыко 18 октября. «Прежде всего, Громыко говорил по тексту, явно подготовленному Кремлем, и высказывался настолько жестко, что не было смысла вступать с ним в дискуссию. Во-вторых, – продолжал Кеннеди, – он (Громыко) повторил утверждения об оборонительном характере советского оружия, хотя президент уже тогда знал, что это не так и что ему лгут».

Когда Добрынин заявил, что, возможно, США заблуждаются по поводу того, что происходит на Кубе, Кеннеди взорвался. «Какого черта! Мы должны обращаться к конфиденциальному каналу, если… даже посол, который, как мы полагаем, пользуется полным доверием своего правительства, не знает, что на Кубе находятся ракеты дальнего действия, способные ударить по США?..»

Кеннеди успокоился, когда Добрынин объяснил ему, что получает только ту информацию, которую Москва считает нужным доводить до его сведения. Это было слабым утешением, однако Кеннеди, по-видимому, поверил, что Кремль ввел в заблуждение и Добрынина. Советский посол повторил хорошо известную позицию Советского Союза о защите Кубы Кастро.

Уходя от Добрынина, уже на пороге кабинета Кеннеди задал последний вопрос. «Можете ли вы сказать, какие инструкции получили капитаны судов после вчерашнего обращения президента и подписанного решения о блокаде?» Добрынин не знал. Ему не сообщили, что утром Кремль решил отложить все, кроме самых важных поставок – боеголовки и ракеты среднего радиуса действия. «Да, мне известны эти инструкции, – таков был обычный дипломатический ответ. – Они не должны выполнять незаконные требования в открытом море, – добавил он уклончиво, – так как это было бы нарушением международных норм о свободном судоходстве». Последними словами Кеннеди были: «Я не знаю, чем все это кончится, но мы намерены остановить ваши суда»{38}.

«Александровск»

После речи Кеннеди Фидель Кастро объявил на Кубе мобилизацию 350 000 солдат и милиционеров{39}. Кубинское руководство часто практиковало подобный метод. Видимо, Кастро не ожидал немедленного нападения. Мобилизация проходила в течение 72 часов, и все шло гладко. «В правительственных кругах и народе, – сообщал офицер советской резидентуры, – отмечается полное спокойствие и уверенность»{40}.

К середине дня 23 октября Кастро успокоился, получив соответствующие сообщения кубинской разведки. с первые часы после обращения Кеннеди кубинские источники в посольствах Италии и Западной Германии сообщали, что дипломаты опасаются немедленного вторжения. Западные дипломаты, по сообщениям этих источников, собирались эвакуировать семьи с Кубы. Но на рассвете следующего дня появилась надежда, что Кеннеди попробует использовать сначала дипломатические методы. Те же источники, которые сообщали о панике в западных посольствах на Кубе, теперь заявляли, что высокопоставленные дипломаты сомневаются в возможности вторжения по крайней мере в ближайшие несколько дней. Согласно этим же источникам, на совещаниях в посольствах послы и другие руководящие работники разъясняли, что наличие ракет может перерасти в конфликт между сверхдержавами, но нападение США на Кубу маловероятно{41}.

Однако советское командование на Кубе, получив инструкции из Москвы, развило бурную деятельность Плиев приказал готовиться к войне. В 2 часа ночи советские солдаты начали рыть окопы вокруг ракетных установок и укомплектовывать личным составом батареи ПВО. Приказ был настолько неожиданным, что некоторые командиры даже не находились в штабах. Майор Н.С. Новиков был комиссаром подразделения МБР близ Санта-Клара в центре острова. Когда поступил приказ Плиева, никого из офицеров поблизости не было, а обслуга ПВО спала. Новиков был вынужден отдать приказ войскам рыть окопы; он нашел нескольких энергичных солдат, зачитал им инструкции по обслуживанию орудий ПВО и остался с ними{42}. Кризис наступил до того, как были готовы бункеры для подразделений ядерных ракет. Следовательно, боеголовки пока еще лежали в подземных складах. К рассвету были предприняты все меры предосторожности и ситуация, по крайней мере на данный момент, благодаря Новикову была под контролем

Действия советских войск не ограничивались лишь подготовкой к обороне. Плиев также торопил своих подчиненных с завершением развертывания ракетных установок и сборкой 42 легких бомбардировщиков ИЛ-28. Была также проблема с «Александровском». В любой момент судно с ядерными боеголовками на борту могло прибыть в порт Мариэл. Из радиоперехвата стало известно, что ВМС США ищут находящееся на подходе к берегам Кубы судно, «специально приспособленное для транспортировки ядерных боеголовок». Позволят ли США зайти ему в порт Мариэл?{43}

Напряжение нарастало. «Александровск» мог не прорваться через блокаду. Судно запаздывало, в 4 часа дня 23 октября над Мариэлом появились два самолета США. Советское командование на Кубе решило переадресовать судно в порт Лайсабелла. Около этого порта не было специальных бункеров для складирования боеголовок, но Плиев решил не рисковать, поскольку, по-видимому, американцы вычислили, что ядерные головки направляются в Мариэл. Размещение их вблизи Лайсабеллы могло спасти их в случае нападения США Однако, поскольку там не было бункеров, Плиев решил оставить боеголовки на борту судна до снижения накала кризиса{44}.

Через несколько часов «Александровск» прибыл в порт Зная о сильной тревоге Москвы, посол Алексеев послал по каналам КГБ сообщение о прибытии «Александровска». «Пароход „Александровск“, – телеграфировал он Кремлю, – способный для перевозки термоядерного оружия и являющийся главной целью блокады, благополучно прибыл на Кубу и стоит в порту Лайсабелла»{45}.

24 октября: блокада

В среду 24 октября Хрущев узнал, что «Александровск» благополучно прибыл на Кубу. Теперь по крайней мере он мог не беспокоиться, что ВМС США могли принудительно реквизировать советские ядерные боеголовки в открытом море. Тем временем министр иностранных дел передал ему короткое письмо от Кеннеди. В нем американский президент просил советского лидера «проявить благоразумие» и «немедленно отдать приказ вашим судам соблюдать условия блокады»{46}. Хрущев, однако хотел направить на Кубу еще четыре судна.

Морская блокада только вступала в действие. Кеннеди ждал одобрения от ОАГ идеи блокады. Голосование ОАГ в 3.00 часа дня 23 октября было единогласным. Четырьмя часами позже на церемонии в Белом доме Кеннеди подписал «заявление о блокаде». В 8 часов вечера министр обороны Макнамара уведомил президента, что с 10.00 утра 24 октября ВМС США начнут проводить полную блокаду{47}.

Для ответа на блокаду США и письмо Кеннеди, призывающее к «благоразумию», собрался Президиум. В отличие от Кеннеди, который 23 октября создал специальную группу, так называемый Исполком, для поиска выхода из кризиса, Хрущев не сделал этого. В КГБ на Лубянке работала антикризисная специальная группа, куда входили представители всех родов войск и Министерства иностранных дел{48}. Но советский внешнеполитический механизм оставался неизменным. Как прежде, главные политические обсуждения проходили в рамках Президиума: под руководством Хрущева, при участии Брежнева, Козлова, Косыгина, Микояна и Суслова с привлечением экспертов и сотрудников аппарата, которых подбирали Малиновский, Громыко и Пономарев. Когда нужно было принять особо важное решение, Хрущев собирал расширенный состав с участием секретарей ЦК, представителей МИД и Министерства обороны. Хрущев решил пригрозить США войной. В подготовленном письме он обвинял Кеннеди в том, что он поставил СССР «ультимативные условия» и отвергал «произвольные требования США». Рассматривая блокаду как акт агрессии, толкающий человечество к пучине мировой ракетно-ядерной войны, Хрущев заявил, что «советское правительство не может дать инструкции капитанам советских судов, следующих на Кубу, соблюдать предписания американских ВМС, блокирующих этот остров. Если американцы будут действовать подобным образом, – продолжал он, – мы будем тогда вынуждены со своей стороны предпринять меры, которые сочтем нужными и достаточными для того, чтобы оградить свои права». О тексте письма было известно лишь членам Президиума, а также нескольким приглашенным лицам, таким как Малиновский и Громыко{49}.

Хрущев также решил дать знать о возможности более мягкой позиции. В длинном открытом письме философу Бертрану Расселу он писал, что ради разрешения кризиса готов встретиться с Кеннеди. «Вопросы войны и мира настолько жизненно важны, – писал Хрущев, – что мы должны использовать встречи на высшем уровне для решения возникающих проблем»{50}. Вторично в этот же день Хрущев поднял вопрос о саммите во время встречи с Уильямом Э. Ноксом, президентом международной компании «Вестингауз», который оказался в Москве с деловым визитом. Нокс не ожидал увидеть лидера Советского Союза, но Хрущев искал какого-нибудь влиятельного американца, чтобы передать свое сообщение, и Нокс оказался под рукой. В ходе трехчасовой встречи в Кремле с Ноксом Хрущев признал факт размещения баллистических ракет на Кубе, но называл их оборонительным оружием. Он сказал, что сейчас не время спорить об определениях. Главная задача – избежать войны, и он предлагает Кеннеди встретиться в США, России или любой нейтральной стране. Но «если США настаивают на войне, – изрек он, – то мы все встретимся в аду»{51}.

В тот момент, когда Кеннеди подписывал заявление о блокаде, все МБР, оснащение боеголовками, находились на острове в состоянии боевой готовности. Теперь Хрущеву оставалась лишь ждать и надеяться, что страх войны заставит Кеннеди пойти на попятную.

Глава 10

Апогей холодной войны

Джонни Проков был любимцем завсегдатаев бара в Национальном клубе печати. Русский эмигрант из Прибалтики Проков работал барменом с 1959 года. Он был известен своей неприязнью к Кремлю. При малейшей возможности он описывал несчастья своей родины, оккупированной СССР в 1940 году. Через много лет после развала Советского Союза он угощал своих хозяев рассказами о том, как Горбачев приказал разоружить всех жителей стран Балтии, а Проков зашел в советское посольство на 16-й улице и предложил свои ружья, в случае если советский дипломат посмеет приехать в Рестон, штат Виржиния, где он проживал{1}.

Закрывая бар в 1 час ночи в четверг 20 октября, Джонни думал совсем о другом. Посетителей уже не было. В 1962 году бары в Округе Колумбия прекращали подачу спиртных напитков в полночь. Однако Проков не возражал, когда какой-нибудь пьяный писака просил на посошок. После объявления блокады Кубы разговоры шли только о кубинском кризисе. Многие посетители были участниками или свидетелями Второй мировой войны или Корейской войны. В новом кризисе было что-то особенно устрашающее. Разразись война, – а это могло произойти в любой момент, потери были бы несопоставимы с предыдущими. Все журналисты читали яркое описание Джона Херси последствий ядерного взрыва в одном из японских городов в 1945 году.

Проков встретился глазами с русским, входящим в комнату. Анатолий Горский был один из лучших шахматистов клуба. После получения пропуска в Национальный клуб печати журналисты ТАСС выигрывали тактически все шахматные турниры. Горский являлся офицером КГБ, работающим в советском посольстве под началом Александра Феклисова. Неизвестно, знал ли об этом Проков, хотя, как и многие из журналистов и околожурналистской братии, он, возможно, подозревал, что Горский – не только корреспондент ТАСС{2}.

Проков что-то шепнул Горскому. Он был очень взволнован и хотел облегчить душу. Разливая напитки в 10 часов вечера, он подслушал разговор двух известных журналистов Роберта Донована и Уоррена Роджерса – корреспондентов газеты «Нью-Йорк геральд трибюн». Донован собирался этой ночью лететь на юг, «чтобы освещать операцию по захвату Кубы, которую намечается начать завтра»{3}. Это было первым явным свидетельством того, что Кеннеди склонялся к военному решению, о котором узнал Горский. Он быстро вернулся в посольство и принялся за составление доклада.

Информант КГБ уловил только половину правды. Роджерс и Донован обсуждали вторжение; однако не Донован; а Роджерс был в списке журналистов, которые должны были освещать вторжение в случае его начала. Ранее этот список циркулировал в редакциях газет. От каждой влиятельной газеты мог освещать событие только один корреспондент. Насколько известно Роджерсу, выбрали восемь журналистов{4}. Журналист, который работал на одной из телестанций, отказался от поездки по неизвестной причине; остальные согласились ехать, хотя и осознавали рискованность предприятия как для себя, так и для страны{5}.

Эта информация, хотя и довольно неопределенная, совпадала со сведениями военных. Когда Проков подслушивал разговор двух американских журналистов, резидентура ГРУ в посольстве засекла еще более зловещий сигнал. Военные атташе посольства регулярно прослушивали эфир в поисках радиосигналов из Пентагона. Обычно военное ведомство США передавало информацию об изменении оборонного статута (DEFCON) американских вооруженных сил США, который передавался открытым текстом{6}. В 10 часов утра по вашингтонскому времени в среду ГРУ перехватило приказ Объединенного комитета начальников штабов стратегическому командованию ВВС приготовиться к ядерному нападению{7}. За 15 лет перехвата военных сообщений США советская военная разведка не слышала ничего подобного.

В свете этих угрожающих сигналов Горский и его начальник Феклисов обсуждали настоятельную необходимость подкрепить рассказ Прокова. Было известно, что у Роджерса был нерегулярный контакт с одним из сотрудников посольства. Этому человеку, молодому второму секретарю, которого Роджерс помнит как «некто Борис», позвонили домой и предложили любым способом перехватить Роджерса до наступления дня. Борис знал, что Роджерс обычно паркует машину позади отеля «Уиллард». Борису предложили прогуливаться около стоянки с раннего утра для наблюдения за Роджерсом. Если его информация верна, Москве на ответ оставалось менее дня.

«Правильная и разумная тактика»

В советской колонии в Вашингтоне еще до рассвета царила суматоха, вызванная новой информацией о намерениях Кеннеди. Во второй половине дня 25 октября в Москве Хрущев созвал Президиум для обсуждения реакции на новое письмо Кеннеди. С понедельника советский лидер постоянно общался со своими коллегами, но заседание Президиума было необходимо для выработки нового решения. Хрущев был готов изменить свою позицию. Он хотел найти выход из кризиса.

В ответ на протесты Кремля против того, что Кеннеди подвел мир к краю пропасти, последний просто изложил историю невыполненных обещаний и обмана со стороны СССР. «Я прошу вас просто признать, – писал Кеннеди Хрущеву, – что не я начал первый и что в свете того то, что происходит на Кубе, не могло вызвать у меня иной реакции»{8}. В письме ничего не говорилось об усилиях Хрущева 24 октября организовать саммит для обсуждения причин кризиса. Тон письма ясно показывал: Белый дом не примет никаких предложений, кроме полной капитуляции.

Вызванные в Кремль члены Президиума могли бы предположить, что Хрущев хочет обсудить резкий ответ на это письмо, но Хрущев удивил их. Рассказав о письме он начал с того, что не считает целесообразным далее «пикировать теми же аргументами». Он предложил дать приказ четырем транспортам с ракетами на борту, находящимся в открытом море, повернуть обратно, а также представить американцам план разрешения кризиса{9}.

Теперь Хрущев был убежден, что Советскому Союзу не удастся оставить ракеты на Кубе и при этом избежать войны. Он хотел убедить членов Президиума, что Москва должна найти иной путь защиты Кастро. Хрущев пришел в выводу, что придется демонтировать ракетные установки и превратить Кубу в зону мира. Чтобы не нагнетать атмосферу, он сказал, что до демонтажа Р-12 необходимо «осмотреться» и убедиться, что Кеннеди пойдет на уступки. В своем обращении Кеннеди подготовил американский народ к длительному кризису, и поэтому Хрущев не верил, что нападение США на Кубу начнется немедленно. Однако он полагал, что в конечном счете зону мира в Карибском бассейне можно создать только путем переговоров. Он решил предложить Вашингтону сделку: «Дайте обязательство не трогать Кубу, и мы дадим согласие на демонтаж ракет». Думая о механизме дипломатического урегулирования, Хрущев также решил, что в надлежащий момент можно будет разрешить представителям ООН проверить пусковые площадки.

Однако Хрущев не располагал информацией, опираясь на которую можно было бы выйти с этим новым предложением. Сообщения о дискуссиях в Национальном клубе печати и изменения в статусе вооруженных сил США, по-видимому, еще не дошли до Кремля{10}. Разведывательные данные лишь подтверждали серьезность намерений, изложенных в письмах Кеннеди. Больше всего угнетало Хрущева чувство неполноценности СССР в военном отношении по сравнению с США. Он понимал, что, ввязавшись в войну в Карибском бассейне, не сможет одержать победы. Действия Кеннеди с понедельника показывали, что его не удержат советские ракеты на Кубе. Советский народ проявил необычайный героизм, наголову разбив нацизм. Хрущев был участником этого. Но лобовое столкновение в ядерную эру может принести только поражение и разорение Советского Союза. Это была жестокая реальность, от которой лидер второго по мощи военного блока в мире не мог отмахнуться.

«Это – правильная и разумная тактика, – поддержали Хрущева Козлов, Микоян, Пономарев, Брежнев, Суслов и Косыгин. – Это инициатива не только не обострит положения, наоборот: тем самым укрепит Кубу». Хотя не такой была цель операции «Анадырь», предложенный метод урегулирования по крайней мере мог обеспечить безопасность Кубы. Изменение стратегии Хрущева было настолько разительным, что лишь руководство коммунистической партии имело право высказываться и принимать решение.

После того как проголосовали «за», Хрущев предложил: «Товарищи, давайте вечером пойдем в Большой театр. Наши люди и иностранцы увидят нас, и это успокоит их»{11}. Козлов и Брежнев приняли предложение Хрущева. Им было необходимо отвлечься. Если американцы усилят давление, Кремль подаст Кеннеди сигнал о готовности отступить{12}.

Уоррен Роджерс

Мы ждали машины (на стоянке), и (русский) сказал: «Что вы думаете по поводу создавшейся ситуации?»

«Думаю, что она тревожная».

«Как вы считаете, Кеннеди действительно сделает так, как говорит?»

«Черт возьми, конечно… Он сделает то, что говорит»{13}.

Уоррен Роджерс не помнит, чтобы говорил что-либо похожее своему другу Борису на стоянке у отеля «Уиллард» утром в четверг 25 октября. Затем Роджерс сел на телефон в своем офисе вашингтонского бюро «Нью-Йорк геральд трибюн». Борис, однако, полагал, что знал много больше того, чем сказал Уоррен. Он поспешил в советское посольство на 16-й улице в нескольких кварталах от Национального клуба печати, чтобы сообщить, что Роджерс подтвердил информацию бармена. Александр Феклисов подготовил доклад в Москву. «Утром второй журналист (который был вместе с Донованом в Национальном клубе печати) из „Нью-Йорк геральд трибюн“ Роджерс конфиденциально сообщил, что… братья Кеннеди решили поставить все на карту. В следующие два дня начнется вторжение на Кубу»{14}.

Тем же утром советские дипломаты посольства готовили свой план зондирования. Они решили организовать импровизированный ленч для него и Георгия Корниенко, первого секретаря и главного помощника по политическим вопросам посла Добрынина, который уже несколько раз встречался с Роджерсом{15}. В четверг Роджерс недолго сидел за письменным столом. Неожиданно раздался звонок из советского посольства: «Не могли бы вы приехать на ленч с Георгием Корниенко?» Роджерс не был близко знаком с Корниенко, но согласился. Из этого могло что-нибудь выйти.

Корниенко превратил ленч в интервью с Роджерсом. Не раскрывая того, что ему известно о вчерашней дискуссии в Национальном клубе печати, Корниенко поинтересовался мнением журналиста по поводу ситуации на Кубе. Роджерс спокойно изложил, что, как ему стало известно «из различных правительственных источников», «правительство Кеннеди уже приняло принципиальное политическое решение покончить с Кастро»{16}. Более того, он подтвердил, что военно-оперативный план вторжения на Кубу разработан во всех деталях. Дислокация предназначенных для этого вооруженных сил «завершена» и «вторжение может быть начато в любой момент». «В то же время, – заметил он, – президент Кеннеди придает весьма большое значение тому, чтобы в глазах американского народа и возможно практически большинства мирового сообщества подобная акция выглядела оправданной». Поиск «оправдания» осложнял военные приготовления Пентагона. «Каждый день отсрочки, – подчеркнул Роджерс, – делает осуществление вторжения все более сложным делом». Тем не менее, по его оценке, «вероятность такого вторжения остается пока большой»{17}.

Советские представители в Вашингтоне считали информацию Роджерса о намерениях Белого дома по разрешению кризиса наиболее достоверной. Днем в четверг МИД и КГБ направили в Москву доклад об интервью с Роджерсом{18}. Единственно, кого удовлетворил ленч, был Уоррен Роджерс. «У нас состоялся хороший разговор. Я считал, что это было серьезно и что, что они могут сделать – это уступить требованиям Кеннеди и постараться спасти лицо… В основном говорил я, а он задавал вопросы… Не думаю, что он знал о позиции Хрущева»{19}. Более 30 лет Роджерс не представлял, какую тревогу посеял этот «хороший разговор».

Москва, пятница 26 октября

В ночь на пятницу Владимир Семичастный спал в комнате рядом со своим кабинетом{20}. Около 8.30 утра в пятницу 26 октября ему принесли копию сообщения Феклисова о встрече Корниенко с Роджерсом. За 12 часов до того, как от Феклисова пришла первая телеграмма о разговоре в журналистском баре, Семичастный понятия не имел о Роджерсе. Теперь для КГБ он стал наиболее очевидным свидетелем намерений Кеннеди{21}.

Семичастный, в свои 37 лет самый молодой председатель КГБ в ее истории, был новичком в советской разведке. Годом ранее он занимал пост второго секретаря ЦК Компартии Азербайджана. Хрущев избрал его в качестве преемника Александра Шелепина, который был патроном Семичастного в комсомоле. Когда Хрущев уговаривал Семичастного занять эту должность, тот протестовал: «Я ничего не знаю об этом… Я не профессионал». Но Хрущев не хотел, чтобы во главе КГБ стоял кадровый сотрудник этого ведомства. «Наши профессионалы наделали массу ошибок; нам на этом посту нужен политик, которого немного бы боялись…» Он заверил Семичастного, что ценил Шелепина именно за это, а сейчас выдвинул его в члены Президиума. «Вы продолжите то, что он начал», – сказал Хрущев{22}.